Растопи моё сердце, Чонгук.

Тэхен тянется утром к телу, что лежит рядом и шепчет лишь одно имя «Чонгук», после чего открывает глаза и видит спину с короткими волосами. Правитель совсем не помнил с кем он провел ночь, точнее, воспоминания крепко смешались с его фантазиями, что сейчас он и вправду думал, что его супруг рядом, но в нос ударяет чужой феромон и альфа руки свои с тела Донхена убирает, шикая тому. — Проваливай. Какого черта ты вообще остался здесь? — С нескрываемым раздражением в голосе говорит кхал, а после потирает лицо ладонями, чтобы снять наваждение. Тэхен в своих покоях отсиживается, совсем не понимая, как южный мальчишка настолько разум его тревожит, что тот его именем другого омегу называет. Что чувствует фаворит, который внезапно осознает, что никаким фаворитом он на самом деле не является? Донхен выживал в этом мире, как мог, он делал все, чтобы пробраться в наложники, а потом становился самым искусным любовником, никогда не говорил «нет», мог стать игрушкой в руках альфы и его совесть от этого не страдала. Он был готов родить хоть десяток бастардов, часто молил об узле. Но стоило во дворце появиться какому-то южному принцу, как все пошло по наклонной. — Шлюха, — желчно выплевывает парень, хватая за волосы Чонгука, который просто пришел помыться в купальне, он окунает его в воду, обрывая способность дышать, — сука, — повторяет все свои действия вновь, а потом отпускает. Тормунд жадно глотает воздух, чувствуя, как его легкие горят, — лучше сдохни просто, повтори свой трюк с кинжалом. Он кидает острый нож Гуку и уходит. У юноши руки дрожат, он не берет оружие в руки, возвращается в свои покои, где переодевается в обычную белую рубашку и темные штаны. Понимает, что это уже край, поэтому идет прямиком в покои своего супруга, заходит без стука, сразу с претензиями. — Следи за своими наложниками. Какого черта твоя подстилка считает, что может мне угрожать, — все же Чонгук королевских кровей, он не терпит к себе такое отношение, никогда не терпел. Но и Чонгук легок на помине, Тэхен лишь успевает налить из графина вина, чтобы смочить горло и переодеться, как в его комнату врывается супруг, которого, если честно, кхалу даже видеть не хотелось сейчас. — Хах, вот оно что. — усмехается своим мыслям Тэхен, понимая, что его фаворит, видимо, вспылил, совсем обезумел от ревности, стоило чужое имя с уст проронить. — А ты чем от него отличаешься? Думаешь, коли королевских кровей к тебе должно быть особенное отношение? — Кхал встает на ноги, подходя ближе к омеге, совсем не скрывает своего явного желания с примесью раздражения. — Будь благодарен, что я не беру тебя силой до сих пор, хотя, поверь мне, я могу это сделать. — Воин вновь нежно чужой щеки касается, что идет в разрез тону его голоса. Чонгук ждал защиты, ведь он успел почувствовать, как безопасно может быть за спиной супруга. Но вместо решения проблемы с Донхеном, слышит то, что не хотел слышать. Он ждал супруга с войны, мечтал о поцелуе, раз за разом представлял, как грубые ладони будут нежно гладить. И все это теряется сейчас в чужих словах, которые режут глубже кинжала, задевают измученное сердце. — Ничем не отличаюсь? Я просто наложник, да? — слова превращаются в яд, запущенный по венам. Как Чонгук и думал, чувствовал тут что-то только он один, непонятно на что вообще рассчитывая. — Знай своё место. Мне нужен наследник, но коли родить ты мне его не собираешься, то я не должен относится к тебе иначе. Как приехал наложником, так им и останешься. — Скалится Ким, чувствуя, что в глаза омеги больше смотреть не может. — Я просил относится к тебе уважительно, я дал тебе отдельные покои, что тебе еще нужно, цветок? Ты и так удостоился чести гораздо большей, чем тот же Донхен, а он, поверь, прекрасно со своей работой справляется по первому моему зову. Он хватает чужое запястье, укладывает его на свою щеку и вновь в глаза омеги заглядывает. — Так скажи мне, какое ты имеешь право сейчас возмущаться? — Нравится, когда мальчики все твои прихоти исполняют, кхал? — в глазах южанина нет больше того блеска, он даже не смотрит на мужчину, когда начинает снимать с себя белую рубашку, оголяя обласканную солнцем песочную кожу, — хочешь чтобы я просто побыл подстилкой? Так тому и быть. Трахни сначала меня, потом других, вспомни потом про Донхена, а потом снова зови меня в свои покои. Но больше я не твой цветок, не смей меня так называть. Чонгук переступает через гордость. Не потому что его сломали, Чонгук хочет окончательно перестать видеть в этом мужчине хоть что-то хорошее. Сегодня он запрет свое сердце на замок, чтобы не было так больно. В след за рубашкой летят и брюки, он оголяется полностью перед альфой, стараясь скрыть стеснение.