Девушка, влюблённая в меня

      Закончив перебирать бумаги, я бросаю беглый взгляд на кровать и поджимаю губы. Пора бы уже ложиться спать, да и веки с каждой минутой всё больше напоминают свинец, но… Я ещё недостаточно устал. Допиваю едва тёплый чай, беру пиджак и покидаю каюту. На палубе дышится легче, свободнее. Свежий морской воздух отрезвляет, забиваясь в лёгкие. Я провожу ладонью по волосам, убирая со лба растрепавшиеся пряди. Передо мной чернильное небо, похожее на огромное покрывало, с редкими едва сиящими огоньками звёзд.       Мирное небо.       Опускаю голову, сжимая железные перила до побелевших костяшек, и прикусываю губу, когда понимаю, что глаза начинают щипать. Моя давняя мечта сбылась: теперь весь мир для меня, как раскрытая ладонь. Мир, который мне больше не нужен. Тот самый день расколол мою жизнь надвое, забрав лучшую мою часть в могилу, а пустую оставил этому миру. Задираю голову и задаю немой вопрос кому-то неизвестному:       «Когда это всё закончится?»       Ответа нет, да и я не надеюсь его получить, знаю, что он сидит где-то внутри меня, а я не готов лезть так глубоко. Собираюсь уже уходить, когда слышу тихие шаги, оборачиваюсь и вижу…       …Энни.       Киваю ей скорее рефлекторно, потому как в голове всё резко превращается в кашу. Она медленно подходит ко мне — невозможно маленькая и хрупкая, совсем не похожая на ту девчонку, что долгое время сидела у меня в голове.       — Привет, тоже не спится? — тихо спрашивает она.       — Да, — отвечаю я и отвожу взгляд. Смотреть на неё сложно и всё ещё волнительно, а слушать чуть хриплый голос до непривычного странно.       Когда мы были ещё кадетами, то часто работали в паре: будь то готовка на кухне, дежурство или выполнение задания от Шадиса. Тогда Энни многим казалась пугающей девчонкой, молчаливой, местами грубой и даже высокомерной, но… Я видел, как она улыбалась, когда Эрен начинал хвалить её приёмы, как загорались её глаза, как вечный лёд в них начинал оттаивать. Уже многим позже я узнал, что дело было в её отце, который и научил её так классно драться. Но тогда… в такие моменты она казалась мне просто хорошей девчонкой.       Сейчас я чувствую её изучающий взгляд, тепло обнимающий меня, и вспоминаю, что раньше часто ловил его на себе и не мог понять, почему Энни Леонхарт смотрит на меня — самого слабого и невыдающегося кадета, пожалуй, за всю историю существования разведкорпуса. Скажу честно, до сих пор не понимаю, но…       Замечаю, что Энни едва заметно дрожит, я тихо зову её по имени, но девушка погружается в свои мысли так глубоко, что не слышит меня. Тогда я задерживаю дыхание и касаюсь её острого и хрупкого плеча — так аккуратно, словно оно вот-вот сломается. Помню как впервые сжал её запястье тогда на корабле, не расчитав силу удивился, каким лёгким и тонким оно оказалось. Раньше я даже не допускал мысли, что Энни Леонхарт может быть такой хрупкой. Мне всегда казалось, что вся она высечена из гранита.       — Я звал тебя, но ты не реагировала.       — Задумалась.       Я её понимаю и снимаю с себя пиджак, одеваю на её плечи с оговоркой:       — Здесь холодно, а ты совсем легко одета.       Стоим мы так ещё долго, пока предрассветная дымка не появляется в воздухе. Я уже порядком замёрз, но мне нравится смотреть, как Энни кутается в мой пиджак и едва заметно ведёт носом по лацкану. Я улыбаюсь уголком губ.       Оказавшись в своей каюте, я без сил падаю на кровать и почти моментально проваливаюсь в беспокойный сон.       Следующие дни проходят до унылого однообразно: завтрак, бумаги с данными о стране, которую мы посещаем, конференция, ужин, сон. В перерывах в голову лезут всякие мысли, которых мне бы хотелось избежать, и тогда я погружаюсь в изучение чего-то нового: язык, культура, география, литература.       Однако, порой я позволяю себе заняться самокопанием, в надежде найти ответы, которые помогут мне жить дальше.       В моменте на меня накатывает тоска, я выхожу на веранду, чтобы немного остыть, и сажусь на крыльцо. Ночь тихая и сладкая, вроде бы точно такая же, как и везде, только… сердце всё равно скучает по дому: по шумным казармам и холодным ночам, по запаху костра и громкому смеху друзей. Я вглядываюсь в пустоту, мысленно оказываясь в сыром подвале, и вижу её.       — Знаешь, теперь я понимаю, почему ты так сильно хотела вернуться домой. Мир огромен и прекрасен, но абсолютно пуст, если тебя никто не ждёт.        — Я уверена, что Микаса ждёт твоего возвращения, — я слышу её тихий голос и вздрагиваю, ведь Энни, спящая в кристалле, никогда мне не отвечала.       — Э-энни?       — Нет, Хитч.       Я моргаю, пытаясь понять, что происходит. Наваждение пропадает, возвращая меня в реальность. Энни быстро убегает, я пытаюсь её остановить, но безуспешно. Она снова исчезает и прячется от меня. Какой же я идиот. Мне хочется ударить себя по лбу и тихо завыть, вместо этого делаю глубокий вдох и выдох, сажусь обратно.       Часть меня застряла в тех днях, когда не было никакого гула, не было страшной тайны титанов. Была лишь загадка Энни Леонхарт, которую мне безумно хотелось разгадать. Почему она предала нас? Кто она на самом деле? Эти вопросы я задавал ей по кругу, по которому сам и ходил. Но девушка молчала: не то мёртвая, не то живая она спала в своём кристальном гробу. Я приходил к ней каждый вечер и требовал ответы, Хитч крутила пальцем у виска и говорила забыть.       — Наша спящая принцесса тебе не ответит. Никому не ответит. Нечего сюда ходить.       Я понимал, что это так… но всё равно продолжал приходить. После того, как моё тело сгорело заживо, а воспоминания Бертольда поселились в голове, я многое понял.       — Я знаю, что у тебя не было выбора, Энни. Ты просто хотела домой, — шептал я, боясь коснуться её тюрьмы.       Я стал приходить чаще, мог часами сидеть на холодном полу и молчать, а мог делиться своими мыслями и загадками. Я не знаю, почему приходил именно к ней, не знаю, почему хотел увидеть именно её. Жан и Конни подшучивали, что я влюбился. Глупость какая. Эрен отмалчивался, но порой намекал на чувства Бертольда, всё же ни для кого не секрет, что он был влюблён в неё.       Я… не верил ему.       Продолжая приходить к Энни на протяжении долгих четырёх лет.       — Привет, Энни…       — Сегодня выпал первый снег, Энни…       — Эй, Энни, как твои дела? Хитч не сильно утомляет тебя?       — Эй, Энни…       — Энни…       — Ты ведь не ответишь мне?       Я выдыхаю и поднимаюсь с крыльца, пора идти спать. Утром встаю разбитый, мне снилось что-то тяжелое и мрачное, безуспешно пытаюсь вспомнить что именно, и не притрагиваюсь к еде. На конференции говорю уже по инерции: вызубренные наизусть фразы, красноречивые паузы и прочий пафос. Когда выступление подходит к концу, ко мне подбегает капитан корабля и сообщает, что надвигается буря.       К этому времени все наши уже разбежались, и мне приходится отправиться на их поиски: Райнер и Жан оказываются в местном пабе, Конни и Пик на палубе корабля. От последней я и узнаю, где искать Энни.       — Я видела её на набережной.       На мгновение я застываю, наблюдая за Энни, гуляющей у самой кромки воды. Она мило придерживает шляпку, пока ветер пытается отнять её. Моё сердце отчего-то ускоряется и бьётся уже где-то в глотке, я подхожу ближе и зову её по имени.       — Послушай, Энни, нам придётся остаться здесь ещё на одну ночь и переждать шторм.       Энни кивает и упирается мне в грудь, отскакивая от большой волны. Я глубоко вздыхаю и задерживаю дыхание, чтобы она не почувствовала, как часто дёргается моя грудная клетка. Чувствовать её так близко непривычно и волнительно странно, я чувствую желание обнять её, почувствовать тепло её тела вместо холодной гладкости кристалла.       Но Энни снова уходит, оставляя меня одного. Я болезненно смотрю ей вслед, не понимая, во что превратилось наше общение. Ветер усиливается, а небо темнеет отображая мой внутренний мир. Я подбираю с песка одинокую ракушку и кладу в карман пиджака.        Пора уходить.       В следующей стране нас встречали, как героев: шум, аплодисменты, громкая музыка. Я даже почувствовал, как тревога окутывает желудок, а ещё невозможная жара и духота. Я посмотрел на ребят, что выглядели неважно, особенно, Энни. Её и без того светлая кожа казалась белой, на лбу выступила испарина. Я надеюсь закончить свою речь быстро, вложив в голос дух уверенности и решительности, но что-то идёт не по плану: вопросы текут рекой, вспышки фотокамер ослепляют, спина затекает, плечи болят, но я держусь, дежурно улыбаясь, пока не слышу подозрительный шум позади себя. Оборачиваюсь и вижу, как Энни теряет сознание, падая в руки Райнера.       — Энни! — кричу я, бросаясь к ней.       Меня окутывает липкий страх. Я уже видел это. Видел её спящее лицо, застывшее маской спокойствия. Перед глазами холодный камень пожирает её маленькое тело — снова. Зажмуриваюсь, мотая головой. Наваждение, это просто наваждение.       Райнер берёт её на руки, бережно прижимая к груди.       — Пора заканчивать, Армин.       Я киваю и быстро сворачиваю выступление. На трясущихся ногах спешу за Брауном, рядом семенит Фингер.       — Послушай, — она берёт меня за локоть, останавливая, — успокойся, всё будет в порядке. А вот если ещё и ты грохнешься в обморок…       — Я понял. Я просто…       — Волнуешься. Я тоже волнуюсь, но в таком состоянии ты лишь наломаешь дров.       Я соглашаюсь ровно до того момента, пока не захожу следом за Пик в их с Энни комнату и не вижу, как Райнер пытается раздеть…       — Так. Райнер, отойди от неё.       — Но ей нечем дышать…       — Я сама справлюсь. Арлерт, к тебе это тоже относится.       Я не слышу, что мне говорит Пик, чувствую лишь, что бледнею и краснею одновременно. Новое неизвестное мне чувство ядовито клокочет в груди, а в голове бьётся только одна мысль: «мне это не нравится». Но вот Райнер, бормоча под нос ругательства, выводит меня в коридор и уже там хлопает по плечу.       — Успокойся, приятель, для меня Энни лишь друг, — усмехается он, а я только сейчас понимаю, что сжал правую руку в кулак.       — Да и для меня тоже… — мямлю в ответ и не верю самому себе.       Я помню тот дождливый день незадолго до отъезда, когда всё окончательно разрушилось. Я стоял на крыльце посольства в Марли, вглядываясь в грязно-серое небо: вдали гремела гроза, сверкали редкие росчерки молнии, крупные капли дождя барабанили по крыше. Ко мне подошла Энни, кутаясь в вязанную кофту.       — Паршивая погода, — сказала она.       Я невесело улыбнулся, ведь погода отлично отображала мой внутренний мир.       — Армин, послушай, — неуверенно начала Энни, пряча лицо в вороте кофты. — Тот разговор на корабле… это правда?       — А это, — я замялся, раздумывая, сказать ли правду. — Не бери в голову. Извини.       — Понятно, — бесцветным голосом ответила Энни, прежде чем уйти.       А дождь продолжал лить непроглядной стеной.       Райнер, конечно же, не верит моим словам, но никак их не комментирует. Я ещё несколько минут стою перед дверью, уткнувшись в неё лбом, пока дикая усталость разливается по телу. Вдох-выдох. Пора идти. Долг. Долг. И ещё раз долг.       К вечеру начинается банкет: я приклеиваю на лицо улыбку, беру бокал шампанского и выключаю эмоции. Для меня каждый здесь присутствующий сливается в одно лицо — напудренное и через чур весёлое, беззаботное. Мне что-то рассказывают, о чём-то спрашивают, куда-то приглашают. Я отвечаю односложно и вежливо, благодарю за приём. Глубоко в душе мне хочется надеть УПМ и отправиться рассекать воздух, чтобы адреналин бурлил в крови, чтобы за спиной снова выросли крылья свободы.       Со мной заводит беседу незнакомая девушка в ярком платье, на мой вкус, слишком вульгарном и вычурном. А я не могу отвести взгляда от Энни, появившейся совсем неожиданно. От её красоты у меня перехватывает дыхание, мне хочется подойти к ней, чтобы раскраснеться и разволноваться, словно я всё ещё тот Армин из кадетского корпуса. Но меня быстро окружают новые лица с однообразными вопросами, от которых тошнота подкатывает к горлу.       Когда я вижу Энни снова, то незнакомое мне ранее чувство обретает имя.       Ревность.       Она ядом растекается по венам, смешиваясь с кровью и отзываясь болью в груди. Мне не нравится видеть, как Энни касаются чужие руки, как они прижимают её к себе, как чужие губы что-то шепчут ей на ухо. Я крепко сжимаю несчастный бокал с шампанским и, не отдавая себе отчёта, стремительным шагом иду следом за Энни.       Мы оказываемся одни на балконе в лучах огненно-красного заката. Дышу часто, задыхаясь, и несу какую-то чушь в попытке держать себя в руках. Не получается. Тянусь к Энни в мучительном желании коснуться её, дрожащими пальцами подхватываю выбившуюся из причёски прядку волос и убираю её за ухо, задевая бархатную кожу на щеке. Прикрываю глаза, медленно выдыхая.       — Тебе надо идти, ты слишком важен для этого вечера.       — Ты права, я просто… неважно.       Неважно.       Я возвращаюсь в свою комнату и падаю на кровать, оставляя позади банкет, светские беседы и натужные улыбки. Мне хочется спокойствия, чтобы сердце не колотилось нервно в груди. С этими мыслями я проваливаюсь в глубокий беспокойный сон.       Следующий день напоминает смазанное пятно. Был завтрак, отправка и много работы, так много, что к вечеру глаза ныли от напряжения. Правительство Марли требовало отчёт о каждой стране, которую мы посещали. Они должны быть уверены, что всё проходит гладко, что новая война не разразится на их земле. Я дописывал последние строки, как дверь в мою каюту приоткрылась и вошла Энни с подносом в руках. Мне хватает секунды, чтобы подскочить с места и забрать у неё ношу, извиниться, что не пришёл на ужин и предложить чай.       Найти предлог, чтобы провести вместе немного времени.       — Энни, я хотел перед тобой извиниться, — произношу я, заваривая чай, и мимолётно ловлю себя на мысли, что всегда обращаюсь к ней по имени.       — Извиниться?        — За ту ночь, когда не заметил тебя. Ты подумала, что я говорю с тобой, а я…        — Забей, Армин.       — И всё же прости.       Ещё несколько дней проходят мимо меня. В перерывах я раздумываю о прошлом, переигрываю в голове моменты, события и фантазирую о том, как они могли сложиться иначе. Сожалею. Очередной ночью мне снова не спится, когда от мыслей начинает кипеть голова, выхожу на палубу, чтобы остудиться. Конечно, я вижу Энни, склонившуюся над шумными волнами. В темноте мне кажется, что она вот-вот упадёт, не удержится за перила и сорвётся в лапы океана. Видение на столько яркое и чёткое, что я кричу громко:       — Энни!       К счастью, девушка не собиралась падать, а вот я чувствую себя идиотом. Подхожу к ней почти вплотную, беру за руку и провожу большим пальцем по костяшкам, чтобы убедиться — с ней всё в порядке, она здесь, со мной. Её пальцы холодные и очень тонкие, а ещё нежные. Мне хочется согреть их в своей ладони, поднести к губам… Энни дрожит от гуляющего ветра, а я предлагаю выпить чай.       Мы разговариваем о снах, в основном о кошмарах, которые преследуют, видимо, каждого на этом корабле. Энни тихо признаётся, что иногда она видит во сне меня. Я… удивляюсь и сознаюсь, что порой тоже вижу её во сне. Ещё до Гула она снилась мне каждую ночь: это были путанные воспоминания Бертольда, собственные фантазии, где мир живёт по другим правилам, кошмары, в которых Энни так и не проснулась.       Мы смотрим друг на друга в тёплом свете одиного светильника, наши сердца, я уверен, бьются в унисон. Волшебный, абсолютно иррациональный момент, больше похожий на один из моих снов. Энни облизывает губы, её лицо так волнительно близко, что я…       Не сдерживаюсь, отдавшись порыву, и осторожно целую её. Внутри меня что-то взрывается яркими красками, сердце подскакивает к горлу. Во мне горит желание целовать её до самого утра, не выпуская из своих объятий, но я отстраняюсь, чтобы извиниться.       Стоило спросить разрешения, вдруг ей это совсем не нужно?       Энни сбегает, подтвердив мои опасения, оставив меня наедине с треснувшим пополам сердцем. До утра я не нахожу себе места, снова и снова прокручивая в голове наш поцелуй, ругая себя, что в очередной раз всё испортил, топлю в сожалениях, что тогда не сказал правду, что дождь так и не смыл ложь с моих губ. Я верил, что если спрячу своё сердце в карцере и выброшу ключ, то смогу легче пережить свою боль, искупить вину перед человечеством за поступок лучшего друга.       Ошибся.       На утро твёрдо решаю объясниться перед Энни и всё ей рассказать, но Пик говорит, что она заболела и к ней лучше не заходить. Фингер смотрит остро, словно ножом ковыряется в душе, подтверждая мои догадки, что я снова всё испортил. Дни превращаются в новую пытку. Энни всячески избегала меня, не давая возможности исправить ошибки. Я посчитал это справедливым. А потом… потом мы оказались в пабе, я весь вечер не мог отвести от неё взгляд, даже почти не притронулся к алкоголю. Она была красивой, очень красивой.       В моменте наши взгляды пересеклись, пропали очертания паба, стихли чужие голоса. Я видел лишь Энни, её печальные глаза и чуть приоткрытые губы. Она собралась уходить — спешно, даже немного испуганно. Споткнулась, падая в мои объятия, и заупрямилась.       — Думаешь, я не могу постоять за себя?       — Можешь, — я коснулся её волос, нежным жестом убирая их за ухо, наплевав на любопытные взгляды.       Энни сдалась, вмиг став тихой и покорной. Я неторопливо вёл её обратно на корабль, бережно придерживая за талию, чтобы она снова не споткнулась и не упала. Уже в её каюте случилось то, что я меньше всего ожидал. Своим фирменным захватом Энни повалила меня на кровать, легла сверху и почти сразу уснула, мирно засопев мне на ухо. Пожалуй, эта ночь была самой долгой и мучительной из всех. Я не шевелился, чтобы не разбудить её, старался даже дышать через раз… а ещё думал, очень много думал, пока не пришёл к выводу, что совсем не понимаю её чувств.       К утру Энни сползла с меня и резко открыла глаза, погладила по щеке, вызвав новую бурю в душе.       — Я сплю?       — Да, Энни.       — Хорошо.       Она снова заснула, крепко меня обнимая. Я выдохнул, понимая, что пора уходить, хоть душа и желала остаться. Но здравый рассудок решил, что будет… неловко, когда Энни проснётся уже по-настоящему.