Моя противная муза

Ци Жун окончательно замолк, теряясь и не зная, что и делать. Он отвёл взгляд и выдохнул, хоть и не отпустил воротник Хуа Чэна. Он невероятно хотел этого и мечтал достаточно долго, что было крайне непривычно для самого парня, но как-то не осмеливался. Вообще, Ци Жун всегда брал всё, что хотел от жизни. Не ждал, а явно торопил и добивался своего, даже если нет конкретной цели: просто почему нет. А теперь, когда он впервые начал ощущать что-то настолько непонятное для смелого юноши, теперь так поступать не решался. Во-первых, только с брюнетом хотелось быть нерасторопным, не торопящимся. Не было смысла заставлять Хуа Чэна его любить: показывать на себя, довольно улыбаться и говорить «да, да, это я такой хороший, будь со мной». Он сам должен сделать свой индивидуальный выбор, сам понять, к кому прийти на порог: квартиры слева или справа. Во-вторых, с Се Лянем тоже нельзя было так поступать. Пока младший брат отчаянно пытался заметить хотя бы один посвящённый ему внимательный взгляд бордовых глаз, он не может в именно это время взять и засосать его любимого, даже если бы вполне был не против. Вот как в жизни интересно бывает: вроде ему всё равно, а вроде теперь уже два человека слишком важны для него. И именно слишком, ведь для натурщика это совсем чересчур. Обычно тот огрызался с каждым, ненавидел любого прохожего и был готов вцепиться в глотку любому, кто хоть слово поперёк скажет. Но тут по-другому. По-прежнему больше никогда не будет, все четверо это давно поняли в этой сложной запутанной паутине. Поэтому он отпустил его всё же и только хмыкнул, приподнимаясь с подставки на локтях. Он хмыкнул и дунул, сдувая надоедливую тёмную прядь с лица и смотря недовольно на слабо улыбающегося Хуа Чэна. — Придурок. Меня девушки интересуют, если ты не знал. Подметил он и выдохнул, одеваясь в свои вещи, перед этим приказав отвернуться. Брюнет только пожал плечами и отвернулся, смотря в дверь, однако привычная ухмылка с лица не ушла. — М, правда? Ни с одной девушкой я тебя пока ещё не видел. А вот с юношами — очень даже. Хихикнул довольно брюнет, вовремя вспомнив, что ему надо попросить воды у кого-то из ближайших лекторов и закрыл за собой дверь как раз за секунду до того, как в неё полетел самый близкий предмет: чей-то случайно оставленный пенал. Натурщик только что-то проворчал недовольно, а скульптор напоследок тихо посмеялся перед тем, как наконец скрылся. — Придурок. Вздохнул тяжело парень и сел, быстро одеваясь в чёрный свитер со скелетами кроссовки и джинсы, всё больше походя на подростка с бушующими гормонами — это многое бы объяснило. Он быстро собрал все свои вещи, которых, к слову, почти и не было, а после в последний момент всë же остался из интереса. Ци Жун всё же решил посмотреть, что там из него сделали такого, раз хотя бы одна работа осталась здесь и взглянул, шастая вокруг и оглядывая её со всех сторон. Конечно, чужое превосходство ему всегда было сложно признать, но тут талант неоспорим: всё выполнено с предельной точностью, сразу выверено до идеала. В этот момент он хмыкнул, чувствуя себя ещё более побеждëнным. Се Ляню, конечно, тоже наверняка делали статуи, но ведь..впрочем, сравнивать нечего. Он как-то привык уже сравнивать, постоянно наблюдать, что делают для него и что для брата, хотя можно просто знать и помнить, что он наверняка важнее. Хуа Чэн это всем видом показывал. Пока, по словам Се Ляня, он был милым, жертвенным и уступчивым, Ци Жун видел его другим. Видел не думающим ни о чëм, расслабленным и спокойным, насмехающимся и называющим «жабой». Он не идеальный, но настоящий, а натурщику больше и не требовалось. Ци Жун провёл рукой по выгравированной статуе и хмыкнул, пока мысли смешались в его голове в одну большую неразборчивую кашу, которую даже есть невозможно: то ли солёная, то ли острая. Он вскоре убрал руку, боясь случайно испортить что-то настолько хорошо сделанное. Раньше бы тот разрушил даже мировое наследие и глазом не моргнул, да и сейчас. Но это другое. Её создал не старец с бородой времён античности, а Хуа Чэн. Он видел его всю пару и редко отводил взгляд от самого талантливого студента. Всего в глине и краске, с чёрными волосами в пучке, в бордовой кофте с закатанными рукавами и слабой улыбкой губами. Да и эта статуя посвящена ему, в конце концов. Ему, а не кому-то ещё. Ци Жуну до этого момента совсем ничего не посвящали, только портили и смеялись над ним, максимум даря конфету «Ромашка», недоеденную Сталиным в 1952 году. Ему с этого не было ничего, как он сам думал, хотя сам в основном пошёл в натурщики, чтобы ему незнакомые люди делали слепки. А ещё в общежитие можно было попасть. И давали больше, чем в остальных местах бедному юному экскурсоводу по образованию, который только туда и попал по баллам. А теперь всё по-другому. Даже несмотря на то, что эти работы были в мере своей уродливы, — у Ци Жуна при одном взгляде на них уже закрадывалась мысль, что проблема в его внешности, а не в самих учениках, — Хуа Чэн сотворил, кажется, настоящий шедевр. Может, не такой крутой, как делал преподаватель и любой другой профессор, но Ци Жун выглядел там просто прекрасно. Словно его хотели изначально сделать. Уже подумывали посвятить ему что-то настолько особенное и покупали для этого материалы, долго смотрели в лицо и хотели это сделать сами. А задание просто подвернулось удобно под руку, поэтому всё было выполнено с крайней любовью к человеку и своему искусству. Ци Жуну никогда не дарили что-то настолько нежное и особенное. И, наверное, это можно было по праву считать самым лучшим даром на свете. Ни то от любимого, ни то от Господа, в которого он отчаянно не верил, но который всё равно благословил его.

***

Хэ Сюань попал в передрягу. Это не было для него слишком свойственно. В плане, было, он почти из всего университета походил на того, кто легко может ввязаться в драку, однако обычно он славился своей нелюдимостью и замкнутостью, за что и получил кличку эмо. Хуа Чэн только улыбался, мол, правда похож, за что мгновенно получал куда-то холодной рукой, от лба до живота. А теперь, как ни странно, он решил взаимодействовать с людьми. Так ещё и с кем-то кроме его временного вынужденного сожителя. Вот только от чистого незнания и непонимания, похоже, что именно говорить и делать для дальнейшего знакомства, он случайно ввязался в новую сплетню. И причём ни капли не хотел этого. Хотел просто целую вечность провести в узкой комнате с надеждами на переезд, заказывать доставку, так как, в отличие от брюнета, у него были хоть какие-то деньги и пребывать в прекрасном одиночестве. Он думал об этом, пока шëл с изнуряющей учёбы, однако вместо задуманного вернулся в квартиру с кровью из носа и синяками. И Ши Цинсюань узнал об этом первым, что неудивительно, ведь он так навострил оба уха, что, кажется, слышал каждый крик и шёпот и видел каждую эмоцию, проступающую на лицах других, мгновенно считывая. Будучи ещё и прекрасной подружкой обоим полам, он всегда успешно втискивался в их компании от двух до десяти человек и всё разузнавал, будто иностранный шпион. Поэтому он ворвался в квартиру почти сразу, только успел Хуа Чэн что-то заметить и спросить изумлённо, какого чёрта вообще произошло. Он вошёл быстро и немедля, громко хлопая дверью и проходя решительно внутрь с аптечкой, которую наспех взял у себя. Когда в небольшую коммуналку зашёл обеспокоенный Се Лянь, получив полное эмоций сообщение вроде «ХЭ СЮАНЬ ПОДРАЛСЯ!!! это НЕ учебная тревога!!», туда уже много кто желал зайти, в основном всякие зеваки, даже не знающие лично парня и просто пришедшие посмотреть, о чëм так бурно рассказывали друзья. Он еле как закрыл дверь: пришлось даже приложить неплохую такую богатырскую силу, чтобы никто лишний не зашёл сюда. Се Лянь тяжело вздохнул, кратко осматривая приятеля с натяжкой, а после услышал недовольные возгласы и крикнул им. — Извините! Ему нужно восстановиться! А когда шум за дверью нехотя, но всё же немного поутих, он прошёл внутрь и узнал обстановку. В советской старой кухне чуть ли не метр на метр за столом сидел Хэ Сюань, имя которого, к слову, пока что оставалось неизвестно художнику — просто сожитель Хуа и скользкий тип. Вокруг него чуть ли не плотным кругом столпились знакомые хотя бы капельку: Хуа Чэн, перебирающий худое содержание аптечки, Ци Жун, который только пускал яд и Цинсюань, осматривающий его и упорно строящий из себя знающего врача, хотя его максимум травм была испорченная укладка. Он слишком переживал о своей симпатичной внешности, чтобы получить хоть малейшую царапину. У них никогда не было особых пересечений в этой сложной системе связей в университете. Се Лянь видел его краем глаза, но обычно находил либо хмуро сидящим на полу и выполняющим несделанное домашнее задание буквально на коленке, либо разговаривающим с единственным более-менее другом, чаще всего недовольный из-за насмешек, хотя иногда и такой парень ослеплял спокойным выражением лица. Удивительно. И всё равно переживал не меньше. Человек же, а значит, равный ему. Художник зашёл внутрь, уже еле умещаясь на маленькой площади и наконец взглянул на него. Хэ Сюань сидел на шатком стуле, облокотившись рукой на спинку и немного тяжело дышал. Волосы были чуть взлохмачены, выбиваясь из-под высокого тёмного хвоста, а сам парень закрывал рукой нос. Хуа Чэн вскоре среди этой кучи наконец нашёл хоть что-то полезное, кроме таблеток от боли на правой ресничке и протянул Хэ Сюаню ватный диск. Тот только фыркнул и выхватил его с силой, прикладывая к носу и отвёл взгляд. — Вам всем..необязательно мне помогать. Спустя долгое время всё же выдавил из себя парень и хмыкнул. Ему просто было неудобно, когда тот просто попал в неприятную ситуацию, про которую уже через пару дней забудет, — если, конечно, ректор не узнает и не захочет его невзначай удалить, — а тут собрался консилиум не хуже сбора депутатов. Се Лянь совсем не нашёл для себя места рядом, поэтому зашёл за широкую спину Хуа Чэна, высматривая всё оттуда. Скульптор внимательно искал ещё хоть что-то полезное, но пока бесполезно, поэтому лишь выдохнул. — Неправда, обязательно. Мы за тебя переживаем. — За себя говори. Ответил колко Ци Жун, качаясь на втором и последнем стуле, во что Хэ Сюань поверил с большей охотой: заботы и ласки ему даже в утробе не шибко давали, что уж там говорить о временах, когда он сам научился ходить. Вообще, всем присутствующим, кроме самого натурщика, оставалось непонятным, зачем он сюда припëрся, раз до Хэ Сюаня ему как до лампочки, но, похоже, он просто пришёл ради интереса и последовал за своим братом. Интересно ведь. — Переживаем! Хмыкнул недовольно Цинсюань и взглянул с явной злостью на Ци Жуна, которому сразу пришлось ненадолго заткнуться, несмотря на то, что он был старше их всех, чтобы не отхватить посильнее Хэ Сюаня. Се Лянь вздохнул и не отреагировал на слова брата, в этот раз даже выполнили за него работу, поэтому только взглянул заинтересованно на виновника торжества. — А как это конкретно хоть произошло? Хмыкнул он, искренне не понимая, пока Хэ Сюань вздохнул тяжело и взглянул в окно. Он не любил вдаваться в подробности, особенно сейчас, когда это вызвало бы ещё больше внимания к его персоне, — для него это было бы равно смерти, — поэтому только кратко объяснил. — Легко и просто. Шёл с пар и встретил какого-то агрессивного парня. Оказывается, я его легко довëл, хотя не хотел. И все это отлично понимали. Всё же, Хэ Сюань не стал бы нарываться, максимум бы усталым голосом попросил пройти дальше, а что-то посерьëзнее никогда бы не сказал незнакомому человеку, только если кинул бы хмурый взгляд. Похоже, именно это и не понравилось тому, с кем он ввязался в передрягу. И Цинсюань слышал и про эту сторону конфликта. Он не запомнил имя конкретно этого парня, как ни странно, хотя знал лично почти каждого во всей Академии, но слышал, что у него всё было по-другому. Мол, он просто шёл, а Хэ Сюань сам первый начал бить. Конечно, незнакомцу он верить точно не станет. «Это же такая очевидная ложь!» — примерно в конце этого упомрачительного рассказа в компании девушек не выдержал и заявил тот, а когда все ненадолго замолкли, начал оправдывать своего приятеля, за что его поблагодарили и вежливо вытолкнули из их круга. Но он ведь знает правду! Как они посмели? Все начали всячески помогать Хэ Сюаню, поддерживать и залатывать его раны с помощью бинтов, за которыми быстро сходил Се Лянь. К сожалению, парень попал в клинику, куда бы никогда не хотел попасть: главный врач, помогающая ему медсестра, моральная поддержка, просто выдающая перлы вроде «да мы ему ещё покажем!» и просто Ци Жун, который еле слышно со всего ржал. Через некоторое время жертва несправедливости сидела ещё более хмурая, вся бинтованная, как мумия и с пластырями. Все наконец выдохнули, и Хуа Чэн начал делать чай для него. Когда тот повернулся, то уже не увидел никого, кроме привычного сожителя и хмыкнул. — Они уже ушли? Вот это группа поддержки. Усмехнулся тихо он, наливая в чашку с самым глупым принтом на свете кипяток, пока Хэ Сюань только кивнул. — У Се Ляня ещё пара, Ши Цинсюань пошёл выяснять отношения, а Ци Жун..просто свалил. Хмыкнул он и пожал только плечами, выдыхая. В принципе, он только этого и ожидал, только Хуа Чэн остался рядом, и то только потому, что здесь живёт. — Похоже на них. Слабо улыбнулся брюнет, подавая ему молочный улун. Это правда было похоже на истину: Се Лянь обязательно ещё вернётся, извинится и начнёт использовать домашние методы лечения, Ши Цинсюань прибежит в любое время дня и ночи, рассказывая новые подробности про того юношу, с которым они сцепились, а Ци Жун придёт за компанию. Наверное, так лучше всего. Они все такие разные и все вместе редко виделись, а теперь у них был повод собраться аж впятером, чтобы дать щепотку заботы тому, кто меньше всего из них привык в ней нуждаться. И только скульптор лучше всех них знал, как на самом деле она ему важна, поэтому оставался рядом. Знал, что Хэ Сюань будет отмахиваться до последнего, но в итоге с внутренней благодарностью, — хоть бы не с внутренним кровотечением, — принимал всю эту спешку около него. Ему нужно было всё это, как и любому человеку, просто пытался скрыть. Особенно видно это стало после того, как его единственная любимая трагически погибла несколько лет назад. Точнее, видно не стало никому, кроме Хуа Чэна. Он слишком хорошо знал своего сожителя и нескоро смирится, если переедет в квартиру один или даже с кем-то. Они, несмотря на постоянные насмешки, уже знали друг друга наизусть. —..я не буду пить из кружки с собаками и надписью «Анапа 2015». — Больным разговаривать не положено. Только тихо посмеялся брюнет, наблюдая, как другу остаётся только отпить из неё, несмотря на возмущение насчёт дурацкого рисунка, который сосед по комнате случайно нашёл в интернет-магазине в три часа ночи. Единственное, что за всю жизнь выучил Хуа Чэн — это своего лучшего друга. И нужно ли так хорошо знать кого-то ещё?