Моя противная муза

Хуа Чэн долго готовился к этому моменту. К свиданию с Ци Жуном он почти не готовился, просто оделся, умылся и вышел из своей тухлой комнаты, всё равно умудряясь выглядеть вполне неплохо, особенно для впервые влюблённого злого гоблина. Он в принципе не любил заморачиваться хоть над чем-то. А тут хотелось выглядеть как можно лучше, ведь с натурщиком он был настоящим, а с художником должен казаться самым идеальным. Отстирал все самые красивые вещи, которые даже были куплены в приличных магазинах, а не у случайного бомжа за бесценок, долго укладывал волосы всем, чем попадётся под руку, ведь плойка являлась недостигаемой целью, красился и примерял украшения часами. И всё ради того, чтобы уже ничего не почувствовать по итогу. Ну, не то, чтобы это была неприязнь или сильная любовь, просто ничего. Хуа Чэн забрал его у входной двери, мельком поглядывая на квартиру Ци Жуна, сделал со слабой улыбкой комплимент, ведь сегодня Се Лянь был с теми же серёжками, что и Ци Жун и пошёл с ним гулять по примерно тем же местам. Конечно, художник был прекрасным парнем. Очень милым, всегда улыбающимся, пытающимся поддержать разговор. У него были длинные волосы оттенка какао, глаза с блеском, несмотря на пройденный ужас и доброжелательность, которую он из себя излучал, словно солнце среди серых туч. И изначально у брюнета он был самой высокой мечтой. Касаться тёплых рук, утопать в нём полностью и никогда не отпускать, держать подле себя, вечно любить и лелеять, словно принятого с улицы бездомного щенка. Он был всем, был текучей вечностью, самой лучшей стабильностью. И вот, теперь дождался. Теперь он полноправно мог касаться рук, утопать, не отпускать и заботиться. Но закрадывалось впервые странное ощущение, что ему это не нужно. Что Се Лянь хорош, как редкий собеседник, как событие, редко и ненадолго мелькающее в его жизни, ослепляя своей улыбкой и вновь уходя. Но это совсем не похоже на отношения. И никогда не было, просто Хуа Чэн долгое время ходил слепой собакой за ним, которой самой нужен поводырь. Прогибался, всё для него делал, тратил попусту своё время и нервы. Се Лянь популярный, он обязательно найдёт ещё одного такого беспрекословного поклонника. И это не он. Пусть кто-то другой следует за ним со связанными глазами и с наручниками вокруг запястьев, а Хуа Чэн останется тут, с этого момента в здравом рассудке. Если до прогулки тот колебался и не мог выбрать, то после того, как он проводил окрылённого Се Ляня до общежития вечером, всё было однозначно: с Ци Жуном намного лучше. С ним не нужно притворяться. Не нужно водить его в кафе и развлекать, чем он занимался все несколько часов, забывая про себя и получая в ответ только кучу лести в ответ. Чувствуется приятно, однако совсем неискренним, как будто ему это говорили из странного чувства долга. Когда они попрощались, Се Лянь уже умолял Небеса, чтобы они снова увиделись, пока Хуа Чэн не хотел больше этого. Кажется, они поменялись местами, причём довольно резко и неожиданно. Если раньше скульптор бегал за ним, а художник только принимал, не выражая явного согласия или отказа, то сейчас Се Лянь мог думать только о нём, а Хуа уже любил только одного человека. Зато теперь Хэ Сюань будет доволен, что такой нерешительный парень выбрал хоть что-то. Неизвестно только, что конкретно делать и как заявить. Теперь Хуа Чэн метался от этого: «извини, ты очень милый, но твой брат получше будет»? Совсем как-то плохо звучит, как будто Ци Жун и правда лучше. Но это не так, скорее в точности наоборот, только эта коротышка кикимора показалась чем-то подходящим. Стоит отложить это всё на потом, а ещё — в ближайший век не думать об этом. Неужели брюнет много просит? А Се Лянь только сейчас осознал, что влюбился окончательно и бесповоротно. И в этот же вечер он сразу зашёл в гости к своему самому верному и близкому приятелю Ши Цинсюаню. Оба всегда находили причину поболтать, даже самую малую вроде простой новой сплетни. Это, конечно, не их дело, но пообсуждать можно. Цинсюань просто извергал из себя слухи без остановки, как будто у него была сотня ушей по всему телу и слышал он разговор каждого студента, громкий или тихий, а может, даже обладал талантом телепатии. У Се Ляня, к сожалению или скорее к великому счастью, пока ещё подобного не проявилось, поэтому ему оставалось лишь с разинутым ртом слушать, сидя за столом. Он развернулся к нему, чуть склонив голову и внимательно слушая, как будто это лекция по натюрморту, пока, как не человек, а вообще непонятно кто и зачем, Цинсюань мирно устроился на подоконнике, свешивая с него ноги и довольно улыбаясь. Се Лянь не мог не заражаться каждый раз этой энергией, которая лила через край и позитивом, которому конца не была с дня знакомства. Даже в самые сложные дни он всегда оставался таким: ярким, солнечным, слепящим глаза, от чего непроизвольно жмуришься. Но Се Лянь упорно хотел смотреть на него, хоть и жëг глаза, наблюдая и внимательно выслушивая очередную сплетню, от разбитой в столовой тарелки до отношений студентки с профессором. Цинсюань долгое время болтал сначала об университете, затем переключился на себя, рассказывая, как был рядом с каким-то удивительным событием, — Се Лянь всегда удивлялся, как тот был одновременно всегда и везде, — а после охнул в изумлении. — Я снова заболтался! Прости!! Чего я всё о себе да о себе. Ты там как? Что нового? Начал спрашивать тот с интересом, улыбаясь, пока художник выдохнул. У него, в отличие от лучшего друга, никогда ничего особенного не происходило: тот просто жил, неспеша выполнял обязанности, рисовал и иногда гулял с приятелями. Поэтому обычно он на эти периодические вопросы отвечал «да живу потихоньку», отмахивался и дальше слушал слухи со всего честного мира. Но именно сегодня всё решило неожиданно поменяться. Подумав на каплю больше, чем обычную секунду, друг сразу понял, что что-то произошло, как будто засекал таймером в голове, поэтому воспрял и только шире улыбнулся. А от счастья вообще был готов умереть, когда Се Лянь начал говорить. — Ну..мне кажется, я влюбился. Однако сразу после этих слов его оптимизм куда-то пропал, сменяясь необычным нейтральным выражением. Он как будто даже немного расстроился, усиленно пытаясь скрыть это, хотя у него с ранних лет всё давно было на лбу написано. Почему-то конкретно эту новость ему не хотелось слышать. Хотя для Цинсюаня всё давно было понятно. Они дружили с Се Лянем со старшей школы, всегда были вместе друг для друга, сразу нашли общий язык и, как оба творческих человека, пошли вместе под руку в одну Академию художеств, куда, к счастью, их приняли среди кучи прочих талантов. Но на этом, конечно, всё не могло закончиться. Ему же за всю жизнь не хватило приключений. Поэтому с каждой проходящей минутой тот всё сильнее и увереннее ощущал в груди приятное, хоть и новое тепло, которое растекалось медленно и текуче, как самый сладкий в мире мëд. Парень спокойно их принимал и был только рад, что наконец и его озарило столь прекрасное чувство, о котором он только слышал. А теперь, оказывается, всё это может пойти насмарку. Все попытки завоевать он не использовал, кроме того, что всегда был рядом и помогал в самые сложные моменты, слепо надеясь, что этого хватит его любимому. И Се Лянь правда любил его, просто не был уверен, считал за симпатию и ещё сотни пустяковых причин. А ещё это всё казалось неверно. Поэтому просто красивый парень в кожанке, которого он знал пару месяцев, почему-то показался тем самым. Глупое решение. Обязательно пожалеет. Но потом. Се Лянь иногда был слишком расторопным, хоть и мудрым, особенно в вопросах чувств. Ну, Цинсюань надеется. — Правда? А в кого? Хмыкнул удивлённо тот, поворачивая голову. В принципе, неважно. Он будет рядом до последнего, даже если с этим человеком художник в итоге свяжет жизнь. Такова его судьба. Всё же, зря он ввязался в эти запутанные нити, однако уже никак не выпутаешься... — В Хуа Чэна. Я ещё не очень уверен, но похоже на то. Выдохнул он, отводя взгляд и чуть смущаясь от собственного упоминания его короткого имени. Эти два слога приятно крутились на языке, как будто сами по себе вызывали привкус вишни на кончике, воспоминания глубоких глаз напротив, его костлявых рук с кольцами и длинных угольных волос на широких плечах. В нос сразу бил запах дешёвых сигарет и духов — он так пах всегда. Хоть и всё ещё был не слишком в понимании, что это конкретно. Влюбляться — это так просто, палец о палец можно не ударять. А любить — мучительно и невозможно. Цинсюань знал это непонаслышке, а Се Ляню только предстояло по-настоящему узнать. — Хм..ну, он неплохой! Я ещё давно между вами что-то заметил. Дерзай, всё круто будет, даже несмотря на конкуренцию. Еле выдавил из себя широкую улыбку Цинсюань, а после поспешил перевести тему, как только получил слабую тёплую улыбку в ответ. Она ему ужасно нравилась, но только не предмет разговора. Тот и так смеялся над Хуа Чэном, а теперь брюнет мог ещё и забрать его возлюбленного себе. Нельзя такого допустить. — Ладно! Давай другим чем-то займëмся. И больше парни этой больной для них обоих, просто в разной степени не касались, проводя уютный вечер в компании друг друга. Утром Се Лянь вышел явно довольный, с несмывшейся по итогу акварелью на руках и весь потрёпанный, хоть и очаровательный, со всех пор спеша на раннюю лекцию. А это значит, что ночëвка прошла лучше всех.

***

Следующий день проходил для всех студентов обычно. Они, как и всегда, встали рано утром, наверняка передрались впятером за единственный фен в ванной, быстро оделись и спешили, — или гуляли неспеша, — на пару. У Хуа Чэна всё прошло примерно также, только с Хэ Сюанем он попытался отнять половину вещей дома в пользование, а ближе к вечеру ему предстояла поздняя практика. И брюнет легко мог туда попросту не прийти и прогулять, как и поступили многие, поэтому в кабинете в восемь часов было с натяжкой человек десять. Однако он даже специально задержался, усердно вылепливая белыми руками скульптуру из глины и оставшись практически один в кабинете. Точнее, вместе с натурщиком. Он периодически поглядывал тёмными глазами на уже привычного Ци Жуна, который давно, хоть и не очень верно служил их университету, помогая художникам и скульпторам с анатомией человека. Вообще, тот находил эту работу достаточно скучной, ведь нужно было находиться в статичной позе, да так, что всё затекало, но платили точно больше, чем в общепите. Сейчас парень лежал, закрывая глаза и выдыхая тяжело от усталости. Длинные чёрные волосы спадали вниз с прожившей уже три войны подставки, рука приложена к немного тёплому лбу, что вполне хотелось бы счесть за температуру и уйти домой, а его худое голое тело прикрывало только небольшое белое покрывало внизу. В небольшом кабинете со старой техникой было уютно, даже если тесно. Скрипучий деревянный пол, давно в последний раз покрытый лаком, множество мест для студентов, которым приспичило возомнить себя Микеланджело и большое место для модели, которая спокойно улеглась. И не будет признавать, что во время пары почти заснула. Хотя, это неважно. Он всё равно ахуенен и красив, поэтому его полтора часа без отдыха лепили из глины. И сейчас все будут доделывать это дома, только этот идиотина, похоже, будет до ночи тут сидеть. Он же не статуя, не сможет долго быть в одном положении, а то и подохнет так. — Ты долго ещё? Я домой хочу пойти, ты тоже, я думаю. Возмутился тот тихо, больше ворча, пока Хуа Чэн только слабо улыбнулся, доделывая своё чудесное детище, даже если с большим трудом. Главное, что его считают самым талантливым профессионалом своего дела благодаря постоянной практике, поэтому уже скоро можно открывать заказы и съезжать от вечно мрачного друга. — Я скоро. Ещё полежи немного. Усмехнулся брюнет, а после ещё раз оглянул, явно не для работы и вернулся к себе, на что Ци Жун недовольно простонал и закатил глаза. Вскоре он взглянул на работающего напротив и выдохнул, отводя взгляд спустя несколько минут. Был бы это кто-то другой — уже заорал бы матом и шумно прогнал, но раз Хуа Чэн, он мог только поругаться. В принципе, ему никто не запрещал поступить также. Просто Ци Жун впервые ощущал что-то кроме ненависти и презрения, — помимо брата, естественно, да и то это была дружба, а не что-то такое, — поэтому не понимал, почему его движения так сковывались. И сковывались именно при виде Хуа Чэна, в рабочем фартуке, в светлой глине и со слабой довольной улыбкой, как у кота, пока чёрные волосы лежали на спине. Парень только фыркнул, как будто ему на скульптора явно не нравилось смотреть, но на самом деле очень даже, особенно за такой искусной и требующей сосредоточения работой. Се Лянь, к слову, не лежал перед ним полуголый! Поэтому это не только прекрасная возможность, но и плюс один балл в полную копилку. Через минут пятнадцать после последних недовольств Хуа наконец примерно закончил работу и отстранился. Он подошёл к Ци Жуну и усмехнулся, смотря в уставшее его лицо: он почти целый день проработал этой ссаной моделью. Но всё равно лучше, чем искать работу по своей специальности. Просто ужас. — Я закончил. Так что можешь быть свободен. Усмехнулся он, оставаясь в этом же фартуке, пока сам Хуа Чэн не обращал внимания на краску на руках, немного одежде и лице. Похоже, привык. Ци Жун усмехнулся и взглянул на того снизу вверх, пока не поднимаясь и после этого спрашивая с появившейся в ответ улыбкой. — Ну? Я похож хоть на перерождение Афродиты? Поинтересовался Ци Жун с напускной уверенностью. Сам знал, что похож, просто хотел убедиться окончательно. — М..— Хуа Чэн задумался слишком надолго как будто специально, что заставляет его натуру нахмуриться почти сразу, — не знаю. Больше похоже на смерть. Солгал. — Мучительную и ужасную. Снова солгал. — И её даже не похоронили. Ци Жун только хмыкнул и отмахнулся, выдыхая. — Ничего ты не понимаешь! Это высокое искусство. Я просто прекрасен. Тихо хихикнул он, пока Хуа снимал свою рабочую форму, вешая наверх на вешалку и вскоре разворачиваясь в бордовой рубашке с закатанными рукавами. Ну и красивый чëрт, и знает об этом ведь наверняка. Ещё бы знал, какой резонанс вызвал между братьями из-за своей дохуя крутой личности. — Ну да, да, возможно. Тихо посмеялся тот и огляделся. К сожалению, в этом кабинете раковины не нашлось, поэтому придётся шастать в соседние и умолять либо впустить внутрь, либо дать умирающему воды. Зато его работы оценят однажды по достоинству и поставят в музее. Возможно. — Да признай же, что я хорош собой. Сам на меня пялился всё это время, взгляда не отводил. Усмехнулся Ци Жун, как будто выпрашивая комплименты, которые, к слову, были не так уж и обязательны для его самооценки. Просто издевался, как и всегда. Однако замолк почти сразу, как сверху навис Хуа Чэн. Он подошёл ближе и чуть наклонился, пока чёрные волосы вышли вперёд плеч, а единственный глаз смотрел с интересом. Никогда парни ещё не были так близко друг к другу, никогда им до этого момента не доводилось так отчётливо слышать сердцебиение друг друга, как стук надоедливого метронома и видеть черты лица так хорошо. Вблизи у Хуа Чэна ещё более бледная мертвенная кожа, чем кажется изначально при первой встрече, у Ци Жуна она не сильнее темнее. Но у натурщика больше родинок по всему телу, пока у скульптора их почти не было, как будто правда не имея ни одной неидеальности или неровности в своей коже. В конце концов, Хуа Чэн спокоен и лишь хитро улыбается уголками губ, пока в Ци Жуне в этот момент всколыхнулось миллиард и ещё тысячу эмоций. Хотелось вырываться и одновременно остаться, покраснеть и сохранять крайнюю степень невозмутимости. Но это тяжело, когда они впервые настолько рядом, на расстоянии нескольких дюймов. — Может быть, хоть я и утверждать не стану. Так хорошо. Он не может упустить шанс. Поэтому Ци Жун взял его за воротник рубашки, притягивая к себе и только сильнее сокращая расстояние. Когда лицо, такое красивое, хоть и иногда и бесящее до жути, всё в краске оказалось перед ним, натурщик усмехнулся, а Хуа Чэн уловил его мысль, шепча тихо, но чëтко. — Чего ты ждëшь? Можешь поцеловать меня, если не слабо. И Ци Жун окончательно растерялся, совсем не зная, как стоит поступать дальше и только слушая зов своего громкого сердца.