***
Зрители на арене взревели и захлопали. Звуки сливались в единый вопль, яркое солнце слепило глаза, и разобрать аристократов на трибунах не получалось. Эверлинг прищурился, пытаясь выцепить из толпы кого-то конкретного. Словно осознание, что толпа — это собранные вместе отдельные люди, могло помочь одержать победу или хотя бы успокоить. Не получалось. Яркий свет не позволял долго смотреть на трибуны. За запястье его держал Ирмтон Пини. Держал крепко, стискивая до боли. Разодетый в бордовый костюм с вышивкой на рукавах, он производил впечатление шута, и Эверлинг с самого утра, едва увидел его в этой одежде, не мог отделаться от этой мысли. Опустив голову, он посмотрел на ботинки Ирмтона, черные, блестящие на солнце и идеально чистые. К горлу вдруг подступила тошнота, но Эверлинг проглотил внезапные, неприятные позывы. Ирмтон Пини отпустил запястье Эверлинга, поднял руку, призывая зрителей к тишине, и громко, уверенно объявил: — Эверлинг Рагнар против Вуди Трэйса! Арена снова взорвалась бурными аплодисментами и неистовыми, восторженными криками. Спустя много лет ни аплодисменты, ни крики не изменятся, и Эверлинг поймет, что им абсолютно все равно, на кого смотреть: на детей, едва узнавших о своей магии, или на взрослых, научившихся сражаться чуть лучше. Кровавая бойня есть кровавая бойня, а кто кого убивает не так важно, если конечная цель — насилие. Но в двенадцать лет овации ввергали в цепенящий шок, и дышать становилось слишком тяжело. Когда Ирмтон Пини развернулся и направился к воротам, чтобы поскорее уйти с поля боя, Эверлинг впервые посмотрел на своего противника. Подросток такого же роста, такого же телосложения, как и сам Эверлинг. Напуганный не меньше, а может, больше. Скорее всего не умеющий сражаться, как и не умеющий пользоваться своей магией. Эверлингу было бы жаль, если бы в голове не маячила простая мысль: нужно сделать все возможное, чтобы победить и вернуться к Герсию. Вуди смотрел на Эверлинга загнанным зверем и не решался нападать первым. Он обхватил себя руками, попятился, а потом обо что-то споткнулся и рухнул на землю. Толпа зрителей разразилась хохотом. Эверлинг стиснул зубы от злости, потому что не хотел испытывать и проявлять страх. Сжал руки в кулаки так сильно, что они задрожали, и почувствовал, как кровь внутри закипала. Буквально или фигурально — он не понимал. Ему необходимо было напасть первым, чтобы получить преимущество, чтобы не дать Вуди ни одной лишней секунды на размышления, чтобы напугать Вуди еще больше. Но Эверлинг медлил и смотрел Вуди в глаза, не решаясь сделать лишнего движения. Его первое убийство было случайностью, неумением контролировать собственную силу. А все драки, в которые он влезал, были лишь попыткой обрести хоть немного гармонии и добиться маленькой толики понимания от окружающих. Но все попытки одна за другой проваливались, и в итоге Эверлинг оказался на арене, вынужденный лезть в драку не из глупого, детского желания привлечь внимание к своей боли, а из необходимости выжить. Он сорвался с места и кинулся к Вуди. Набросился с кулаками и криком. Врезал один раз, второй. Вуди выставил перекрещенные руки перед собой, но блокировать удары Эверлинга не получилось. Первый удар прилетел по предплечьям, Вуди не выдержал, вскрикнул, отшатнулся. Второй удар — прямо в нос и прямо до крови. Разбираться, тормозить, обращаться внимания на крики Вуди и на рев толпы — бесполезно. У Эверлинга в ушах звенело от шума, от капель крови на кулаке, от учащенного сердцебиения. Но останавливаться нельзя. Он снова накинулся, снова начал бесконтрольно бить кулаками Вуди, не обращая внимания ни на что. Вуди упал, Эверлинг упал следом, продолжая наносить удары. Остановился. Поднялся. Пнул под ребра. Пнул еще раз. Пнул несколько раз подряд со всей существующей в нем злостью. Опустился, сел сверху и ударил. И бил дальше. Бил в основном по лицу. Бил до крови. Бил без остановки. Крики смешались в один протяжный вой. Когда сил на удары на осталось, Эверлинг отшатнулся, сполз на землю и несколько секунд сидел без движения. Потом снова поднялся. Толпа продолжала реветь. А у него в груди болело, сжималось, кололо. Он поднял голову, глазами нашел Ирмтона Пини, стоящего у прохода на арену под поднятой металлической решеткой. И надеялся увидеть знак, что бой окончен, но Ирмтон не шевелился, не давал никаких знаков, а зрители продолжали требовать зрелища. Эверлинг понимал, чего от него ждут, но сделать это намеренно, не из случайности, не из страха за свою жизнь, а целенаправленно, он до боли не хотел. И все же, оглядев толпу и так и не сумев выцепить ничего человеческого, Эверлинг снова посмотрел на лежащего Вуди. Он дрожал, тихо стонал. А потом попытался встать. Дав немного времени, чтобы Вуди поднялся на ноги, Эверлинг отошел на несколько шагов. Чувствуя, как кровь бурлила внутри Вуди, он сосредоточился на этом странном, но согревающем чувстве, подушечки пальцев начало покалывать, саднить, словно кожа на них была содрана. Эверлинг не знал точно, где именно сейчас ощущал кровь. Казалось, во всем теле. Но в то же время будто бы в одном месте. Это сбивало с толку. Он не хотел действовать наугад, не хотел вредить наугад, но арена не оставляла выбора. Арена никогда не оставляла выбора. Боязливо ухватившись за странное, согревающее ощущение, Эверлинг медленно сжал кулак. И так же медленно под неестественным углом выгнулась рука Вуди. Раздался хруст — или Эверлингу это только показалось. А потом кожа разорвалась. Показался кончик поломанной кости. Струйки крови стекали и капали на землю. Среди крика аристократов Эверлинг с трудом разобрал крик Вуди. Отчаянный, протяжный, душераздирающий. Все тело было напряжено, гудело, болело, требовало прекратить начавшееся безумие. Эверлинг с трудом заставил себя повернуться в сторону Ирмтона Пини. И снова не дождался никаких знаков. И снова повторил медленное движение, не выпуская из внимания теплого, покалывающего ощущения. Второй локоть выгнулся в обратную сторону, кожа порвалась, выглянула окровавленная кровь. У Эверлинга защипало в глазах. А голова разболелась так сильно, что ему казалось, она с минуты на минуту взорвется от его собственной магии. На пальцах вдруг выступили капли крови. Маленькими горошинками они появлялись на коже и стекали, одна за другой. Одна за другой. Потом кровь выступила на ладони, капля, одна, вторая, третья. Пятая. Седьмая. Они тоже стекали вниз, щекотали ладонь. И не останавливались. Сердце пропустило особенно ощутимый удар. Он не понимал, как это остановить. Не понимал, почему это происходило. — Убей меня… — донеслась хриплая мольба. И Эверлинг резко поднял взгляд на Вуди, который стоял с двумя открытыми переломами совсем рядом и смотрел на него обезумевшими, полными боли, отчаяния и слез глазами. И ждал смерти. Эверлинг замотал головой — быстро-быстро и отшатнулся слишком резко, едва устояв на ногах. — Нет… — выпалил Эверлинг. — Я не могу… Я не хочу… — шепотом говорил он, с каждой фразой делая шаг назад. А потом снова метнул взгляд к Ирмтону Пини и снова не увидел никакой реакции. Снова повернулся к Вуди. И снова дернул пальцами. Ничего не произошло. Он дернул запястьем. Снова ничего не произошло. Страх захватил сознание. Эверлинг мотнул головой. Сглотнул. Втянул воздух, так много, как мог. Закрыл глаза. Открыл глаза. Нахмурился. Закусил губу. Мимолетно ухватился за знакомое ощущение магии. Ладони вспыхнули болью, кровь потекла сильным потоком. Он вскрикнул — то ли от неожиданности, то ли от боли. Сделал выпад вперед — больше по инерции, нежели сознательно. Толпа издала особенно громкий рев. Вуди вскрикнул. Или открыл рот в немом крике. Из глаз потекла кровь. Изо рта потекла кровь. Из носа потекла кровь. Из ушей потекла кровь. Он рухнул на землю и больше не шевелился. Эверлинг застыл. Шум отошел на второй план, он смотрел на изуродованный труп широко распахнутыми глазами и едва дышал. А дальше все было как в тумане. Ирмтон Пини вышел на арену, объявил Эверлинга победителем, подняв его руку, безвольно подчиняющуюся чужой хватке. Люди в белой форме вышли на арену, чтобы утащить труп Вуди. Толпа продолжала неистовствовать, но Эверлинг едва ли слышал их. После своего первого боя он ни разу не называл своих противников по имени даже в мыслях.***
Его завели в небольшой зал, где маги ожидали боя или ждали тех, кто уже сражался. Захлопнули дверь с таким грохотом, что по спине пробежала волна мурашек. Небольшое помещение, такое же серое и невзрачное, как и все на территории «Небесного берега» сейчас казалось слишком ярким, броским, и от цвета стен рябило в глазах. Эверлинг смотрел четко перед собой и не двигался, не понимая, находился ли кто-то еще в зале или он был один. В ушах все еще гудело, на руках застыла кровь противника вперемешку с его собственной, и кожа стягивалась, ограничивая движения пальцев. Ладони замерли, Эверлинг не хотел ощущать липкость крови, вызывающую лихую волну омерзения. Дышать было сложно. Перед глазами плясали темные пятна. Будь он чуть слабее, уже упал бы в обморок. И в этот момент Эверлинг хотел быть слабее, лишь бы потерять сознание, лишь бы отключиться хоть ненадолго. Он то ли всхлипнул, то ли вздохнул, то ли все разом. Кто-то стоял прямо перед ним. Кто-то обхватил его ладони. Кто-то говорил ему что-то успокаивающее. Разобрать слова не получалось, только интонацию, полную доброты и тепла. Касания тоже были полны доброты и тепла, и даже липкая, засохшая кровь стала меньше раздражать. Его потянули за собой, и Эверлинг не сопротивлялся. Когда темные пятна перед глазами потухли, он разглядел перед собой отросшие, темные волосы Герсия, его плечи и увидел и почувствовал свою руку в его. Герсий куда-то его вел, уверенно, настойчиво, но коридоры проносились мимо, и Эверлинг не замечал дороги, предпочитая сосредоточиться на волосах Герсия, блестящих и красивых, вопреки всей грязи арены. Они оказались на входе в душевые. Герсий подвел его к раковине, включил холодную воду и подставил руки Эверлинга под струю. И сам начал отмывать кровь. Медленно, терпеливо и спокойно. Эверлинг видел, как вода окрашивалась в алый, как кровь потихоньку исчезала с ладоней, как очищалась вода, как Герсий выключил воду, когда не осталось ни одного пятна, как развернул Эверлинга к себе лицом, снял висящее на крючке общее полотенце и вытер ему ладони, а после вернул полотенце на место. А потом вручил ему другое полотенце, которое лежало на небольшой тумбе, и чистый серый костюм, в каких ходили все маги, и подвел к душевой кабинке. — Я подожду здесь, — тихо сказал Герсий. Эверлинг бездумно кивнул и зашел внутрь. Тело двигалось само по себе, а сознание не отдавало отчета в действиях. Ему казалось, что он слишком долго снимал с себя одежду, включал воду, смывал попавшие капли крови, мыл волосы, на которые тоже попали редкие капли. А потом так же долго выключал воду, вытирался, одевался. Он думал, когда выйдет, Герсия там не будет, но, едва открыл дверь, увидел его, стоящего на том же месте. Герсий больше не говорил. Эверлинг тоже молчал. Герсий снова взял его за руку и вывел из душевой, а после опять направился по коридорам. На задворках сознания Эверлинга вертелась мысль, что он мог дойти и сам, что он не в настолько плохом состоянии, чтобы его вели за руку, что он справится. Но руки он не вырвал и все равно позволил Герсию вести себя. Ощущать прикосновение его ладони было приятно. Особенно после того, как он убил человека. Они дошли до комнаты, зашли внутрь. И вместо всех возможных слов Герсий молча его обнял, едва закрыл дверь. Осознание случившегося навалилось внезапно. Навалилось со всеми подробностями, чувствами, мыслями. Со всем, что Эверлинг предпочел бы игнорировать, а лучше — уничтожить. Он вздрогнул. И замер. Герсий обнимал осторожно, словно Эверлинг мог рассыпаться от любого неправильного движения, и в то же время очень настойчиво, давая понять, что отпускать не собирался. Он гладил Эверлинга по спине. Молча. Перед глазами мелькали только что обретенные воспоминания. Картинки сменяли себя очень быстро, а Эверлинг зацикливался только на страшном реве аристократов и торчащих из рук костях, окропленных кровью. Потом выхватил из потока собственные окровавленные ладони. Вспомнил теплое ощущение на кончиках пальцев. Почувствовал прилив тошноты и снова проглотил. Уткнулся Герсию лбом в плечо. Хотел забыть то, что случилось. Но чем сильнее он думал о том, что необходимо забыть весь произошедший кошмар, тем сильнее этот кошмар его душил. Он знал, что так будет. Но все равно не был готов. Из горла вырвался всхлип. Всего один. А глаза снова обожгло. Он не собирался плакать. Не хотел, чтобы кто-то, тем более Герсий, видел его слезы. Он сам не хотел видеть свои слезы. Но действующее само по себе тело все еще не слушалось. Ныло, сопротивлялось и требовало возможности сбросить с себя напряжение. Эверлинг рывком обхватил Герсия за талию и снова всхлипнул — не потому что разрешил себе проявлять слабость, а потому что больше не мог. Слезы снова обожгли глаза. Он зажмурился. И заплакал. Сначала тихо. Но безнадежные крики рвались наружу все сильней с каждой новой слезой. Эверлинг стиснул Герсия в объятиях чуть сильнее. А потом все же закричал так громко, как не кричал никогда. От крика, перерастающего в вой и рыдания, Герсий сильнее прижал Эверлинга к себе и зашептал что-то доброе, теплое, успокаивающее, хотя в голове билось осознание, что никакие слова не помогут. И все же он говорил: — Это пройдет. Правда. Когда-нибудь. Может, не скоро. Но я буду рядом. Я всегда буду рядом с тобой. И тебе не нужно притворяться, что все в порядке… Слышал ли его Эверлинг, чувствовал ли то, что Герсий пытался до него донести, оставалось загадкой, но Герсий не замолкал. Когда Эверлинг затихал, слова звучали громче, а потом снова терялись в рыданиях. Когда в дверь грубо стукнули, Эверлинг резко замолчал. Когда за дверью раздался грубый голос: «Заткнитесь уже!», Эверлинг отстранился от Герсия и зажал рот ладонью. Герсий сделал шаг к Эверлингу, Эверлинг — в противоположную от Герсия сторону, а после опустился на кровать спиной к Герсию. Плечи задрожали. Снова. Вырвался всхлип. Снова. Герсий подошел, сел рядом и приобнял со спины, как и в прошлый раз, аккуратно, но настойчиво. — Я убил его, — выдавил Эверлинг сквозь душащие рыдания и сильнее зажал рот ладонью. Герсий несильно потянул на себя, но Эверлинг не поддался. Видеть разочарование и страх в глазах Герсия было бы немыслимо и в разы хуже, чем видеть открытые переломы противника. Видеть отвращение в глазах Герсия он бы просто не вынес. А потому решил просто не смотреть ему в глаза. Зажмурившись, он попытался скинуть руки Герсия с себя, но объятия оказались настойчивее, чем показалось поначалу. Эверлинг мотнул головой, проклиная себя и за слезы, и за чувства, которые вспыхивали и удерживали под своим контролем, и за невозможность успокоиться и контролировать себя, и за то, что нуждался в Герсии, как не нуждался ни в ком. — Это ничего не меняет, — ответил Герсий, и голос его немного дрогнул. Эверлинг притих, ожидая, что Герсий скажет еще. Простая фраза только ввела в заблуждение и вызывала множество вопросов, которые Эверлинг не хотел и боялся задавать. — Вернее, меняет, конечно. Но… — Герсий запнулся, взял Эверлинга за запястье и аккуратно потянул на себя. Пришлось развернуться, потому что сопротивляться сил не было. Но развернувшись, он не поднял взгляда на Герсия, предпочитая смотреть на одеяло. — Но мое отношение к тебе никак не изменится, — наконец, закончил Герсий, и Эверлинг резко посмотрел на него в недоумении. — Я буду рядом. И нуждаюсь в тебе. Все слова вмиг исчезли, а слезы высохли. Удушающая боль никуда не делась, как и омерзение к себе. Страшные, кровавые, громкие картинки будут мучить его очень долго, и долгими, темными ночами он не сможет спать, но услышанное дарило надежду, что все будет не так плохо, как кажется в моменты абсолютной тьмы и отчаяния. Слов Эверлинг подобрать не мог. Слезы начали высыхать. Он хотел бы сказать в ответ многое, но ни одно существующее слово не выразило бы в полной мере его благодарности и привязанности, а потому он смог ответить только: — Я тоже. Герсий улыбнулся уголками губ. Эверлинг неловко потянулся к нему, но остановился на полпути, не желая и не рискуя снова выглядеть слабым в глазах Герсия. И тогда Герсий сам потянулся к нему. Сколько бы времени не прошло на арене, а объятий и тепла будет не хватать всегда, когда единственное, что их окружает, это холод.