***
— Итак. Люси, Лана, Лола, ваша остановка, — сказала Лори, выпуская малышей в их начальную школу. Три девочки сразу вышли из фургона и отправились на уроки. После того, как Лизу отвезли в местный колледж, где та рассказывала об адронных коллайдерах и их роли в производстве желе, в машине осталось пять сестёр. Средняя и старшая школы находились в нескольких кварталах отсюда, поэтому они доехали быстро. Школа, домашние задания и общение с друзьями — вот, что им было нужно для того, чтобы хоть немного отвлечься. — Наша учительница физкультуры сказала, что разрешит играть с настоящими теннисными ракетками, а не с этими деревянными муляжами. Думаю, я смогу добить мячом со стадиона до дома на соседней улице. — Наслаждайся этим моментом, ведь он будет последним, когда тебе не разрешат пользоваться ракетками. — Пф-ф, ну и пожалуйста. Когда они увидят мою подачу, сразу будут умолять меня присоединиться к нашей региональной команде. — Полагаю, что так. Лори припарковалась на школьной стоянке. Она собиралась выйти со всеми, когда её телефон снова завибрировал. Девушка проверила его, думая, что это Бобби, которому не терпелось её увидеть. Но, увидев, что это были родители, она вся напряглась. Пока Лори читала, внутри неё всё холодело: «Лори, как только отвезёшь сестёр в школу, приезжай в больницу вместе с Лени. Только вы обе. Больше никто». Лори начала тяжело дышать, её сердце забилось в два раза быстрее. Казалось бы, ничего особенного, просто съездить в больницу вместе с сестрой. Ничто не указывало на то, что должно было произойти что-то плохое. Так почему же её сердце было готово принять ужасные новости? — Лори, ты опоздаешь! — прокричала Линн, увидев, что её сестра всё ещё находилась в фургоне. Сама Лори пыталась успокоиться. Ей нужно было поехать в больницу с Лени так, чтобы остальные не догадались, что происходит. Ей нужен был предлог, чтобы забрать с собой сестру. — Вы идите. Лени, ты со мной. — Но школа вон там — сказала Лени. Она указала на итальянский ресторан на углу, а потом поправила положение руки. — Просто поехали, нам пора домой. — ответила она раздражённо. — Зачем тебе ехать домой? — недоумевающе спросила Луан. — И зачем тебе нужна Лени? — Потому что… — мозг Лори искал оправдание, после которого не должно было появиться лишних вопросов. — У меня тут небольшие проблемы. Ну, знаете… Эти дни. — О-о-о-оу, — сказали четверо сестёр, понимая ситуацию. — И зачем мне ехать с тобой? — поинтересовалась Лени. — У меня кончились нужные вещи, и мне нужно одолжить кое-что у тебя, ладно? А я понятия не имею, где у тебя вещи, поэтому садись и поехали уже отсюда. В её голосе послышалось такое раздражение, что её алиби зазвучало намного правдоподобнее. Лени попрощалась с сёстрами и снова села в фургон. Лори быстро покинула стоянку и поехала по улице. — Странно, — подозрительно сказала Линн. — Наш дом в другой стороне. — К тому же, у Лори уже были эти дни в этом месяце. Не ест же она на завтрак ЯИЧНИКИ. Ха-ха-ха! Дошло? — Она выглядела нервной. С чего бы ей… Луна не закончила предложение. Все трое внезапно что-то поняли. — Линкольн! — сказали они в унисон. — В той стороне больница! — сказала Луан, показывая в сторону, в которую поехала машина. — Думаете, с ним что-то случилось? — обеспокоенно спросила Линн. — Она читала сообщение перед тем как уехать. Родители вызвали её в больницу? — Может быть… нам остаться или уйти? — снова спросила Луна. — О чём речь? Конечно, пойдём! — Но, Линн, как же школа? Как же теннис? — Луан, речь о Линкольне. Нахер этот теннис! В обычной ситуации сёстры бы попросили её не ругаться. Но в тот момент они об этом не волновались.***
После двадцати минут езды Лори, миновав отвратительные пробки, припарковалась около больницы. Вместе с Лени они вышла из машины и быстрым шагом зашли внутрь. — Ого, похоже, тебе очень больно, раз ты приехала в больницу, — сказала Лени, жалея сестру и стараясь не отставать. — Мы здесь не ради меня. — Что? Но со мной всё хорошо! Зачем ты меня тогда… Лори внезапно остановилась и обернулась в сторону сестры, чуть не столкнувшейся с ней. — Мы здесь ради Линкольна, Лени! Ради бога, ты вообще ничего не понимаешь?! Лени была в шоке от такой реакции сестры. Она хотела что-то ей ответить, но её опередил вскрик: — Я знала! Старшие сёстры оглянулись и увидели Линн, бегущую в их сторону. За ней следовали Луан и Луна. — Что? — ошарашенно спросила Лори. — Как вы сюда попали? — Пухлый подвёз, — ответила Луна с плохо скрываемой злостью. — Что вы вообще здесь делаете? Почему поехали сюда без нас? — Послушайте, мама с папой сказали приехать сюда. Я сама не знаю… — А почему ты нам не сказала? — вмешалась Луан. — Они просили рассказать только Лени! — Как ты вообще могла? Он же наш брат! Инстинктивной реакцией Лори было бы наорать на Линн. Возможно, самым примитивным инстинктом было бы яростно ударить её. Но её учили всегда сохранять хладнокровие, а поэтому она просто закрыла глаза и сделала три глубоких вдоха. — Знаешь… Ты права. Не надо было от вас этого скрывать. Они не хотели, чтобы вы знали, но теперь это не имеет значения. Не знаю, зачем они мне позвонили, поэтому не спрашивай. Просто… придержи коней, ладно? А теперь пойдёмте, увидимся с нашим братом.***
— Вот он! — крикнула Линн, совсем забыв о правиле не шуметь в больнице. Каким-то образом они прошли в стационар, и ни один врач их не остановил, но крик Линн, вероятно, привлёк внимание медперсонала. Девочки быстро подошли к палате, где накануне находился Линкольн. Дверь была закрыта, но рядом была большая стеклянная панель, которая позволяла увидеть, что внутри. Пять сестёр заглянули в неё. Они сразу узнали Линкольна, который стоял у окна и смотрел наружу. Рядом стоял его врач и о чём-то с ним говорил. — Линкольн! — крикнула Линн, пытаясь открыть запертую дверь. — Не кричи, — сказала Лори. Доктор увидел их, но Линкольн продолжал смотреть в окно. Они обменялись какими-то словами, которые девочки не смогли разобрать. Доктор, похоже, на чём-то настаивал, но младший Лауд лишь покачал головой. Наконец доктор вздохнул и подошёл к двери. — Линкольн! Линкольн! — продолжала кричать Линн, сбитая с толку тем, что он развернулся и направился к своей кровати, даже не взглянув в их сторону. Как только врач открыл дверь и вышел из палаты, девочки начали засыпать его вопросами. Доктор не понимал их, ведь они говорили все одновременно: — Всё, всё, успокойтесь. Давайте по одной. — Как он? — спросила Луан. — Послушайте, ваши родители в столовой, они скоро вернутся и… — Мы можем к нему войти? Ну пожалуйста? — прервала его Линн, игнорируя то, что он уклонился от прямого вопроса Луан. — Он… Линкольн хочет побыть один. — Что? — сказали сёстры хором, и снова начали беспорядочно разговаривать. — Девочки! К счастью для доктора, из столовой вернулись родители с бутербродами и двумя чашками кофе. — Лори! Мы же просили тебя привезти только Лени! — упрекающе сказал мистер Лауд. — Что вообще происходит? Почему вы провели здесь всю ночь? — поинтересовалась Луан. — Почему вы не говорите нам, что происходит? Почему вы доверяете это только Лори? Мы тоже хотим знать! — раздражённо закричала Луна. Родители переглянулись и вздохнули. Такая перемена в настроении смутила сестёр. — Вы правы. Вы заслуживаете того, чтобы знать. Линкольн хочет побыть один, поэтому не будем его беспокоить. Давайте пойдём в зал ожидания и там поговорим, хорошо? Бросив последний взгляд на палату брата, девочки наконец кивнули и потянулись за родителями в пустую комнату ожидания. Когда все расселись, родители отпили немного кофе, и девчонки обратили внимание на их внешний вид, совершенно растрёпанный и неухоженный. У матери, к примеру, не было макияжа, который она, похоже, смыла. У обоих были мешки под красными и опухшими глазами; им явно плохо спалось. — Девочки, послушайте… — мать начала свой монолог, но тут же прервала его, не находя нужных слов. — Нам очень жаль, что мы рассказали только Лори. Мы думали, что раз она старшая, значит, лучше сначала обсудить всё с ней. — Что именно? — спросила Линн, крепко вцепившая в стул, как и её сёстры. За эти долгие, чуть ли не бесконечные секунды, единственным звуком был топот ног Луны, которая пыталась найти ритм, который её бы успокоил. Впрочем, безуспешно. — Линкольн… — Что с ним? — Он… болен, — ответил мистер Лауд. — Болен? Но почему? Просто из-за… удара мячом по голове? — спросила Линн. — Нет, это не так. Линкольн был болен до этого, просто мы… мы не знали. Мы… мы не догадывались — голос миссис Лауд увял, а взгляд потерялся, словно она не разговаривала, а думала вслух. — Что значит «до этого»? С каких пор? — спросила Лори, пытаясь обдумать лучший исход этого разговора и всем сердцем желая, чтобы у всего этого был счастливый конец. — Давно. Он… Мистер Лауд поднёс руки к лицу, вытер пот со лба и помассировал виски: — Теперь послушайте, успокойтесь. Не надо… Не надо паниковать, и… — Паниковать?! Кто вообще собирался паниковать?! — в панике спросила Лени. Наконец, мистер Лауд вздохнул. Он взял чашку кофе и отпил большой глоток. Он посмотрел на тёмную жидкость и сказал: — У Линкольна опухоль головного мозга. Все сестры почувствовали, как невидимая сила схватила их сердца холодной рукой и сжала, мешая нормально функционировать. Их лёгкие забыли свою функцию, и им потребовалось несколько секунд, чтобы снова вдохнуть. Они неподвижно стояли, глядя на своих родителей. На парковку мог упасть самолёт, в их комнату мог бы зайти человек с ружьём, торнадо могло бы сорвать с больницы крышу и унести их в небо. Могло случиться что угодно, и они бы этого даже не заметили. Все они знали, что Луан унаследовала свой ужасный юмор именно от отца, и они ждали момента, когда Линн-старший скажет, что это шутка. Тогда они могли бы кричать на него, бить, ненавидеть всю оставшуюся жизнь за такое чувство юмора. Они были готовы съехать и не разговаривать с ним, лишь бы всё это было шуткой. Это должно было быть шуткой. Но они ещё никогда в жизни не видели отца таким серьёзным. — Что? — только и смогла сказать Луна. — У него опухоль, — повторил отец. — Что плохого в оттепели? — спросила Лени. Она была уверена, что не слышала «оттепель», но понимала, что немного глупа и иногда пропускает мимо ушей некоторые вещи. Она хотела оказаться ещё глупее, чем думала, и что ей действительно послышалась. — Опухоль, Лени, опухоль. Это разрастание тканей, которое образует… В смысле, это как крошечные шарики из плоти, которых в норме быть не должно, — разъяснила мать. — Н-но… Он… Как? — Луан даже не смогла закончить предложение. — У всего этого очень длинное название, — сказал мистер Лауд, взяв жену за руку. — Это генетическое заболевание. Одно из тех, которым болеет один человек на сотни тысяч. — Но как это произошло? — спросила Лори, пытаясь удерживаться от размышлений, о том, что это всё значит. — Почему это произошло? У Линкольна никогда такого не было. — Этой болезни нужно время, чтобы проявиться. У него уже были симптомы, но… Это неважно. Теперь это неважно. — И что теперь? — наконец заговорила Линн. — Как его будут лечить? Родители посмотрели на землю. — Его прооперируют? — снова спросила Линн, и её пальцы побелели от силы, с которой она сжимала сидение. Тишина. — Что будет теперь??? — закричала она, и выбила из рук отца чашку кофе. — Что теперь делать? Лучи? Радиация? Таблетки? Уколы? Что? Нужен донор? Как нам вылечить Линкольна? Мать подняла глаза, и Линн вернулась на своё место. Её спортивные, тренированные ноги внезапно забыли, как стоять, когда она увидела, что её мать плачет. — Никак...***
Две недели. Максимум, три. Линкольн думал об Олимпийских играх. Все ждут их годами. За несколько недель до их начала люди уже вовсю сходят по ним с ума. Страны тратят целые состояния, спортсмены посвящают подготовке к Играм каждую минуту своей жизни. Они организовывают расписания, тренировки, диету, и всё для того, чтобы предстать перед миром в лучшем своём виде. В один прекрасный день Олимпийские игры начинаются, и все каналы говорят только об этом. Каждый час, каждый день. Все становятся экспертами в видах спорта, о которых до этого даже не слышали. Через две недели игры заканчиваются. Спортсмены возвращаются домой, и все про них забывают. Все окончательно наплюют на стрельбу из лука и на то, кто вообще такой Майкл Фелпс. Казалось невероятным, что в две недели можно вложить столько радости, столько волнения, столько всего. Столько лет ожидания, наполненных мечтами, стремлениями, испытаниями и подготовкой. И всё это — за две недели. Когда эти две недели подойдут к концу, спортсмены отправятся домой тренироваться. Люди вернутся к своей работе и увлечениям. Страны продолжат быть странами. А Линкольн — просто умрёт. Доктор сказал ему об этом накануне вечером. Он был болен. В его голове была опухоль, становившаяся всё больше. Вскоре она дойдёт до сердца, и жизнь мальчика оборвётся. Доктор особо не торопился, когда объяснял всю суть этой болезни. Он подробно описал причины, реакцию организма и прочее, как будто читал книгу. Очень интересную главу из книги «Вещи, которые вас убьют и которые мы не можем вылечить, том V». Это было как подготовка к урокам, к экзамену. Линкольн не слушал его. Сам он не был врачом, его не волновала увлекательная история его опухоли. Его волновало только то, что он умрёт. В одиннадцать лет. Через две недели. В лучшем случае, через три. Линкольн никогда не задумывался о смерти. Кто вообще задумывается о ней, кроме Люси? Никто. Люди живут и думают о жизни, потому что они живы. У каждого есть какое-то представление о смерти. Каждый понимает, что смерть неизбежна, и что каждому — своё время. Но никто не «погружается» в эти раздумья, ведь до этого ещё далеко. Может, о смерти думают старики. Может, о смерти думает солдат. Но ребёнок точно не может о ней думать, не говоря уже о том, чтобы видеть в ней что-то близкое. Ни один ребёнок не должен думать о том, что умрёт через две-три недели. Но Линкольн не плакал. Он не плакал даже тогда, когда врач сообщил ему о диагнозе. Он не плакал даже тогда, когда увидел плачущих родителей, находившихся в крайней степени отчаяния. Он почти заплакал, услышав крики матери, да и то — из-за того, что это было очень душераздирающее зрелище, а не из-за факта своей скорой кончины. Он не плакал всю ночь, которую провёл с родителями, не смыкая глаз. Ему не было грустно. По большей части, он был зол. Зол из-за несправедливости. Всё это было одной большой несправедливостью. И Линкольна это злило. Именно поэтому он швырнул поднос с едой в стену. Именно поэтому родители пошли в столовую за новым завтраком. Доктор пытался с ним поговорить, но Линкольн его не слушал. Потому что он не был грустным, он был злым. А затем он услышал голос Линн. Линкольн слышал, как сёстры пытались открыть дверь и докричаться до него. И да, это едва не довело до слёз. Он мог это сделать, но не хотел. Он попросил врача оставить его в покое и не пускать сестёр. Он лёг на кровать, пытаясь думать о чём-то другом, потому что ему не хотелось плакать. Дверь открылась. Он вздохнул, глядя на стену, в которую он бросил поднос с едой. Он услышал, как кто-то вошёл и закрыл за собой дверь. Но это не были ни родители, ни сёстры. Похоже, это был доктор. Но что-то в нём было странное: его шаги сопровождались глухим стуком, словно что-то ударялось об пол. — О, ничего, не обращай на меня внимания. Можешь продолжать пялиться на стену. Она стала намного интересней с пятном от еды, которое ты на ней оставил. Фанат Поллока, да? Линкольн обернулся и увидел человека, который разговаривал с ним. Он его не узнал. Это был высокий мужчина, одетый в поношенные джинсы, синюю рубашку и чёрный пиджак. У мужчины были неопрятные седые волосы, сам он ходил с двухдневной щетиной, которая его, кажется, устраивала. Суровое лицо делало его похожим на серьёзного парня, но ничто другое в нём не производило такого впечатления. Больше всего в его виде выделялась трость, чёрная с красными языками пламени внизу. — Вы кто? — спросил Линкольн, стараясь говорить вежливо. — Я твой врач, — ответил мужчина и уселся на пустую кровать. — Нет, мой врач ниже ростом и… — Не такой милашка? И не поспоришь, — перебил Линкольна человек с тростью. Он достал из кармана флакончик, вынул оттуда таблетку и проглотил её, ничем не запивая. — Но он лишь один из врачей, которые у меня работают. Я — доктор Грегори Хаус, и я беру твоё дело на себя. — Моё дело? — Не чувствуй себя избранным. Просто с некоторыми случаями труднее разбираться, чем с другими. Как ты, наверное, знаешь, человеческое тело состоит из множества частей, и с каждой из них может случиться что угодно. Иногда труднее понять, в чём дело на самом деле. Да и у меня хорошо получается угадывать. Я люблю медицинские головоломки. — А я — медицинская головоломка? — растерянно спросил Линкольн. — Не совсем. Случай довольно специфический, но не такой сложный, как я думал. В любом случае, тебе повезло, что я взялся за твоё дело, иначе ты остался бы здесь ещё на пару дней, и никто бы не догадался, что с тобой на самом деле. Видит Бог, еда здесь отвратная. — Почему вы так весело разговариваете? Мне сказали, что я умру, но вы подаёте это так, будто это какая-то игра. — А почему ты разговариваешь так, будто твоя девушка решила посюсюкаться с тупым хулиганом, который отбирает у тебя деньги на обед? — ответил доктор, с интересом налонив голову. — Мой коллега, не такой милашка-врач, сказал, что ты не пролил ни единой слезинки. Он не верит, что это защитный механизм мозга, ведь недавно ты был готов заплакать. Но ты сдержался, — это значит, ты либо не понимаешь, что происходит, либо понимаешь, но смирился. В любом случае, для мальчика одиннадцати лет это невероятно. Поэтому я лично пришёл сюда, чтобы понять, кто ты — идиот или самый зрелый парень, которого я видел за всю жизнь. Линкольн не отвечал, продолжая глазеть на стену. Он вспоминал, как ещё вчера спорил с сёстрами о том, достаточно ли он взрослый. Теперь всё это казалось таким далёким… — Невидимая запись, — произнёс вслух врач, держа возле рта воображаемый диктофон. — Всё указывает на то, что пациент — идиот. — Я знаю, что мне сказали, — ответил Линкольн, нахмурившись. — Я умру через две недели. Я не идиот. — Тогда почему ты не плачешь, как любой нормальный человек? — Разные люди по-разному реагируют на одно и то же. В такой большой семье, как моя, этому научишься сполна. — Да, мне рассказали о твоих родителях-мормонах. — Они не… — В любом случае, я здесь врач. Мне пришлось говорить многим людям о том, что они умрут. У каждого есть хоть какая-то реакция. — Я бросил в стену поднос с едой. Это не реакция? — Да, это логичная реакция… если проигрывает твоя баскетбольная команда. Или когда ты получаешь двойку в школе. Чёрт, это логичная реакция, когда ты нашёл идеальный ответ на спор, который уже давно закончился. Но тебе говорят, что ты умрёшь через две недели. Такое заслуживает чего-то большего. Как ты чувствуешь себя с этим осознанием? Линкольну определённо не нравился этот доктор. Он говорил слишком быстро и вёл себя не как настоящий врач. Он воспринимал всё, как обычную дискуссию, не придавая значения ситуации. Но, размышляя об этом, Линкольн вспомнил предыдущего врача, который рассказывал о болезни так, словно читал заметки. Этот доктор Хаус, казалось, интересовался им как личностью. Даже если Линкольн — странная медицинская головоломка, он всё равно хотел узнать его получше. Это и заставило младшего Лауда продолжать разговор: — Я не знаю. Мне грустно, да, но не так сильно, как должно быть. Кажется, я ещё не переварил эту новость. — В этом есть смысл. Но когда ты осознаёшь, что не переварил эту новость, ты понимаешь, что от тебя скрывают что-то большее, поэтому у тебя должны быть хотя бы малейшие представления о последствиях — значит, ты понимаешь, насколько всё плохо. Поэтому, здесь никакого смысла нет. — Может быть. Но я злюсь. — На кого? — Ни на кого. На всех. Это несправедливо. — Жизнь сама по себе несправедлива, малыш. — Так оно и есть. Почему я должен умирать таким молодым? Почему плохие парни живут долго и счастливо, а хорошие — умирают, хотя не должны? Почему врачи не поставили диагноз, когда меня ещё можно было спасти? — Ой, да ладно тебе, — Хаус поднялся с кровати и начал расхаживать по палате. — В мире живёт семь миллиардов людей, мы — лишь маленькая песчинка в этой галактике, которая, к тому же, даже не единственная в космосе. Ты думаешь, Вселенную волнует, справедлива ли она с одиннадцатилеткой из города, информацию о котором до сих пор не обновили в Google Street View? Если ты не веришь в существование бородатого мужика, который сидит где-то в космосе и подсчитывает каждого погибшего пересмешника, ты не должен удивляться тому, что всякое случается. Нет справедливости, нет несправедливости — просто случается всякая фигня, иногда она нам нравятся, иногда нет. Линкольн снова посмотрел на Хауса. Это определённо был худший доктор на свете. Сорокалетний мужик кричит на одиннадцатилетнего парня с неизлечимой болезнью. В обычной ситуации Линкольн испугался бы такого поведения, но в тот момент ему хотелось ударить Хауса. Младший Лауд подумал о том, что бы сделали его сёстры, если бы узнали, как этот мужик с ним обращается. Его сёстры… Доктор Хаус взглянул на лицо Линкольна, эмоции на котором сменились с гнева и раздражения на меланхоличную печаль. Он потупил взгляд, закрыл глаза и присел рядом с мальчиком, стараясь не отдавить ему ноги. Оба молчали, не глядя друг другу в глаза. — Врачи не виноваты, — сказал доктор. Линкольн поднял глаза. — Возможно, если бы доктора провели какое-нибудь ненужное обследование, то его бы и обнаружили. Но как я и сказал, твой случай весьма специфичен: много переменных и совпадений. Доктор сказал, что у тебя за диагноз? — Да. Это фибром… фибротомо… — Нейрофиброматоз первого типа, — закончил Хаус. — Этот конкретный тип возникает, когда на черепно-мозговых нервах образуются опухоли. Он обычно передаётся по наследству, но вероятность того, что он возникнет без какой-либо семейной предрасположенности, составляет менее одного процента. — Свезло мне, — пошутил Линкольн с лёгкой, покорной улыбкой. Хаус тоже улыбнулся. — Это очень сложное заболевание, которое проявляется в разных формах. Симптомы могут появиться сразу же, а могут не появляться до последнего. Одним из самых распространённых является синдром дефицита внимания и гиперактивности, сокращённо СДВГ. — Разве он у меня есть? — удивился Линкольн. — Почему никто этого не замечал? — О, я почти уверен, что все это давно заметили. Дай-ка угадаю, у тебя проблемы с концентрацией, ты превращаешь повседневные ситуации в запутанные миссии, как у Джеймса Бонда, и ты отлично выполняешь мелкие задачи одну за другой, — вероятно, когда играешь с сёстрами или помогаешь им с их делами. Линкольн смотрел на доктора с открытым ртом, подтверждая его теорию. — Но знаешь что? Ты родился в эпоху коммуникаций, когда продолжительность длительной концентрации человека снижена до двадцати минут. А ты ещё и живёшь с десятью, мать его, сёстрами! Если бы у тебя был средний уровень концентрации, ты был бы либо глухим, либо аутистом. Просто прочитав историю болезни твоей семьи и увидев столько имён, любой врач поймёт, что с тобой что-то не так. Линкольн был ошеломлён. — Но, в любом случае, это один из симптомов. И если рождение в самой большой семье в штате —само по себе катастрофическое совпадение, то тебе понравится вот это: твой дедушка — альбинос. — Пап-Пап? — Именно. В смысле, я так думаю. Но дело в том, что твой дед родился с генетическим заболеванием. Обычно, оно наследственное, и передается из поколения в поколение, из-за чего у него совершенно белые волосы. Круто, да? Когда в два года у тебя начали белеть волосы, любой врач сказал бы, что это поздняя реакция на ген твоего предка, других поводов, разумеется, нет. В течении одного или двух лет у тебя бы росли каштановые волосы, и, возможно, все бы подумали, что твои белые волосы являются результатом обесцвечивания, вызванного небольшими опухолями, которые влияют на правильное распределение меланина в коже головы. Если ЭТО не похоже на полосу невезения, то вот тебе ещё: опухоль, обычно, вызывает обесцвечивание только одной пряди волос, но твои образования были настолько идеально распределены, что вся твоя голова похожа на чудную снежинку. Линкольн откинулся на подушку и провёл рукой по волосам. — У меня… У меня не должно быть белых волос? — Если бы мне пришлось угадывать, я бы сказал, что ты должен быть либо блондином, либо шатеном. — Всё это время… — Ага. Признаки были, но обстоятельства не позволили их заметить. Всё это больше походило на сон. На закрученный сюжет телесериала. Это был идеальный сюжет для комедии. Всё это было слишком нереально, чтобы быть правдой. Но Линкольн понимал, что всё это правда. И что эта правда скоро сведёт его в могилу. — Знаешь… Обычно, я не отказываюсь от слов, которые произнёс вслух. Но теперь, когда я рассказал все подробности… Ну, наверное, Вселенная к тебе слишком несправедлива. В смысле, из-за всего этого дерьма у тебя даже нет привилегий единственного ребёнка в семье, по типу того, когда родители покупают тебе новую одежду, а не заставляют донашивать за другими. Похоже, ты сильно облажался в прошлой жизни, если тебе не повезло в этой. Я сам рос с тремя двоюродных братьями и сестрами, и это было невыносимо. Мне правда жаль тебя, малыш. Линкольн поднял голову. Хаус смотрел на него с лёгкой улыбкой, словно ожидал какой-то реакции. И тогда младший Лауд понял: доктор рассказал ему всё это не для того, чтобы сделать ему лучше, а чтобы заставить его заплакать своими рассками о незавидной судьбе. Это был просто болезненный разговор для удовлетворения прихотей одного человека. И он, Линкольн, не позволит, чтобы над ним и дальше издевались. — Так вы пришли сюда только для того, чтобы посмотреть, плачу я или нет? Хотели бы вы увидеть, как я плачу? Будет ли ваше больное любопытство удовлетворено, если я это сделаю? Ну, не в этот раз. Хотите знать, почему я не плачу? Потому что я думаю о себе. Я думаю о времени, которое у меня осталось, о вещах, которые я не сделал и не смогу больше сделать. Я думаю, будет это больно или нет, или же я просто засну или потеряю сознание. Я думаю о себе, я злюсь и грущу, но меня это не волнует. А всё почему? Потому что через две недели я умру, и тогда не будет иметь значения, грустно мне или нет. Потому что я умру! И, думая об этом, я не хочу думать о других. Думать о своих родителях, о том, сколько они будут плакать по мне, и как это на них повлияет. Но самое главное — я не хочу думать о своих сёстрах! Линкольн на секунду остановился, чтобы вытереть глаза, которые начали увлажняться. — Я не хочу думать о том, что больше не буду с ними играть. Что я больше не буду с ними драться и болтать. Я не хочу думать о том, что Лори больше не возьмёт меня в торговый центр, и не купит мне комиксы или мороженое за хорошее поведение. Что Лени больше не сможет меня использовать, как модель для примерки своей самодельной одежды. Что Луна больше не будет петь мне песни в трудную минуту, или что Луан не поднимет мне настроение своими видео про людей, падающих с велосипедов. Что я больше не буду заниматься спортом с Линн и слушать стихи от Люси. Я не хочу думать о том, выиграет ли Лола конкурс «Мисс Принцесса», станет ли Лана лучшим сантехником, откроет ли Лиза что-нибудь, что изменит историю человечества. И я определённо избегаю мыслей о том, что меня не будет рядом с Лили, и что я не увижу, как она подросла! Вот почему я не плачу, я просто не хочу думать обо всём этом! Теперь-то ваша головоломка наконец сложилась?! Хаус продолжал стоять и смотреть на стену. Он делал вид, что не замечает рыданий Линкольна и его затруднённого дыхания. Делал вид, что не видит, как больничная рубашка мальчика промокла насквозь и продолжает промокать от падающих на неё слёз. Он молчал долгих десять минут, пока Линкольн наконец не успокоился, и тайком передал мальчику коробку салфеток, которыми тот вытер слёзы и высморкался. Линкольн даже больше не смотрел на Хауса. Он скрестил руки на груди и смотрел в никуда. Он больше не хотел разговаривать с этим человеком. — Ты должен был умереть. — Ну спасибо. — Нет, я серьёзно. Ты был в паре минут от смерти. Та головная боль, что ты чувствовал последние несколько дней, была вызвана одной из опухолей на мозговой артерии. Вчера она оторвалась и застряла внутри одной из главных вен, закупорив её собой. Внутричерепное давление начало подниматься с бешеной скоростью. Ещё три минуты — и вена бы разорвалась, а у тебя произошло бы кровоизлияние в мозг. Случись такое, и эта наша беседа не состоялась бы. Линкольн всё ещё не смотрел на него, но внимательно его слушал. — А почему она состоялась? — Потому что сестра ударила тебя мячом по голове. Произошло одно из тех маловероятных совпадений, которые, кажется, случаются только с тобой. Удар разделил опухоль на более мелкие, начавшие циркулировать в твоей крови. Резкое понижение давления заставило тебя потерять сознание, а венка в носу лопнула. Это объясняет носовое кровотечение. — Другой врач сказал, что опухоль наравляется к моему сердцу. Вот что меня убьёт. — Ты меня вообще слушаешь? Опухоли в твоей голове, что тебя убивают. Те, что должны были убить тебя вчера. Это могло случиться раньше, могло позже. Вчера должен был пробить твой час, но сестра дала тебе еще три недели. Она дала тебе шанс попрощаться, возможность, которой у большинства людей просто нет. Подумай над этим. Линкольн почувствовал, как у него снова слезятся глаза. Он не ответил. Он не хотел об этом думать. Он просто хотел, чтобы всё это закончилось. — Ты не идиот, — сказал Хаус. Он не смотрел на Линкольна, но его голос выражал большое уважение. — Хотел бы я сказать о вас то же самое. — Все люди — идиоты. Нас окружают идиоты. Но иногда мы находим тех, кто от них отличается. За свою карьеру я лечил сотни, а может, и тысячи пациентов. И ты —самый зрелый из них всех. Линкольн не слушал его. Хаус встал, помогая себе тростью. Он отступил на шаг и обернулся: — Твои сёстры были в коридоре, когда я вошёл. Они, наверное, всё ещё там. Они очень хотели тебя увидеть. Твоё решение не думать о них, чтобы не грустить — очень логичное. Самым рациональным было бы как можно больше от них отгородится: это намного легче и не так больно. Но как человек, любящий рациональные решения, скажу — иногда они бывают неверными. Ты ещё не мёртв, Линкольн. У тебя ещё есть время. И единственная причина, по которой эту жизнь стоит прожить — это люди, которые заставляют тебя чувствовать себя живым. В моей жизни таких людей было не так уж и много. У меня даже нет семьи, на которую я мог бы опереться. У тебя прекрасная семья. В конце концов, это будет больно. Это будет очень неприятно. Но если ты действительно хочешь насладиться своими последними деньками, не избегай своих сестёр. Доктор стоял, ожидая, что Линкольн скажет что-нибудь, но младший Лауд всё ещё не смотрел на него. — Скажите им, что они могут войти. Пожалуйста. На этот раз Хаус не обернулся, лишь едва повернув голову. Затем он снова кивнул. — Прощай, Линкольн, — сказал доктор Хаус и вышел из комнаты. Дверь была открыта около минуты. Линкольн слышал голоса из коридора, но в его палату никто не входил. Мальчик не знал, готов ли он на самом деле. Он плакал пятнадцать минут назад и был почти уверен, что ему хватило бы малейшего повода, чтобы заплакать снова. Послышались шаги. Слишком боясь посмотретим сестрам в глаза, младший Лауд вновь уставился на пятно на стене, оставленное брошенным подносом. Он даже не смел вздохнуть. Всё его внимание было сосредоточено на пятне, пока ему не надоело. Он медленно перевёл взгляд. У двери стояли пять его сестёр. Они были одеты в свою школьную одежду; у Лори и Лени были брюки, идеально сочетавшиеся с их блузками. Они выглядели очень красиво, но не слишком сексуально, чтобы не доставлять проблем в школе. На Луне была совсем не панковская одежда, а более подходящая для учебной обстановки, хотя на ней по-прежнему была чёрная футболка с логотипом Rhymes‘n’Roses. На Луан была обычная футболка с рукавами до запястья, а волосы Линн были чуть менее растрёпаны, чем обычно. Единственное, что у них было общим — красные опухшие глаза. У трех старших сестер потёк макияж. Они стояли прямо там. Они смотрели на Линкольна так, будто его на деле не существовало. Словно он — голограмма, которая исчезнет, если подойти к нему слишком близко. Линкольн тоже оставался лежать на койке. Он задавался вопросом, увидели ли они, что он тоже плакал. Он не хотел их беспокоить по этому поводу. Наконец, Линкольн встал с кровати, увидев, что никто из них не в состоянии даже пошевелиться. Он медленно приблизился к сёстрам. Лори стояла к нему ближе всех. Обычно, он смотрел на неё снизу вверх и видел её очень высокой и большой. Великая личность, внушавшая страх и уважение младшим. Но в тот момент она выглядела, как маленькая девочка. Нежная, хрупкая. Они стояли друг перед другом несколько секунд. Линкольн сразу же обратил внимание на её дрожащие губы и заплаканные глаза, из которых, казалось, вот-вот потекут слёзы. Ему было больно видеть свою сестру такой. Линкольну хотелось сказать, что всё будет хорошо. Хотелось сказать, что сёстрам не следует волноваться, что всё не так плохо, как кажется. Но он знал, что это будет ложью, и что он не сможет убедить их в обратном. Возможно, доктор Хаус всё-таки был прав. Подобных ситуаций не избежать, какими бы болезненными они ни были. Линкольн снова посмотрел Лори в глаза. Ему легко удалось улыбнуться, чему он даже сам удивился. Да, это была улыбка смирения, но всё же улыбка. Увидев её, Лори закусила губу. Когда Линкольн протянул руки, приглашая её обняться, она опустилась на колени и их глаза оказались на одном уровне. Лори обняла своего брата так, как не обнимала никогда. Вскоре все остальные сёстры подошли к нему и сделали то же самое. Шесть душ слились воедино, разделяя самый интимный момент, который нельзя было описать словами. И все они плакали.