•·······························•
Призрак остаётся с Соупом наедине в открытом поле. Он понятия не имеет, где они и как сюда попали, и это его не так сильно беспокоит, хотя должно было бы беспокоить. Он пытается осмотреться, однако детали общей картины размываются и сливаются в его сознании. Горизонт данного места окружён густым лесом, они сами в поле, а где-то там, далеко, виднеются заснеженные горы. Соуп, похоже, не так обеспокоен ситуацией, как Гоуст. Он идёт к нему и не останавливается, пока их грудные клетки практически не соприкасаются. Пульс Гоуста учащается в непосредственной близости, хотя его охватывает смятение. Джонни поднимает голову, чтобы встретиться с ним взглядом, и Гоуст, нахмурившись, смотрит ему в глаза, не в силах прочитать выражение его лица, когда Соуп тянется к его шее. Он слегка вздрагивает, когда Соуп проводит пальцами по его волосам от затылка до лба, оставляя за собой сотни мурашек по коже. Гоуст с опозданием понимает, что на нем нет балаклавы, и это должно тревожить его гораздо больше, но отчего-то он не испытывает волнения по этому поводу. Соуп, видимо, тоже этого не замечает, а если и замечает, то его, похоже, это не особенно заботит. Он продолжает, вторая рука присоединяется к первой, распутывая волосы. Гоуст теряется в его внимании, глаза закрываются, он погружается в умиротворённое оцепенение, запоминая движения рук Соупа, мозолистую структуру его пальцев, царапины от его ногтей. Эта тишина, которая в итоге доходит до него, начинает беспокоить. Соуп не произнёс ни единого слова с тех пор, как началось это странное взаимодействие. Джонни никогда не бывает таким тихим. Это совсем не похоже на него, и уже один этот факт достаточно пугает, запуская работу мозга Гоуста. Он открывает рот, чтобы спросить, что, чёрт возьми, происходит, потому что, что- Джонни дергает его голову вниз и облизывает открытый от удивления рот Саймона. Воздух застревает в горле Гоуста. На мгновение он даже не может по-настоящему осознать происходящее, затем издает приглушенный звук, когда рука в его волосах стягивает волосы в кулак, Гоуста охватывает тёмный жар, когда Джонни подталкивает его к поцелую. Всё, что он чувствует — чужое желание и давление на него, и у Гоуста от этих ощущений кружится голова. Пальцы Соупа касаются его подбородка прежде, чем плотно впиться в впадины на его щеках, открывая себе доступ ко рту, и тепло рук Джонни распространяется, как лесной пожар, по его венам. Соуп проникает языком в рот Саймона грязно бархатно тепло, и разум Гоуста полностью фокусируется на этих ощущениях. Как, где и почему — это больше не имеет никакого значения. Всё растворяется в беспорядочной мешанине неразличимой статичности их пребывания в этом месте. Джонни берёт то, что хочет, а Гоусту не хватает силы духа, чтобы остановить его. Но он не думает, что сделал бы это, даже если бы мог. Через несколько мгновений рука покидает его челюсть, присоединяясь к другой на затылке, и Гоусту наконец-то предоставляется возможность яростно ответить на поцелуй, их бедра сближаются, когда Соуп прижимается к нему всем телом. Джонни резко дёргает Саймона на себя за короткие волосы у основания шеи, вызывая дрожь возбуждения. Гоуст отвечает тихим довольным стоном. Что бы это ни было, но оно вдруг ощущается странным, когда Гоуст чувствует, как нечто тёплое и влажное растекается по его животу. Его брови слегка хмурятся. Он отстраняется от Джонни, головы прижимаются друг к другу, их тяжелое дыхание смешивается воедино, когда он смотрит вниз и прикасается рукой к источнику странных ощущений. Его рука вся в крови. Это зрелище остужает желание, как ведро со льдом. Он хватает Джонни за плечи и отодвигает его, чтобы Гоуст мог видеть, где тот ранен. Он замирает. В животе Соупа зияет широкая дыра. Кровь льётся из него, как из сломанного крана. Аромат ударяет в нос — знакомый металлический подавляющий. Гоуст задыхается из-за него. Он бросается вперёд, прижимая руки к ране в тщетной попытке остановить кровотечение. Кровь просачивается сквозь его пальцы, стекает по рукам и капает на землю. Он должен уметь брать себя в руки в таких ситуациях, быть лидером, к которому обращаются другие, когда им нужна поддержка, уверенность, закрепленная военным спокойствием, но Гоуст наблюдает, как медное тепло хлещет из Джонни, и чувствует, как что-то внутри него рушится, паника настигает его сильнее, чем всё, что он чувствовал за последние годы, собственное бессилие затуманивает глаза. У Соупа кровотечение. Там так много крови. Слишком. Джонни истечёт кровью, а у Гоуста нет даже долбаного пластыря. Адреналин захлестывает его, заставляя руки трястись под видом этого беспрерывного потока крови. Чёрт, чёрт, чёрт, ему срочно нужен медик. Гоуст ищет рацию на своем бронежилете — и это немного странно, потому что он уверен, что ранее его на нём не было. Если бы у него работала рациональная половина мозга, возможно, он бы лучше разобрался в деталях происходящего, например, Гоуст понятия не имеет, как они сюда попали, или каким образом Соуп оказался ранен так внезапно, или как Джонни до сих пор стоит на ногах и вообще не реагирует на, мать его, дыру в животе… Гоусту это должно показаться неправильным. Он должен быть в состоянии это понять, однако всё, о чём он может думать, это то, что находится прямо перед ним — его руки скользкие от крови. Джонни умирает. Тикающий шум присоединяется к хаосу событий, разворачивающихся в его голове. Гоуст поднимает взгляд, его сердце замирает в груди, когда он видит устройство, привязанное к шее Джонни вместо нашейного микрофона. Лабиринт проводов окружает таймер, ведущий отсчет от пяти секунд. Пульс Гоуста стучит в ушах слишком громко, заглушая собой звук взрыва. Всё внезапно происходит слишком быстро. Время идёт, кровь течёт из живота Джонни, Гоуст застывает на месте, он не знает, что делать, он теряет время, которого у них нет… — Саймон. Глаза Гоуста встречаются с глазами Джонни, и время останавливается. Внезапно и бесцеремонно Соуп отталкивает его с большей силой, чем может выдать любой умирающий человек. Гоуст падает назад, зрение затуманивается, когда земля поглощает его, приземляя в холодные объятия открытой могилы. Мир над ним становится белым. Взрыв света и тепла заполняет каждый уголок его сознания, разрывая барабанные перепонки, оглушая его, сотрясая землю… Гоуст вздрагивает, его глаза распахиваются и внезапно погружаются во тьму. Он лежит на кровати, тело покрыто тонким слоем холодного пота, ноги запутались в белье из-за того, как сильно он бился в конвульсиях ночного кошмара. Его глаза бегают по комнате, оценивая обстановку, потенциальные угрозы, отчаянно пытаясь ухватиться за что-то, что сможет его отрезвить. Чёрт возьми, чёрт возьми… Гоуст наклоняется вперёд и сворачивается калачиком, напрягаясь, как будто готовясь к удару. Сердце грозит вырваться из прутьев грудной клетки, а в ушах звенит, словно взрыв подорвал его подсознание. Он чувствует себя потерянным, дезориентированным. Гоуст прижимает ладонь к глазам, стирая образы, запечатлённые во сне. Эмоции, бушующие в нем — это смесь замешательства, затянувшейся паники, возбуждения, чего-то большего, чего он не может уловить в том состоянии, в котором он находится. — Блядь… Его пальцы тянутся вверх, скользя под балаклаву и крепко сжимая в кулаке волосы. — Блядь! — выплевывает он с большей выразительностью.•·······························•
Той ночью Гоуст больше не засыпает. Обычно его кошмары в большинстве случаев вызывают скуку, воспроизводя одни и те же ужасные моменты: Роба, могила, его семья. Он не может убежать от демонов, оккупировавших разум. Но этот сон… Его подсознание никогда раньше не пыталось трахаться с ним, используя Джонни в главных ролях. Это, мягко говоря, было эффектно. Честно, он немного злится на свой мозг за то, что он сыграл с ним такую грязную шутку, вонзив зубы в эту внезапно обретённую слабость Гоуста. Хотя, учитывая, как Соуп проник во все аспекты его жизни, неудивительно, что тот его и во снах преследует. Прайс сказал ему, что Соуп вернётся через две недели, пообещал, что за ним присмотрит хорошая команда, и посоветовал не волноваться. Гоуст беспокоится. Подсознательно он понимает, что это глупо… не совсем обоснованно, учитывая послужной список Соупа. Однако он знает, что следующие две недели будут настоящей пыткой, если он не уйдёт в себя и не найдёт что-то ещё, на чём можно сосредоточить своё внимание. Итак, это именно то, что он намеревается сделать. Гоуст пытается выбросить лишние мысли из головы, а когда это не получается сделать, он запихивает их поглубже — это всё, что помогает ему продолжить день в обычном распорядке. Гоуст раньше любил работать один. Это должно быть лёгким для него и сейчас. Но, блядь, не получается. Первая неделя проходит мучительно медленно. Большую часть времени он отключается от реальности, позволяя себе погружаться в скучную, повторяющуюся рутину военной жизни. Это та же самая херня, которую он всегда проворачивал на базе, однако почему-то это кажется всё более скучным. Безжизненно как-то. Искусственно, словно он механически прорабатывает список заранее установленных шаблонов. Гоуст не разговаривает с остальными, не ест в столовой — вообще мало ест. Аппетита просто нет. Если он не работает, то прячется от других в тёмном убежище своей комнаты. Если ему приходится где-то присутствовать, то он изо всех сил старается либо отойти на второй план, либо остаться незамеченным вообще. Ему кажется, что он вернулся к тому человеку, которым был до 141-ой. До сих пор Гоуст даже не задумывался об этом — о том, как разделилась его жизнь на до и после Джонни. Гоусту потребовалось его отсутствие, чтобы осознать, сколько места Соуп занимает в его жизни. Гоуст не может этого объяснить. Это не что-то физически ощутимое, но нечто, без чего Саймон чувствует пустоту в пространстве. Он спит урывками, его кошмары колеблются между стандартными ужасами и совершенно новыми сюжетами с участием Соупа, которые его мозг подготовил для него словно в издевке. Джонни разрывает Гоуста на части быстрым поцелуем прежде, чем истечет кровью или взорвется у него на глазах. Иногда старые кошмары смешиваются с новыми: Гоуста поднимают в небо с помощью крюка, воткнутого между его рёбрами, а Роба смеётся, когда ему приходится наблюдать за смертью Джонни с высоты. В другом ночном кошмаре он поворачивается в могиле, а Соуп оказывается под ним вместо Вернона, лицо его бледное, глаза неподвижны, челюсть отвисшая. В следующем кошмаре — Гоуст будет мечтать о том, чтобы снова вернуться домой, и когда он там появляется, видит, как тело Джонни разбросано по полу рядом с его семьей, в его голове будет аккуратная дыра, а кровь растечётся по ковру. Каждый раз Гоуст просыпается с ужасной болью в сердце. Он отказывается идти к психиатру. Ему не нужен психиатр, чтобы сказать ему, что мечтать о поцелуе с его сержантом перед тем, как тот умрёт самой ужасной смертью, вероятно, ненормально, и Гоуст достаточно раз обращался к психиатру по поводу другого дерьма, дабы знать, что она диагностирует это как своего рода сильный стресс. Как итог. Постоянный кортизол, проходящий через кровоток, держит его в состоянии повышенной готовности, что хорошо, когда ты находишься в поле, окружённом врагами, которые очень старательно пытаются тебя грохнуть, и уже не так хорошо, когда ты буквально где-либо ещё. Работа на базе обычно приводит к такому же результату его тревожной нервной системы, но без Соупа это всё — ещё более невыносимо. Лишённый возможности участвовать в миссиях, в уничтожении врагов, внезапных вызовов — без физического взаимодействия с целью, в которую можно было бы вонзить зубы, его разум терял терпение, и, как следствие, его желание терзать обратилось внутрь, круша самого себя. Всё это не даёт ему уснуть, Гоуст постоянно ищет угрозы, которых нет, ищет опасность в пустых коридорах, подвергает сомнению собственные мысли, разрушает свои чувства и ощущения, ожидает смерть там, где её не может быть, мучается от снов. Он словно животное в клетке, царапающее стены цементного вольера, ходящего туда-сюда между белыми стенами и белыми полами и медленно сходящее с ума. Из-за недостатка сна, того, что Соуп становится повторяющимся навязчивым образом в его голове, и постоянной боли в груди, Гоуст становится раздражительным и бешенным придурком. Во всяком случае, всё более запущенно, чем обычно. Никто его не обвиняет в таком поведении, и Прайс, похоже, не осознает его ухудшающегося состояния. Но Саймон не винит капитана. Трудно заметить тёмные мешки под глазами под толстым слоем чёрного, и появление кличек по типу вроде «тихого сварливого засранца» не вызовут удивления, когда они выступают в связке с Гоустом. Единственное изменение в Гоусте, которое Прайс замечает — это то, что люди уступают ему немного более широкое место, чем обычно, когда тот ходит по коридорам. Боль в груди не уходит. Ситуация ухудшается каждый раз, когда Соуп проникает в его разум. У Гоуста появляется тошнотворное скрытое подозрение относительно того, что это может быть. Раньше он никогда не чувствовал себя плохо из-за того, что хочет расслабиться. У Гоуста нет таких пороков. Не после того, как он увидел, что это дерьмо сделало с Томми. Он не курит, не играет в азартные игры, пьёт умеренно или не пьёт вообще. Его тело — это отлаженная машина. И разум, и тело делают то, что он им приказывает и когда он им приказывает. Если Гоуст к чему-то и пристрастился, так это к тому, чтобы делать свою чёртову работу безупречно и стараться изо всех сил. Сейчас он ничего не хочет. Ничего, кроме, пожалуй, этого… Ему не хватает похлопываний Джонни по плечу, дружеских толчков в грудь, пинков ногой под столом, ощущения чужой головы на плече, небрежного похлопывания рукой по спине, когда они находятся в толпе, остроумия и той непринуждённости и лёгкости разговоров, дурацкого шотландского акцента. И ещё более глупый могавк. Чёртовых рук, тянущих его за волосы. И в этом есть проблема. Гоуст… он работает со своей командой. Он выдерживает близость других со скучающим взглядом. Он терпит их общество, однако никогда раньше Гоуст так активно не желал чьего-то присутствия. Джонни дал ему немного вкусить это тепло, и только в его отсутствие Гоуст по-настоящему осознаёт, какой холод был внутри него. Как сильно он желает почувствовать тепло своей кожей. Ощущать что-то, кроме хлопка и кевлара. Всё, что он здесь делает — это ждёт его, ждёт Джонни. Эта мысль приходит в его голову с тошнотворным и леденящим кровь осознанием того, что он нездорово и одержимо привязан к Соупу. Он может это рационализировать. Это произошло потому, что у него почти нулевое социальное взаимодействие вне это парня. Всё стало слишком запущенным, потому что Джонни — единственный идиот, достаточно смелый, чтобы протянуть руку на расстоянии укуса голодного волка. И он позволил этому случиться, потому что, как бы он ни хотел быть безэмоциональной машиной для убийств-Гоустом на сто процентов, он до сих пор страдает от хронической болезни существования как живой дышащий человек. Что, к сожалению, означает время от времени испытывать абстинентный синдром одиночества. Чёртов глупый Саймон и его глупая смертная чушь. От своих мыслей отвлекает звук стука костяшек пальцев по дереву. Его глаза открываются, скользя от не цветного потолка к двери спальни. Он делает вид, что не слышит стука. Соуп не вернётся домой как минимум неделю. Это его единственный выходной. Ему плевать на то, кто его ждёт снаружи. Стук становится громче. — Отъебись! — гавкает он. Голос кричит через дверь: — Ты так со всем своим начальством разговариваешь? Помой свой грязный рот! Прайс. Гоуст выдерживает паузу, поднимая голову с подушки. — Ты собираешься открыть эту дверь, или мне придётся отдать приказ для этого? Дерьмо. Он здесь, потому что Гоуст окончательно уходит в себя. Он не общается, не ест, ведёт себя как полный придурок, прячется в тёмном углу своей комнаты. Прайс собирается оттащить его к психиатру… — Саймон. Речь идет о Соупе, — тон Прайса серьёзен. Лёд наполняет вены Гоуста. Ой. Нет, новость о Соупе, сказанная таким тоном — куда хуже, чем психиатр. Соуп не вернётся ещё с неделю. Какая тут новость может быть? Гоуст вскакивает на ноги, пересекает комнату в рекордно короткие сроки и распахивает дверь. Его взгляд скользит по плечу Прайса, почти ожидая, что Соуп аппарирует из небытия. — Говори, — требует он. Челюсть Прайса напрягается от резкого тона. — Его ранили. Это ответ, которого Гоуст ожидал, но он всё ещё чувствует, как его мышцы сжимаются от напряжения, а сердце падает в холодную яму из кишок. Ему кажется, что он снова во сне — в таком случае это новейшая разработка по сведению Саймона с ума от его разума. Прайс поднимает руку, отсекая мысль, которая, как он видит, назревает в глазах Гоуста. — Он в порядке. Джонни сейчас в лазарете, восстанавливается после ранения в плечо шрапнелью. Гоуст обдумывает сказанное мгновение. Пытается соединить две мысли — между тем, что Джонни в порядке и шрапнелью в его плече в одну логическую цепочку. — Как это произошло? Палец Прайса дёргается. Вероятно, ему хочется сейчас закурить одну из его сигар. — Вкупе со стальными яйцами и привычным неподчинением прямым приказам. Как ещё это могло произойти с Джонни? Грудь Гоуста сжимается. — Он пошёл против приказа? — у него нет ни достаточно высокой должности, ни достаточно власти вытащить Соупа из этой жопы, если его поймают на несоблюдении правил другого подразделения. — Не совсем. Это была достаточно патовая ситуация с заложниками. Место было подготовлено к взрыву. Команде было приказано уйти. Позже Соуп сообщил, что потерял связь до того, как был отдан приказ. — Удобно отмазался, — сухо говорит Гоуст. Рот капитана слегка изгибается вверх. Прайс любит Газа и Соупа, как будто они его сыновья, но Гоуст воображает, что небольшая часть его эго получила огромное удовольствие, услышав об этом. — А что, хочешь сказать, не похоже на правду? — он соглашается. Гоуст щурится: — И начальство ему поверило? Прайс пожимает плечами. — Они не предъявляют ему каких-либо дисциплинарных обвинений по этому поводу. Когда он это слышит, его хватка на двери слегка ослабевает. — Пострадавшие? — Ни одного. Гоуст кивает. Вот оно. Причина, по которой начальство позволило откровенному пиздежу Соупа сработать. Он пытается обойти Прайса, но капитан поднимает руку, заставляя Гоуста остановиться прежде, чем он пойдет к Соупу. — Он уже получил от меня строгий выговор. Могу ли я быть уверен, что ты не разорвёшь его в клочья? — Так точно. Говорит он, хотя готов сказать что угодно, лишь бы уйти прямо сейчас. Прайс двигается с его пути. — Хороший паренёк этот Соуп. Гоуст проходит, делая несколько шагов по коридору, прежде чем снова останавливается. — Больше не нужно одалживать его для миссий, — твёрдо говорит он. Он слышит, как Прайс шевелится позади него. — Ты знаешь, что это не я решаю. Он знает. Он не твой, Гоуст. Мысль приходит непрошеная, нежеланная. Он знает. Гоуст расправляет плечи и идёт дальше. Уже поздний вечер, и тренажерные залы без какой-либо причины переполнены. Он чувствует, как люди смотрят на него, когда он проходит — человек, даже тень которого куда-то пропала, и который сейчас штурмует базу со всей целеустремленностью оперативника SAS, выполняющего задание. Соуп мог умереть. Почему он не мог выполнить задание нормально, не проворачивая ещё один из своих чёртовых дурацких трюков? И ведь именно Гоуст будет писать домой его большой любящей семье и именно Гоусту придётся продолжать жить свою грёбаную жизнь, как он жил её на прошлой неделе без Джонни. Так и не осознавая, насколько он чертовски важен для него в моменты присутствия. Гоуст мог его потерять, и этот придурок, вероятно, гордится тем, что он самый удачливый идиот в армии. Чёрт, Соуп, скорее всего, будет вознагражден за свою инициативу — ещё больше бесполезных медалей для хорошего маленького солдата, решившего умереть. Холодная аура ярости окутывает Гоуста, словно плащ, пока он гневно топает по залам, и толпа расступается перед ним, как Красное море, пропуская его, и это, вероятно, единственная причина, по которой он может добраться до лазарета, не загоняя никого туда же в процессе. — МакТавиш, — он лает ближайшей медсестре. Она вздрагивает при виде него. В этих краях Гоуста никогда не встречали. Не тогда, когда он навещает кого-то. Медсестра называет номер комнаты, её взгляд устремляется в конец коридора справа от него, прежде чем снова остановиться на нём. — У него сотрясение мозга, сэр. Он до сих пор отдыхает… Гоуст уходит, не ответив, ботинки тяжело падают на пол. Медсестра нервно зовёт его вслед: «Сэр!», но в остальном отпускает его, вероятно, не считая, что это стоит тех усилий, которые потребуются, дабы встать у него на пути. Дверь в комнату Соупа распахивается с такой силой, что ручка отскакивает от стены и грозит врезаться обратно в лицо Гоусту. Он ловит этот момент, выдыхая воздух, что выходит из носа в злобном фырканье. Его взгляд сразу же останавливается на койке в углу комнаты. На ней лежит Соуп. Гоуст быстро пробегает глазами по каждому дюйму тела мужчины. Тот без рубашки, на нём нет видимой крови. Его плечо и грудь перевязаны белыми повязками, а к запястью прикреплена капельница. Лицо у него немного бледное, над правой бровью довольно глубокий порез, тело усеяно несколькими царапинами, полученными, видимо, от летящих обломков, синяками от идиотской травмы. Джонни чёртово восьмое чудо света. Он даже не выглядит так, будто его застал врасплох взрыв. Но всё это не имеет особого значения, потому что он мог умереть. Соуп опирается на одну руку, его глаза расширяются при резком появлении Гоуста. — ПИЗДЕЦ! — вскрикивает тот. Позади него раздается громкий грохот: медсестра роняет поднос. Соуп удивлённо моргает. Долгое время Гоуст не знает, куда себя деть, застряв в дверном проеме, эмоции чистого облегчения и ярости до сих пор борются за власть в его груди. Соуп замечает злые глаза и дрожащий от гнева силуэт Гоуста, и мягкая улыбка медленно украшает его лицо, морща уголки глаз. — Я тоже рад тебя видеть, элти, — говорит он хриплым голосом, в глазах танцуют весёлые огоньки. Джонни всегда держал своё сердце нараспашку, однако выражение его лица здесь и сейчас сияющее, как у ребенка рождественским утром, после того, как он так долго не видел его… Это пронзает грудь. Гоуст почти спотыкается от нежности на лице Джонни, что-то в его груди становится болезненно тёплым, и-… чёрт возьми, нет. Нет, не снова. Он должен сейчас злиться на этого придурка. Вот только это всегда так и работает. Честной игры никогда не выходит. Земля неровная и изобилует эмоциональными выбоинами, потому что Соуп — эксперт в том, как заставить Гоуста иметь сложности сдержать улыбку независимо от того, как чертовски он на него злится. И Соуп это видит, чёрт его побери, несмотря на маску — Гоуст думает, что он смог бы увидеть, даже если бы его развернули и завязали глаза, ясновидящий маленький засранец. Это поражает Гоуста: Джонни равноценен физической потребности — такой как вода, еда или сон; Гоусту нужно её удовлетворить — необходимость самому проверить травму, убедиться воочию, что с Соупом всё в порядке. Он сильно захлопывает за собой дверь, запирая её, затем бросается вперед, ботинки скрипят по натёртому полу, Гоуст спешит добраться до постели Джонни, и улыбка слетает с губ Соупа, взгляд теряет веселье, сменившись… не страхом, точно. Скорее, догадкой о предстоящем разговоре. — О, чёрт возьми, леди и джентльмены, вот и он — послушай, мне очень жаль, ладно? — он говорит, поднимая руки в знак капитуляции. — Я знаю, что облажался. Я был безрассуден, я был глуп, я полный идиот, но… Он подпрыгивает, когда Гоуст сдёргивает повязки, вздрагивает, когда тот сдирает повязку с кожи. Рана довольно незначительная для взрывной травмы. Его грудь и плечо изрешечены рядами аккуратных швов — прослеживаются поверхностные порезы от летящей шрапнели, пронзившей тело Соупа. Щеки Соупа горят от настойчивости и количества чужого внимания. — Понимаешь? Дело даже не в том, что… Его голос обрывается с резким вздохом, когда Гоуст впивается пальцами в уродливый пурпурный синяк, простирающийся поперёк его рёбер. — Напомни мне, подрывник, — он скрипит зубами, — что делают взрывы? Соуп пытается схватить его за запястье и шипит, когда Гоуст ловит руку и вдавливает пальцы чуть глубже в синяк. — Это чертовски больно, грёбанный ты мудак! — Что. Делают. Взрывы. Они пристально смотрят друг на друга. Гоуст выдерживает его взгляд, даже когда чувствует чужой пульс. Соуп живой, горячий, извивающийся под его пальцами, и всё это грозит смыть холодную ярость Гоуста, кружащуюся в его нутре. Соуп наконец ломается, его взгляд падает на грудь Гоуста. — Они взрываются, — он ворчит. Гоуст отпускает его, делая шаг назад. — Правильно, — сардоническим тоном произносит он, в его голосе до сих пор чувствуется едва сдерживаемая злость. — Десять баллов за сообразительность. У тебя ещё осталась хотя бы половина от клетки мозга, да? Мышцы челюсти Соупа напрягаются: — Гоуст… — Тогда что это такое, — ворчит он, указывая на грудь, — в самоубийцы заделался? Глаза Гоуста снова обращаются к Джонни, за ними стоит ярость. — Риск был необходим… Гоуст кричит прямо над ним: — Да неужели, блядь! В комнате повисает тишина, и на несколько мгновений единственный звук, который может услышать Гоуст, — это его собственное тяжёлое дыхание. — Люди могли погибнуть, элти, — Соуп говорит гораздо спокойнее, чем чувствует себя, видит Гоуст. Лучше они, чем ты. Гоуст проглатывает слова, вертящиеся на кончике языка, прежде чем сказать что-то, чего уже не сможет вернуть. — Люди всегда умирают, — он бормочет. — За исключением того, что на этот раз отряд дал заднюю, обосравшись, — возражает Соуп с горящими глазами. — Поэтому я, чёрт возьми, решил что-то с этим всем сделать, а не трястись в сторонке! Руки Гоуста сжимаются в кулаки с побелевшими костяшками пальцев. Его сержант только что прямо признался, что сознательно пошёл против приказа. Гоуст должен наказать его за это дерьмо. Он может превратить жизнь Соупа в ад. Возможно, это заставит его дважды подумать прежде, чем снова совершить такую глупость. Гоуст не станет. Не хочет. Он знает, что это ни черта не изменит. Гоуст просто раздует пламя обиды на него в Соупе. Это всегда будет камнем преткновения между ними. Гоуст сочувствует людям, которые теряют близких, почти так же глубоко, как и Соуп, но он отказывается подвергать риску жизнь Джонни, когда опасность превышает ценность успешного выполнения миссии. Безрассудство для Джонни — это неизлечимая болезнь, от которой нет лекарства, потому что тому слишком не всё равно. Чересчур. Однажды его убьют. Гоуст делает глубокий вдох, выравнивает голос, а затем говорит тоном, не терпящим возражений: — Ты не можешь снова вытворять подобное дерьмо. — Ок, чёрт возьми, — ругательства Соупа; его акцент усиливается под тяжестью разочарования. — Иди проспись Гоуст, ах, я не понимаю, почему ты ведёшь себя так, будто я пошёл на операцию с целью взорвать себя… — Заткнись и слушай, сержант, — он приказывает, его командный голос доносится словно с тренировочного поля. Рот Соупа закрывается со слышимым щелчком. — Ты не можешь совершать таких рискованных действий. Не тогда, когда я нахожусь на базе. Не тогда, когда меня нет рядом, чтобы спасти тебя. Разъярённое упрямство покидает разум Соупа, и в его глазах появляется медленная ясность. — Ты меня понял? — Гоусту нужно услышать, как Джонни это говорит. Соуп сглатывает, слегка наклоняя голову. — Да, сэр. Он расслабляется, гнев утихает, и на его место просачивается усталость до костей. Гоуст смотрит на Соупа, и внезапно всё, что ему хочется — утолить жажду, которая терзала его грудь всю последнюю неделю, рухнув в одночасье в его руки. Прежде чем он успевает овладеть собой, Джонни тянется к пластиковому стаканчику, стоящему у его кровати, и вздрагивает от боли, когда такое широкое движение тянет его травмированное плечо. Гоуст берёт стаканчик и протягивает ему. Соуп на мгновение смотрит на него, прежде чем, наконец, принять это с усталым «Спасибо». Сделав большой глоток, Соуп позволяет забрать стаканчик и вернуть его обратно на тумбочку прежде, чем их взгляды сталкиваются, и Гоуст начинает натягивать бинты на место. При этом он чувствует, как взгляд другого мужчины впивается в него. — Если ты меня ударишь, тебе станет легче? — Соуп спрашивает. Гоуст хмурится. Нет, очевидно, это будет противоречить его интересам в скорейшей поправке Джонни. Он кладёт свою руку за спину Соупа, проверяя, все ли бинты на своих местах. — А если я тебя ударю, ты почувствуешь себя лучше? — отвечает Гоуст. Соуп слабо ухмыляется, его большой и указательный пальцы сжимаются вместе в жесте. — Немножко, — он признаёт. — Мазохист, — Гоуст бормочет себе под нос. Ну что за придурок? Получив травму, он прибегает к своему лейтенанту, чтобы получить за это пощёчину. Соуп улыбается, затем на мгновение замолкает, его рука сжимает простыни под ним. Когда он снова заговаривает, его тон максимально нейтральный. Неправдоподобно. — Ты выглядишь заёбанным. Гоуст смотрит на него, делая шаг назад и изучая обеспокоенную морщину на бровях Джонни. Это самое расплывчатое в значениях слово, которое Джонни мог использовать — оно могло относиться к чему угодно: от небольшой усталости до стресса и откровенной депрессии. — Самонадеянно с твоей стороны предполагать, что это из-за тебя, — говорит он сухо. Рот Джонни расплывается в улыбке. — Значит, ты не беспокоился обо мне? Гоуст даже не колеблется. — Ни разу, — он не вознаграждает плохое поведение. Соуп дуется и драматично прижимает руку к груди. — Я ранен в самое сердце. Гоуст бескорыстно мычит. — В этом виноват только ты сам. — Ах, нет, всегда можно будет сказать, что во всем виноваты террористы. Гоуст отказывается удостоить эту попытку в юмор ответом. — Да ладно тебе, — Соуп пыхтит, затем рука Гоуста снова приземляется рядом с ним. Он смотрит на него своими большими голубыми глазами, и Гоуст напрягается, вновь вспомнив об этом проклятом сне. — Серьёзно, Гоуст, — говорит Соуп, отбрасывая всякую наигранность, — с тобой всё в порядке? — Спрашивает придурок, лежащий на больничной койке. Его тон серьёзен. Гоуст понятия не имеет, где Джонни хранит такой обильный запас дерзости. Челюсть Соупа напрягается, губы становятся тоньше. Понятно, что этот упрямый придурок не собирается бросать это дело, поэтому Гоуст останавливает его, прежде чем он сможет подтолкнуть дальше. — Прайс тебе что-то сказал? Следующая пауза достаточно длинная, чтобы Гоуст мог интерпретировать её как твёрдое утверждение, хотя Соуп качает головой. — Не совсем. Только сказал нечто о том, что ты в последнее время… не в себе. Предложил мне начать морально готовиться к тому, что с меня спустят шкуру. — Хм, — Прайс заметил это тогда. Гоусту никогда не следовало сомневаться в этом человеке. — Ты?.. — Соуп спрашивает. — Не в себе? Соуп кивает. Гоуст слегка пожимает плечами, уклончиво. — Работы было… много, — то, что он говорит, неправда. Не совсем. Просто без Джонни было плохо. — Похоже, я что-то пропустил, — Соуп приподнимает бровь. — «FNG»? — «FNG», — он подтверждает. Соуп жужжит, после несколько мгновений смотрит на него, что-то изучая, как будто он не совсем удовлетворён ответом. — Тебе всё ещё снятся кошмары? Гоуст напрягается. За последний год лёгкая дружба, которую он пытался отрицать на каждом шагу, переросла во что-то другое — не обязательно имеющее название, но… Соуп — единственный человек, которому он достаточно доверяет, чтобы спать с ним в одной комнате и впускать его в подробности некоторых аспектов его жизни. Подобное имело свои последствия. В первую ночь, когда он проснулся с криком, это было достаточно унизительно, и хотя Гоуст делает этого человека более уязвимым, чем любой другой, мысль о том, что Джонни узнает о его новых снах… Нет. Они не будут это обсуждать. — Давай сосредоточимся на тебе, Джонни, — он бормочет. — Я не тот, кто выглядит, как ходячий труп, — Соуп возражает. Его глаза опускаются, и без малейшего колебания он хватает Гоуста за запястье и тянет к кровати. — Сядь. Гоуст легко садится рядом, бессильный против гравитационного притяжения, работающего вдвойне рядом Джонни. Места мало, и ему приходится помнить о капельнице, прикреплённой к его запястью. Он оказывается прижатым к боку Соупа, их кожу разделяет единственный слой ткани толстовки Гоуста. Джонни слабо хватает его за руку, словно ожидает, что Саймон ускользнёт, если он не удержит его. Гоуст может ненароком придать этому слишком большое значение. Вполне вероятно, что Джонни просто нравится физический контакт. Это что-то чуждое для Гоуста — его непринуждённая, нетребовательная простота. Несколько часов назад он с трудом переносил, когда люди слегка задевали его в коридорах, а теперь Гоуст словно не может этому нарадоваться. Его кожа горит во всех местах, где они соприкасаются друг с другом. Он не хочет, чтобы это прекращалось.•·······························•
Гоуст — чернильно-чёрное пятно на стерильной белизне лазарета. Джонни заполняет пробелы в том, что произошло с ним за последнюю неделю, знакомя его с несекретным сценарием событий, а затем отвечая на некоторые вопросы Гоуста конфиденциальными подробностями, к которым он, вероятно, не имеет доступа. Не то чтобы это имело значение. Операция прошла успешно, а Гоуст не из тех, кто распространяет сплетни или сдаётся на допросах. Той ночью он не отходит от постели Соупа. Не спит, хотя знает, что Соуп утром его за это пришьёт. Он дежурит, как будто они всё ещё на задании — сидит рядом с ним и делится своим теплом, следя за Джонни, словно верный пес. Эта мысль должна беспокоить его, унижать, но Гоуст не может заставить себя оскорбиться. Он будет кем угодно для Джонни. Он чувствует себя легче, когда его сержант находится под его наблюдением. На следующий день Гоуст не сильно меняет свой распорядок дня. Он просто идёт прямо в лазарет, а не в казарму, когда у него есть свободное время. Не пользуется ничем в своей комнате, кроме душа, приносит еду из столовой, чтобы поесть рядом с Соупом. Кажется, тот ценит его компанию. Через день Джонни выписывают с рекомендацией не напрягать плечо и избегать усиленной активности, по крайней мере, ещё неделю, и только когда он проводит Соупа обратно в его палату, Гоуст понимает, что забыл свои перчатки в лазарете. Он идёт в палату, чтобы забрать их, и собирается развернуться и уйти в свою казарму, когда замечает блокнот на тумбочке. Гоуст сразу его узнает. Дневник Джонни. Соуп, должно быть, случайно оставил его, стремясь сбежать из лазарета как можно скорее. Гоуст берёт блокнот, особо не задумываясь. Он возвращается в комнату Соупа, уважая чужое личное пространство достаточно, чтобы не заглядывать внутрь, хотя, признаться, тяжело заставить себя не желать взглянуть на то, что обычно держит так близко к своей груди Джонни. Возможно, это туда записаны все шутки о его маске. Он занят мыслями о маленьких шалостях, которыми он мог бы поддразнить Соупа для разнообразия, когда, вдруг, повернув за угол, натыкается прямо на человека. Или, точнее, на него бежал другой человек. Новобранец, который, должно быть, мчался на полной скорости, врезается в Гоуста, практически отскакивая от прочного тела Саймона, и падает на свою задницу. Гоуст почти не двигается с места, но дневник Джонни летит прямо на пол. На мгновение новобранец, столкнувшийся с ним, выглядит разъярённым и измотанным. Он поднимает глаза, проклятие вертится на кончике его языка, затем он замирает, бледнеет, его гнев мгновенно угасает под суровым взглядом Гоуста. Новобранец сглатывает, откашливается, прежде чем ему удаётся вежливо выговориться: — Извините, сэр. Не смотрел, куда иду. Гоуст ещё пару секунд наблюдает, как ребёнок извиняется за то, что как придурок носился, не глядя по сторонам. Любимый блокнот Джонни теперь лежит на полу. Саймон отпускает его с нерешительным «Ну ладно», и ребёнок практически бежит, спеша уйти. Он полностью обвинит в том, что произойдёт дальше, этого идиота. Гоуст злится и старается не думать по этому поводу слишком много. Он сердито фыркает и садится на колени, чтобы снова поднять дневник. Он смотрит вниз, не понимая, что книга упала лицевой стороной вверх. У Гоуста нет шансов не посмотреть, что внутри. Его глаза улавливают изображения до того, как мозг успевает вспомнить, почему ему абсолютно не следует этого делать. На странице рисунки мужских лопаток и шеи. Мир Гоуста, вместе с работой его мозга, останавливается. Теперь, когда он смотрит, он не может отвести взгляд. На левой странице есть несколько карандашных набросков, как будто Джонни примеривается перед созданием правильной формы. На полях нацарапаны маленькие гневные заметки со стрелками, указывающими на разные элементы черновых набросков — слишком узко; уши опущены; линия роста волос чересчур высокая. Далее справа находится полноценно реализованный рисунок. Окончательная версия, предполагает он. Линии стали тоньше, черты лица тщательно детализированы: от затенённых участков, подчеркивающих выдающийся тонус мышц, и впадины между трапецией и ключицей, вплоть до маленьких веснушек и выцветших шрамов, разбросанных по основании шеи. Чуть выше воротника мужчины есть тёмное пятно. Красивое место или, может, родинка. Возможно, это просто тот момент, когда Джонни случайно слишком сильно надавил на карандаш, но остальная часть рисунка настолько продумана и тщательно составлена, что Гоуст сомневается, что это ошибка. Самым невзрачным аспектом рисунка на самом деле является голова, у которой есть только очерченная форма и аккуратная стрелка, указывающая на загривок мужчины. Силуэт фигуры написан так — нежно? Гоуст моргает, его внимание приходится напрячь, чтобы в полной мере охватить обе страницы. Это всего лишь спина какого-то парня, и всё же в рисунке присутствует скрытая интимность и уважение, которое заставляет Гоуста чувствовать, будто он заглянул за занавеску, чего ему не следовало делать. Звук открывающейся двери в коридоре выводит его из раздумий. Он захлопывает дневник. Гоуст стоит, его мысли кружатся, и он берёт блокнот под мышку. Он вытесняет из головы образы, которые явно не были созданы для его глаз. Гоуст никогда не видел рисунка. Он никогда в жизни не видел спину этого человека. Он даже не знает, кому принадлежит этот блокнот. Медсестра сказала ему отдать это Соупу, и Гоуст именно это и собирается сделать. Он без дальнейших помех добирается до комнаты Джонни и стучит костяшками пальцев по двери. Через мгновение она открывается. Брови Соупа поднимаются при виде его столь быстрого возвращения, затем он прислоняется к дверному проёму, его губы растягиваются в яркой ухмылке. — Не можешь мне нарадоваться, да, элти? Гоуст прикусывает язык, внезапная нехарактерная нервозность охватывает его при мысли о том, что он собирается сделать. Пальцы сжимают кожаную обложку дневника. Если подумать, возможно, ему стоит оставить эту чёртову штуку себе. Нет –чёрт. Ему следовало просто оставить его у чужой двери. Когда он не отвечает, Соуп сбрасывает дерьмовую ухмылку, и между его бровями появляется лёгкая морщинка, когда он выпрямляется. — Гоуст? Чёрт возьми. Он молчал слишком долго. Не говоря ни слова, Гоуст протягивает ему блокнот. Любые сомнения относительно природы рисунков развеиваются параллельно реакции Соупа в тот момент, когда он понимает, что именно ему передает Гоуст. Его глаза расширяются от ужаса, краска сходит с лица. Соуп бросается вперёд и выхватывает дневник из его рук так быстро, что ладонь Гоуста остается зависать в воздухе. Он моргает. Соуп открывает рот. Звук не выходит. Закрывает его снова. Они смотрят друг на друга несколько мгновений. Напряжение между ними скручивает тугой узел в желудке Гоуста. — Ты оставил его в лазарете, — он объясняет. Соуп до сих пор выглядит очень бледным. Он кивает через секунду, но в остальном, похоже, не совсем знает, что сказать. Это что-то новое. Кем бы ни был парень на этом рисунке, он явно очень важен для Джонни. При этой мысли внутри него что-то тёмное и уродливое переворачивается. Гоуст не знает, как назвать это чувство, однако оно сжимается и корчится в его груди. Не в силах больше терпеть боль, Гоуст заявляет: — Тогда. Я ухожу, — и поворачивается, чтобы уйти, симулируя незаинтересованность, как будто это было совершенно нормальное взаимодействие для них обоих. Он проходит половину коридора, прежде чем слышит голос Соупа, настойчивый и полузадушенный. — Гоуст! Саймон замирает. Когда он поворачивается назад, то находит Соупа на полпути к двери, морщины напряжения прорезаются на его лбу, когда он постукивает блокнотом по ладони. Цвет, наконец, вернулся к его лицу, но в виде густого румянца, покрывающего его от основания шеи до щек и кончиков ушей. Джонни чертовски нервничает. Гоуст нашёл бы забавным то, насколько взволнован Соуп, если бы не обстоятельства. — Ты, ах… — Соуп поднимает дневник. — Ты случайно не заглядывал внутрь? — Соуп слегка улыбается, словно пытается представить это как шутку. Для него это больше похоже на гримасу отчаяния. Гоуст на мгновение останавливается, его грудь сжимается, когда в животе оседает тяжесть. — Нет, приятель. Облегчение Джонни ощутимо. Его лоб разглаживается, из глаз уходит некоторая стянутость. Он выдыхает, наполовину вздохнув, наполовину с дрожащим смехом, затем застенчиво потирает затылок. — Прости, я не хотел тебя допрашивать, я просто… — его голос затихает, он не может найти слов. Проходит еще несколько секунд, прежде чем он соглашается на простое и искреннее «Спасибо». Гоуст чувствует удушливость из-за кома в глотке. Ложь осела, как желчь, с кислым, кислым привкусом в глубине горла. Настала очередь Гоуста говорить, отшучиваться и продолжать этот цирковой номер. Дайте ему что-нибудь, чтобы они не просто неловко стояли в коридоре. У него нет слов. — Спокойной ночи, Джонни. Побег будет как раз. Соуп с радостью принимает то, что предлагает ему Гоуст. — Хорошо… спокойной ночи, — он слабо отвечает, после возвращается в свою комнату, дверь за ним захлопывается. Гоуст стоит какое-то время, просто глядя куда-то вдаль, и в его груди раскачивается узнаваемая эмоция. Потом он разворачивается и уходит. Саймон сделал правильный выбор. Соуп явно не хочет, чтобы он знал о… нём — он, кем бы тот на страницах блокнота ни был. Джонни ни разу не подал никаких признаков того, что за последний год или около того встретил партнёра, будь то друг или кто-то ещё. Но, учитывая реакцию Соупа и сам рисунок, этот человек существует. Это означает, что Соуп намеренно скрывает от него что-то личное. Это осознание приходит в его разум, как нож, вонзающийся в живот. Он не может сказать, почему так реагирует. Гоуст понимает, что Соупу хотелось бы сохранить что-то подобное в тайне. В этом плане армия уже не так плоха, как раньше, даже по сравнению с тем, что было пять-десять лет назад, однако вокруг определённо могут оказаться придурки, которые очень легко могли бы превратить жизнь Соупа в ад, если бы подобные отношения всплыли наружу, и его командир, вероятно, последний человек, с которым хотелось бы поделиться чем-то настолько интимным. Соуп ничего не должен Гоусту — ни привязанности, ни компании, ни даже правды. Он имеет полное право хранить свою личную жизнь в тайне и иметь секреты, которые он хочет оставить при себе. Гоуст был бы огромным лицемером (а также придурком), если бы утверждал обратное. Но Джонни никогда не отличался осмотрительностью, и Гоуст не совсем знает, как реагировать, когда именно его помещают по другую сторону стены. Гоуст возвращается в свою казарму, смиряется с ещё одной ночью ожидания спокойного сна, который так и не наступит, и говорит себе, что к завтрашнему утру он забудет обо всём этом.