***
Две недели прошли, и вечером пятнадцатого дня, в середине месяца, Чонин за ужином вдруг заговорил о Чане. Снова, но иначе. — Слушай, Ликс, — начал он, помешивая неспешно горячий суп с тонкими золотыми кружочками жира, — мы как-то с тобой ничего не... Он замялся. Феликс, насторожившийся уже, насупился и опустил голову, сразу поняв, о чём говорит муж. Чонин же, неуверенно откашлявшись, продолжил тише: — Ну, понимаешь? Я о Чане. Ты... Ты не пробовал с ним, ну?.. Как он... вообще? — Никак, — буркнул Феликс, чувствуя, как заливается мучительно горячей краской, — вообще никак. Он ненавидит меня. Или боится. Или что. Я не понимаю и думаю, что ничего у нас не выйдет. Давай... — Он поднял голову и мужественно уставился в удивлённо распахнутые глаза мужа. — Давай мы закончим месяц, сдадим его и выберем другого. Попроще. Попокладистее. Понимаешь... Он замер: в глазах Чонина он явственно увидел испуг, а губы беты невольно беззвучно шепнули: "Нет..." — Нет? — тихо спросил Феликс, чувствуя, как всё обрывается у него в груди. Чонин тут же опустил глаза и сжал губы, хмурясь. — Нет, Нин? Почему нет, м? Что, неужели так он тебе нравится — этот альфа? Больше меня нравится? Эти слова дались ему нелегко, и он тут же пожалел о них: взгляд Чонина, беглый, тоскливый и испуганный, который он невольно поймал, сказал ему слишком многое. Чонин был не просто против. Он совершенно не хотел так скоро расставаться со своим новым другом! Своей новой игрушкой, которой уделял так много времени теперь! Вот только что, до ужина, он уже успел сбегать к Чану во флигель и отнести сначала ему супа и мяса, и только потом прибежал ужинать к Феликсу! И принёс на себе этот ставший мучительно желанным и ненавистный Феликсу запах сладкого вереска! А значит, Чан был рад ему, Чан его ждал! А вот когда Феликс сегодня позвал чёртова альфу обедать в дом — решил попробовать поговорить, приласкать, чтобы хоть как-то начать приручать, — Чан ему отказал! Глаза упёр в землю, сжался весь, напружинился, когда Феликс подошёл к нему, словно тот с плетью или палкой шёл, будто наказывать собрался! А ведь Феликс даже чуть-чуть усилил нежную, сладкую свежесть в своём лимоне — всё, чтобы быть приятнее для него, для этого зверя! Но Чан в ответ на его ласковые слова лишь выговорил скрипучим каким-то, противным до ужаса голосом: — Простите, господин, я весь грязный и потный, за вашим столом вряд ли к месту буду. Уж я здесь... — Он низко поклонился Феликсу, задрожавшему от обиды и злости, и повернулся как-то боком, словно защищая запаховую часть горла от омеги. — Спасибо вам, за вкусную еду и мягкую постель, спасибо! — Он снова низко поклонился. — Вы добрые хозяева. У меня таких... Феликс не стал дослушивать, развернулся и вышел. Молча потом принёс тарелки с едой, поставил на стол, не глядя на сгорбившегося в углу, на низенькой лавочке, Чана, и ушёл к себе. То есть ему Чан был не рад. А вот с мужем его нашёл общий язык очень даже легко! И благо, если только в переносном смысле! — Ликс, что ты говоришь?.. — проговорил тихо Чонин, прерывая его горькие мысли. Но глаз не поднял, отвёл взгляд в сторону! Феликс был уверен, что поймал его! Ему нравится Чан, нравится! И то, что этот альфа ненавидел его омегу, Чонина не пугало! Или он не поверил Феликсу? — Я говорю, — чуть охрипшим от злости и волнения голосом сказал Феликс, — что ты как-то уж очень сильно привязался к альфе, которого мы взяли, чтобы он трахал твоего мужа! Вообще-то обычно беты враждебно относятся к такими шлюхам, ревнуют, понимаешь? А ты... Что, не терпится посмотреть, как твой новый дружок оприходует твоего муженька?! Созрел для этого, да, Нини? Не сдерживаясь, он кричал уже в полный голос, в груди пекло, сердце разрывалось от внезапно накатившей, жестокой обиды, которая копилась две недели и выплеснулась ядом прямо в самое любимое, такое знакомое и родное лицо. Но сейчас Феликс видел на этом лице только страх — и думал, что Чонин боится за Чана! Сейчас в глазах, которые всегда так ласково и с такой любовью на него смотрели, он видел лишь мучительное беспокойство и мольбу, чтобы Феликс не трогал Чана, чтобы разрешил ему... остаться? — Ликси, что ты мелешь?! — с отчаяньем выкрикнул Чонин, поднимаясь из-за стола. Он растерянно как-то оглянулся и вдруг протянул руки к дрожащему от бешенства омеге, который стоял у окна и терзал пальцами тонкую кружевную ткань занавески. — Иди ко мне, прошу! Что с тобой? Мы же хотели... мы хотели оба!.. — Оба хотели? — криво усмехнулся Феликс. — Но не получилось, я же говорю: нет! Этот альфа меня не желает! Нос он от меня воротит, понимаешь? Ни лицо, ни тело, ни запах — его ничего не привлекает! Моё — не привлекает, понимаешь? — Феликс почувствовал, как поднимается у него в груди жестокое отчаяние и обида горькая, отравляющая его душу. — Впрочем, что же, Нини, раз уж ты так хочешь, ладно! Можно же обойтись и без его желания, правда? Он и сам ещё не до конца осознал, что делает, когда ноги сами понесли его из дома. Он выскочил из кухни, не слыша ничего, и побежал к флигелю. Скинув петлю замка, он распахнул его почти ногой, ворвался внутрь и замер, изумлённо оглядывая лежавшего на постели и приподнявшегося в испуге при его появлении Чана. На лице альфы было дикое изумление, всё тело его напряглось, взбугрились мышцы на плечах и руках, а главное — он был полуобнажён. На нём были только короткие нижние штаны, исподники. Феликс на мгновение застыл, не в силах отвести жадного взгляда от сильного мускулистого торса, а потом скользнул им по его плечам, шее, обмахнул им приоткрытые растерянно губы альфы и, наконец, остановился на его глазах — широко раскрытых и полных... страха. Чан на самом деле его боялся! Что же, отлично! Потому что Феликс и собирался сделать с ним то, что у альф — диких, необученных и злобных — вызывало страх. — Ликси, нет! — услышал он за собой заполошный, задыхающийся крик Чонина. "Прибежал вступиться за любовничка!" — полыхнуло в голове. Яростно раздувая ноздри и ощущая будоражаще перепуганный аромат вереска, Феликс быстро захлопнул дверь прямо перед носом мужа и, накинув крючок, изо всех сил ударил в неё кулаком, чтобы хоть как-то выплеснуть бешенство. А потом медленно обернулся к уже вставшему в полный рост у постели альфе.3.
2 февраля 2024 г. в 00:46
Чёртов альфа не поддавался ни в какую.
За две недели Феликс измаялся с ним, измучился, устал. Сначала от недоверчивого изумления: Чан был самым обычным альфой, не сказать, чтобы особенно сильным или могучим духом, — нет. Не было в его вполне себе мирном аромате острых, тянущих землёй и сыростью нот, которые могут забить запах любого омеги и дать альфе силу к сопротивлению. Вереск цвёл спокойно, тоскливо чуть кислил, когда был рядом Феликс, и сладил, когда к нему приходил Чонин. А Феликсу оставалось лишь наблюдать за тем, как они, альфа и бета, могли несколько часов разбираться с какими-то там деревяшками, кусками железа, деловито обсуждая, что можно будет отдать кузнецу в ковку для лошадей или хозяйства, а что — бросовый материал, негодный для дела.
Феликс подслушивал, да, подслушивал, потому что всё явственней росло в нём странное, томительное беспокойство: дела шли не так, как должны были идти. Он представлял себе это всё совершено иначе! Всё, включая то, как отвечал "их" альфа на его аромат. Когда Феликс думал над этим раньше, то ему в деталях представлялось, как он будет давать зверю лёгкий, но решительной отпор, ставить его на место, приручать и гордо наказывать за непослушание. Кое-что рассказывали ему об этом знакомые омеги на посиделках в его юности, кое-что слышал он от папы. Однако Чан сломал все его представления: он не обращал на Феликса никакого внимания! Наоборот, альфа как будто боялся его, всегда напрягался, если омега подходил к нему с миской каши или тарелкой с кусками отличного жирного мяса, чтобы наградить за работу. И этого Феликс никак не мог понять, это смущало его и язвило острой иглой неприязни и обиды.
Но больше этого удивлял его, и нехорошо удивлял, Чонин.
Муж словно прикипел сердцем к этому странному альфе! Раньше Феликс никогда не видел, чтобы Чонин с кем-то так откровенно смеялся или улыбался кому-то вот так — широко и светло. Эта его улыбка была как бы... их? Потому что только рядом с ним, с Феликсом, Чонин раньше был вот так счастлив! А тут...
У Феликса сердце замирало, когда он слышал, как смеётся его муж в сарае или в конюшне, когда тот, возвращаясь из города, заводил туда своего любимого Серого и задерживался там, забыв об ужине, надолго. Ну, как — надолго? Чтобы расспросить Чана о его делах за день, перекинуться какими-то совершенно, по мнению Феликса, не нужными альфе сплетнями о работниках пекарен, пожаловаться на цены на муку или сахар. В общем, непонятно было, зачем он обо всём этом говорил Чану — и зачем тот слушал, поддерживал разговор, что-то там гудел своё, смеялся вместе с Чонином...
Конечно, потом муж спохватывался и бежал к обожаемому омеге, чтобы поцеловать уже надутые от обиды губы Феликса и торопливо, светя сладкой улыбкой, объясниться: мол, разговорился с Чаном, а тот, оказывается, неплохо знаком с кладкой печей, так что может посмотреть их печь в большой пекарне, а то она поддымливает что-то...
И ничего плохого, нет, наоборот — это было здорово вроде как, что Чан был так полезен в их хозяйстве, что и крышу флигеля им перекрыл, и стену в сарае поправил, укрепил для зимы, и забор начал чинить, меняя старые доски на новые, им же самим и обструганные тут же рядом, в Чониновом сарае. Феликс старательно убеждал себя в этом, корил за глупости, призывал лучше задуматься о своей роли рядом с Чаном, но... Всё не так было, не так! Совсем не так, как должно было быть!
Две недели прошло, срок, на который они взяли альфу, был на середине, но главное дело, в котором Чан должен был принять участие, стояло на месте и не думало шевелиться. И уже казалось чем-то странным, зыбким и несбыточным, хотя ведь только ради этого Феликс терпел раздражающего его альфу в своём доме, его крепкую, мускулистую, дразняще ладную фигуру перед глазами, а главное — его упоительно-тревожащий запах в своей груди, которая вздыматься начинала мучительно тяжко, когда Феликс перебирал с этим запахом. И томно отдавалось это мучение в пах, возбуждая без дела и дразня его внутреннего омегу, который всё чаще не давал Феликсу покоя, требовал, требовал, требовал чего-то... стыдного... невнятного.
Этот альфа словно приворожил его: все мысли Феликса, спустя короткое время пребывания Чана в доме Янов, были только о нём — о непокорном, злобном и гордом звере, которого, вопреки природе, никак не получалось приручить, но который вызывал желание поставить его на колени, заставить потерять, а потом и склонить непокорную кудрявую голову к омежьим коленям — а после, вжать её в свой пах, а лучше в...
Феликса передёргивало от этих мыслей, он нервно поводил плечами и тряс головой, отгоняя их, а ночами, поддаваясь своим страстям, жарко прижимался к Чонину, первый начинал целовать ему грудь и шею, лез в ночные штаны и шептал, что хочет, хочет, хочет его... Чонин отзывался тут же, целовал в ответ, ласкал губами соски Феликса и сосал ему, как тот любил, послушно и нежно гладил извивающееся в его руках тело и срывающимся шёпотом звал:
— Ликси... милый... сладкий мой Ликси... о, ещё... хочу тебя... Омега мой...
Феликс седлал его, желая быть сверху, желая видеть его под собой — такого разнеженного, счастливого. Он скакал на муже с отчаянными стонами, откровенными, громким и призывными — и Чонин, смущаясь, валил его на спину и накрывал ему рот рукой:
— Тише... тише, сладкий мой... пожалуйста, тише, там... там же... прошу... амм... о, да, да, Ликси, мой Ликси... да!.. — и толкался, толкался, сам захваченный жаром Ликсовой страсти, сам стонал уже ничуть не тише, так же высоко и сладко, как омега.
А когда, кончив, отстонав, насытившись сладостью друг друга, они лежали в обнимку и гладили друг друга, Чонин, как и всегда, шептал ему другое, словно в забытье, словно больше — для себя:
— Я люблю тебя... Я люблю тебя, Феликс Ян, знаешь как люблю... Никому не отдам, никто... только ты... Я весь твой, весь... слышишь?
И почему-то сейчас эти слова — они, как уже сказано, было обычными для сытого и ублажённого беты — были особенно важны Феликсу, он ждал их, затаив дыхание, каждое ревниво ловил и взвешивал обострённым слухом: а так ли? Всё ли в них так же, как всегда? Не запинается ли бета? Не сомневается ли? Не... лукавит... ли?
Ничего особенного и странного не поймав, Феликс засыпал в объятиях мужа тревожным сном, и снился ему Чан... О, да, этот чёртов альфа и в сны его проник. Ничего не делал, просто стоял и смотрел. Как на равного, глаз не пряча, не стесняясь и не боясь — просто смотрел. Но в этих глазах... О, столько в них было печали и боли, столько было тоски, что Феликс просыпался иногда в слезах, задыхаясь в руках Чонина. Бета спал спокойно, обнимал бережно и ласково; Феликс осторожно выдирался из его рук и шёл на кухню пить воду. А потом — к кадке во дворе, чтобы умыться холодным.
Так было не раз и не два. За эти две недели так было раз пять или шесть. И все — после жаркой любви с мужем. Все заканчивались у кадки во дворе, что стояла у крыльца. И каждый раз, когда, умывшись, Феликс присаживался на стоящую рядом низенькую скамеечку и прикрывал глаза, утомлённый, разбитый этими своими снами и тем, что плакал после них, он снова и снова ловил аромат.
Нежный, пугливый и бережный... Вересковый мёд. Этот аромат был иным. В нём не было кислоты, в нём не было сласти — он был успокаивающим, мягким и нежным. До слёз, до всхлипов в груди желанным! Но Феликс позволял себе лишь немного подышать им, вставал и шёл в дом к своему мужу. И никогда не оглядывался на флигель, окна которого выходили во двор и были всегда темны, потому что Чан, которого они там поселили, никогда не зажигал огня, хотя свечей ему Феликс принёс ещё в самом начале месяца.