И они встретились снова через две тысячи лет

«…но избави нас от лукавого»—тихо дочитывал Матвей, прежде чем начать креститься и кланяться, прикладываясь к иконе. Так начиналось почти каждое утро Иешуа. Обычно еще был Иуда, который долго переворачивался с одного бока на другой, затем сонно раскрывал глаза и, когда молящийся заканчивал, начинал бросаться в него подушками и ругаться. Матвей, что так трепетно верил скорее в патриарха и мистические передачи, нежели в Бога, вызывал у всех либо желание дать затрещину и объяснить, что к чему, либо какое-то непонятное сочувствие. «Так сопереживают православные самоубийцам»—говорил Искариот—«Собакам, которых ведут на усыпление, тяжелым шизофреникам, которых нельзя убедить, что месть их не настигнет и за ними не следят»—потом он смеялся, так, что Иешуа становилось жутко. Иуда, который очень долго пытался договорится с соседом, в какой-то момент понял, что объяснять было бессмысленно и стал ругаться, даже иногда мстить, поздно ложась или приходя домой с шеей в синяках и подшофе, громко рассказывая о своих похождениях, а потом ложась на кровать и начиная рассуждать о том, что его мать прокляла, когда дала такое имя, что Иешуа надо начинать бояться, и долго плакал, говоря, что не понимает, что оплакивает. Однажды он полез пьяный к Библии и прочитав пару строк стал орать о том, что это все вранье, что он знает, что у Христа была беременная жена, которая была очень мстительной и убила всех причастных к смерти, что Иуда из Кариота точно спал бы с первосвященником Анной и почти повесился с горя, а к книге Булгакова относился с благоговением и говорил, что там истина. Иешуа тогда просто сидел и слушал, сожалея о том, что не может вылечить душевную боль Искариота, как его известный тезка. Матвей тогда кричал громко, ругался, называл его богохульником и говорил, что тот будет гореть в аду. Иуда тогда менял взгляд, как безумный подходил к нему, брал за руки и говорил, что в аду холодно, а если не верит, то он может спросить у жены Иешуа, а на следующий день трезвел и извинялся, но не перед Матвеем. Га-Ноцри всегда кивал и пытался понять, почему от некоторых слов пьяного пробирает мороз по коже. Из размышлений его вытащил голос соседа, вопрошающего, где потерялся Искариот, на что тот он недоуменно пожал плечами. Матвей, веривший в силу имен, сотворил из Иешуа нового Христа в своем сознании, что последнему не нравилось, его такое сравнение раздражало, и вызывало все тот же противный мороз. Мэри смотрела телевизор на общей кухней. Иешуа под восклицания Матвея о загнивающем западе заваривал кофе. Дверь скрипнула, и на кухню вошел Иуда с улыбкой до ушей и шарфом, натянутым до них же. Мэри недоуменно посмотрела на него. По правде сказать, Иешуа был единственным, кто понимал, зачем Иуде шарф, и что он под ним прятал, но чужие секреты он не рассказывал и только мысленно радовался за него, помешивая кофе. Искариот за последние полгода здорово изменился: устроился на работу, пошел лечить легкий алкоголизм и депрессию, а когда молодой человек первый раз пришел в их комнату и буквально проорал о том, что ему ответили взаимностью, то радости за Иуду в душе Иешуа не было предела, а Матвей что-то бубнил про Содом и Гоморру. Мэри, листая канала попадает на новости. Почти все новостные сюжеты посвящены госпоже губернатору. Она стала самой обсуждаемой и любимой персоной в городе, как минимум у людей нерелигиозных. А вот Матвей, ходящий на каждую проповедь Каифы, лишь привычно фыркает и начинает бубнить что-то себе под нос. Мэри очень хочется процитировать Евангелие от Матфея и сказать, что надо любить ближнего, прежде чем она переводит взгляд на Иуду, тот, выслушав привычную тираду от своего православного соседа, расслабился и даже снял этот дурацкий и неуместный сейчас шарф. Иешуа слишком пристально смотрит новости, и у Мэри появляются вопросы о том, рассматривает он новый ремонт в приюте для животных или Понтию Бенедетти. Спустя пару минут этого молчания и идиллии девушка говорит: —Чего сидим? У нас пар с утра нет? —когда Матвей пытается отпереться, Мэри лишь с усмешкой смотрит на него—Не ходить на пары грех, вон, Иешуа же пойдет—тот кивает. Иуда отмахивается и что-то бубнит про то, что у него была бессонная ночь и если у кого-то возникнут вопросы, то пусть спрашивают у главы управления финансов. —как дети малые—Иешуа снова отрешенно кивает—я понимаю, что у нас просто чудесная губернаторка, но я с тобой разговариваю все-таки—Иешуа виновато посмотрел на нее и сказал: —Извини, задумался. —Наберись своей честности и скажи правду—уловив на себе недоуменный взгляд, девушка невозмутимо продолжила—ты знаешь, о ком я говорю—Иешуа кивнул, однако Мэри, знавшая эту компанию с первого курса, прекрасно понимала, что покачивания головой означали, что к сведению информация принята, и, возможно, очень нескоро будет использован. Мэри Мадден была кандидатом философии религий и сейчас писала докторскую, поэтому и оставалась в общежитии. Ей было тяжело идти на контакт с людьми, но с теми, с кем у нее была общая кухня, она сблизилась и неплохо общалась по сей день. Мадден взяла на себя функцию напоминания им про пары и приемы пиши—Марш на пару—затем девушка приняла полушутливую устрашающую позу. Иешуа приподнят руки, будто говоря, что он и не собирался ее прогуливать и, захватив рюкзак, вышел с кухни, прихватив с собой термос с мятным чаем. Понтия устало потирала глаза. Отчеты, еще отчеты, они буквально окружали ее. А теперь еще и в это воскресенье надо прийти в администрацию, чтобы посмотреть, как идет митинг, она, конечно, могла бы и не приходить, но если она обещала, что все пройдет без столкновений и цивилизованно, то надо будет проконтролировать. Если конец июня женщина пережила вполне спокойно, то июль с его почти сорокоградусной жарой ее просто убивал. А еще комары! Отвратительные насекомые. А надеть топик с шортами или тонкое платье нельзя, дресс-код же. Понтия и тут нашла решение проблемы. Приходила она в блузке и брюках, все по правилам, а когда оставалась одна, то снимала все это и оставалась в топе и джинсовых шортах. Мысль о жаре и бесконечные взывания к какой-то высшей силе, в которую она не верила, чтобы она прекратила эту ужасную погоду, прервала Низа, с которой лился пот и лицо было в комариных укусах. —К вам Анна —Зови—мужчина вошел в кабинет и страдальчески упал в кресло и начал говорить: —Жара ужасная —И не говорите, вообще кошмар, как вы тут живете? —Вы привыкните, годика через два. Ко мне вчера приходил епископ Каифа, требовал денег на строительство монастыря и скандалил, как я не отправлял его к вам, он не шел. Чем вы его так напугали? —Вы знаете, бывает же такое, что на человека возьмет и выльется что-то из окна. А перед этим на него наорут и выставят за дверь —Не боитесь, что он против вас настроит свою паству? —Скажем так, это было бы неприятно, но предать здравый смысл я не могу. На вас он тоже наорал? —Меня так перед моими коллегами давно никто не унижал, я думал, Иуда ему ведро с грязной водой, которое забыла уборщица, на голову наденет —Если такое будет, обязательно позовите меня —Разумеется. Однако вернемся к монастырю, мы будем что-то выделять? —Не думаю, монастыри не переполнены, денег хватает, судя по отчетам, они спокойно могут построить все сами, если им будет надо. Я не думаю, что это нужно, если у нас есть лишние деньги, я бы сделала лучше ремонт в детских домах. —Устроим, значит на просьбу Каифы мы отвечаем отказом? —Да, вы придете в воскресенье? —Да, Иуда идет, вы же не собираетесь сажать их в автозаки? —Не думаю, я не хочу, чтобы люди страдали за свои убеждения, тем более, тогда и меня надо сажать с ними —Так, вроде все, я пойду? —Да, до свидания—Понтия закатывает глаза, прихлопывая очередного комара. Воскресенье приходит, как ей кажется, слишком быстро. Банга то и дело путается под ногами, намекая, что хочет гулять с хозяйкой и Иешуа весь день, а не смотреть, как она в очередной раз убегает на работу. Бенедетти разливает кофе на последнюю чистую рубашку и тихо матерится себе под нос. Видимо, на работу она идет в топе, и Бог с ним. Уже перед тем, как выбежать из квартиры, она треплет Бангу по голове. В ее кабинете жарко. Очень жарко. Даже то, что на ней топ и шорты, не спасает. Понтия сидит у окна и стучит костяшками по окну от скуки. Хорошо, что они заблаговременно снабдили почти всех сотрудников скорой помощи и полицией водой, а также решили раздавать ее у входа на площадь. На диване сидели Анна с Иродом и играли в монополию, которой последний принес сюда. Сидеть им долго, а из окна Бенедетти все равно ничего не видно, а вставать и идти вниз за ключом от другого кабинета всем было лень. Афраний и Низа пришли через полчаса, проверив все посты полицейских и медиков. На площади было шумно, Понтия слабо различала слова про «груз двести», что-то про детские слезы и нищету. Она выглядывает из окна, чтобы увидеть Немцова, но вместо него смогла увидать пару раз мелькнувшего с видного из ее окна края сцены Яшина, но тоже неплохо. Ирод и Анна обсуждают Соловьева и его последний выпуск передачи какой-то. Понтия слушает их в пол-уха, и наполовину высовывается из окна. Дверь скрипит, женщина оглядывается и видит Каифу. Тот явно покраснел от злости и кажется, что сейчас лопнет. Бенедетти растянув на лице притворную улыбку невзначай берет вазу с ромашками. Ирод закатывает глаза и откидывает голову назад. Анна наклоняет голову и смотрит то на епископа, то на госпожу губернатора. —Губернатор —Госпожа губернатор—поправляет его Понтия. Если избавиться от него нельзя, то почему бы и не получать своеобразный кайф от того, когда выливаешь ему вазу на голову или просто раздражаешь? —У вас за окном богомерзкий митинг, а вы тут спокойно сидите —А какой митинг в вашем понимании не богомерзкий? —отвечает ему женщина, а сама думает: «Нет, я тут не спокойно сижу, чтоб тебя, я встала в семь утра и пришла сюда к половине восьмого, а теперь сижу в этой жаре, пожираемая комарами, чтобы эти люди могли спокойно высказать свое мнение.» —Такой, на котором присутствует государственная власть. —Будет вам государственная власть. А дальше Понтия совершает самый безрассудный поступок в ее жизни на тот момент. О хождении по оппозиционным митингам она забыла в первый рабочий день в министерстве финансов, и вот теперь, она, схватив из вазы ромашки выбегает из администрации и бежит на площадь. Люди ее пропускают, кто-то сбивчиво за что-то благодарит. Понтии ужасно страшно, ей кажется, что ее затопчут и так хорошо, и одновременно с этим она так давно мечтала оказаться тут. Бенедетти видит в толпе знакомую копну рыжих кудрявых волос у самой сцены и медленно протискивается туда. Она врезается Иешуа в плечо. Тот поворачивается и недоуменно смотрит на нее, но спросить не успевает, женщина прикладывает палец к его губам и тихо говорит: «Потом. Все потом.». Молодой человек кивает и ободряюще сжимает ее руку. Они стоят так еще часа два. Понтия выпила на пару с Иешуа трех литровую бутылку воды. Когда митинг подходит к концу, Га-Ноцри смотрит на ромашки в ее руке и затем поднимает глаза уже на нее, с некоторым вопросом в них. Бенедетти понимает, кажется, что он спрашивает и неуверенно кивает. Иешуа тянет ее к тому краю, откуда со сцены все уходят. Понтию охватывает волнение, за всю жизнь она никого из них в жизни так близко не видела, когда она встречается взглядом с Борисом Ефимовичем, то ей кажется, что ее узнали и смотрят с одобрением. Понтия думает о том, что по ощущениям ей снова семнадцать, когда она первый раз тайком от родителей убежала на протест. До администрации они идут в полном молчании. Его прерывает Понтия. Бенедетти вдруг проявляет несвойственную ей тактильность и желание контакта. —Давай обнимемся? —спрашивает она. Иешуа кивает. —Спасибо. За все спасибо. А особенно за ромашки. Я бы сама не осмелилась, не смогла бы, мне кажется, я слишком тесно связана с той же коррупцией, против которой борюсь. —Ты не такая, ты пришла в свой выходной чтобы все это проверить, ты не побоялась выйти туда, с учетом того, что ты губернатор, которого назначили сверху. Да я бы и то испугался. Ты же герой. А как ты вообще туда пришла? —К нам пришел епископ Каифа —Баса<footnote></сленоговое выражение на иврите. Аналогично русскому "блин!">, не повезло. Я так понимаю, тебе надо туда вернуться? —Было бы неплохо, у меня там телефон и ключи от квартиры, я бы все бросила, но в квартире Банга. —Я тебя тут подожду, мало ли, как Каифа отреагирует. —Ты не идешь, потому что боишься, что он подумает что-то не то и будет рассказывать про меня гадости с паперти. —У тебя скоро выборы, вполне разумное решение. —А ты хочешь подняться? Там все-таки прохладнее, чем тут—видя, что собеседник кивает, у Понтии в глазах начинают плясать огоньки задора—Тогда к черту Каифу, пусть идет читать проповеди к себе—Понтия подает Иешуа руку в полушутливой манере. Воплей Каифы, про учиненный прямо в стенах государственного учреждения разврат, все пропускают мимо ушей, Ирод с Анной уже давно ушли, и, оказывается, епископ ждал ее. На женщину накатывает волна пробирающего до мозга костей безразличие к этому визгливому мужчине. А вот к жаре она очень даже чувствительна, они почти доходят до общежития Иешуа, которое должно было стать местом, где каждый пойдет по своим делам, когда у нее начинается сильный приступ мигрени. Её спутник конечно не врач, но любой со школы знает, что при таких приступах нужна темная комната и тишина. Глубоко вздыхая и мысленно ругая Понтию за наплевательское отношение к здоровью, он почти на себе дотащил ее до своей комнаты. Матвея Иешуа вежливо, но решительно выставил за дверь. Опустив жалюзи и запретив всем шуметь, он сел рядом с Понтией, которая морщилась от каждого скрипа, и приложил ей на лоб холодную тряпицу. Бенедетти думала, что, наверное, надо встать и взять таблетки или хотя бы сказать, где они, но собственный голос резал по ушам, а про то, чтобы встать, речи и не шло, а потом и не заметила, как заснула. Иешуа тем временем штудировал статьи про мигрени и их лечение. Пришедшая с пар Мэри, стала подсказывать молодому человеку, что будет легкой и достаточно калорийной пищей. Понтия проснулась через пару часов и увидела Иешуа, который сидел у ее кровати с коробочками лекарств и едой. —Мне надо это съесть? —Если не хочешь потом лечить желудок, то да. —Слушаюсь и повинуюсь, товарищ доктор, —Понтия взяла тарелку и стала есть листья салата с индейкой, которые оказались на удивление вкусными, хотя обычно во время приступов ее не тянуло на еду. Бенедетти протянула пустую тарелку, запила лекарства и, когда почувствовала, что голова снова начинает болеть, легла обратно в кровать — я могу тут остаться? —Конечно, посидеть с тобой, пока ты не уснешь? —Если не трудно—спустя пару минут молчания, Понтия подвинулась, освобождая половину кровати у похлопала по месту рядом с собой—ложись, если ты будешь все время сидеть, то у тебя отвалиться спина. —А если Матвей придет? Тут скандал такой будет… —Мы взрослые люди, можем спать как хотим и с кем хотим. —Понтия отодвинулась еще, чтобы Иешуа не свисал наполовину с кровати, а затем улыбнулась и попробовала улечься поудобнее. —Подумать только, со мной в одной кровати спит губернаторка, Каифу сюда позови, он на паперть побежит про разврат рассказывать. —Ты больше никого не можешь вспомнить? Ты же много знаешь про иудаизм?—Понтия подумала о том, как это может стереотипно звучать—Не подумай, я не типичная любительница анекдотов про Цилю и Авраама или историй про кровавую мацу, но Мария говорила, что она иудейка, а спрашивать у нее такой странный вопрос, я как-то не решилась.—Понтия ощущала себя ребенком, который спросил о чем-то неприличном, а Иешуа зевнул и сказал: —Спрашивай —А кусать людей кошерно? —Смотря с какой целью. Если как проявление любви то, наверное, да, а если как проявление ненависти, то, наверное, нет. А ты кого кусать собралась? —Никого—Понтия засмеялась. —То есть, комары не являются кошерными? —Комары так питаются, да и не думаю, что они иудеи. Тебя мучает совесть за прихлопнутых комаров? —Возможно, а может я просто выпила много таблеток, и у меня слишком повысился серотонин. Расскажи про философию Японии — Бенедетти прикрыла глаза, а Иешуа начал рассказ. Заглянувший позже Иуда только усмехнулся и ушел к Анне, который ждал его внизу. Мэри слушала возмущенные речи Матвея о том, что Иешуа не должен верить власти и спать с ней в одной кровати, и смотрела мюзикл, который крутили по какому-то каналу. Где-то на крыше одного из Астраханских домов умиленно переглядывались женщина с каштановыми волосами и мужчина с разными глазами, который так запомнился Понтии. Партия в покер на конфеты между ними шла с переменным успехом. Одно они знали, теперь у них все должно быть хорошо, и речь идет не о тех, про кого пишут с большой буквы.