***
Как только прозвенел звонок на перемену, Люси взяла свою тетрадь и незаметно вышла из класса на детскую площадку. Она привалилась спиной к своему любимому и самому дальнему от остальных детей дереву и начала писать. Она не всегда писала стихи, иногда она просто открывала тетрадку и позволяла руке писать прозу, не задумываясь о рифмах и размерах. Она позволяла словам течь, позволяла мыслям лечь на бумаге. Любой мог подумать, что это личный дневник, но для Люси это слово обозначало что-то девчачье. Она называла свою тетрадь «книгой размышлений». Этим утром Люси написала небольшое интроспективное эссе размером в два абзаца. Она писала, не проверяя его и не беспокоясь о чём-либо ещё. Она писала душой, не руками: "Как бы мы ни старались что-либо скрыть, это «что-либо» всегда вылезает наружу. Как бы мы ни старались, предательские удары сердца будут слышны сквозь бетон и кожу. В греческих театрах маски были и средством усиления голоса, и предметом, благодаря которому зрители могли узнавать персонажей со своих мест. Довольно противоречиво: они скрыли актёра, придали ему нужный облик, украсили роскошью анонимности, но не изменили голос, а наоборот, — сделали его ещё громче. Какой тогда смысл? Неужели наши маски существуют только для того, чтобы лучше общаться с людьми? А как же то, что находится за этими масками? Уже много лет как я использую пределы разумного как своё убежище. Я без колебаний смотрю сериалы, которые доводят моих сестёр до ужаса, читаю стихи, которые трогают до слёз, думаю о вещах, над которыми большинство людей не задумывается и считает страшными и далёкими. Я чувствую себя комфортно в обстановке депрессии, грусти и тоски. Тьма стала моим союзником, моим убежищем. Я живу с убеждением, что мы — одно целое. И всё же, я задаюсь вопросом — не является ли это всё одним большим маскарадом? Потому что если это так, если я действительно отреклась от своих эмоций, то почему мне так больно осознавать, что мой брат находится в больнице?" В нескольких сантиметрах от Люси упал мяч. К этому времени она едва написала вопросительный знак, оканчивающий её мысли. Слегка оторвав взгляд от тетради, она увидела мальчика постарше, из класса четвертого-пятого. Он подошёл к ней и взял мяч, ухмыльнувшись: — Эй, вампирша. Как тебя ещё солнце не сожгло? Люси проигнорировала его. Она хорошо умела игнорировать то, что говорили другие. — О, я понял, тебе нужен солнцезащитный крем, и поэтому ты такая бледная! Его провокации были гораздо менее смешными и остроумными, чем шутки Луан, что говорило о многом. Люси продолжала игнорировать его, расписывая в тетради то, как бы ей хотелось заполучить коробку булавок и куклу вуду в виде этого здоровяка. Она начала рисовать куклу, но парень тут же вырвал у неё её «книгу». Люси осталась неподвижной. Внешне она была такой же бесчувственной, как и всегда, но внутри она была разозлена. И напугана. — Отдай, — сказала она тоном, которым обычно пугала одноклассников. С её сёстрами это тоже сработало бы, но на стоявшего рядом мальчика не подействовало. — Ууу, страшно! — сказал он с издевкой. — И чё ты сделаешь? Порчу на меня наведёшь? — Ты ходишь под дамокловым мечом. Один неверный шаг — и острие его клинка обрушится на тебя с молниеносной мощью правосудия. Кроме этого, Люси больше не знала, что ей делать в данной ситуации. Это был первый раз, когда мальчик постарше пришёл над ней поиздеваться. Несмотря на внешнее спокойствие, внутри она неистово дрожала. Кто ей поможет? У неё не было друзей или тех, кто за неё заступится. Лола и Лана справились бы с этим хулиганом за секунды, но их детская площадка была слишком далеко. В такие моменты одиночество начинало терять свою привлекательность. Люси оставалось только надеяться на то, что её мрачные и монотонные слова напугают мальчика, и он оставит её в покое. Но вместо этого тот начал смеяться: — И что это значит? Что ты щас сказанула? — М-да. Низший разум радуется своему невежеству, — произнесла Люси со вздохом. — Ты назвала меня невеждой? — О. Всё-таки, ты понимаешь человеческий. — Слышь, ты, больная, — грозно сказал мальчик, делая шаг вперёд. — Даю пять секунд, чтобы извиниться, иначе… Он не успел закончить фразу. Послышался звук глухого удара, от которого у парня перехватило дыхание, и тот растянулся на земле. Глядя на возникшую девочку с очень злым лицом, Люси не сдержалась и разинула рот от удивления. — Слушай сюда. Сейчас ты бросишь эту книгу, встанешь и умчишься туда, где я тебя больше не увижу. И лучше держись подальше от этой мелкой. Если даже бровь на неё поднимешь, я так подправлю твоё лицо, что тебя родная мама не узнает! Передай всем, что к Люси Лауд со своими прикольчиками лучше не подходить. Всё понял? — Д-да! — сказал мальчик, почти намочив штаны. — Тогда какого хрена ты ещё здесь?! — крикнула девочка, занося для удара кулак. Визжа, как девчонка, парень вскочил на ноги и дал стрекача. Девочка подняла тетрадку и, отряхнув с неё пыль, протянула Люси: — На, держи. Наконец Люси справилась с удивлением и снова приняла серьёзное выражение лица. — Спасибо, — сказала она, прижимая тетрадь к груди. — Пожалуйста. Будет знать, как связываться с маленькими, — гордо произнесла девочка, ожидая комментариев от Люси. Но комментариев не последовало, потому что Люси вспомнила, что это за девочка. — Кажется, я забыла представиться, — сказала девочка, стараясь поддержать беседу, и c улыбкой протянула руку. — Я… — Ронни Энн, — перебила Люси. — Две недели назад ты подбила моему брату правый глаз. — Ох, — выдохнула она, перестав улыбаться. — Ну, я… Он… Это сложно объяснить, но он вроде как простил меня. Теперь у нас всё хорошо. В смысле, мы типа… — Он много о тебе говорил. — Что? Правда? Что он сказал? — спросила Ронни Энн радостно и взволнованно, прежде чем вновь принять позу крутой девчонки. — В смысле, да? Не то чтобы меня это парило, но всё же… — Я слышала его разговор с Лори. Линкольн говорил, что ты грубая, экстравертная и самая жёсткая девчонка, которую он знает. Но он также говорил, что ты веселая и легкая на подъём, когда нужно. А когда он говорил, что в душе ты очень чувствительная, его голос был очень счастливым. Люси сразу заметила, как Ронни Энн покраснела: — Да ну, разве не все мы такие? Люси не ответила, продолжая смотреть на собеседницу. Как и все остальные, она казалась немного нервной, но в этот раз не потому что боялась её. Эта Ронни Энн как будто бы чего-то ждала, как будто ей было что сказать, но она не знала, как это правильно сформулировать. Из любопытства Люси решила продолжить разговор: — Спасибо, что помогла с этим хулиганом. Хорошо, что ты была неподалёку. — Ну, вообще-то... — Ронни Энн взяла Люси за руку и потупилась. — я тебя, типа, искала. Понимаешь, твой брат не пришёл на уроки, и его друг Клайд тоже не знает, где он. И… он волнуется, понимаешь? Клайд. Всё-таки, он его лучший друг, и… Ну, я решила выяснить что произошло, чтобы рассказать ему, конечно же. И… — Линкольн болен, — резко сказала Люси. Лицо Ронни Энн тут же приняло обеспокоенный вид: — Болен? Ну, типа, реально болен или тут что-то вроде гриппа? Люси хотела ответить, но она не знала, что именно. Наверное, было бы лучше рассказать правду, что Линкольн лежит в больнице со вчерашнего дня, и что о нём уже долго нет никаких новостей. Что о нём неизвестно ничего вот уже двенадцать часов. Ронни Энн выглядела взволнованной, и Люси подумала, что Линкольн бы запросто рассказал своим друзьям, что случилось. Но если Ронни Энн заботилась о нём также сильно, как она думает, то рассказ обо всём этом только усугубил бы положение. Люси не понаслышке знала, каково это — волноваться за любимого человека. — Его несколько дней может не быть в школе, но в остальном с ним всё в порядке. Услышав это, Ронни Энн немного расслабилась. — О, отлично. В смысле, отлично, что с ним всё хорошо. Ну, я… пойду, скажу Клайду. Всё-таки ОН волнуется, да? — сказала она, делая ярко выраженный акцент на слове «он». — Не беспокойся. Твои переживания останутся в тайне, как и весь наш разговор, — заверила её Люси, снова открывая блокнот. Девочки замолчали. Люси начала что-то писать в тетради, а Ронни Энн стояла на месте, не зная, стоит ли ей сказать что-либо ещё или же просто уйти. Но вот прозвенел звонок на урок, Люси встала и прошла мимо неё, не сказав ни слова. — Эй, — окликнула её Ронни Энн. Люси повернулась и посмотрела на неё. — Если кто-нибудь на тебя снова нападёт, просто скажи, что им придётся иметь дело со мной, поняла? — улыбаясь, сказала Ронни Энн. — Наезжать на Лаудов можно только мне. Впервые за день губы Люси изогнулись в улыбке: — Да, в самом деле. Ещё раз спасибо. Она ушла, думая об этой грубой и агрессивной девочке, которая так заботилась о Линкольне и переживала за него. Люси задалась вопросом, знает ли Ронни Энн о своей маске. Возможно, у них было намного больше общего, чем могло показаться на первый взгляд.***
— Лори лучше приехать поскорее, мне нужно поработать над своим макияжем, — жаловалась Лола, глядя на себя в зеркало. — Ты уже час над ним работаешь, — ответила Лана, поглаживая лягушку, которую нашла в школьном парке. — Да, потому что принцесса всегда должна работать над своим макияжем. Совершенство требует ухода. — Знаешь, что требует твоя кожа? Лягушачьей слизи! — закричала Лана и погналась за сестрой с лягушкой в руках. Пока близнецы бегали и кричали у входа в школу, Люси сидела на ступеньках и ждала, когда подъедет семейный фургон, который отвёз бы их всех домой. Увидев, как подъезжает Фургзилла, девочка-гот улыбнулась, но уголки её рта тут же опустились, когда она увидела, что машину вела не Лори, а отец семейства, и что фургон был явно пустым. — Папочка! — закричали близняшки. Они прекратили догонялки и подбежали к отцу. Мистер Лауд наклонился, чтобы их обнять. — Мы скучали по тебе! — вновь закричали Лола и Лана. — Я тоже по вам скучал, девочки, — заверил он их с улыбкой. — Ну что, теперь грузимся в фургон и едем домой? — Как там Линкольн? — спросила Лана. — Мы можем к нему поехать? — спросила Лола. Мистер Лауд встал и открыл дверь фургона, в котором уже сидела Лиза. — Конечно, мы его навестим. Но потом. Если вы так этого хотите, вам нужно хорошо себя вести и делать домашнюю работу, договорились? — Да! — ответили близняшки хором и мирно сели в машину. — Люси! Иди сюда, детка! Девочка-гот вошла в фургон и села на ближайшее к водителю сиденье. Как только отец отъехал от школы, она принялась задавать вопросы: — Почему Лори не забрала нас, как обычно? — Я решил сделать это сам, — ответил отец, пытаясь приуменьшить значимость этого момента. — А почему ты не на работе? — Я взял выходной. — А почему? Отец тяжело вздохнул, показывая, что он устал от такого количества вопросов. Но в этом вздохе также чувствовалась… вина? Почему он чувствовал себя виноватым? Он лгал ей? — Слушай, твой брат лежит в больнице и… мама осталась с ним, чтобы составить ему компанию. А я… я подумал, что будет лучше взять выходной. — А где Лори и остальные? — Дома. — Почему так быстро? Или они не ходили сегодня в школу? — Люси, я за рулём. Давай поговорим об этом дома. Люси замолчала до конца пути. Возможно, дело в резкости, с которой ответил отец, возможно, дело в том, что у Люси кончились вопросы, а может, в болезненном тоне, который чувствовался сквозь слова. Придя наконец домой, Линн-старший сказал, что Лори готовит обед, который уже скоро поспеет. Близняшки решили, что ничто не поднимет Линкольну настроение больше, чем красивый рисунок, и побежали в свою комнату рисовать, для чего явно понадобится много мелков, блёсток и клея. Люси же неподвижно стояла в коридоре. Что-то здесь явно было не так. Люси не знала, что именно, но, войдя в дом, она почувствовала нечто странное. Словно в доме была другая энергетика. Другая атмосфера, которая претерпела серьёзные изменения. Это было трудно объяснить. Люси знала, что скоро будет обед, но всё равно взяла свою тетрадку с фонариком и полезла в вентиляцию, чтобы написать что-нибудь. Факт того, что сегодня произошло столько событий, заставил девочку-гота волноваться, и ей нужно было тёмное и тесное место, где она могла бы спокойно писать стихи. Прежде чем залезть в вентиляцию, Люси попробовала включить фонарик. Похоже, сели батарейки. Люси осмотрела всю свою комнату, но не нашла их. Подойдя к окну, она увидела движение на заднем дворе. Осторожно посмотрев в окно, Люси увидела Линн, стоящую перед боксёрской грушей, на которой та обычно отрабатывала свои удары. Хотя Линн-младшая и была её соседкой по комнате и она должна была к этому привыкнуть, Люси не могла не удивляться энергичности своей сестры. И этот раз — не исключение. Если бы у груши были датчики боли, они бы уже раз пять сломались за эти несколько секунд. Линн с невероятной скоростью била руками, ногами, коленями и локтями, не останавливаясь ни на секунду. Люси никогда не видела, чтобы её тренировки были такими ожесточёнными. Обычно, Линн была более размеренной и спокойной, но в тот момент она выглядела как настоящий мастер каратэ, особенно в этой одежде… Люси взглянула на спортивный инвентарь старшей сестры. Её кимоно висело на своём месте, и это было очень странно. Линн всегда занималась каратэ в форме, ведь, как она сама говорила, её повседневная одежда не выдерживает такой нагрузки. Люси снова посмотрела на сестру. Она стояла максимально близко к груше, очень быстро нанося серию коротких, но сильных ударов, словно пыталась пробить печень или что-то в этом духе. Затем она начала постепенно снижать скорость ударов, пока в конце концов, её руки не повисли от усталости. Линн прислонилась лбом к груше. Судя по движениям её груди, она была очень измотана. Хотя есть и другое объяснение, ведь Люси знала, что её сестра очень жёсткая девчонка, вероятно, даже более жёсткая, чем Ронни Энн. Не исключено, что она просто переводила дыхание. Поскольку в комнате не было батареек, Люси вздохнула, понимая, что ей придётся просить у кого-то из сестёр. В первую очередь она пошла в комнату напротив. Лили спала в своей кроватке, а Лиза читала большую синюю книгу под названием «Неврология, том IV: Сложные заболевания головного мозга». Когда Люси вошла в комнату, часы Лизы тут же запищали, и та немедленно оторвалась от книги, посмотрев на сестру. Она не испугалась, ведь этот писк звучал каждый раз, когда кто-то входил в её комнату. — Привет, Лиза. — Прости, но у меня нет батареек ни размера "ААА", "АА" или "А", ни какого-либо другого источника энергии на основе цинка и марганца, — ответила Лиза, продолжая читать книгу. Люси вздохнула: — Как ты догадалась, что мне нужны батарейки? — У тебя в руках выключенный фонарик и в качестве своего постоянного места обитания ты выбрала затемнённые места. Не нужно быть гением, чтобы догадаться. Без лишних слов, Люси вышла из комнаты. Она понимала, что спрашивать Лени нет смысла, а Лори занимается готовкой. Поэтому она направилась в комнату Луны и Луан; звуки гитары можно было слышать во всём коридоре. Поскольку Луна была слишком занята игрой, Люси осторожно открыла дверь и незаметно вошла в комнату. Она довела до совершенства своё умение подкрадываться и пугать родственников. Быстрыми перебежками девочка-гот добралась до шкафа и встала позади Луны, перед двухъярусной кроватью. Люси хотела дотронуться плеча сестры, чтобы напугать её, но остановилась, заметив две вещи. Во-первых, Луан лежала на кровати, повернувшись лицом к стене. У неё не было ни наушников, ни камеры, ни компьютера, ни телефона. Что она делала? Пыталась заснуть? Она бы этого не сделала, учитывая, что в шести футах от неё играла Луна. Во-вторых — музыка. Гитара звучала чисто и без искажений, что для Луны — довольно большая редкость. Но ещё Люси не могла припомнить, чтобы её сестра играла так… грустно? Это что-то вроде любовной баллады? Baby, why'd you leave me? Why'd you have to go? I was counting on forever, now I'll never know. I can't even breathe… Луна слушала АБСОЛЮТНО все музыкальные жанры, известные людям (а некоторые — и зебрам), но она НИКОГДА не играла кантри. Почему она вообще пела такую грустную песню? Единственное, что пришло Люси в голову, так это то, что её сестре разбили сердце. Луна с кем-то встречалась? Последнее, что Люси слышала из вентиляции, было про парня, похожего на Билли Джо Легстронга, лид-вокалиста одной из любимых групп Луны. Неужели между ними что-то было? Пока Люси об этом думала, Луна продолжала петь: It's like I'm looking from a distance, standing in the background, Еverybody's saying, he's not coming home now. This can't be happening to me… This is just a dream…» Люси настораживало то, как пела Луна, настораживал её надломленный голос, те страсть и энергия, которые она вкладывала в игру. Если бы в мире был кто-то, кто мог лучше всего чувствовать музыку и синхронизироваться с ней, то это определённо была бы Луна Лауд. Но это… Это было слишком личным. Дыхание Люси было неслышным на фоне аккордов. Луна и Луан даже не заметили, как ещё раз хлопнула дверь. Смирившись с отсутствием батареек, девочка-гот решила написать что-нибудь в ванной, своём втором любимом месте, где можно было побыть в тишине. Она вошла в ванную, устроилась поудобнее, открыла тетрадь, положила карандаш на бумагу и стала ждать, когда слова придут сами. Но этого не случилось. Хотя разум Люси был переполнен различными ужасными мыслями, которые обеспечили бы успешное стихотворение, она просто не могла писать. Это мог быть писательский кризис, тем более, что с Люси такое уже бывало. Но она понимала, что и правда слишком сильно волновалась. Девочка-гот была уверена, что происходит что-то неладное. И дело не только в отсутствии новостей от Линкольна, но и в сёстрах. Они всё ещё были в школьной одежде, которую надели этим утром. Они никак не могли вернуться домой за такой короткий промежуток времени, а уж тем более за такое время отец не мог приехать забирать её. Это было ненормально: для Лори — готовить обед, для Линн — тренироваться без кимоно, для Луны — играть такую сентиментальную песню, а для Луан — лежать на кровати и ничего не делать. Что-то явно случилось. Но что именно? В этот момент Люси услышала приглушённый шум, доносившийся из вентиляции. Пару недель назад в семействе Лаудов произошёл случай, когда подслушивание через вентиляционные отверстия заставили детей подумать о том, что от них хотят избавиться. В тот день они все поклялись, что больше не будут подслушивать. Но любопытство взяло верх, Люси осторожно отложила тетрадь и подошла к маленькой решётке. Она узнала голос отца. Люси должна была проигнорировать его. Она должна была уйти. Она не должна была прислонять ухо к вентиляции и пытаться расслышать его. Она не должна была слышать, как он скорбит: — Почему? Почему он? Почему мой Линкольн? Она не должна была слышать его плач. Она не должна была складывать картину воедино.