скоро рассвет

Сбрасывая пепел с тлеющей сигареты в банку с водой, я сидела у окна и смотрела, как хлопьями на землю укладывается новый слой снега. Со смерти брата прошло около месяца. Я сбилась со счета, ведь к чертям потерялась во времени. Мои дни были похожи один на другой. Я просыпалась, Турбо готовил мне завтрак. Я редко ела, особенно в первые две недели, ведь меня постоянно тошнило от любой еды. А он не сдавался и всё пытался приготовить то, что я смогу съесть. — Тебе, наверное, непривычно есть то, что я готовлю. — говорил с досадой он, а на следующий день придумывал что-то новое. Вариантов было не так уж много, учитывая дефицит и прочие факторы нашей действительности, но он очень старался. В конце концов я уже начала насильно впихивать в себя пищу, чтобы прекратить падать в голодные обмороки. После завтрака или его имитации я шла в ванну. Включала воду на полную и рыдала взахлёб под шум струи душа. Я лежала в пустой ванне, свернувшись в позу эмбриона и задыхалась от слез. Каждый день я думала о брате. И об отце. Я убила его. Убила их обоих. А теперь убивала и себя саму. Днём я пыталась отвлечься от боли и вся опухшая от рыданий приходила в гостиную и читала книги, покрытые пылью, что стояли на полке не один десяток лет, я уверена. Особенно мне начал нравиться Ремарк. Правда и там мне не удавалось скрыться от мыслей о смерти. Ближе к вечеру возвращался домой Валера, я не спрашивала о том, где он был. Боялась услышать правду. Но куда сильнее боялась, что он станет лгать, я это пойму и разочаруюсь в единственном моём шансе на выживание. Я хотела ему доверять. Хотела верить. Как бы тяжело это ни было. Я убила отца. А потом брата убили из-за этого. Должны были убить меня. Ведь я виновата. Я спустила курок. Я хотела спасти брата, а в итоге лишь оттянула его смерть. Я заставила его мучаться ещё около суток. Если бы отец его придушил, он бы не прожил остаток жизни в страхе за себя и за меня. Он бы не захлебывался собственной кровью. Он бы не истёк ею на моих руках. Это ужасно, но я правда думала о том, что смерть от рук отца была бы куда меньшей мукой для него. Зачем я вмешалась? Зачем? Я ненавидела себя. Ненавидела целиком и полностью. Я не спала по ночам. Турбо заходил в мою комнату трижды за ночь, чтобы покурить, так как в его комнате не было окна. Да и, мне кажется, он тоже страдал и искал во мне компанию и собеседника. Но я практически не разговаривала. Мы с ним курили, перебрасывались парой фраз о состоянии друг друга. И, получая в ответ «всё так же плохо» успокаивались на этом и продолжали курить в тишине. И всё же каждое его появление у меня приносило какой-то отблеск… Надежды? Тепла? Я просто на пару минут могла забыться о том, как мне на самом деле погано. Я думала о том, чтобы убить себя. Нашла в ванной полную банку каких-то таблеток обезболивающих. В целом, могла бы наглотаться ими и умереть, пока Валера был бы вне дома. Но я не могла. Не могла оставить его. Не хотела, чтобы ему пришлось и мой труп увидеть. Тело брата мы закопали на заднем дворе, у опушки леса. Это было следующей ночью с его смерти. Было холодно, и копать было очень тяжело, ведь земля сильно промëрзла. Поэтому мы копали не менее часа. Я своими же пальцами провела по векам брата, закрыв ему глаза. Навсегда. Последний раз увидела его лицо. Оно было таким неестественным. Я не видела тела мамы. Вернее, я нашла её труп, но на похоронах не была. Не смогла, не справилась с эмоциями, и брат оставил меня дома, чтобы я не пугала своей истерикой дальних родственников. Мои слезы были не просто горей утраты. То было на грани полного безумия. Я сходила с ума. Медленно, но стремительно. И он это видел. Он это знал. А теперь он лежал передо мной. Мёртвый. Молодой. Только-только доживший до своих восемнадцати. И вот его уже нет. Через пару недель создалось ощущение, будто бы его никогда и не существовало. Я тоже так исчезну? Меня тоже начнут забывать? Через время и страх, и желание смерти куда-то исчезли. Я больше ничего не чувствовала. В абсолютной пустоте я теряла своё лицо. Моя личность рушилась. Казалось, что от меня вот-вот ничего и не останется. Я умирала, как мама, как отец, как брат. Только медленно. И мучительно. Я умирала в одиночестве и тишине, и хотя сердце моё продолжало биться, душа моя уже была далеко от этого мира. Она осталась где-то там. Сидеть и плакать на лестничной клетке у тела матери. Или лежать в крови брата, держать его труп за руку и просить подняться. Просить открыть глаза. Я молила его вернуться. И даже злилась, что он этого не сделал. Я злилась, что он умер. Что бросил меня. Но разве он мог что-то изменить? Я винила его, чтобы хотя бы на чуть почувствовать себя легче. В конце концов я всё равно приходила к мысли, что всему виной являюсь я и мои поступки. Всего одна ошибка. Может быть я заслуживала побоев отца? Если бы я была лучшей дочерью, он бы не стал так себя вести? Может тогда не пришлось бы его убивать. А может стоило позволить ему меня убить. Брат бы тогда точно был жив. А что теперь? Многого я добилась своей храбростью? Он говорил, что я спасла его. Но это всё пиздëжь. Я убила его. Я. Я и никто иной. Прошел ещё месяц. Лучше мне не становилось. Ко мне возвращался аппетит, но Турбо уже практически не пытался со мной говорить. Отчаялся и понял, что это бессмысленно. Я чувствовала вину и за это тоже. Он ведь пытался мне помочь. А я его не замечала. Я даже не давала ему шанса мне помочь. Может, если бы я была более сговорчивой, он бы мог найти хотя бы малое успокоение для себя? Он ведь обещал брату спасти меня. Но не мог этого сделать. И просто наблюдал, как я покрываюсь мхом и гнию заживо. Я не желала ему зла. И ни в чем не винила. Но мне больше некому было передавать все свои негативные эмоции. У меня просто больше никого и не осталось. Как и у него. Я не знала, почему он живёт один и где вообще его семья. Но спрашивать не решалась. Он же не лез ко мне с допросами. В последний месяц я начала слишком часто думать о нём. Начала ждать по утрам, чтобы он зашёл в мою комнату и бросил, хоть и холодное, но «доброе утро». Ждала его пожелания спокойной ночи. Это было забавно, учитывая, что я практически не спала. Но вместе с тем и приятно. Это стало своеобразной традицией. Которую он ежедневно, к слову, соблюдал, несмотря на то, что я всё равно продолжала молчать. Так он стал для меня чем-то важным. Чем-то, что есть всегда, и иначе быть не может. Он стал единственным понятным мне механизмом в этом жестоком ублюдском мире. Он стал единственной постоянной в моей бесконтрольно рушащейся жизни. Я могла его понимать. Могла знать, что он будет делать завтра. И послезавтра. По крайней мере мне, он был понятен. Казалось, что я вижу его суть. Он был хорошим человеком. Он совершил ошибку или целый ряд, которые не сделали его ублюдком. Он поступал плохо, он поступал мерзко, но при этом всем ему удавалось оставаться человеком. Вот чему пытался научить меня брат за пару часов до своей смерти. Не потерять себя. Я нарушила его обещание. Я уже себя потеряла. В новогоднюю ночь Турбо остался дома. Уверена, ему было, где и с кем праздновать, но он почему-то никуда не пошёл, а остался со мной. Достал откуда-то вино. Я не стала, а вот он напился. Он ушёл в свою комнату, я легла в свою кровать. Но вновь не сумела уснуть. Мне было холодно. Одиноко. И даже в какой-то мере страшно. А ещё очень тоскливо. Боль никуда не уходила. Время шло, а казалось, что мне становится лишь хуже и хуже. И я не могла остановиться себя ненавидеть. Не могла прекратить себя накручивать и уничтожать. Мне это даже начинало нравиться. Чувство боли позволяло мне продолжать чувствовать себя живой. Это было единственной эмоцией, которую не унесли все кошмары последнего года. И я хваталась за неё, словно бы от этого всерьёз зависела вся моя жизнь. А впрочем… Может быть это и было так. Может мне оставалось до самого конца только и делать, что страдать. Может у меня уже нет будущего. Может я обречена. Может назад пути уже нет. И выхода тоже. Может лучше уже никогда не будет. Может лучшего я не заслужила. Может большего и не надо? Я сходила с ума. И в новогоднюю ночь я услышала какой-то мотив, доносившийся из комнаты Валеры. Накинув на себя одеяло, словно плащ, я босыми ногами проследовала из комнаты в коридор. И постоянно вслушивалась в то, как всё громче слышится мелодия. Дверь в его комнату была закрыта. Но я коснулась ручки, легонько толкнула её, и та открылась. Я замерла в проходе, пытаясь разглядеть комнату, в которой прежде ещё ни разу не была. Она была похожа на мою, прямо под копирку словно бы. Турбо не сразу заметил меня. А когда-то наши взгляды в темноте пересеклись, то музыка так и не остановилась. Он играл на гитаре. Зажимая своими худыми длинными пальцами аккорды, неспешно касался другой рукой струн. Я подошла поближе и смогла увидеть на тумбе у кровати, на которой он сидел, бутылку. Бутылку с дырочкой посередине и фольгой у горлышка. Я не была уверена, что правильно поняла, чем это являлось. Но, судя по взгляду парня, я всё же была права. — Это трава? — Если бы… — прервался вдруг он. — Органика не берёт меня так, как эта химоза. Впрочем, ты прости, что не закрыл дверь на замок. Тебе не стоило это видеть. Его речь была странной. Медленной. Мне нравился его голос. Странно было это осознавать, но это было абсолютной правдой. — Но ты проходи, если хочешь, конечно. Я кивнула и подошла поближе. Села на кровать. И, сама не знаю, почему вдруг, указала пальцем на бутылку и едва слышно спросила: — Можно? Валера даже растерялся и на минуту перестал играть. — Ну, да, наверное… Он отложил гитару и, взяв бутылку, достал из кармана коробочку. В пакете лежали какие светло-серые камешки. Расплющив их, он положил один небольшой на фольгу и протянул мне бутылку. Я взялась, он поднёс к содержимому фольги горящую спичку и сказал вдыхать через дырочку посередине. Так я и сделала. Рот наполнился горьким дымом. Более горьким, чем от сигарет, и почему-то немного солëным. Я вдохнула полной грудью, после чего Турбо показал, мол, не выдыхай сразу, а подержи в себе. Я продержалась недолго. Но, наконец выдохнув, почувствовала вдруг головокружение. Мир начал плыть. Это не было похоже ни на что иное. Ни на высокую температуру, ни на лкоголь, ни на сигареты. Моё тело покрылось мурашками, а звуки заглохли. Я слышала и чувствовала одно лишь биение своего сердца. Я чуть не рухнула на пол, но Валера вовремя придержал меня за плечо и направил к стене. Я прислонилась к ней и… Впервые за всё это время улыбнулась. Я просто не могла перестать улыбаться. Словно бы забыла всё плохое. Вернее, не так. Я ничего не забыла. Но это бесконтрольное, огромное счастье заполнило все моё тело, и ужасы прошлого вдруг перестали иметь какое-либо значение. — Тебе нравится? — Турбо усмехнулся. — Да-а, — протянула в ответ я и закрыла лицо рукой от стыда. Казалось, что мои щеки горят очень ярко. — Чувствую себя глупо. — Это нормально. Так и надо. Протерев пальцами веки, я подняла взгляд на парня. Он снова взял в руки гитару. И начал играть. Я не слышала этой песни прежде, но, казалось, что она совсем новая. Звучала интересно. — Это сплин. Выхода нет, называется. Он начал играть усерднее. Я, улыбаясь, наблюдала за этим. Мне нравилось следить взглядом за каждым движением его рук. Я подняла глаза на его лицо. Такое расслабленное и вместе с тем почему-то будто бы родное. Я чувствовала себя в тюрьме, а он был моим верным сокамерником. Ну или надзирателем. Как бы то ни было, он был не чужим для меня. Почему-то. — Скоро рассвет, — начал шептать слова песни он. — Выхода нет. Ключ поверни, и по-ле-тели… Он играл, играл. Одну и ту же песню. А я наблюдала. И моя душа пела вместе с ним. В ту ночь я первый раз в жизни накурилась веществами. И поняла… Это было непросто признать… Но, засыпая в его кровати под его голос и игру, я вдруг подумала, что, похоже, первый раз испытала нечто подобное. Подумала, что, похоже, влюбилась.