Kühl

Мила в России зимняя пора. Воющая загнанным зверем, Волчица-Вьюга несётся, кружа в диком танце снежинки: одни ещё до ее прихода покоились на промерзшей земле, иные летели, как маленькие парашютисты, с неба, по полям, деревням, перепрыгивая через озера и леса. Это она играет в догонялки со своим братом – ледяным Волком-Морозом. Тот, подгоняемый Вьюгой, бежит то от сестры, то за ней, уже превращающейся в настоящий ураган. Но вскоре Вьюга подустанет, уляжется, позволяя снежинкам меланхолично падать, укрывая её пушистым белым одеялом. А Мороз не дремлет - он сторожит ее сон. Под советским стеганым одеялом было невероятно уютно и тепло, и, закутавшись поплотнее, а после и вовсе свернувшись колачиком, Германия решил, что ему стоит остаться в кровати ещё ненадолго. К тому же сегодня, в морозное январское утро, ему никуда не надо. Это не может не радовать, в конце концов, Людвиг чуть с ума не сошел от постоянных переработок и почти полного отсутствия выходных. На удивление, совершенно незнакомое место чувствовалось очень родным, будто бы он каждое утро просыпался здесь - на старой кровати около обогревателя, ибо никого отопления кроме него и обычной глиняной печки в доме не было, и смотрел через полупрозрачные пожелтевшие занавески на кружившиеся за окном хлопья снега и качающуюся, облезлую, темную ветку рябины с сочными алыми ягодками. Удивительно, что ими ещё не полакомилась какая-нибудь синица или другая пташка, не соизволившая с приходом зимы улететь на юг, где сейчас, разумеется, было теплее. С кухни доносился сладкий аромат чего-то вкусного, скорее всего, блинов, просачиваясь сквозь щель двери и соблазняя наконец встать с кровати. Но нет, Людвиг не ведётся. В конце концов, утро первого января - прекрасное время, чтобы немного полениться. Вчера вечером, когда они с Гилбертом собирались уезжать с Ваниной дачи после праздника, на который его, к слову, притащил Пруссия, всю дорогу елозивший от нетерпения на переднем сидении и как-то очень странно просматривающий на Россию, а после и вовсе удалившийся с ним в глубь дома "помочь починить кран (и совершенно не важно, что в доме кран только на кухне)". Пошел снег, заметая дорогу и сделав вид за окнами почти полностью белым, на что Иван, румяный и немного расстрепаный после недавней "починки крана", любезно предложил Людвигу остаться, пока не закончится снегопад, уже понемногу перерастающий в настоящую бурю. Русские всегда удивляли Германию: слишком уж они были милы и миролюбивы, но стоило только немного пересечь черту, и всё это моментально исчезает, оставляя только храбрость и стойкость. Не одна нация в мире не была столь же непокорной. Людвиг знал - даже если сломать их волю, они всё равно победят. Пусть через триста лет. Пусть через тысячу. Они всё равно победят. От мыслей Людвига отрывает скрип двери и мягкие шаги, заставляющие его претвориться спящим. Странно, вроде взрослый мужчина, но ведёт себя словно мальчишка, наивно пологающий, что мама не узнает и не догадается, что он всю ночь играл в приставку вместо того, чтобы спать. - Спит ещё. - с улыбкой констатирует Иван, подходя к окну и резким движением раздвигает шторы, пропуская в комнату больше света, в лучах которого маленькими крупицами летала пыль, не стряхнутая со старой, запылившийся за несколько месяцев отсутствия хозяина мебели. - Нет, нет, я проснулся, - встрепенулся Людвиг, тут же поднимаясь, давая одеялу немного спасть, обножая грудную клетку и рельефный живот, обтянутый тёмно-синей майкой. - Как спалось? - Ваня, как-то странно улыбаясь, походит к кровати и присаживается на край, от чего та скрипит, напоминая о своем почтенном возрасте. - Неплохо... Где Гил? Иван почему-то заливается румянцем, продолжая нервно улыбаться, а после, всего через несколько секунд, прийдя в себя, отвечает: - Гил, ну... Мы вчера засиделись допоздна, и он уснул за столом, там и проспал всю ночь, - протараторил Россия, вскакивая и быстро подходя к двери, напоследок бросив: - Иди есть, а то блины остынут! Людвиг лишь удивлённо посмотрел ему в след. Конечно, он догадывался, нет, даже знал об их романе. Уж слишком многое на это указывало: от их случайных прикосновений, после которых оба смущённо отводили взгляд, до... В прочем, Германия об этих ситуациях думать не хотел. В конце концов, их дело.

***

С утра потеплело, за окном светило яркое солнце, отражаясь и блестя на снегу, а на скате крыш образовались капающие сосульки, словно кристаллы сияющие в его лучах. За прошлую ночь снега выпало очень много, это Германия заметил стразу, стоило ему выглянуть в окно. Снег был буквально на 20 сантиметров ниже начала окна, что сильно смутило Людвига - окно ведь находилось не низко, примерно полтора метра от земли. - Ну и завалило нас с вами! - смеётся Иван, ставя на стол две небольшие тарелочки: со сметаной и вареньем, - ...Ташенька, родная, ну ей богу, хватит мучить бедный салат, вот, блинов хоть поешь, - Наталья в ответ лишь продолжила жевать недоеденный прошлым вечером оливье, запивая минеральной водой, дабы хоть как-то прийти в себя после вчерашнего застолья. Пруссаку до этого действия дела не было, он был невероятно увлечен жеванием уже третьего по счету блина с вареньем, влюбленно посматривая то на Ваню, то на блины. Людвиг совершенно отрешённо ел кусок черного "Гатчинского" хлеба с маслом, думая о своем, но все же иногда бросая взгляд на Ивана. До одури красивого, статного, чарующего. От этой мысли внутри что-то неприятно дрогнуло. Германии было искренне жаль за всё: видя, как Ивану, да и впрочем всем остальным, сложно было оправиться, тот желал себе и своей гадкой душе скорейшей мучительной смерти. А лучше бы, если б смерть наступила ещё до того, как он все это натворил. Иван его за это никогда не простит. Перестанет ненавидеть и бояться, но не простит. И не полюбит тем более. К тому же, Россия счастлив с Гилбертом - Людвиг каждый раз с завистью смотрел на счастье любимого брата, и именно в эти моменты внутри просыпалось-то гадкое собственническое чувство, твердившее лишь одно: "Mein. Er ist mein".То чувство, которое и привело к катастрофе. - Эй, Лю, ты чего грусный такой? - спрашивает пруссак, дожевав очередной блин, - Мороз и солнце, день чудесный! - Пушкин от такого бы наверное в гробу перевернулся. - ...Пора, красавица, проснись! - подхватывает смеющийся Иван, потрепав Германию по голове, - Конечно, Северной Авроры у нас здесь нет, но зато есть водопровод! И печка... - смущённо промямлил Брагинский. Братья Байльшмидт переглянулись: младший в недоумении смотрел то на хохочущего Гилберта, то на Россию, готового сквозь землю от стыда провалиться. Наталья нахмурилась: - Не шуми за столом, поганец! - Пруссия только и успевает пригнуться, когда кухонный нож, брошенный ему в голову, разрезает воздух и втыкается в стену за спиной пруссака, - Когда я ем, я - глух и нем. - Ташенька, не стоит... - русский пытается успокоить сестру, гладя по плечу, - В конце концов, Гилберт нам не враг. И Людвиг тоже. - почему-то выделяет он. - Ты слишком доверчив, братик. Я прекрасно помню, что они творили на... - Ташенька, - перебивает Брагинский, - это всё в прошлом. - Хорошо, братик. Я доела. Спасибо. - Белорусь встала из-за стола, напоследок перекрестив себя и брата, соединив мезинец, безымянный и большой палец , и что-то прошептав, удалилась. Людвиг нервно сглонул. Слова Наташи отдались в сердце резким уколом. Она была права. Они с братом не заслуживают прощения. Такое не прощают. Далее завтрак проходил в тишине.