des problèmes qui n'ont pas de solution

Они сидели на кресле, а вокруг них было маленькое озеро из писем. Они были будто на крошечном острове, а вокруг лишь вода. Барти чувствовал, что тонет. С каждым новым письмом, с каждым новым предложением. Каждая буква, которую он прочитывал, делало ему физически больно. Сердце становилось слишком тяжелым, чтобы выдержать все это. Хотелось закутаться в объятиях Эвана, забыть о том, что за окнами существует какой-либо мир, и просто перестать чувствовать что-либо. Барти чувствовал, что никогда не сможет жить своей жизнью. Так было всегда. Он чувствовал, что никогда не сможет сказать отцу одно простое, в то же время слишком мерзкое и липкое «нет». Потому что, а кем он вообще будет в такой ситуации? Чем он станет? Что от него останется? Если он вдруг станет смелым, если он сможет принять то, что его жизнь — это его жизнь, кем же ему тогда быть? — Он не успокоится, — наконец выдохнул парень, откидывая еще одно письмо. Белые конверты с отвратительно красными марками. Вот его боггарт, как бы смешно это не звучало. — Он все еще пишет про Министерство? — спросила Доркас, не отрываясь от книги, которую читала. — Да. Рассказывает, как хорошо на самом деле там работать. Как он еще не устал писать столько? Должен же быть предел? — сказал Барти и шумно выдохнул, облокачиваясь на плечо Эвана. И почему он не может сказать мне все это в лицо, а не в письмах? — Что ему нужно то? — снова спросила Доркас, откладывая книгу и разглядывая письма на полу. — Чтобы я учился прилежно и был молодцом, — усмехнулся Барти и вдруг замер. Такие простые слова, а сколько боли внутри из-за них. Натянутая саркастичная улыбка спала с лица. Он попытался собраться с духом, пожал плечами и начал открывать новое письмо, которое ему передал Эван.  А что еще остается делать? Министерство — тема, которая преследует его последние несколько лет. Как будто он никогда не сможет убежать от этого. Как будто вся его личность выстраивается только вокруг этого. По крайней мере для отца. — Он убьет меня, если я завалю СОВ, — пробормотал Барти, почесывая затылок. Никто не услышал, как дыхание на секунду прервалось. Никто не заметил, как руки начали трястись. Потому что Барти слишком хорошо скрывал свою тревожность. Он не хотел, чтобы друзья беспокоились за него. Да, что они могут сделать, в любом случае. — Так, — вклинился Эван, сидевший на подлокотнике. — Ты все сдашь. Если начнешь учить. — Я всю жизнь на коленях ползаю. Не хочу я больше пресмыкаться перед ним, — отмахнулся Крауч. — Ты не пресмыкаешься перед ним, — пробормотала Доркас, указывая рукой на самого Барти, — ты будущее свое строишь. — Да я только и делаю, что всю жизнь пытаюсь от него убежать, а он продолжает наступать мне на пятки. — Ты про будущее или про отца? — спросила девушка, укладываясь головой на подушку. Барти вдруг стал мрачнее тучи. Он стрельну в нее взглядом, и она подняла обе руки вверх в знак того, что сдается. — Про обоих, — хмуро ответил Крауч. Эван осторожно взял его за руку и сжал ее. Очень крепко. Чтобы Барти почувствовал. Иногда ему необходимо такое заземление. И Эван всегда помогает. — Давайте просто уедем, сдалась нам эта школа? — протараторил парень.  — Барти, мы уже обсуждали это, — ответила Доркас. — Мы должны доучиться.  — Ты сама то в это веришь? Чем дальше они продвигались, тем быстрее понимали, что это их последний год в Хогвартсе. Дверь в гостиную вдруг открылась. Все взглянули в ее сторону. Там показалась светлая макушка. — Слава Мерлину, булочка наша, — поприветствовал девушку Эван, — помоги этому истукану. Пандора прошла в глубь комнаты, подошла к друзьям, похлопала глазами, оглядела ситуацию и обвила Барти руками, заключая в такие теплые и мягкие объятия, что парню захотелось заплакать. — Она ведьма. Как она это делает? — хрипло спросил парень. — Не знаю. В крови у нее, — прошептал Эван, глядя на сестру. Пандора простояла так где-то минуту, а потом медленно отстранилась. — Лучше? — мягко просила она. — Гораздо, — ответил ей Барти. — Ну и хорошо. Дор, тебя Марлин ждёт, — сказала Пандора, усаживаясь рядом с Эваном. Доркас поглядела на нее, а потом светло улыбнулась.  — Спасибо! Она собрала свои вещи, кинула книгу в сумку и, быстро попрощавшись со всеми, вышла из гостиной.  Сегодня была их годовщина с Марлин. Уже целый год они вместе. Чудо. Марлин сама по себе маленькое чудо, к которому хочется возвращаться несмотря ни на что. Доркас уже привыкла к своей мании. Других, тех, кто не знал Доркас лично, она пугала. Но, что поделать, всегда найдутся те, кому что-то не нравится. Всегда найдутся сплетни, неприятные разговоры, которые заставляют думать лишь о том, что хочешь начать всё с чистого листа. И написать все той же рукой.  Если бы Доркас сказали бы о том, что ее ждёт, она бы наверно не поверила. Она вообще мало кому верила. Некоторые находили такое поведение хамским, но опять же, кто они, чтобы что-то говорить? У Доркас был ее личный рай, с которым она должна встретится уже через минуту. Ей этого было достаточно. Почти. — Дор! — Марлин крепко обняла девушку со спины. Доркас улыбнулась. — Привет, — прошептала она. Марлин взяла ее за руку и поцеловала в щеку. — Хорошее настроение? — спросила Мэдоуз. — Конечно, наша годовщина же, — легко ответила ей Марлин. Они обе ярко улыбнулись и направились к их излюбленному дереву. Снег уже давно растаял, сквозь тучи виднелись аккуратные лучи солнца. Вокруг была весна. Марлин болтала о своих успехах в квиддиче, о том, как Джеймс уже достал ее ранними тренировками. Рассказывала про Лили, про Мэри, про все на свете. В этом и была ее прелесть. Она болтала без умолку, а Доркас только наслаждалась. — Ты еще не устала слушать мои бредни, — улыбаясь спросила Марлин, осторожно касаясь подбородка Доркас. — Я слишком соскучилась, чтобы уставать, — легко ответила девушка. Марлин быстро кивнула и продолжила рассказ. Что еще нужно для счастья? Солнце на небе, солнце на коленях. Маккинон давала ей такую силу, о которой другие могли лишь мечтать. Доркас сама по себе была сильной девушкой. Она хотела бы защитить всех на свете, но она все еще боялась. И, если она потеряет Марлин, сам Мерлин увидит то, на что способна Медоуз. — Мар, — позвала девушку Доркас. — Да? — Мне страшно, — прошептала она. — Всем страшно сейчас, — проговорила Марлин, поднимаясь с колен девушки. Она взглянула в глаза Мэдоуз. — Страх это то, чему всегда будет место. — Почему мы не можем победить его? Говорила ли Доркас про страх или про Воландеморта, понятно не было. — Мы можем постараться, — прошептала Марлин, осторожно убирая прядь волос со лба девушки. — А если старания будут обречены? — Останется лишь молиться. Марлин была пессимисткой. Она никогда не строила ложных надежд, думала лишь о плохом, не видя проблеска дальше. Доркас лишь хотела, чтобы когда-нибудь, хотя бы на один день, они все таки увидели свет в конце туннеля. *** — Мам? — тихо спрашивает Пандора, проходя в комнату. Туда, где всегда страшно. Туда, где всегда плохие новости. — Дора! — восклицает женщина, разводя руками. — Мы тебя уже заждались. — Что происходит? — снова спрашивает девочка, и ее голос ломается. Женщина берет палочку Пандоры в свои руки и показывает ее девочке. Та в свою очередь немеет от страха. — Ты использовала ее, не так ли? — спрашивает женщина, улыбаясь. Зачем ты это делаешь? — Мам… нет, нет я сама открыла дверь… — судорожно отвечает Пандора, готовясь к самому худшему. — Ты уверена в этом? Что я тебе сделала? Женщина осторожно разглядывает палочку, потом вытягивает руки и начинает медленно ломать ее.  — Мам! Что ты делаешь? — восклицает девочка. Но с места не сдвигается. Ком потихоньку подходит к горлу. Ее скоро стошнит. — Учу тебя, — лишь отвечает мать. Пандора чувствует слезы на щеках и быстро стирает их рукавом. Потому что за слезы наказывают. Потому что слезы — грех. Потому что она должна быть сильной девочкой, иначе зачем ее вообще растили. — Мам, пожалуйста не надо! — кричит Пандора, задыхаясь в слезах. — Это будет хорошим уроком, — напоминает женщина. — Мама, я умоляю, не надо! — во все горло кричит девочка, падая на тонкие коленки. Мать улыбается, а потом пропадает из вида. Глаза становятся солеными, и девочка это чувствует. В них скапливаются кристаллы, которые девочка так сильно ненавидит. Вокруг становится очень темно. И страшно. Тишина прошибает ее с головы до ног, она начинает заползать в грудную клетку, она душит своими идеями нежную кожу девочки. Красная полоса прошлась по коже. — Три маленькие звездочки горят во мраке точечном, — говорит страшный голос откуда-то из темноты. Это будет преследовать ее до конца дней? Она сможет прорваться через это? Сможет ли? Как ей прекратить это? Ей страшно, ей очень страшно, и она не знает, что делать. Пандоре снова десять, и она молится у своей кровати несуществующим богам, чтобы завтра она не проснулась. Пандоре вдруг снова становится десять, и она снова заперта в холодном подвале, откуда ей надо выбраться. И она снова не знает как. — Пожалуйста, хватит, — шепчет она, закрывая глаза и уши. Она не хочет слышать этот голос, но он проникает ей в душу. В самое сокровенное, что у нее осталось. — Одна падет в бою бесследном, второй укажет путь к кометам… — продолжает голос, окутывая Пандору мерзким холодом. — Прекратите, умоляю… Пандора пыталась составить пазл в голове и, в то же самое время, пыталась не бояться глубокой темноты. Но ее боггартом всегда была темная комната. Комната без дверей. Комната без выхода. Она навсегда останется маленькой десятилетней девочкой, которая заперта в подвале и в своем разуме. И она никогда не сможет найти выход. Вторая полоса прошлась по коже. Ей нужно вырваться, ей нужно прекратить это. Она ждала луч. Он всегда приходит. Она ждала, сжимая свои уши, чтобы не слышать того, что пытается сказать ей голос во тьме. — А третий… дно пробьет своей рукой, он уберет весь страх и бой… Пандора наконец раскрыла мокрые глаза и посмотрела наверх. В непроглядной темноте появился маленький кусочек света. Она мягко улыбнулась. — Лучик… ты долго в этот раз… — слабо прошептала она. И Пандора закрыла глаза, отправляясь в страшную поездку по своему сознанию. — Твою мать, — прошептал Эван, когда увидел Пандору лежащую на полу в крови. — Рег! Парень поднялся наверх и, увидев девушку, занервничал. — Снова? — Снова, — кивнул Эван, беря сестру на руки и укладывая ее на кровать. — Помнишь заклинания? Это уже становится традицией. Мерзкой традицией, которую соблюдать не хочется. Регулус кивнул. Теперь его черед исцелять Пандору. Она так долго помогала ему, столько времени прошло за книгами и практикой. Теперь Регулус отплатит ей тем же. Он осторожно подошел к ней и начал шептать заклинания, проводя палочкой по порезам на ее ногах. Крови постепенно становилось меньше, раны затягивались. — Нам нужна помощь, — сказал Регулус, когда раны окончательно исцелились. — И к кому мы пойдём? К Дамблдору? — усмехнулся Эван, потирая переносицу. — Мы можем пойти к нему и спросить про такие случаи, — ответил Блэк, — не обязательно говорить ему про Пандору. — Предлагаешь скрывать ее? — мрачно спросил Розье. — Эв, а что еще остается? — тихо спросил Регулус. — Да не знаю я! — наконец сорвался Эван. — Что угодно! У нее раньше не было таких случаев, раньше все было в порядке! — прокричал парень в свои руки. Они не были готовы. Никто из них не был готов к тому, что их ждало. Никто даже не знал об этом. Но Пандора знала. И это осознание убивало Эвана изнутри. Она знает их будущее, она знает, что с ними случится. И он боится, что она не говорит им об этом. — Мне тоже страшно, — прошептал Регулус, — нам всем… Они знали, что после сдачи СОВ, они не вернутся в Хогвартс. Мародеры, девочки, слизеринцы, все они знали это. Они чувствовали это. Понимали, что другого варианта не могло быть. Это просто то, что они должны были принять. Времени на понимание у них не было. — Я поговорю с Сириусом сегодня, — подал голос Регулус. Эван взглянул на него. — Я не буду больше драться с ним. Не время для этого. Времени у них вообще не было. Эван лишь кивнул. Регулус ушел через десять минут, а Розье остался с Пандорой до момента, когда вернулась Доркас. Она серьезно посмотрела на него, потом на Пандору, а после тихо выдохнула. — Она не заслужила этого, — сказала она, кидая свою сумку на пол и усаживаясь рядом с Эваном. — Она самая добрая из нас. Самая смелая, — прошептал Эван, — она так хорошо сражается каждый раз… — Иди к Барти, — перебила Доркас, поглаживая парня по плечу, — тебе нужен отдых. Отдых был нужен им всем. Дети не должны видеть войну. А они ее проживали. — Как отметили годовщину? — спросил Эван, улыбаясь. Доркас улыбнулась в ответ. Хоть что-то хорошее все же осталось. — Хорошо. Она сплела мне браслет, — девушка показала руку, на которой виднелся браслет из маленьких бусинок. — Красивый, — прошептал Эван. Девушка кивнула. Парень встал с кровати и поцеловал ее в плечо. — Посиди с ней, — попросил он ее на последок. — Обязательно. *** — Почему ты не предложил мне сбежать с тобой? — тихо спросил Регулус, заметно нервничая. Он боялся услышать ответ. — Я предлагал перед Рождеством, — тяжело проговорил Сириус. — Хорошо. Тогда почему ты не продолжил мне сбежать, когда еще не было поздно? Почему ты оставил меня в том доме? Почему я должен был смотреть, как у тебя все налаживается, а я постепенно гнию в своих мыслях? Почему? Почему? Почему? — Потому что я думал, ты уже занял их сторону. И ты бы не отпустил меня, — наконец ответил Сириус. Это оказалось еще больнее, чем Регулус ожидал. Как он мог так считать? Между ними всегда все было запутанно, всегда все было сложно. Они ненавидели друг друга намного меньше, чем любили. Но они оба боялись, что время утекает. Очень быстро, молниеносно утекает в пучину страха, из которой нельзя будет выбраться. — Какой у тебя любимый цвет? — вдруг улыбаясь спросил младший. Сириус посмотрел на него так, будто он только что увидел самого Мерлина. Регулус так искренне улыбался, и сердце у Сириуса разболелось. Что происходит? — Черный наверно, — наконец сказал он, — к чему это? Регулус тяжело вздохнул. Они так долго боролись, они так долго пытались понять, как приблизиться друг к другу. А все в итоге оказалось так легко. Все их разговоры были не о том, все их разговоры были об обидах и непринятии. А нужно было разговаривать о настоящем, но никак не о прошлом. — Ты никогда не подпускал меня к себе, а я так хотел узнать, какой у тебя любимый цвет, книга, предмет, — наконец сказал Регулус, глядя в глаза старшему брату. — Я думаю, мы можем начать с самого нуля, Сириус. Я думаю нам это надо. Сириус слабо кивнул. Шестеренки крутились в его голове, а сердце жаждало этого момента последние несколько месяцев. И наконец он понял, что происходит. Наконец он понял то, чего раньше не понимал. — Мы догнали друг друга, да? — тихо спросил Сириус, мягко улыбаясь, — мы перепрыгнули эту пропасть? Никакой стены больше нет? Регулус усмехнулся, и Сириус захотел услышать это еще раз. Хотел слышать, как младший смеется. Прямо как в детстве. — Никакой стены, — подтвердил Регулус, а потом снова улыбнулся. — А любимая книга? — Том Сойер, — признался Сириус. — Никогда не читал, — признание уже от Регулуса. — Прочитай. Тебе понравится. Всю ночь они провели за разговорами о том, о чем они никогда не говорили. И это ощущалось так тепло и нежно. Всю ночь они разговаривали, как нормальные братья. Будто позади них не было ничего. И впереди тоже не было ничего. Они перебивали друг друга, смеялись, пытались узнать все больше и больше, потому что боялись, что больше не будет такой возможности. Боялись, что если сейчас не узнают обо всем, то больше вообще никогда ничего не узнают. Регулус рассказал про Пандору, Барти, Эвана, Доркас. Рассказал, какие они хорошие друзья, рассказал столько интересных и смешных историй. Сириус же в свою очередь рассказал о том, как узнал про отношения Регулуса и Джеймса. Рассказал, какой красивый дом был у Поттером, и как жаль, что младший никогда не сможет там побывать. И вечность начала кружится вокруг них, будто на милость. Будто жалея двух братьев, которые позабыли, какого это быть братьями. И сама вечность боялась, что порознь они проведут больше времени, чем рядом друг с другом.