Моя противная муза

Се Лянь изначально знал, что весь его грамотно выстроенный план обречён на провал. Он, конечно, был достаточно умным молодым человеком, поэтому и экзамены сюда сдал с лёгкостью, и всегда везде был старостой, но всё же у него были пока ещё вполне зоркие глаза. К сожалению. Ведь он предпочёл бы просто выколоть себе глаза и ходить с белой повязкой, немного впитавшей в себя кровь столь ужасной процедуры, чем видеть всё это. Наблюдать, как самый близкий человек, единственный, кто остался в своё время рядом, просто из-под носа забирал у него человека, которого Се Лянь полюбил. И нужно было что-то делать с этим. Се Лянь сам ещё не был уверен в своих чувствах, но ему совершенно не нравилось смотреть, как главный объект его воздыханий всё время проводил время с Ци Жуном, был только с ним настоящим и слабо улыбался, практически забывая про него. Неужели так изначально было? Или что-то резко поменялось в один момент? Это же так ужасно: любить, не получая и десятой части того же в ответ от любимого человека. Поэтому теперь Се Лянь должен делать шаги в сторону развития их отношений и, может, всё кардинально станет по-другому, а дальние мечты перед сном и главные желания на протяжении всего дня воплотятся в скучную однообразную жизнь. Он ведь даже зашёл дальше. Совсем будто потерял рассудок, словно помешавшийся, как это выглядело со стороны, — Се Лянь был готов уверить, что это исключительно здоровое чувство! — поэтому сильно ревновал его к каждому дуновению ветра, касающегося его чёрных прядей и к траве, по которой ступали ноги в высоких ботинках. Конечно, так говорили другие, а сам он не доходил до такого края, хотя был близок. Этот слух был в узких кругах, да и Хуа Чэн всем подобным не сильно интересовался, только узнавая побольше про самое громкое и скандальное, а потому и не догадывался, как прожигали взглядом каждого его собеседника в коридоре. Брюнет попросту не замечал всего этого, пропуская мимо ушей и единственного глаза. Он спокойно общался со своими одногруппниками или девушками с похожего факультета, просто болтая ни о чëм во время большого перерыва, когда Хэ Сюань не пришёл вновь из-за очередной благодаря слабому иммунитету болезни и когда в столовую к старым бабкам в фартуках не хотелось. И, в конце концов, тот даже нашёл себе новую музу для творений в лице Хуа Чэна. Как ни странно и как ни глупо, этот парень, который упорно косил под крутого байкера, — и причём вполне успешно, раз на пустую поклëвку всё равно попадалась куча рыб, — смог дать ему больше идей и даже появился на некоторых картинах. Конечно, не в тех, что выставлялись на публику. Се Лянь позволял увидеть публике в основном в Академии только прекрасные пейзажи на очередных выставках, которыми многие, кому было не фиолетово, восхищались или сдавал преподавателям домашнее задание в виде проклятого натюрморта с дохлой мухой на яблоке. А когда он оставался один в своей самой светлой комнате с хорошей люстрой и подсветкой вместо изначальной еле живой одинокой лампочки, он творил то, что хотел. Это давало ему чувство свободы, давало высказать все те эмоции, которые бурлили в нём уже долгое время: симпатия, которую считал любовью, любовь, которую считал симпатией, ревность, которую считал пустяком и другое. Всё же, всё это было как-то чересчур сложно для него. Почему-то он считал парня, который только раньше отвечал ему взаимностью, своей судьбой, а кого-то намного ближе как будто игнорировал, мол потом разберусь и вроде всё для себя понял. Но, на самом деле, художник не понял вообще ни черта: для простого студента в своих лучших годах из этой паутины выбраться было сложнейшим заданием, как для попавшей туда же бабочки. Се Лянь чувствовал себя также беззащитно. Словно сейчас придёт паук и съесть его в один присест, начиная с головы, а он не успеет даже приподняться и оценить ситуацию. В голове всё было настолько забито мыслями, нужными и совсем лишними, что он очень сильно хотел выразить это на бумаге, даже если никто больше это не увидит. И он творил. Самая тонкая его кисть с деревянной основой медленно и плавно водила по чуть шершавому холсту, который стоял на старом, далеко не одноразовом мольберте. Она окуналась поочерёдно то в одну, то в другую банку краски, которая выглядела ещё вполне прилично — конечно, за исключением белой, которая приобрела совсем странный оттенок. Се Лянь не очень любил отвлекаться во время одного дела, сосредотачиваясь полностью на нём, поэтому он стоял и периодически сидел около вырисовывающегося творения, над которым уже достаточно долго работал: он тщательно корпел над достаточно неплохим портретом. Но тот не покажет его никогда и никому. Ведь это не был привычный портрет русской уставшей женщины или плачущего ребёнка, что им обычно давали вместе с сотней правок, а его возлюбленный с присущим холодным взглядом и слабой улыбкой. Это явно была не первая и не последняя такая картина. Ведь Се Лянь, как творческий человек, застрял на одном месте и идее. Раньше он расстраивался из-за этого, оставляя на время кисть в стороне, но теперь был даже рад. Сидя какой по счëту день в цветной краске, от которой даже уже не пытался скрыться, из-за чего на одежде оставались вечные пятна, художник совсем не против писать одного и того же человека. Самого важного и достаточно близкого. Одни и те же черты лица, одни и те же тёмные пряди, один и тот же прекрасный пирсинг в ушах и возможно на языке, который изначально незаметен. Он любил представлять его без повязки, с чуть побледневшим вторым бордовым глазом, который больше стал нежно-розовым и размытым. Се Лянь в принципе обожал каждую его частичку. Ему не хотелось думать о том, как немного у него на сегодняшний день шансов, как он не одинок в своих чувствах: хотел только мечтать, как Хуа Чэн наклоняется, целует мягко и неспеша, даёт насладиться моментом, сползает холодными руками чуть ниже и... А потом дверь громко хлопнула. Се Лянь вздрогнул, так как вновь окунулся в сладкие думы, которые в последнее время стискивали и окружали его, связывая по рукам и ногам. Он подскочил на месте и обернулся изумлённо: сегодня художник не ждал гостей! Даже пар сегодня не было, поэтому в единственный выходной он хотел побыть наедине с холстом. А после выдохнул, когда увидел на пороге нагло ворвавшегося без стука Ци Жуна. Тот стоял на пороге, в своей типичной подростковой одежде, несмотря на двадцатитрëхлетний, вполне уже взрослый возраст. Впрочем, кто это ещё мог так беспринципно ворваться? Только Ци Жуна не учили манерам. — Ну? Будем встречать горячо любимого братца? Или мы уже и на него хуй положили? Воскликнул он ворчливо и достаточно громко, разуваясь и сразу проходя в комнату. Художник понимал, что не успеет спрятать картину за несколько секунд, — для такого действия потребуется минимум минута, — поэтому только встал и заслонил её, скрывая за спиной. Всё же, если кто-то это увидит даже настолько хорошо знакомый человек — ему конец. Брат заглянул к нему и хмыкнул, осматривая подозревающе. Он сразу заподозрил что-то не то, поэтому молчал некоторое время, а после взглянул на Се Ляня, который скрещивал руки за спиной волнующе и нервничал, не смотря на него. — Ты бы хоть предупредил, что собрался в гости! Сейчас..не очень время. Знаешь, я— — Ты Хуа Чэна там малюешь? Прервал его Ци Жун на полуслове, а тому оставалось лишь сдаться и кивнуть, выдыхая тяжело. Неужели это настолько понятно? Даже как-то стыдно, что он пытался это изначально скрыть. Знал ведь, что ни капли не умел врать. Натурщик только хмыкнул и отодвинул совсем обмякшего родственника аккуратно, оглядывая картину. Се Лянь посмотрел на него и внимательно вглядывался, выискивая хоть какую-то реакцию, а через время, которое казалось вечностью, Ци Жун вынес свой окончательный, сугубо профессиональный вердикт. —..сойдёт. Только непонятно, зачем ты такой хуйнëй страдаешь. Пожал плечами он, пока художник аккуратно своими только внешне слабыми руками отвернул мольберт, перенося в угол небольшой комнаты. Он развернулся и выдохнул, в то время как его брат уже переключился на остатки печенья в комоде, поедая чуть ли не жадно. Совсем почти ничего не ел последние дни. Се Лянь молча разрешил ему это делать, понимая, что уже не остановит и лишь начал наблюдать, подходя к раковине и пытаясь пока что безуспешно отмыть всю краску. Рубашку, похоже, придётся выкинуть, а она, между прочем, четыреста рублей стоила! Для студента это почти половина стипендии. — Я..делаю это, потому что люблю его. Наверное. Неуверенно через время пробормотал парень, не смотря на Ци Жуна. Последний же обернулся и посмотрел на него удивлённо, быстро поедая печенье. Он прожевал и сглотнул, прожигая взглядом сзади. Се Лянь отчётливо это чувствовал и уже даже пожалел, что признался, однако поздно он одумался. С одной стороны, они, по идее, должны сейчас чуть ли не на мечах биться, чтобы получить то, что оба желали достаточно давно. А с другой стороны, в чём смысл? Они ведь слишком привязаны друг к другу, чтобы ссориться за одного глупого парня, который наверняка всё выберет сам. Если постарается и наконец включит мозги, конечно. — И что? Ты потом покажешь ему это или как? Однако Се Лянь отрицательно покачал головой и выдохнул. Ци Жун только ещё больше запутался, искренне не вникая, зачем он тогда всё это делает. Если честно, художник сам не понимал, но чувствовал, как ему с помощью выплëскивания эмоций становится легче. — Наверное. Не знаю. Я потом решу. Проговорил тихо тот и повернулся, пока Ци Жун уже неплохо так у него устроился, свешивая ноги с тумбочки и съедая последние запасы. Всё до недавнего времени было чётко и ясно, а теперь проблемы сваливались одна за другой. Он получит хоть когда-нибудь свой заслуженный отдых? Творческим людям тоже нужен перерыв, как и работником бальзаковского возраста на заводе в промзоне небольшого города. Если не от картин, создание которых ещё пока не осточертело, хотя всё осознанно и медленно к этому шло, — впрочем, рисовать Хуа Чэна он не устанет никогда, — то от старшего брата и вообще ото всех происходящих событий. О нём впервые начали даже ходить не лучшие слухи. Цинсюань только любил послушать про себя побольше, Хуа Чэн совсем не реагировал, а Ци Жун попросту привык к осуждению чуть ли не всего мира. А Се Лянь впервые слышал, как о нём не говорят «как талантлив этот юноша» или «ах, как восхитительны его работы», а «вы слышали, что он недавно сделал?» Ему было сложно, честно признаться. Художник до этого никогда не любил, а потому даже не подозревал, что его первая молодая влюблённость обернётся именно так. А брату, кажется, абсолютно плевать, чем вся закончится вся эта драма: для него это как с гуся вода. Он настолько ужасен в некоторых поступках, что через неделю-другую его будут осуждать уже за другое и позабудут. И он отлично знал это. Поэтому просто давал Хуа Чэну выбрать, не лез и не отказывался. Сидел на тумбочке, доедая все остатки на месяц, — а ведь декабрь только начался! — а Се Лянь лишь смотрел на него, выжидая реакции и весь чуть подрагивая, как осиновый лист. Сразу видно, кто переживал, а кто просто продолжит жить, если ничего не получится. В первый раз Се Лянь испытал столько эмоций всего за несколько месяцев. Восемнадцать прекрасных лет не было ни единого промаха, чуть ли не был причислен к лику местных святых, а теперь на собственной шкуре понял и пережил, что такое сильная ревность, злость, потерянность и многое другое. Се Лянь вздохнул, отлично понимая у себя в ещё пока ясной голове, которая медленно близилась к помутнению: встреть он в прошлом себя сейчас, то точно грохнулся бы в обморок, держась за тёплый лоб! Жизнь иногда переворачивает всё верх днём слишком быстро, что сам не замечаешь, как разрываешь все возможные обеты. Он ведь теперь мало чем отличался от Ци Жуна! — Не робей только, как обычно, ладно? Думай разумно, как и всегда. Дал неожиданный совет его недавно вспомнившийся брат, смотря на него. Художник только осмотрелся и ещё пуще расстроился, подмечая, что все его запасы за миг раздумий выели, как назойливые муравьи. Даже сладким теперь не утешишь такое горе: он влюбился в того, кого лучше даже не трогать. — Типа..я понимаю, грустно, что ты теперь не самый пиздатый на свете, а самый обычный человек, но не советую мешкаться. Сам предложи ему свиданку. Конечно, Ци Жун был бы совсем не прочь, если бы Хуа Чэн отказался или брат так и продолжил ничего не делать. Но ни один человек ни в Академии, ни во всём мире не может заставить его ненавидеть единственного близкого человека, который всегда протягивал руку помощи и почти даже не был откровенным мудаком. А мудаками у него было всё население Вселенной. Поэтому он не сильно расстроится, если Се Лянь обретёт своё счастье с кем-то, даже если это будет этот идиот. И Се Лянь только кивнул с благодарностью, после уточняя то, что он давно знал и просто хотел понимать точно. —..ты тоже в него влюбился? Если художник свои эмоции просто не скрывал, то у натурщика всё было написано прямо на лбу: после этой фразы на лице вмиг появился весь спектр эмоций, от удивления и отвращения до некого смятения, что появлялось исключительно в великие праздники. Конечно, нет смысла скрывать. Даже ничего не говоря, он выдал себя. Как же тупо. Выдал себя за пару секунд, ведь Се Лянь слишком хорошо его знал за всё это время. Они буквально выжили вместе и держались рядом с маленького возраста. Ци Жун не очень любил вспоминать своё прошлое до того момента, как его приняли в другую семью, но иногда оно всё же не по собственной воле появлялось в голове. Мда, лгать некому и не к чему: его жизнь всегда была не сахар, а в детстве вообще был сплошной перец без основного блюда. Вообще, он не очень любил это обсуждать, поэтому кратко: его бросили все, кроме Се Ляня, по собственной воле или против неё. Только один человек остался рядом, и они легко нашли общий язык, хоть и были совсем разные. А если поточнее, то там вообще полный ужас. Ци Жуна жизнь конкретно помотала, шатая туда-сюда: вроде родился в относительно благополучной, но бедной семье, которую он даже смог полюбить в раннем детстве, а потом папка, как самый ответственный человек в его жизни, естественно, просто куда-то свалил за хлебом и не вернулся! Было обидно, даже если в большинстве русских семей всегда так и происходило. А потом и мать погибла, и в возрасте примерно тринадцати лет тот, будучи уже злым, обиженным на жизнь ребёнком, остался совсем один, без родственников и вообще любой помощи. Единственным его спасением оказалось усыновление другой, чужой для него, но полноценной нормальной семьёй. Но и там он особо долго не задержался, словно госпожа Судьба специально не хотела давать ему нормальных условий. До лет двадцати-двадцати одного он прекрасно прожил в кучке богачей, даже привыкая к такси, — сейчас эти машины он видел только на улице, — только периодически выясняя отношения с младшим сводным(?) братом, но всё-таки постепенно привыкая к этому недоразумению, словно тот напрямую в священники собрался. А потом, когда Се Ляню исполнилось лишь семнадцать, их известные родители были найдены мёртвыми, причём они сами повесились вдвоём: отец не мог больше терпеть сложной смертельной болезни, а жена лишь последовала за ним. Хоть и художник был невероятно подавлен и разбит, он всё равно оказался главной и единственной поддержкой Ци Жуна. А теперь, после всего этого сраться из-за какого-то нефора? Не стоит, даже он, самый конфликтный человек на свете, это прекрасно понимал. Поэтому Ци Жун отвёл взгляд и молчал, а после всё же выдавил. —..да. Но всё нормально. Он решит. И после добавил, хмыкая и теперь смотря в пол, пока пальцы крепко держались за край, чтобы не упасть прямо сейчас, посередине довольно важного разговора. — Всё равно не теряй времени зря. И я слышал, что он..любит хризантемы. Но не рассчитывай! Если не так, я не виноват. Сразу воскликнул и начал защищаться Ци Жун, пока Се Лянь лишь кивнул и слабо улыбнулся. Что ж, он попытается. И всё будет в порядке, даже если жизнь снова сыграет с ним злую шутку: художник теперь всегда будет готов защититься.