Третий нужный (18+)

— Чего вы хотите, господин? — тихо спросил Чан, прерывая напряжённое молчание в комнатушке. Феликса, молчал и, сузив глаза, пристально смотрел на него, копил внутри силу, чтобы ударить. — Почему вы... Зачем?.. Внезапно в глазах альфы мелькнул ужас, который тут же подёрнул туманом его лицо, губы его шевельнулись, он несколько раз гулко сглотнул, не в силах произнести ни слова, а потом, беспомощно оглянувшись, спешно отступил к стене, словно желал спрятаться за кровать. Он ухватился белыми от напряжения пальцами за спинку этой кровати и умоляюще прошептал: — Не надо... Пожалуйста, омега... Не надо... Феликс зло усмехнулся: дошло, да? Он снова прищурился и плавно шагнул вперёд, заставляя Чана снова отступить к стене. — Не бойся, мой славный альфа, — низким, мягким, густым басом сказал Феликс, — я хочу лишь немного подарить тебе удовольствия, ты заслужил... — Голос спустился ещё на тон ниже, стал тише, бархатнее. — Ты ведь чуешь меня? Ты не станешь противиться мне, ведь так? С удовлетворением он ощущал, как много силы скопилось в его аромате, тяжком, густом, как вино, в котором горечь мимозы овеивалась свежестью весеннего предгрозового воздуха, сдобренного лёгкой пока каплей лимона. Альфа должен сдаться быстро, потому что этот аромат был достаточно сложным, чтобы покорить его сразу: он взывал к самой его нутряной, грубой, звериной силе и открыто приказывал подчиниться воле сильного омеги, чтобы получить награду в виде наслаждения этим омегой. "Я буду твоим, — шептал этот волшебный аромат внутреннему альфе Чана, — но сначала ты должен стать моим, так что на колени, зверь!" — Не надо, прошу вас, господин!.. — Голос Чана был низким, хриплым, в нём было... В нём было отчаяние и боль... Странно... Феликс нахмурился. Не сводя взгляда с покрасневшего от нелепой какой-то натуги лица альфы, который словно с собой боролся, он нетерпеливо повёл руками по своим волосам, распуская их, освобождая от тонкой ленты, которой они были перехвачены, и тряхнул ими, чтобы они рассыпались дождём по вороту. Он точно знал, что красив, знал, что ни один бета не мог никогда устоять перед его очарованием! Кроме того, ему говорили, что его аромат просто с ног сшибает сознание любого альфы, если раскроется во всей своей соблазнительной, дикой силе. В нём много призыва и властности, в нём приказ и пелена волнующе сладкой омежьей смазки, которая так желанна для любого альфы. Ведь альфы — как опять же все говорили — готовы были вылизывать текущего омегу до одурения, до смерти, не желая останавливаться, не умея себя контролировать. Далеко не у всех аромат природной смазки был в телесном аромате, имеющие его были самыми сильными омегами — таким был и Феликс. И именно поэтому то, что сейчас происходило, выбивалось за рамки его понимания! В глазах Чана до сих пор не было возбуждения! Ни огня желания, ни жара звериной страсти, которая уже должна была захватить его в плен — ничего! Его могучее и такое соблазнительно тело дрожало, и ощутимо дрожало, но Феликс, снова и снова оглаживающий его жадным, ищущим взглядом, понимал: Чан борется с собой, он напуган, он упрямо не желает сдаваться на милость омеги — и у него получается! Единственное, что выдавало его, — это мощный бугор в его исподнем. Этот альфа желал Феликса, ещё и как желал! Но при этом не тянулся к нему и до сих пор стоял на ногах, а не валялся у его ног! — Ликси, нет! — внезапно услышал Феликс из-за двери, и тяжёлый удар в неё заставил его вздрогнуть. — Умоляю, остановись, не так! Он зло нахмурился и крикнул напряжённым, жёстким голосом: — Не смей заходить, Нин! Я передумал, ты мне не нужен здесь, я справлюсь один! — Пожалуйста, любимый, нет! — Чонин крикнул это с таким отчаянием, что Феликс невольно дрогнул. Но тут же упрямо стиснул пальцы в кулаки и прижал их к груди. — Уходи, Нин! Уходи! — едва сдерживая ярость, сквозь зубы процедил он, достаточно громко, так, что Чан, чей взгляд иногда с мучительной надеждой обращался на дверь, вздрогнул. — Убирайся! Ты не посмеешь помешать мне! Мы оба этого хотели! Дай мне... — Феликс, остановись, не надо! — услышал он снова и топнул в бешенстве ногой. — Уходи! Иначе я его покалечу! — взревел он, и снова упёрся взглядом в алое от напряжения лицо Чана. Всё это время он удерживал альфу, придавив его ароматом, а сейчас вздрогнул: глаза Чана, которые он, наконец-то снова поднял на него, были полны боли и ненависти, в них не то что наслаждения — в них не было даже и возбуждения-то. Между тем рука Чана лежала на его члене и мучительно, словно не решаясь действовать, сжимала его. — Отпусти... — прошептал он придушенно и зажмурился, прерывая себя глухим стоном. — Отпусти меня... поганый омега... Всё внутри Феликса поднялось от бешенства после этих слов. Этот альфа проявлял просто чудеса наглости, хотя явно был слабее. Он сопротивлялся так отчаянно, словно от этого зависела его жизнь. Она и впрямь была сейчас в руках Феликса — его жизнь, но он ведь хотел просто получить семя этого альфы, отдаться ему — и получить своё! Разве это было так уж плохо? Разве Феликс был так уж плох?! Он не собирался, подобно некоторым извращённым омегам из больших городов, ставить альфу на колени, чтобы пытать его наслаждением, заставляя на потеху себе кончать раз за разом от самоудовлетворения. Он не хотел терзать его болью, которую причиняют удары запахом возбуждённым и не получающим удовлетворения альфам, нет! Он даже и приручать его всерьёз не желал, а уж тем более, например, подсаживать на свой аромат так, чтобы Чан по первому взгляду был готов на всё ради этого аромата, а потом мучился, если не мог его получить. Ничего этого Феликс не хотел, нет! Просто семя, чтобы быть счастливым со своим мужем! А потом — отдать этого альфу обратно (он ведь получит удовольствие, дьявол его побери, не просто же так!) — и забыть о нём навсегда! Так зачем же уж так сильно противиться и унижать его как омегу этим отказом? Зачем смотреть на него так страшно, так скалиться, так прикрываться рукой, словно Феликс его бить собирается? Да, не на это Чан, возможно, рассчитывал, но ведь всем известно: получить омегу каждый из этих зверей мечтает! Это шлюху не заставишь делать что-то из работы, а работяга каждый рад, если ему от доброго или стосковавшегося хозяина что перепадёт, если им омега не побрезгует! В чём же дело? И что с этим чёртовым альфой не так?! Феликс пристально смотрел на Чана и то с одной, то с другой стороны пытался подойти к его внутреннему альфе, чтобы, как красной тряпкой пред быком, помахать перед ним своим ароматом, но отчего-то этот альфа молчал! Не отзывался ни на призывный взгляд, ни на облизанные влажные губы, ни на небрежным движением развязанные повязи на рубахе — ни на что это не было никакого ответа! По крайней мере, такого, каким он должен был быть! — Не смей... со мной... так... — косясь на него красными глазами, сквозь стиснутые зубы выговорил внезапно Чан. Он уже сполз по стене и сидел в углу, сотрясаясь от судорог. Губы его были искусаны, а рука медленно, словно он пытался, но не мог её остановить, водила по бугру в исподнем. — Я не... шлюха! Вы обещали... Контракт... На меня есть... контракт!.. Феликс, который снова и снова давил на него, замер. Контракт... Под воздействием его аромата этот альфа вспомнил про контракт?! Он резко выдохнул и закрыл глаза, чуть отпуская вожжи. И тут же услышал, как, тяжко всхлипывая, словно только что вынырнув из глубокой проруби, задышал Чан. — Ты не шлюха для меня, — стискивая пальцы в кулаки, чтобы не закричать от отчаяния, выговорил Феликс. — Я знаю, как это... на что это похоже! Но я не понимаю! Почему, почему мне сейчас так... сложно с тобой? Неужели я тебе совсем... Он не смог договорить: "...не нравлюсь?" Отчего-то ему стало вдруг дико стыдно говорить об этом, он открыл глаза и с болезненным вниманием посмотрел альфе в лицо. — Отпусти меня, — так же тихо, сквозь судорогу, сводившую ему зубы, сказал Чан. — Я не встану на... колени... Не... покорюсь... сам... Лучше отпусти... — Нет, — покачал головой Феликс, которого снова начали разбирать злость и обида, — ты ответишь мне! Почему ты противишься? Я же вижу! — Он кивнул на исподники альфы, над которыми видна была сочащаяся влагой головка члена, не умещающегося уже под тканью. — Вижу, что ты хочешь меня... Чан коротко мучительно выдохнул и прохрипел: — Ты меня не хочешь. И я тебя не хочу. Ты мне... нравишься... — Это слово он произнёс словно сквозь силу, словно не в силах сдержаться и тут же простонал, стиснув зубы, но потом снова набрал в грудь воздуха и выдохнул: — И всё равно я ненавижу тебя! Потому что невозможно не ненавидеть насильника, даже такого... Феликс ничего не понимал, но ему вдруг стало больно. Очень больно за себя. Он слушал Чана, слышал его рваное дыхание, его низкие хриплые стоны, видел, как нервно дёргается его ладонь на члене — явно исполняя не его собственное желание, но тем не менее удовлетворяя слишком явственное возбуждение — и не мог понять, что происходит. Так не должно было быть. Так не могло быть вообще! Не сводя взгляда с мгновенно задрожавшего крупнее и притиснувшегося к стене плотнее Чана, он сделал последние несколько шагов к нему и провёл ладонью ему по голове, а потом по мокрым, прилипшим к его лбу волосам. Чан, зажмурившийся, как только он подошёл и встал над ним, замер, а потом глухо и страстно пророкотал: — Не-ет... О, боги, нет! Не надо так... со мной... — Послушай, — тихо сказал Феликс, напряжённо глядя на его мокрое от пота, искажённое страхом и страстью лицо, — послушай, альфа, я ведь не делаю тебе больно! Почему же ты дрожишь? Почему так рвёшься... — Отпусти меня!.. — Чан выхрипел это глухо, а рука его на члене задвигалась сильнее, увереннее, он запрокинул голову, упираясь затылком в самый угол и прикусил губу. Из-под белых зубов его выступила кровь. Феликс, у которого сердце внезапно зашлось от мучительный жалости и страха, снова попытался: — Неужели ты не хочешь меня, Чан? Чани... — Косясь на яростно ходящую внизу руку альфы, он снова погладил его по голове, нежно провёл по его щеке и бережно взял его за подбородок. — Подними на меня глаза, альфа. Я не желаю тебе зла... Чан распахнул глаза и перевёл их на него — они были отуманенными болью, красными и воспалёнными, как и их взгляд. — Все вы... одинаковые... — рвано, задыхаясь, прошептал он. — И ты, как... они... Насильник... — Насилуют дикие альфы в горах глупых слабых ароматом омег, — начиная терять терпение и сходя к отчаянию, выговорил Феликс, — я же едва касаюсь тебя, альфа! Я ведь хочу удовольствие тебе подарить, послушай же меня! Он бережно стёр двумя ладонями пот с висков Чана, который вжимался в стену, пытаясь убежать от его прикосновений, хотя и явно трепетал ноздрями, и прикрывал глаза томно, не в силах противостоять этой нежности в касаниях и аромате, который Феликс, не сбавляя силы, сделал ещё слаще, ещё привлекательнее. — Ну же, Чан! Ты выглядишь, словно я пытаю тебя, но ведь это не так! Я знаю, что ты думал, что будешь здесь строить, но разве я что-то плохое делаю с тобой? М? — И он присел перед тут же сжавшимся Чаном, который хрипло зарычал и уже откровенно сунул руку себе в исподники, а потом снова откинул голову назад, в стену. Феликс невольно засмотрелся на то, как альфа дрочил себе — и это было на самом деле возбуждающе, так как член у Чана был мощным, а исподники уже были слишком стянуты, чтобы всерьёз что-то скрывать. — Ты такой сильный... — словно заворожённый, прошептал Феликс. Он очень старался, чтобы голос его не дрожал, но это плохо получалось. — Ты такой красивый, Чани, ну же... Коснись меня, я разрешаю... — И он нерешительно повёл рукой по плечам, взбугрившимся мышцами, и попробовал обнять альфу за шею. Рука Чана вцепилась ему в бедро, но уже через пару мгновений альфа оттолкнул его от себя так, что Феликс, ахнув о неожиданности, отпрянул и сел на задницу, невольно откидываясь всем телом на отведённые назад руки. Чан же снова закрыл глаза, с бархатным, низким рычанием ускорился рукой — и выгнулся, кончая. — Ненавижу! — выдохнул он яростно и отчаянно. — Как же я вас всех... ненавижу... Феликс неверяще таращился на него, а он, дыша громко, с присвистом, словно после тяжкой работы, привалился к стене спиной и затылком, закрыл глаза и снова прикусил до крови губы. — Тупой альфа, — вырвалось у Феликса. — Как ты... Как ты смеешь, тупой, мерзкий зверь! Он медленно поднялся и, раздувая ноздри, стал сосредотачиваться, чтобы ударить этого человека, который так обидел его, посильнее. — Просто убей меня, сучий омега, — неожиданно выговорил Чан, не открывая глаз, хрипло и страшно. — Убей меня, лживая, похотливая тварь, убей! Думал, вы другие, ты — другой, а ты... — Он открыл мутные от боли глаза и сузил их, найдя растерянный и полный ужаса взгляд Феликса. — Ну, чего встал? Давай! Ты же можешь! Убей меня — и всем скажи, что я напал, что ты защищался! Давай, сука! Я лучше сдохну, чем снова стану игрушкой! Лучше сдохну! Глаза его теперь были полны холодной ярости, в аромате вереска, который только что был тошнотворно сладким, сейчас была горечь, словно собранная с сотни полей полыни, но он даже не пытался встать или напасть — он на самом деле просто сидел и ждал, когда Феликс соберётся с силами и ударит его болезненно сильной волной острой своей мимозы, которая взорвёт альфе горло и лёгкие и подарит мучительную смерть, а потом — покой. И именно этот взгляд словно отрезвил Феликса. Что... Что только что произошло? Что с ним только что сделал этот альфа такого, что сейчас он чувствовал себя мерзкой отвратительной тварью, которая вылезла из самого жирного, самого грязного болота и отравила всё вокруг смрадным дыханием своей жестокости и похоти?! Вскрикнув от ужаса, Феликс рванулся к выходу, дрожащими пальцами, едва справившись, он откинул защёлку, распахнул дверь — и кинулся в руки поднимающемуся с земли Чонину, который, видимо, всё это время сидел у входа во флигель. — Прости! — сдавленно, сквозь подступающие рыдания, прошептал Феликс — и волна огромной, как буря, истерики накрыла его с головой.