Китовые сказки о павлине

Тарталья приходит в Зимний дворец. Его состояние трудно описать, после сегодняшней ситуации, произошедшей дома. Он испытывает ярое недомогание, очень сильную, режущуюся вину, за то, что не может быть рядом. Одно он понял точно, он не способен быть рядом абсолютно ни с кем, рано или поздно, он обязан соизволить покинуть того или иного человека. Эта ужасная участь настигла даже его малышей, который никак не способны на это повлиять, остаётся лишь страдать, что из любимый братик постоянно в разъездах. Он испытывает сильную, волнующую боль, в виде комка в горле, который давит и на его душу и на лёгкие и на всё остальное. Ему надо справится с этим состояние, а как он сам не знает. Сейчас наступит явно тяжкое время, ведь действительно, стоит взять себя в руки и продолжать работать в том же ритме, что и всегда, но эти детские слёзы... Он не способен их терпеть, не сможет на них смотреть, а работа станет для него пыткой, очень колечущим наказанием. Если бы он мог сформулировать мысль то, за что бы он хотел извинится, то извинился бы перед родителями, малышами, да даже перед тем же самым Кэйей! Но увы, ему трудно подобрать слова. Нет, ему не трудно извинится, ему трудно сказать то, в чём он провинился, хотя вины как таковой и нет, работа же... Он оставил очаровательного Альбериха подальше от своих мыслей, оставил его этому загадочному Альбедо, ну и пусть, пускай счастливы будут. Он как ему быть? Быть может, в Мондштандт он уже и вправду больше никогда не вернётся, а следовательно, извиняться больше не перед кем, единственное, что он ещё способен сделать человечное, это написать письмо. Но что он напишет? Мол "прости, что так занят я.." и всякое такое? Нет нет нет... Надо продумать содержание письма куда чётче . И вот он вновь думает об этом Капитане, который сидел уже у него в печени! Он так долго способен был продержаться без мысли о нём, но всё равно не сдержался, вспомнил. Вспомнил и этого таинственного алхимика и Магистра Джинн, угрюмного, ворчливого хозяина винокурни и известного магната Дилюка Рагнвиндера, а так же его, о архонты, его... Он помнит его глаз, его волосы, голос, эти руки и сны с ним... Он помнит времяпровождение с ним, в таверне, ночью в лесу под звездным небом, момент, как они прощались. Он тогда поцеловал его руку, он помнит какие же мягкие у него губы, такие горячие и любимые. Он помнит Кэйю Альбериха, всё что с ним произошло между ними, он всё помнит и уж точно не забудит. Мысль о любимом, о котором он долго пытался забыть его вдруг опьянила, ввела в траур. Ему стало очень дурно, рассудку становилось плохо, а сердце то как больно!!! Сердцу больно, что эта глупая, ненужная застенчивость просто взяла и помешала Чайлду сказать о своих чувствах. Просто взяла и всё разрушила!!! Но ведь можно будет попробовать через письмо... Да будет ли это, спрашивается, серьёзно? Кто знает, но к такому человеку, вряд-ли можно с письмом ломиться в калитку чужого сердца. Это будет не то чтобы несерьёзно, скорее некорректно, бестактно. Надо сказать в лицо, и принять отказ, если он вдруг настигнет. Но опять же таки, вернётся ли он? А может, просто смириться, и больше не думать ни о каком Мондштандте? Он думает, думает долго, а потом принимает решение оставить это на потом, стараясь задуматься о другом, о чем угодно, но не об этих синих волосах, таком прекрасном оттенке глаза, васильковый... Он запомнил, на самом деле, он запомнил на всю жизнь это голос, взгляд, милые губы, которые так хотелось расцеловать, потрогать и даже... Искусать. Такие мысли пробуждали всё больше и больше чувств, а щеки начинали показательно гореть ярким алым цветом. Собственно, он вдруг понимает, как же всё таки во дворце тихо, по этому мигом двигается в зал, где проводится сбор. Сейчас ему не до любовных мыслей, по спине выступил пот, а кончики пальцев начало колоть. Он подходит к могучим, высоким дверям, которые были абсолютно в каждом элитном дворце, а затем открывает их. Проходил в зал он с совершенно обычным выражением лица, никакой гордости, как раньше, никакого страха, ничего, он на самом деле даже перестал чувствовать дискомфорт рядом с коллегами, но это не значит, что ему начали нравиться их коварный подход к работе. Коллеги не стали на него обращать много внимания, они молчали, лишь взглянули на него, буквально на пару секунд, а затем перевели обратно взгляд на нулевого предвестника, являющийся в какой-то степени их руководителем. Коллеги как было сказано - молчали, но вот Пьеро однако не промолчал. Он был хмурым, недоволен опозданием самого младшего по рангу и возрасту предвестника. Опоздать на сбор предвестников было действительно неуважением к организации. Шут не стал долго молчать. — Чайльд, вы опоздали. — все и так это прекрасно понимали, просто констатация факта, который все прекрасно видели и знали. Чайльд долго не стал молчать, он лишь поспешил занять то место, которое всегда занимает на собраниях. Он отвечает сразу же. — Прошу прощения. — он не стал оправдываться, причина из за которой он опоздал являлась бы скорее всего не уважительной, и всерьёз её вряд-ли бы кто воспринял. Всё таки, мало кто знаком с детской тоской, которую чтобы пережить, должно действительно хватить сил, не только у взрослого, но и у младшего, которому может не хватить этих самых сил. Пьеро не стал отчитывать, хотя опоздания он правда терпеть не мог, всё таки, они тут не чаи распивают, да печеньем заедают, а между прочим разбираются в политике, решают проблемы в стране и готовятся к сокровенным планам, в отношение Селестии. Вместо какой-нибудь монотонной нотации, или алой вспышки гнева в сторону молодого, рыжего паренька, лишь летит вопрос, вполне интригующий, но в то же время вводящий в ступор. — Как прошли дела в Мондштандте? — А как на этот вопрос надо отвечать? Что отвечать? Наверное, расскрывая вопрос по кусочкам, можно понять, что их интересует. — Вы там находились достаточно долгое время, нам нужны сведения об некоторых личностях, а так же военной подготовки армии Мондштандта, и по возможности, могу я узнать точный этап строительства аванпоста? — очень многого запросов, на которые рыжеволосому прийдётся распинаться достаточно долго, чтобы от него отстали. Скулы почему-то стало сводить. О каких ещё личностях там нужна информация? А главное, стоит ли ему докладывать всё, что он знает? Как повлияет его действие в будущем? Что он выберет? — В Мондштандте ко мне отнеслись достаточно тепло и с доверием, так что, трудностей с жителями не возникло, а по поводу аванпоста... Он всё ещё продолжает строиться. — он старался незаметно пропустить этап допроса о личностях, но его тут же осадили, вновь поинтересовались, даже конкретизировали. — Чайльд, это конечно прекрасно, но нас интересует военный состав, а так же личности, вы можете рассказать нам что-нибудь о Магистре, или о таком человеке, как Дилюк Рагнвиндер? Как вы понимаете, последняя фамилия находится у нас в стране строго на строго в чёрном списке. — Шут почему-то сохранял спокойствие, но его вечно хмурые брови, угловатые скулы и губы, покрытые трещинами, вселяли атмосферу кипящего чайника, который вот вот способен был взорваться от раздражения. Благо он слушал спокойно. Тарталья думает, собирает информацию в голове, а там же мигом и сортирует её в разные стороны, выделяя самое вроде бы важное, но не особо, то, что станет характеристикой для людей, о которых спросили выше. — Магистр очень серьёзная, сосредоточенная женщина, думаю, она хороший стратег, но к сожалению, в деле я её не видел. Я пару раз им помогал, в чём собственно, она была не против,— Он знает, кто там самый лучший стратег, но говорить об этом человеке не хочет. Мигом он продолжает говорить дальше. — С Рагнвиндером общего языка я не нашёл, тот смотрит в мою сторону косо, собственно, думаю, это и не удивительно, по этому информации о нём я храню мало. — тут он не солгал на самом деле, ему действительно нечего говорить о мондштандтском магнате. Почему-то, все коллеги вдруг задумались под его болтовню. Не просто летали в облаках, мол он якобы скучный, несерьёзный, говорит всякий бред и не способен на поистине великие достижения и быть носителем явно ценной информации, а призадумались по серьёзному. Они что-то обдумывали, размышляли, словно принимали решения сами с собой. Они его слушают, а значит, это знак запомнить всё то, что он говорит, как действительно действующую правду. Вдруг его спросят ещё о чем-то, или о ком-то, о чём речь он проронить не сможет? Прийдётся врать через не хочу собственному начальству и коллективу. — Этого слишком мало, вы же понимаете это? — говорит эту фразу Пьеро. — Больше не смог раздобыть, я старался втереться к ним в доверие. — он старается выдавать себя за язвистого человека, с острым языком, хотя на деле, к мондштандтцам они не имеет ничего плохого. Нулевой предвестник задаёт тот самый вопрос, из за которого рыжие волосы становились дыбом, а на коже выступали мурашки, благо они все в огромных плащах, подобные шубе, по этому этой особенной реакции организма Аякса никто не заметит. — Что вы знаете об такой личности, как Кэйа Альберих? — именно сейчас казалось, что взгляд Шута куда более хмурый, взгляд сосредоточен, буквально смотрит не то чтобы в душу, а сквозь неё. Много. Очень много, но на самом деле мало. Это такой человек, пообщавшись с которым вроде много узнаешь, но на деле о нём самом мало что вспомнишь. При упоминании полного имени этого человека, стало дурно, очень не по себе. Он старался забыть о нём на долгое время, честно говоря, он и вправду не помнит, когда уехал от туда, прошло вроде как несколько месяцев? Вроде где-то семь месяцев... Это считай пол года. И вот, эти пол года игнорирования своих чувств, спустя столько времени в беспамятстве о тех дивных уединениях с Капитаном, прийдётся снова всё вспомнить, всё до мельчайших деталей... Вернее, ему не это надо вспомнить, но на самом деле, больше кроме этой некой влюбленности у него больше не было, он не хотел его использовать изначально, не хотел и не хочет. Так и не использовал. Не посмеет даже что-то малейшее рассказать. В глазах будто бы мокнет, ему нужно срочно выйти, справиться с этим, но именно сейчас он не может, более того, ему нельзя показывать эмоции так ярко, нельзя показывать этой привязанности, и то, что он всё ещё любит этот васильковый цвет единственного глаза. Он вспомнил всё, все моменты пролетели перед глазами, все чувства, прикосновения. Тут как тут всплывает фрагмент их расставания. И как тут жить спокойно, когда они так ужасно разошлись? Они ведь совершенно обоснованно могут забыть о друг друге, и увидев друг друга в следующий раз, начнут заново знакомится. Тем не менее, пора отвечать на вопрос. — ничего. — он не скажет, его не должны вывести на чистую воду, они не смогут. Он ужасно сильно надеется, что никто не узнает, не расскусит его. А ему то что? Он только что осознал, что не смог сбежать от чувств спустя эту долгую разлуку, он вспомнил того, по кому будет грешен всю жизнь, здесь же и понял, что всё ещё любит. — Прям ничего? — это очень его смутило, Пьеро не ожидал этого ответа. Что угодно, любая ненужная информация, но тут... Абсолютно ничего. Тем не менее рыжий продолжает говорить тоже самое, настаивать на полуправде. — Ничего. — он не посмеет рассказать о нём слишком много, не позволит себе говорить о нём в присутствии чужих людей, способных ему навредить. Вот тут то и пробуждается это подсознательное чувство, будто он хочет защитить и уберечь. Он не скажет, потому что любит, потому что боиться, что Кэйе навредят. Бессовестно конечно говорить что-то про других, но они ему не так уж и важны, ему из всего Мондштандта важен только один человек, только один мужчина, ради которого он готов нагло врать начальству, смотря прямо и остро в глаза. Он очень беспокоиться за своего любимого, но едва уловимая мысль о Альбедо начинает заставлять его снова отшибить себе память всеми силами, которые у него только есть. Он уже принял решение, что оставит одноглазого алхимику, мол: "свет им да любовь, пускай!", но нет. Сейчас не может, дитя хочет. Ему вновь дурно от этих мыслей. А ведь сколько раз ему уже голову успело вскружить? Второй? Третий раз? А может голова кружилась все эти семь месяцев? А может... Да всякое может быть! Сам факт в том, что он всё ещё любит этого синевласого мондштандтца, да вот только, не знает, взаимно это или нет, опираясь на то, что видел, но не досмотрел. Он не хочет возвращаться туда, не хочет видеть ни Кэйю ни Альбедо, никого из них. Ему станет больно, очень больно, как тогда, когда он, к сожалению, даже слёз сдержать не смог. Ради спасения себя, он старается реагировать на ситуацию абсолютно безразлично, мысленно, он старается игнорировать даже Капитана, а если он увидит его в жизни, он постарается показать то самое пренебрежительное выражение лица, чтобы потом от него сами отстали, и больше никогда в жизни не подходили. За этот промежуток времени он успел побледнеть, похолодать, а ещё к тому же старается до сих пор не думать об этой невзаимной любви. — Этого слишком мало, это буквально ничего. — говорит старший предвестник, но в то же время обдумывает какое-то решение. А он как обуза, стоит и молчит, не может рассказать правды, врёт прямо сейчас всем в лицо. Но за то, не предаёт, так значит он не обуза? Значит, во благо творит такие дела? Конечно, во благо, и от этого боли в сердце становятся тихо. — Поезжай вновь в Мондштандт, и займись шпионством, нам очень важен достроенный аванпост, а так же состав их военных сил. — вот тут вот эти слова заставляют задуматься, неужто война какая-то будет? Или что похуже?... Зачем всё это? — и разузнай поближе всех, любыми способами. — он отводит взгляд от рыжего, закончив свою речь. Значит, решение принято, идти назад никак, а вперёд то как?.. Коллеги и дальше что-то говорили, но Аякс их не слышал, ничего больше не слышал, он стоял, молчал, смотрел в одну точку, и чувствовал, как подкосило ноги. Неизвестная сила ударила ему в колени. Он слегка, незаметно упирается в стол, придерживает себя на ногах. Зачем же всё это? Для чего так много? А главное, ослушаться нельзя будет, если он вновь приедет без информации, о которой на самом деле хотя бы в каком-то размере владеет, то будет плохо, очень плохо. Может быть, его даже отстранят от титула и превратят в обычного раба-фатуи. Неужели, он поедет становиться предателем? Но и отказаться он не может. А в голову лезет мысль о Кэйе, ведь ради него он промолчал, а что он собственно бы рассказал? Как они ходили за руки, говорили друг с другом? Это точно уж то, что нельзя рассказывать чужим ушам. Ни-ко-му. Он не предаст Альбериха, ни за что, сил не хватит, если конечно, не произойдёт что-то по хуже, как например угроза семьи, о которой ему так часто говорили левые лица. Он будто бы на распутье трёх дорог, а какую он выберет? На самом деле, он смотрит на путь свой слепыми глазами.