The Blade of Frontiers

Клинок Фронтира был известен на Побережье Мечей, как убийца чудовищ и защитник слабых, и только он сам и его дьявол знали, что на самом деле все не так однозначно. — Я не буду убивать беспомощного старика! — прорычал Уилл полупрозрачной проекции Мизоры, которая появилась перед ним после того, как истек последний срок исполнения задания. Согласно контракту его целями становились, среди прочих, существа «бездушные». Те, кто заключил сделку с дьяволами, входили в их число поскольку своими душами больше не владели. Не все должники Мизоры были молоды, сильны и послушны. Некоторые считали, что если на старости лет перестанут платить по счетам и спрячутся получше, дьяволица забудет про них или просто не найдет. Но она ничего не забывала, и никогда не снисходила до того, чтобы искать самой. — Тридцать лет назад этот старик таких как ты сажал на кол в прямом и переносном смысле, — пристально изучая свой идеальный маникюр протянула она, — но если тебе совершенно необходимо проявить милосердие, как я могу помешать? Уилл почувствовал, как раскаляется в глазнице передатчик и боль пронзает голову. В контракте не было ничего, абсолютно ничего о применении его подобным образом, но он должен был, черт возьми, догадаться... — Мы здесь в Аду гордимся тем, как трепетно относимся к оплате счетов, так что... — она протерла ногти о тончайший шелк своей блузы и снова посмотрела на них, — хм. Где бы мне взять душу взамен этой? Уилл сосредоточился на том, чтобы не орать. Хотя «Зияющий Портал» и был шумным местом, звуки вроде этих в одном из лучших номеров все равно вызовут вопросы. Но боль не прекращалась, и когда плоть начала шипеть, он не выдержал, вдавил пальцы в глазницу, вытащил искусственный глаз и швырнул его в открытое окно. Наступила блаженная тишина. И почему он раньше этого не сделал? Конечно, ему так или иначе придется иметь дело с разъяренной Мизорой после смерти, но на ближайшие лет пятьдесят она может идти нахрен! Следующие сутки прошли просто отлично! Глубоководье — бурлящий котел, полный чудес, впечатляющих и опасных. Утром он успел прикончить пару наблюдателей в подземельях гильдии ремесленников, днем получил за это впечатляющую награду, а вечером очаровал симпатичную официантку по имени Бонни (и все это с одним глазом!) и уже предвкушал прекрасную ночь, поднимаясь вслед за девушкой в свою комнату, как вдруг... «Я не договорила...» Оказалось, что у дьяволицы есть больше одного способа связаться с подопечным и она может обойтись и без передатчика. Наверняка она могла сделать это еще утром, но это было бы слишком просто. Так что она выждала ПРАВИЛЬНЫЙ момент. Она делала это каждый, буквально каждый чертов раз, когда ему удавалось сблизиться хоть с кем-то. И не потому, что хотела его сама — по ее собственным словам, секс со смертными не стоил горсти серы, потраченной на планарный переход. Нет, она просто следила за тем, чтобы он не забывал, что больше не принадлежит себе, чтобы кому-то себя раздаривать. И как правило он вскакивал с постели, быстро одевался, сбегал через окно, отправлялся делать то, что было приказано и старался никогда больше не появляться в той таверне, чтобы, не приведи боги, не пришлось снова смотреть в глаза той девчонке. «Ты неправильно играешь в эту игру, щеночек, — Уилл споткнулся на лестнице и почувствовал, как внутренности стягивает узлом и боль выворачивает его наизнанку, — я кидаю мячик, ты его приносишь и никогда наоборот. Сейчас ты развернешься и побежишь его искать, а если промедлишь хоть секунду, будешь выть и гадить на ковер прямо на глазах у своей подружки». И он развернулся и побежал. «Не знаю, учили ли тебя этому в твоей школе для хороших мальчиков, но дебет должен всегда сходиться с кредитом, дорогой, — продолжала Мизора в его голове, пока Уилл метался по улицам в поисках глаза, как безумный. — И если к утру старик не подохнет, я сделаю монету Маммона из твоей души, чтобы Зариэль могла вставить ее в свою однорогую собачку и та еще немного покоптила небеса Баатора...» Он нашел глаз. Это было нетрудно — лужа, в которой он лежал, кипела. Перекатывая его в руках, как горячую картошку, он все ждал, что глаз остынет, ведь в том, чтобы раскалять его, нет уже никакой необходимости, но у Мизоры было иное мнение. «Вставляй, — передала она, — рассвет близко, а я должна видеть, что дело сделано». — Твою мать! — глаз обжигал, но не так сильно, чтобы действительно повредить кожу. Если бы от века ничего не осталось, он бы просто выпал. — Однажды я засуну его тебе в задницу! — Для этого тебе придется очень тесно прижаться к ней лицом, — улыбаясь, проговорила проекция Мизоры, которую он снова мог видеть. — Будешь хорошим мальчиком, и я тебе позволю.