До тебя через миры : #valentineschallenge

      Кисть осторожно проходится по голому плечу, оставляя бледно-синий мазок. Минхо всегда начинает осторожно, еле-еле касаясь, что Хёнджину становится щекотно.       — Терпи, — осаждает, когда тот дёргается.       Хёнджин не торопит; покорно терпит холод разведённой краски и щекотку мягкого ворса, пока Минхо рисует на нём непонятные, только одному ему известные узоры. В этом есть одно преимущество — ощущение на своей голой возбуждённой плоти мягкости упругих ягодиц, которые без задней мысли сдвигаются вслед за руками и создают такое необходимое трение. Хёнджин чувствует себя извращенцем: Минхо рисует на нём как будто с самыми невинными мыслями, полностью сосредоточенный на своём произведении искусства, и только склоняется ниже, сильнее давит на кисть. Мазок над пупком получается короткий и широкий, а дальше тянется тонкой синей нитью вверх, очерчивается вокруг соска — Хёнджин глотает воздух ртом и рефлекторно хватается за чужие бока, ловит на долю секунды довольную ухмылку, которая тут же скрывается за опущенным лицом и отросшими локонами волос.       — Ты специально, да?       — Да, — Минхо даже не думает увиливать, щекочет кистью между ключиц, а сам прижимается раскрытым горячим ртом под челюстью, всасывая в себя кожу. По телу волнами разносится дрожь. — Ну вот, готово.       Хёнджин осоловело оглядывает себя: угол обзора позволяет ему только выцепить замысловатые линии, пересекающие торс и руки. Краска подсыхает быстро, стягивает неприятно и обдаёт холодом. Минхо игриво лижет чистый сосок, шкодливо улыбаясь, когда наглые руки стекают с его боков на ягодицы и вжимаются кончиками пальцев в мякоть. Тело съезжает вперёд, проходит мошонкой по чувствительной головке внизу.       — У тебя между ключиц бантик, — поясняет Минхо своё творение, судорожно выдыхая. Горит взглядом, когда упирается пальчиком прямо в свой рисунок. Бёдра его дёргаются, чуть приподнимаются — и тут же падают обратно, срывая стон с хёнджиновых губ. Хван с удовлетворением отмечает, что Минхо уже и сам возбуждён до предела: член мажет предэякулятом по мышцам пресса, повторяет проходящую вдоль живота синюю линию. Язык ведёт ещё одну по груди, совсем невидимую. — Сегодня же праздник.       Терпение лопается так же, как засохшая краска. Хёнджин меняется местами, подминает старшего под себя, а тот опоясывает его торс сильными ногами.       — Так я твой подарок? — шепчет в краснеющее ухо, довольствуясь стоном в ответ. Минхо весь раскрасневшийся, пышущий жаром — на него даже красок никаких не надо, настолько красиво румянец расползается по поджарому телу. — Тогда ты — мой.       Минхо в живописи понимает немного — во всяком случае, меньше, чем воодушевлённый походами в галереи Хёнджин, накрывающий его тело своим и пачкающий в синеве. Но Хван отмечает правильный выбор цвета: синий и красный, по словам Чана, образуют самый сексуальный оттенок. Хёнджин с ним полностью согласен.