***
Чонгук входит в гостиную особняка, снимая под пристальным взглядом Хосока куртку. Весь ее левый рукав потемнел от крови, вытекающей из раны на плече. Всю дорогу до дома Чонгук курил сигарету за сигаретой, смотря через спущенное окно на серые безжизненные пейзажи, и даже не чувствовал боли, расползающейся от плеча по всему телу. Если бы не окровавленная куртка, то так бы и не заметил, что пулей зацепило. К такому альфе не привыкать. Боль, как нечто неотъемлемое, родное и прочно вплетенное в его сущность. Она нужна, иначе чувствовать себя живым будет тяжело. Но, кажется, Чонгук уже и этого не ощущает. В доме витает приятный аромат глицинии. Чонгук невольно тянет воздух носом. Как его здесь не хватало. Как же Чонгуку его не хватало. Вот только ему сейчас и этого мало. В глаза бы смотреть, ощущать мягкость кожи на кончиках пальцев и чувствовать легкое волнение чужого тела от одного лишь присутствия рядом. Не хватает. Бросив куртку на пол, Чон валится на диван, сразу же указывая Хосоку жестом здоровой руки, чтобы принес выпить. — Рисунок мне испоганил, — хмыкает Мираи, разглядывая рану на плече. Кровь уже начинает подсыхать, покрываться корочкой. — Хоть зашивать не придется, — сухо усмехается, принимая из рук Хосока стакан с коньяком и делая пару глотков приятной жгучей жидкости. Хосок садится в кресло, вытянув ноги и ставя стакан себе на колено. — Вы вернулись, — альфы синхронно поворачивают головы на голос. Юнги стоит в проеме, сложив руки на груди и улыбаясь уголками губ. В своем хрупком и нежном обличии он кажется ангелом во плоти. На худых плечах обычная черная рубашка из атласа, тонкие стройные ноги обтянуты черными джинсами, а волосы, не подвязанные банданой, свободно спадают на лоб. Хосок скользит по омеге взглядом, по которому ничего не прочесть, не понять. Никто бы его не смог расшифровать, но Юнги лучше всех знает, что спрятано за непробиваемой стеной стеклянных кофейных глаз Чона, и это его удовлетворяет. Юнги так даже нравится, потому что по-другому этот альфа не умеет. Но, в отличие от Хосока, Чонгук говорит взглядом все. Юнги запросто может считать его голод и то, насколько он силен. Чонгук ничего не скрывает. В отражении его глаз Мин уже видит, как альфа раскладывает его прямо тут, на полу гостиной, и заставляет кричать, вновь и вновь выпивая его добровольно отданную душу до дна. Эти взгляды Юнги обожает. В этих взглядах он купается, как в райском озере. Правда, в рай ему пути нет с тех пор, как он впервые вдохнул смрадный воздух проклятого мира. И так даже лучше. Там, внизу, запретов нет. Юнги, ступая мягко и беззвучно, подобно кошке, входит в гостиную, незаметно вдыхая сладкий запах крови Чонгука с отдушкой природного аромата. Такой редкий и манящий. Опасный, как яд черной мамбы, как самый крепкий в мире алкоголь. Не боясь смерти, Юнги бы попробовал ее. Слизал кончиком языка и смаковал долго-долго, давая себя медленно отравлять. Не худший исход. Но грех закончить, не попробовав крови молчаливой тени, способной превратить в пепел одним только взглядом. Хосок предпочитает пускать кровь другим, но Юнги обязательно добьется своего. — Ты ранен, мой лидер, — с беспокойством говорит Юнги, хмуря брови. Он проходит мимо Хосока, зацепив его колено своей ногой, от чего у альфы чуть не падает стакан. Чон только поджимает губы, обхватив его покрепче и въедаясь в незаметно ухмыльнувшегося омегу цепким взглядом. Юнги опускается перед Чонгуком на колени и осторожно касается кончиками пальцев крепкого плеча под раной. — Будь я там, ни за что не допустил бы такого, — хмыкает омега, бросив короткий взгляд с немым укором на Хосока. — Нужно обработать рану. — О, как можно скорее, — улыбается Чонгук, проследив взглядом за рукой Юнги и отпив коньяка. — Где мой брат? — спрашивает он, заглядывая в глаза омеги, где вмиг что-то перещелкнуло. — Я не знаю, где-то здесь, — равнодушно отвечает Мин. Ему нет дела до этого омеги. Он поднимает ладонь к своему лицу и обхватывает губами указательный палец, испачканный кровью Мираи. Дурман. Смотрит прямо в глаза, медленно обсасывая и с причмоком выпуская фалангу. Хосок медленно постукивает пальцами по стакану, который секунду назад чуть на мелкие осколки не рассыпался. Юнги это чувствует всем своим существом. Сидеть между огнем и льдом чертовски опасно. С одной стороны обжигает, плавит, а с другой — нещадно замораживает, превращает в ледышку. Этот безумный контраст нравится омеге до мурашек, до дрожи. Сумасшедший на голову, возомнивший себя родственником смерти. Но что, если та и впрямь ему не страшна? От этого жизнь становится в разы веселее. — Кажется, я ему не нравлюсь, — с нотками обиды в голосе говорит Юнги, облизнув нижнюю губу, на которой остался привкус крови лидера, как налакавшийся молока кот. — Тэхен избегает меня, все время сидит в своей комнате. А может, он меня боится? — шепотом спрашивает омега, склонив голову к плечу. — С чего мне тебя бояться? — хмыкает Тэхен, неожиданно появившийся в проеме. У омеги вид хмурый и усталый. Чонгук мгновенно реагирует на голос брата. На губах появляется полуулыбка. Но Тэхен на него даже не смотрит. Он видит только Юнги, что сидит перед Чонгуком, как перед божеством, и стреляет в Тэхена недобрым взглядом, приправленным сверху легким раздражением. — Привет, малыш, — Чонгук мягко улыбается брату, обращая его внимание на себя, и вполне успешно. Тэхен мгновенно переводит взгляд на него, меняясь в лице за секунду. Карие глаза теплеют, но лишь немного. В них мелькает тревога. Он замечает окровавленные пальцы Юнги, снова смотрит на брата. Чует в воздухе чуть усилившийся родной аромат и мелко вздрагивает. Ноги сами к нему несут. Тэхен даже подумать ничего не успевает. Он не видит возле себя даже убийц, от одного вида которых по телу холодок пробегает. В любой другой ситуации все было бы именно так, но не тогда, когда Чонгук сидит перед ним, истекая кровью. Омега срывается и быстрым шагом идет к нему. В больших глазах застывает беспокойство. Страх. Не тот, что возникает обычно, когда альфа находится близко. Этот страх похож на тот, далекий, почти забытый под слоем долгих лет. Так Тэхен глядел, когда Чонгук возвращался домой с ранениями, которые с комом в горле обрабатывал молча, делая вид, что очень заинтересован в захватывающих военных историях брата, когда на деле проклинал это все, проклинал войну и аспидов, из-за которых лилась кровь его Чонгука. Но кого проклинать теперь? Кто пустил брату кровь? — Что случилось, Чонгук? — не скрывая волнения в голосе, спрашивает омега, присаживаясь возле Чона на диване и быстрым суетливым взглядом бегая по открытой ране альфы, оценивая, насколько все плохо. — Аптечка нужна. Я сейчас… я… Думаю, Юно знает, где она, — быстро бормочет Тэхен, вновь подскакивая, как ужаленный, и спешно вылетая из гостиной под взглядами трех пар глаз. Юнги ему чуть ли затылок не прожигает. Что-то снова поменялось, как только этот омега появился в поле зрения Чонгука. Юнги словно… начинает остывать, ведь жаром пышущий взгляд Мираи перестает дарить ему и отдает Тэхену. Своему брату. — Я же говорил, что у меня есть свой врач, — довольно хмыкает Чонгук, глянув на Хосока. — Никакой другой мне теперь больше не нужен. — Да, он тебя быстро подлатает, — отмечает Хосок, осушив полупустой стакан и поставив на столик. — Не сомневаюсь, — согласно кивает Мираи. — Но на сегодня я все, а вы двое съездите на восточную базу. Нужно провести чистку, я там крыс почуял в прошлый раз. Среди летчиков ищите. Думаю, мое чутье меня не обманывает, — Чон смотрит сначала на Юнги, затем на Хосока, и вновь тянется к коньяку. — Как раз ваша работа. Жду отчет через два часа. Юнги поджимает губы и быстро поднимается на ноги, едва не столкнувшись носом к носу с Хосоком, нависшим над ним стеной. Еще бы немного, и врезался лицом в его мощную грудь. Чон только хмыкает, окинув Мина нечитаемым взглядом, и вешает автомат на плечо. Внутренне он забавляется. От Юнги пышет злостью, вот только непонятно, по какой причине воспламенился омега. А Хосоку это, как источник сил. Питаться злостью этой маленькой мрази стало чем-то необходимым. Но снаружи Юнги только обжигается холодом его взгляда и отстраняется, хмыкнув и достав скрытый под свободной рубашкой пистолет, который так жаждет приставить ко лбу этого альфы, поиграть, подразнить, но курок не спускать, иначе веселье быстро кончится. — Заодно и отряд новобранцев проверим, — спокойно говорит Чонгуку Хосок, смотря Юнги в его ядовитые с неестественным блеском глаза и даже как-то умудряясь поддеть. Как будто бы он все понимает, как будто бы отчетливо видит, что с Юнги вдруг стало за каких-то пару минут. Но нет. — Отлично, хочу знать, что с полковником. Доложишь, — бросает Мираи, расстегивая здоровой рукой бронежилет, который так и не снял после встречи с акулами. Тэхен вбегает в гостиную запыхавшийся, с раскрасневшимися щеками и тяжело вздымающейся грудью, как будто бежал за зажатой в руках аптечкой на другой конец планеты. На деле же просто торопился так, словно Чонгук вот-вот умрет. Тэхен является одним из лучших врачей в центральной больнице не зря. Он с первого взгляда понимает, какое ранение получил Чонгук и то, что оно не смертельно, но хватает одного только вида его крови, и паника заполняет, вытесняет из сознания даже самые элементарные медицинские знания. Ничего не говоря, омега присаживается возле брата и открывает аптечку, быстрыми движениями пальцев перебирая и выхватывая оттуда необходимое. Чонгук внимательно наблюдает за братом. Тэхена он таким не видел чертовски давно. Кажется, омега словно только сейчас предстал перед Чонгуком настоящим, живым. Без страха и барьеров, что отчаянно пытается выставлять в защиту своего хрупкого сердца. Всего этого нет сейчас. Есть только взволнованный состоянием брата Тэхен. Чонгук жадно хватается за каждое его движение. — Они попали? — спрашивает омега негромко, пытаясь звучать как можно ровнее, и бросает взгляд на лежащий на полу бронежилет. — Нет, в меня попадали только два раза за всю жизнь, а это всего лишь случайная царапина, моя глупость, — спокойным расслабленным голосом отвечает Чонгук, скользя взглядом по красивому профилю омеги. Пшеничные пряди чуть отросли и мягко касаются персиковых щек, по которым так хочется провести костяшками пальцев. Тэхен хочет поднять голову и спросить об этих двух разах, но воздерживается, вспоминая. Один из этих случаев был на севере, когда Чонгук уводил его, прикрывая собой и получая чуть ли не целую обойму в спину. От страшного воспоминания по коже пробегает неприятный холодок. — Сколько военных погибло сегодня? — Тэхен прикусывает губу, глядя на брата в волнующем ожидании. Сам не понимает, зачем спрашивает и себе же делает больно, но отчего-то знать хочется. — Ты удивишься, но ни одного, — усмехается Чонгук, мотнув головой. — У нас помимо армии хватает врагов. Сегодня мы уничтожили одну мафиозную группировку. Считай, доброе дело сделали. Тэхен на это лишь поджимает губы и морщит лоб. — И сколько таких группировок существует? — любопытствует он, приподняв бровь. — Много, — отвечает Чонгук, наблюдая за возящимся в аптечке братом. — Раньше существовали сильные семьи, но одних похоронил аспид, а другие примкнули к нам. Когда-то у змей даже был лидер — бывший босс мафии. Его я убил собственными руками… — задумчиво говорит альфа, с тоской вспоминая Бан Джехвана, который чуть ли не сам вручил в руки Мираи оружие. Тэхен поднимает на брата удивленные глаза, на что тот довольно хмыкает. — Нынешняя мафия — мелкая рыбешка, хотя с некоторыми можно заключать взаимовыгодные сделки. — Видимо, эта сделка не удалась, — поджимает губы Тэхен, коротко взглянув на альфу. — Преждевременно завершилась, — усмехается Чонгук. — Что у вас с Юнги? Он тебя обижает? — вдруг спрашивает он, чуть щурясь. Тэхен тихонько хмыкает, но качает головой, быстро открывая бутылек с перекисью. Юнги не обижает, он просто хочет задавить своей тяжелой аурой. Своим взглядом с безуминкой, которую даже не старается прикрыть. Горькими словами. Не оскорбляющими, но заставляющими что-то внутри в скользком страхе сжаться. В страхе, в нем самом. И Тэхен это ненавидит. Как и уверенность Юнги в том, что тьма, от которой Тэхен пытается загородиться, вскоре его поглотит. — Нет, — отрицает Тэхен, все-таки подняв на брата взгляд. — Просто мы с ним слишком… разные. — Не то что твой Джин, да? — издает смешок Чонгук, изогнув бровь. — Это другое, — вздыхает Тэхен, с грустью думая о друге, по которому так соскучился. — Нужно снять футболку, Чонгук, — негромко говорит он, сам не замечая, как щеки вновь пунцовеют, что не ускользает от пристально смотрящего альфы. — Сам я не справлюсь, — отвечает Чонгук, слабо улыбнувшись уголком губ. Тэхен такой смущенный, робкий и мягкий. Одно резкое движение или громкое слово, и он как будто сожмется весь в комочек или убежит прятаться под одеялом. Чонгук его одним взглядом выжирает и не может остановиться, не может сказать себе простое «остановись», потому что держать себя уже невыносимо. — Сейчас, — негромко выдыхает Тэхен, поднявшись и нависая над Чонгуком. Протягивает руку вперед медленно и с легким волнением, как будто к тигру, сидящему в клетке. Сам уже не понимает, что делает. Всякое бывало, но раздевать Чонгука Тэхену не приходилось никогда. Поэтому он осторожничает, всеми силами пытается скрыть легкую дрожь в пальцах, а пронизывающий взгляд брата ничуть не помогает. Наоборот, напрягает и заставляет органы сжаться. Еще и молчит давяще, сводит с ума своими испытующими глазами и ухмылкой, застывшей на губах. — Ты такой медленный, малыш. Как только твои пациенты не умирали, пока ты с ними возился… — хмыкает Чонгук, и, черт возьми, лучше бы он молчал, потому что делает только хуже. — Вдруг там заражение пошло? — еще больше усугубляет альфа, ловя в меняющемся выражении лица Тэхена страх. Но все-таки Чонгук своими словами добивается нужного результата. Тэхен хватается пальцами за края футболки и тянет вверх. Пальцы случайно касаются горячей кожи торса, от соприкосновения с которой по телу омеги электрические разряды пробегают. Чонгук чуть раздвигает колени и здоровой рукой резко хватается за бедро Тэхена, резко подтянув его ближе к себе. Тэхен от внезапного действия чуть не падает на брата, но устаивает на ногах, что вдруг стали ватными. Сердце бьется в бешеном темпе, а дыхание сбивается к чертям. — Еще дальше бы встал, — Чонгук поднимает голову и смотрит на окаменевшего брата. Вид Тэхена, вот так стоящего меж его разведенных ног, мучает сознание лучше всяких изощренных пыток. Его хочется схватить за стройную тонкую талию и подтянуть к себе, на колени усадить. Много чего еще хочется, но Мираи снова повторяет себе чертово «остановись», мысленно рыча и истекая слюной, как голодный зверь. Тэхен поджимает губы в попытке скрыть волнение и тянет футболку альфы вверх. Чонгук больше не мучает бездействием. Он поднимает обе руки, и Тэхен, чтобы не доставлять еще больше боли, быстро избавляется от вещи, бросая на диван и облегченно выдыхая. А Чонгук даже не поморщился. Не говорить же брату, что боли он почти не чувствует благодаря кое-каким таблеткам. Для Тэхена эта тема щепетильная, неприятная. — Будет больно, — предупреждает омега, готовясь начать промывать рану. — Я как-нибудь переживу это, — сухо усмехается Чонгук. Тэхен больше ничего не говорит. Он молча делает то, что умеет лучше всего, и старается не смотреть куда-то еще, кроме как на рану. Чернильные узоры, которые уже один раз доводилось увидеть, так и пестрят перед глазами, перетягивают внимание. Тэхен вновь замечает белую змею вокруг шрама от полученной два года назад пули. А вот и второй случай. Смотреть на эту боевую метку особенно тяжело. Да, Тэхен считал брата погибшим два года, но сейчас, когда он вновь рядом, когда он так близко, омеге тяжело представить, что его могло не быть больше. В этот момент он не помнит даже, что брат — тот самый Мираи. Главное, жив. Главное, рядом. Возясь с раной Чонгука, Тэхен начинает осознавать, что скучает по больнице, скучает по своим тепло улыбающимся несмотря на боль пережитого пациентам и по помощи, которую им оказывает. В Тэхене где-то нуждаются. — Чонгук, — тихо зовет омега, бросив на брата быстрый взгляд. Альфа вопросительно мычит, закинув здоровую руку на спинку дивана. — Я хочу вернуться в больницу. Мне нужно работать, — еще тише говорит он, теперь уже не решаясь взглянуть на Чонгука. — Исключено, Тэхен, — сразу отвечает альфа твердым, не терпящим возражений тоном. — Ты хочешь, чтобы я тут сидел постоянно? Я уже с ума сходить начинаю, — Тэхен аккуратно обтирает кожу вокруг раны, случайно мазнув пальцами по груди брата. Внутри что-то щекочет, но Тэхен мгновенно пресекает это ощущение, возвращаясь в реальность, из которой на секунду выпал. Чонгук слегка напрягается, чуть подергивает коленом, унимая свою рвущуюся наружу животную сущность. — Все, что я вижу — это твои убийцы, прислуга и собаки. Я врач, мне надо работать, а не растрачивать попусту свои знания. Людям нужна помощь. — Больницы принадлежат государству, а я воюю против него, — коротко и ясно объясняет Чонгук, взглядом дав понять брату, что спорить тут не с чем. Он за Тэхена все решил, насильно перетянув на свою сторону. Но лишь физически. Иначе омега не дастся. Не позволит. Но сейчас тот понимает, что даже пытаться об этом заговорить с Чонгуком было глупой идеей. — Если хочешь применять свои знания на практике, можешь делать это в нашем госпитале. Нам врачи нужны не меньше. У Тэхена от услышанного округляются глаза. Он так и замирает, перестав забинтовывать рану и подняв на Чонгука возмущенно-удивленный взгляд. — Нет, — качает головой омега и опускает глаза, продолжая осторожно обматывать плечо. Чонгук издает сухой смешок. — Я не могу, Чонгук… — Ответ был очевиден, — говорит он без капли ожидаемого раздражения, что Тэхена даже немного удивляет. — Работать здесь я тебе тоже не позволю, — омега поднимает голову, заглядывая в глаза брата. Сейчас они просто черные, без всякого блеска или искр, без ноток безумства или злости. Как будто стоячая вода вместо бушующего океана. Темная, молчаливая, но от этого еще более устрашающая и непредсказуемая. Дна не видно, в самых глубинах ее неизвестность. Такое спокойствие настораживает. — Почему? — тихо спрашивает Тэхен, не в силах даже моргнуть. Эти глаза так просто из своего плена не выпустят. Уголок губ альфы дергается в подобии улыбки, а здоровая рука тянется к лицу. У Тэхена внутри все бьет тревогу, кричит, что надо податься назад, отстраниться, но он не может. Просто не может, словно прирос к месту и не в состоянии сделать короткий вздох. Чонгук не удерживается от соблазна. Касается огрубевшими от длительной практики рукопашного боя костяшками нежной бархатистой кожи скулы. Доволен, что не встречает привычного сопротивления, потому что причинять Тэхену боль лишний раз совершенно не хочется. Не сейчас. — Потому что ты мой, — хрипло шепчет Чонгук в ответ. Он медленно очерчивает скулу и проходится большим пальцем, скользя вниз, к приоткрытым губам. Омега с дрожью вбирает в себя воздух, но не двигается. Наоборот пытается расслабиться, прикрывает глаза и ныряет в темную безмолвную воду без колебаний. Тэхен сам себе не отдает отчет в том, что делает. Но не делает ведь ничего, и это первый шаг к неизвестному безумию, которое он ясным умом не осознает. Где-то глубоко в бессознательном он отпускает себя и идет, ведомый Чонгуком, его тихим змеиным шипением. Никакого сопротивления. Чонгук цепляет большим пальцем нижнюю губу Тэхена, не торопясь убирать руку. Жертва застыла в прострации, забыла, рядом с кем находится. Чонгук, как будто слепой, изучает мягкость и нежность вишневых губ прикосновением пальца. По-другому не может. И в этот момент внутри еще одна толстая цепь отрывается с оглушающим звоном. Лицо Чонгука вдруг так близко, что почти носом касается щеки омеги, которого все-таки выдает мелкая дрожь. Альфа лижет свою нижнюю губу и тяжело выдыхает, опаляя губы Тэхена жаром. Внутренне орет, предпринимает еще одну попытку сказать себе в сотый раз «остановись», еще сто раз повторяет, но уже не остановится. Не поможет. Но палец соскальзывает с чуть оттянутой губы, мазнув по аккуратному подбородку и безвольно рухнув. Тэхен глядит в омуты напротив, словно олень на свет автомобильных фар, как будто вот-вот, перед самым столкновением. Сейчас случится неизбежное, но катастрофа их миновала без травмирующих последствий. Тэхен фиксирует бинт и как напуганный зверек отскакивает от своего личного хищника, принимаясь убирать все обратно в аптечку. Сердце колотится так, что в висках пульсирует, в ушах колоколом бьет, оглушая и не давая прийти в себя. Тэхен не может сам себе объяснить, что только что случилось. Он словно вновь пребывал в помутнении, оставшись наедине с Чонгуком и змеями, скрывающимися в тени. Словно короткий кошмар наяву. А кошмар ли? Тэхен боится думать, боится начинать гадать и копать глубже. Уж точно не перед Чонгуком, что спокоен, как удав, будто ничего не произошло. А может, и вправду не произошло. Тэхен уже ни в чем не уверен, а своему сознанию полностью довериться не решается. Оно с ним играет по-злому, насмехается и издевается, точно как Юнги. Этому безумию нет конца, оно сконцентрировано тут, выползает изо всех щелей и отравляет, подобно ядовитому газу, искажая реальность, подбрасывая худшие картинки. И не только их: ощущения, чувства и эмоции. Слишком живо, слишком пугающе. Тэхену нужно бежать. Потому что это лишь начало безумия.***
Джин сует руки в карманы пальто и ежится от холода, уже жалея, что вообще собрался прогуляться, но от вечной духоты в помещениях госпиталя омега уже задыхается. Все там провоняло характерным больничным запахом медикаментов. Сколько бы Ким ни работал врачом, к этому не привыкнет никогда. Как и к запаху крови. Но не было ни дня, чтобы Джин с ними не сталкивался. Территория базы по вечерам, когда небо становится глубоким синим, выглядит довольно уютно, если закрыть глаза на ряды военных автомобилей и дежурящих солдат, периодически встречающихся на пути. На небе не видно ни звезд, ни луны. Джин даже не вспомнит, когда видел их в последний раз. Тяжелые тучи редко рассеиваются, редко дарят промерзлой земле частичку тепла, такого необходимого несчастным людям. Но все, кажется, уже давно привыкли так жить. Люди — существа адаптивные, быстро привыкают к изменяющимся условиям. Даже к войне привыкли, хотя когда-то в далеком прошлом страшнее этого слова для людей не было ничего. Сейчас это как часть образа жизни. По-другому нынешний народ не умеет существовать. Чтобы спокойно жить, не боясь, что дом в любую секунду могут подорвать случайно прилетевшим снарядом; чтобы не думать в страхе о будущем и проживать свою жизнь так, как будто в последний день. Джин старается сильно об этом не задумываться. Голова начинает раскалываться от сложных размышлений и бесконечных вопросов, на которые никто не даст ответа. Кажется, все, кто были способны это сделать, уже давно отбыли в иной мир. Ответы безвозвратно утеряны. Чем больше думается, тем тяжелее и без того нелегкая жизнь. Джин одергивает себя и поднимает голову, неторопливо идя по тротуару под вспыхивающими над головой фонарями. Можно даже представить, что это звезды с золотым блеском. Большие и яркие, к счастью, не такие уж и далекие, но и в таком случае не согревающие. А солнце в отпуске. В последнее время тоска все сильнее съедает Джина. Спасает только работа и редкие звонки папе. Родной голос в трубке, хоть всегда и с нотками беспокойства, успокаивает, как успокаивает в ответ сам Джин, вновь и вновь повторяя уверенное «все в порядке». Вроде бы, действительно в порядке, на базу не нападают, раненных в госпитале не больше, чем обычно, но что-то все равно печалит, не дает со спокойной душой облегченно выдохнуть. И не что-то даже, а кто-то. Джин скучает по Тэхену. Раньше они хоть созваниваться могли, но теперь и этого лишены. Тэхен — неизвестно где. Одно утешает — с братом. Вот только никто от смерти не застрахован, и Джин боится, что даже не узнает, если что-то случится. В этом новом мире есть еще кое-что: родные люди стараются как можно ближе друг к другу быть, чтобы даже смерть не могла пройти между ними. Но когда ее что-то останавливало? Только бы одному не быть, когда она настигнет. Слишком много поводов для беспокойства и страха. Как люди прежде могли спокойно жить, ничего из этого не испытывая? Джин, наверное, никогда не поймет. Омега прячет холодный нос в мягком шарфе и сворачивает в сторону штаба, где восседает генерал и его окружение. Там даже небольшая аллея есть с давно уже не цветущей растительностью и парой скамеек. На одной из них сидит кто-то, сгорбившись и уперев локти в колени. Вместе с клубами пара он выдыхает густой сигаретный дым, красиво сплетающийся с золотистым светом фонаря, что над головой, чуть склонившись к земле. Плавно растекаясь по холодному воздуху, дым рассеивается, погибая так же быстро, как и рождается. Ноги Джина несут к аллее. По мере приближения омега улавливает в колючем холодном воздухе нотки знакомой черной смородины. Намджун не видит Джина. Уплыв в свои глубокие раздумья, он неторопливо вбирает в себя едкий дым. Тяжелый, ни на секунду не расслабляющийся взгляд глаз цвета темного шоколада, устремлен куда-то никуда. Затерялся в сигаретном тумане, окружившем альфу. — Не ожидал встретить тут самого генерала, — с теплой улыбкой заговаривает Джин. — Расслабляетесь? Намджун быстро моргает, сбрасывая с глаз пелену, и поворачивает голову на мягкий негромкий голос подошедшего омеги. Сигарета в пальцах дотлела до фильтра. Альфа щелчком отправляет ее в рядом стоящую урну и разворачивается к Джину. — Если это можно так назвать, когда в голове куча неугомонных мыслей, — издает негромкий смешок альфа, постучав пальцем по своему виску и пододвинувшись, приглашая омегу присесть рядом. Джин, не мешкая, садится, не доставая из теплых карманов рук. — Как съездил домой? — спрашивает Намджун, заинтересованно вздернув брови и смотря на омегу. Его светло-каштановые волосы в свете фонаря отливают золотом, образующим над головой нимб. Нежный и мягкий образ только подтверждает его ангельскую натуру. И снова генерал ловит себя на созерцании. Не засмотреться невозможно. — Хорошо, папа был очень рад моему приезду, — Джин кивает и поднимает взгляд на генерала. — Спасибо вам. — Не стоит, — отмахивается альфа. — Но не забывай, что тебе еще предстоит выполнить свою часть сделки, — мужчина позволяет себе едва заметную на пухлых губах улыбку. — Я думал, вы забыли, — хмурит лоб омега. — Ты хотел бы отказаться? — спрашивает Намджун, пристально смотря на доктора и вгоняя его в краску. К счастью для омеги, в неярком свете румянец на щеках виден не так отчетливо. — Если это трудно для тебя, то… — Нет, — выпаливает Джин, уставившись в спокойные глаза альфы. — Я должен сдержать слово, а то нечестно получится, — добавляет он, в ответ получая короткий смешок генерала. Джин успевает заметить, что, оказывается, у генерала Кима на щеках ямочки появляются, стоит уголкам его губ поползти вверх. Наверное, они очень красиво смотрятся, когда альфа ярко улыбается, но омега уверен, что Намджун делает это крайне редко, если вообще когда-нибудь улыбается искренне. Но отчего улыбаться тому, кто руководит многолетней войной с одной ее стороны? И все-таки Джин хотел бы увидеть на этом суровом лице хоть подобие улыбки. Хоть раз в жизни. — То есть, ты хочешь? — чтобы быть уверенным в положительном ответе, уточняет Намджун, прищуривая глаза и заставляя омегу проходить через борьбу с неконтролируемым смущением. — Генерал… — вымученно вздыхает Джин, помотав головой. — Почему вы такой… …горячий, когда смотрите на меня этим своим чертовым взглядом? — Какой? — альфа уже откровенно, не без издевки наслаждается видом пунцовых щек, наверняка очень мягких. И даже забывает о неприятных мыслях, что тяжестью лежали на сознании до прихода Джина. — Не знаю! — закатывает глаза доктор, вытащив руки из карманов и сложив их на груди. — На допросах так же вытягиваете правду из пленных? Наверное, после такого они все вам выкладывают как на духу, — хмыкает он. «Не без крови», — мысленно усмехается Намджун, но не озвучивает. — У меня к допросам талант, — говорит он вслух, а Джин снова закатывает глаза и вздергивает подбородок. — Хотя обычно этим занимаются полковники, — добавляет альфа и сразу же хмурится. В голове вдруг всплывает образ Чимина, из-за которого генерал уже который день не может расслабиться: все курит, как никогда, отдает новые приказы искать, рыскать везде, где только возможно, и даже жертвует своими людьми, что подбираются к змеям особенно близко. Его приказ, его беспрекословное слово. Все ради одного вояки, каких каждый день по сотне погибает на поле боя. Но Чимин другой. Чимин — близкий и единственный друг. Сидеть, сложа руки, и ждать, когда Чонгук убьет его, Намджун просто не может. Такое в голове не укладывается. Мираи этим ходом словно бросил генералу еще один вызов. Личный. И попал очень четко, потому что из близких у Кима есть только Чимин. В попытке хоть немного успокоить внутренние тревоги Намджун пришел на это подобие аллеи, но тяжелые мысли только удвоились, сдавливая черепную коробку и доставляя назойливую, не утихающую боль. Ким уже думал встать и уйти, найти временное успокоение на дне бутылки виски в полумраке большого одинокого кабинета, но кое-кто его остановил, и, наверное, такой расклад для альфы самый лучший из всех возможных. Джин прищуривается, мгновенно улавливая перемену в лице генерала. Тот не успевает вовремя собраться и обнажает свое беспокойство перед омегой, как не было никогда и ни перед кем. Но это не напрягает Намджуна, не раздражает. От Джина веет чем-то теплым, молчаливо понимающим. Если все вокруг враги, то он — единственный союзник. Намджун ощущает это на подсознательном уровне. Что-то дает ему это понять, позволяет уловить то, что убеждает: довериться можно. — Случилось что-то серьезное, да? — тихо и осторожно спрашивает Джин, пытаясь на дне чужих глаз найти причину. Намджун поджимает губы, хмурится, отводя задумчивый взгляд, и коротко кивает, совсем незаметно, словно не до конца уверен, что правильно поступает, открываясь кому-то. Он привык быть под защитой непробиваемой брони, которая с каждым годом становится все крепче и тверже от новых ударов. Она оберегает, не давая уязвимым кусочкам души вытечь наружу, создать брешь. А тут Намджун сам снимает с себя тяжелые доспехи и обнажается перед доктором, с которым толком даже не знаком. — Полковник Пак Чимин у врагов, — на одном дыхании выдает альфа, не глядя на вытянувшего в удивлении лицо омегу. Джин поднимает руку и прикладывает ладонь ко рту, огромными от шока глазами смотря на генерала. В горле уже образуется болезненный горький ком. — Он… — шепчет Джин с дрожью в голосе. — Он мертв? — Не знаю, — признается Намджун, медленно качая головой. — Но я подозреваю, что жив. Пока. — Господи… — шмыгает носом омега, прикрыв глаза. — Если это узнает Тэхен… Намджун быстро переводит взгляд на доктора. Вот и возможная причина, по которой Чонгук схватил Чимина. Об этом он и не подумал даже. Генерал этого омегу видел лишь пару раз в своей жизни, но прекрасно знал, что они сблизились с Чимином после «смерти» Чона. Намджун понятия не имеет, какие у них были отношения на самом деле, но, вполне возможно, что Мираи это не оценил. Как один из вариантов. — Он еще в больнице работает? — спрашивает генерал, вскинув бровь. — Нет, недавно он звонил мне, сказал, что уехал с Чонгуком, но о Чимине мы ничего не говорили, — вздыхает Джин, мотнув головой и опустив взгляд на свои колени. — Он точно не в курсе… — А куда уехал? Не сказал? — снова начинает допрос Намджун, надеясь выловить из слов доктора хоть какую-нибудь зацепку. В голове уже начинает выстраиваться логическая цепочка, а какие-то вопросы наконец находят ответы. — Нет, он об этом ничего не сказал, — отвечает Джин, и секунду назад вспыхнувшая надежда Намджуна мгновенно угасает. Но это было ожидаемо. Если Чонгук забрал своего брата, то наверняка велел ему молчать. Удивительно, как вообще позволил Тэхену связаться с кем-то по телефону. — Ты не мог бы спросить у Тэхена, где они находятся, когда он позвонит в следующий раз? — спрашивает альфа, плюя на то, что подобные вопросы могут звучать слишком странно и подозрительно. Шанс на удачу невелик, но попытаться стоит. Эти омеги довольно близки. Возможно, Тэхен все-таки сможет дать Джину какой-нибудь намек. — Да, конечно. Но зачем вам это, генерал? — хмурится Джин, подняв непонимающий взгляд на мужчину. — По Чонгуку соскучился, — пожимает тот плечами, вновь отворачиваясь и незаинтересованно наблюдая за дежурящими на территории базы солдатами. — Мы с ним давно не виделись. — Странно, что капитан Чон не вернулся в армию, — задумчиво говорит омега. — А может, у него какая-то травма, из-за которой он уже не пригоден для службы? — Да, служить Чонгук больше никогда не сможет, — хмыкает Намджун, мотнув головой. Наивность Джина поражает. Этот омега всем найдет оправдание, и не имеет значения, что он не в курсе всей правды о «великом герое». Такие, как Джин, ценны и редки в этом пропахшим порохом и кровью мире. Таких, как он, истребили первыми, а этот нежный цветок растет себе в центре бесплодной пустыни, каким-то чудом выживает под гусеницами танков и не теряет веру в людей. Более того — спасает им жизни. А ведь люди, что лежат в госпитале военной базы, руки в не меньшем количестве крови умыли, чем террористы. Таких, как Джин, нужно оберегать, держать под защитой тысячей солдат, за спинами которых он не увидит всей кошмарной картины, где главную и центральную роль занимает смерть. Джин заслужил лучшую жизнь, лучшее время. — Генерал, — тихо зовет омега, повернувшись к Намджуну и выливая на него всю надежду, что искрится в больших блестящих глазах. — Вы ведь спасете Чимина? — спрашивает он с искренней верой, полностью полагаясь на генерала с тяжелым взглядом, что глядит в ответ. — Я сделаю все возможное, чтобы вызволить его оттуда, — после недолгого напряженного молчания говорит Намджун. В его голосе звучит твердая уверенность, и Джина это успокаивает. Этому человеку он верит полностью. Кому еще, как не генералу огромной могущественной армии? Он благодарно шепчет одними губами «спасибо», а Намджун думает о том, что этого не заслужил. Желание выпить окончательно сходит на «нет» под негромкий успокаивающий голос Джина, рассказывающего о себе. Намджун сам расспрашивает его обо всем, не желая отпускать так скоро, но о себе ничего не говорит, всевозможно уворачиваясь от встречных вопросов омеги. О тяжелом прошлом, от которого сердце неприятно сжимается, вспоминать хочется меньше всего. Куда приятнее слушать историю жизни омеги. Его голос впитывать и смаковать в мыслях, запоминать, как он звучит, чтобы тяжелыми бессонными ночами вспоминать и прокручивать в голове, словно колыбельную. И отчего-то генерал уверен, что она обязательно утихомирит его бурю в душе, позволяя спокойно уснуть. Этот омега весь, будто безобидное для здоровья и действенное успокоительное, другого альфе не надо. Намджун мысленно радуется, что решил именно сегодня развеяться и выйти сюда, чтобы по счастливой случайности встретить прогуливающегося по территории базы доктора Ким Сокджина.***
Отовсюду слышатся выстрелы и крики. Привкус крови, что застилает глаза, оседает на языке. Кровь везде и всюду, но по-другому в схватке змей и военных не бывает. Крики все громче, крови все больше. Ему казалось, что он пробирается через густое и багровое болото, в котором тонут ноги. Но там, внизу — павшие в ожесточенном бою. Он перешагивает через них, не задерживая зрительного контакта с угасающими стеклянными глазами тех, кого уже не спасти. Он видел цель, она подсвечена в голове красным с пометкой «убить». Палец сам собой бесконтрольно спускает курок снова и снова, снова и снова. Вперед, все дальше, оставляя позади горы трупов без сожалений, без лишних мыслей в пустой голове. Как будто сознание обнулили. И вот еще одна цель впереди, а в глазах ее, пока еще полных жизни… узнавание. Из чужих губ вырывается растерянное «полковник». Его нарочно отправили убивать его же бывших собратьев, не выдав маску, скрывающую лицо, что лишено эмоций. Он смотрит в ответ с пустотой в черных глазах, никакого ответа не дает и видит, как враг напротив скользит взглядом к его плечу, чтобы с разочарованием заметить повязку с символикой великого аспида. Искреннее удивление — глупый промах. Он поднимает свое оружие и направляет на того, кого отправили убить. Ни секунды на промедление. Палец уверенно жмет на курок. И вот в еще одной паре глаз потухла жизнь. Чимин кричит, разрывая связки, и распахивает влажные глаза. Жадно хватает ртом кислород, словно вынырнул из-под толщи воды после долгого погружения. Над головой —люминесцентная лампа с приглушенным холодным светом, но перед глазами — неторопливо покачивающаяся из стороны в сторону лампа с мелкими мошками, летающими вокруг. Картинки меняются, как кадры старого кино. Лицо демона с улыбкой, что не предвещает ничего хорошего, зажатый в татуированной руке нож, царапающий на груди змея, холодная тьма и большие ореховые глаза, тонущие в боли. Пак выравнивает дыхание, заставляя себя держать глаза открытыми: свет лампы разгоняет все бесконтрольно влезающие в голову образы. Где-то слышатся приглушенные шаги и негромкие переговоры, заставляющие альфу напрячься. Он у врага, в цепких когтях аспида. Слабые руки сами собой сжимаются в кулаки. Чимин сглатывает вязкую слюну и пытается подняться. Перед глазами на мгновение все начинает вертеться, но быстро встает на свои места. Альфа с удивлением обнаруживает, что руки и ноги не связаны, только на бледных запястьях резко выделяются темные багровые следы от веревки. Змей на груди, скрытый под обычной черной футболкой, практически не зудит уже, не обжигает болью, начав заживать. Останется шрамом на всю жизнь. Но именно этого и добивался Мираи, когда вырезал на полковнике свое клеймо. Чимин осматривает небольшое помещение без окон, напоминающее больничную палату. Все вокруг такое же белое и стерильное. Рядом с кроватью стоит обычная тумба, в углу вешалка, а у левой стены небольшой стол с одним стулом. Альфа медленно, стараясь не делать резких движений, свешивает ноги с кровати, упираясь носками в холодный пол. В костях, в мышцах и венах вспыхивает колючая боль, словно внутрь напихали битое стекло. Никогда, ни от одного ранения Чимин не испытывал такой боли. Это что-то другое, в миллионы раз сильнее. Сжав челюсти, полковник чуть нагибается вперед, заглядывая под кровать, и вытаскивает из-под нее свои ботинки. От боли так просто не избавиться, она пронзает даже легкие от коротких вздохов и выдохов. Чимин мысленно пытается отгородиться, абстрагироваться, но тщетно. Он быстро шнурует ботинки, сквозь стиснутые зубы рыча от мерзкой ломающей боли, и встает, покачнувшись, но вовремя оперевшись о стену, чтобы удержать шаткое равновесие. К удивлению альфы, дверь не заперта, и он легко прошмыгивает в длинный коридор с более ярким освещением. Сразу же за углом появляются признаки жизни в виде охраняющих коридоры аспидов. Чимин напрягается, бросает на врагов тяжелые предупреждающие взгляды, чтобы не приближались, хоть и понимает, что сражаться не сможет. И шагу не ступит, как ему в висок пулю пустят. Но никто не собирается убивать полковника. Дежурящие змеи лишь окидывают его пустыми взглядами. Уже за своего принимают? От этой мысли Чимину становится тошно. Чувство, что жестоко предал своих, растет с каждой секундой, с которой он свободно продвигается вперед, не встречая сопротивления со стороны аспидов. Безумие. Он даже не знает, куда идет, но интерес, что же произойдет дальше, стремительно растет. Чимин не может не проверить это. По коридору периодически снуют врачи, одетые в специальную униформу, и исчезают за дверями по обе стороны от коридора. Все тут напоминает самую обыкновенную больницу, если не брать в расчет вооруженных аспидов. Чимин понимает, что оказался в госпитале террористов. Неизвестно, как долго он здесь уже находится. Альфа не решается залезать в собственную голову, полную непонятных фрагментов воспоминаний, которые словно даже не с ним происходили. — Надо же, сам полковник Пак Чимин у нас, — слышится из одной палаты, мимо которой проходит Чимин. Некоторые двери открыты. — Скольких наших ты замочил, сученыш? — ядовитый голос врезается прямо в спину, но Пак не реагирует. Он бредет дальше по коридору, поджав сухие губы в тонкую линию. — Сучка генерала теперь сосет у нашего лидера? — слышится из другой палаты, после чего следует мерзкий скрипучий смех. — Стоило расстрелять тебя сразу же. За всех наших, кого ты собственными руками загасил, мразь, — одно хуже другого. Чимин все проглатывает, но ни на что не реагирует. Всем телом чувствует, как чужая ненависть вспарывает кожу и просачивается внутрь змеиным ядом. Но ничему из этого полковник не удивлен. Не все здесь готовы принять врага и прикрывать спину на поле боя. И плевать, что даже после того, как Чимин собственноручно положил своих истинных собратьев, глазом не моргнув. Пак почти сразу жалеет, что вообще вспомнил об этом. Внутри все начинает плавиться, а в горле застревает крик. Тело мелко потряхивает, но Чимин все равно упрямо движется вперед под пристальным наблюдением врагов. Перед глазами снова совершенно другая картина. Кровь застилает глаза, забивается в уши, в нос, в рот. На повторе крики за секунду до смерти и «полковник» того, кто узнал. — Ты труп, полковник. Кто-то резко хватает Чимина за плечи, крепко сжимая их длинными тонкими пальцами. Альфа выныривает и фокусируется на лице врача, что находится прямо перед ним. Половина его скрыта медицинской маской, а блестящие ореховые глаза в страхе смотрят в чиминовы. — Чимин, очнись! — кричит врач родным голосом, резко сдернув с лица маску. — Это я… Перед Чимином стоит Тэхен. Альфа открывает рот, собираясь что-то сказать, но перед глазами вдруг все начинает меркнуть и затухать, пока не остается лишь беспросветный мрак. Чимин кричит. Собственный надрывный крик оглушает, но в одно мгновение, стоит влажным глазам распахнуться, крик этот затихает, оставляя альфу в гробовой тишине. Чимин тяжело дышит и оглядывается. Небольшая палата в раздражающих белых тонах, приглушенный свет люминесцентной лампы над головой, вешалка в углу, стол и стул. Альфа тяжело сглатывает и лижет сухие губы, осторожно приподнимается на локтях и прикрывает глаза. Боли нет, мыслей нет. Чистый лист. Чимин, очнись. Свесив ноги, полковник присаживается. Снаружи слышны негромкие разговоры и шаги проходящих мимо палаты аспидов. Чимин трет лицо ладонями, стирая остатки липкого небытия. Взгляд альфы цепляется за тумбу возле кровати. По коже проходит табун мурашек, в венах начинает бурлить кровь, а кончики пальцев болезненно покалывают. Чимин не смог бы оторвать взгляд, даже если бы прямо перед ним в эту минуту земля раскололась надвое. В черных глазах вспыхивает яркое пламя. В них что-то движется в дикой пляске, смеется громко и беснуется. Чимин смотрит, не моргая, кажется, вечность, но на деле всего полсекунды. Дрожащие пальцы без промедления хватаются за маленькую коробочку, что лежит на тумбе, и судорожно открывают крышку. На ладонь высыпаются несколько красно-белых пилюль. Чимин смотрит на них жадно, дико, забывая обо всем вокруг. Забывая о самом себе. Если кто сейчас подойдет — пожалеет. Он разорвет голыми руками и не моргнет. В ушах застывает собственный крик, но Пак его полностью игнорирует, забывшись в том, что еще секунду назад лежало в раскрытой ладони. По расслабленно лежащему телу тепло и приятное покалывание в конечностях. Чистый… чистый лист. Чимин прикрывает глаза. На пухлых губах играет легкая улыбка. Это я…***
Хосок барабанит пальцами по кожаному рулю, перекатывая в зубах фильтр сигареты, и плавно въезжает в большой двор змеиной норы, в которой сегодняшней ночью вновь распахнулись врата ада. Дворец окутан порочным весельем, пиршество во главе с Дьяволом в самом разгаре. В этот раз Хосок опоздал. Смывал с себя чужую кровь, стоя под струями ледяной воды у себя в квартире после очередной чистки неугодных. Руки по локоть в крови, никто и не против. Кровь — главный напиток на адском пиршестве. Она льется реками и меньше не становится. Черти не позволят ей иссякнуть. Чон выходит из своего гелендвагена и поправляет кожаную куртку, под которой черная футболка и любимые игрушки — два пистолета по бокам. Окурок с короткой искрой улетает куда-то в сторону. Хосок запрокидывает голову, коротко взглянув на вечно затянутое тяжелыми черными тучами небо, и поднимается по лестнице, ведущей к эпицентру развернувшейся вакханалии. Уже на подходе к тяжелым массивным дверям альфа слышит смех бесов и крики их жертв. Во имя будущего, конечно же. Во имя Мираи. Хосока встречают громко и бурно. Правую руку лидера среди змей почитают не меньше, чем самого Мираи. Уважения в рядах он добился еще до того, как в аспид пришел сам Дьявол. Большую часть жизни Чон посвятил верной службе лидерам, занимая должность полководца, успешно провел больше сотни операций и помог группировке подняться на уровень выше благодаря своему уму и хладнокровию. Альфа коротко кивает змеям, которые еще не до конца забылись в кайфе, и поднимается на второй этаж норы, пробираясь через настоящее безумство, в котором обычно участвует сам. В конце длинного темного коридора у двери стоит солдат с поднятой на лоб маской. Завидев Хосока, он вытягивается в струнку, хмурит лоб и делает шаг в сторону от двери, которую охраняет. — Он там? — спрашивает Чон, подходя и бросая на двойные двери взгляд. Аспид коротко кивает, пропуская правую руку лидера вперед. Хосок поджимает губы в тонкую линию, незаметно потянув носом витающий вокруг аромат апельсинов и корицы, что смешался с кровью и порохом, создавая горькую тяжелую смесь, забивающуюся в легкие. Она свинцом оседает на стенках и усложняет дыхательный процесс. Но Хосоку это не в новинку. Другого он и не ожидал. Главным блюдом Дьявола на пиршестве всегда бывает омега с небесно-голубыми волосами. Хосок его и слышит за тяжелыми дверями. Хриплый, срывающийся голос, заползающий под черепную коробку и медленно выжигающий сознание. Чон хватается за ручку и дергает на себя, открывает дверь в покои Мираи. Просторная комната с распахнутыми шторами, за которыми открывается вид на ночной город, погружена в полумрак. Единственным источником, помимо огней улиц, служит торшер с неярким светом в углу, что отбрасывает тени двух обнаженных горячих тел на стены. Большую часть комнаты занимает огромная кровать с багровыми простынями, что сейчас смяты и напоминают реку крови от движений, что на них происходят. Хосок не успевает бесцеремонно войти внутрь, как встречается с кофейными, подернутыми возбуждением и жаждой лисьими глазами. В них сейчас сконцентрирована черная дыра, способная безвозвратно засосать, но Хосок давно научился противостоять этим глазам. Опасны, безумны и чертовски прекрасны. Неприлично, запретно. Хосок их ненавидит, но долгих несколько секунд не может разорвать с ними контакт. Чонгук, взмокший, пышущий жаром, похож на сжирающее синее пламя, к которому подходить опасно для жизни. Юнги сгорает вместе с ним. В нем самом. Мираи берет его сзади, стоя на коленях. Напряженные крепкие мышцы лоснятся под блестящей татуированной кожей альфы, большие ладони лежат на груди и плоском животе омеги, что красиво изгибается при каждом резком толчке. Юнги лижет покусанные алые губы кончиком розового язычка и развратно стонет, закатывая в наслаждении глаза. Но жажда вдруг усиливается. Хочется больше. Мираи поднимает голову, оторвавшись от красивой фарфоровой шеи Юнги, и врезается взглядом в вошедшего в комнату Хосока, стоящего у дверей. У старшего при виде этих глаз ощущение, словно он отвлек дикого зверя от съедения очередной жертвы. Рискованно. Но и это для Хосока не впервые. Горящему хищному взгляду он отвечает сдержанным и нечитаемым. — Наши новобранцы уничтожили спецотряд военных, — заговаривает Хосок, заметив, как в глазах Чонгука вспыхивает вопрос. — Полковник отлично постарался, половину своими руками убрал, — добавляет альфа, сжимая и разжимая руки за спиной от каждого стона омеги, которого Чонгук ни на секунду не прекращает трахать, несмотря на вторжение в лице Хосока. — Нужно удвоить дозу, рано ему в себя приходить, — ухмыляется Чонгук, сжав пальцами бедра Юнги и ритмичными грубыми движениями насаживая на свой член. По обманчиво хрупкому телу омеги, по которому Хосок позволяет себе пробежаться взглядом, рассыпались новые узоры космических синяков, с щедростью подаренных лидером. Отчего-то кончики пальцев Чона начинают покалывать, он сжимает руки сильнее и снова сосредотачивается на Мираи, что не сводит своего пристального с поволокой возбуждения взгляда. — Пусть пройдет через все то, что проходил я. Ему понравится, — хмыкает он, зарываясь в голубые волосы пальцами, резко сжимая в кулаке и дергая на себя. Юнги стонет, но не от боли, а от пронзившего тело удовольствия, и подставляет свою шею для новых укусов. Пусть и кровь выпьет, пусть всю без остатка. И поделится с тем, кто так и стоит тенью у дверей. — Вступление в наши ряды — нелегкое дело, — соглашается Хосок, скользнув взглядом по дернувшемуся кадыку Юнги. Ниже смотреть нельзя. Чон запрещает сам себе. И сам же нарушает свое слово, лишается контроля над собственным зрением, что нагло сползает вниз, к вздымающейся груди с темными ореолами вставших сосков, к выпирающим через тонкую белоснежную кожу ребрам, которые хочется пальцами пересчитать. Переломать. Ниже. Туда, где крепко, не давая обессиленно упасть, держат руки Чонгука. На кровавые простыни капает смазка, на долю секунды образовывая тонкую ниточку, тянущуюся от порозовевшей головки аккуратного члена омеги. Она медленно течет по внутренней стороне стройных бедер и… — Я буду внизу, — твердым низким голосом быстро говорит Хосок и спешно разворачивается, собираясь покинуть комнату, якобы, не желая мешать, но на деле — не желая наблюдать очередное поражение в борьбе с самим собой. О том, что еще собирался сказать лидеру, он больше не думает, злясь, что решил ворваться именно сейчас. Была надежда, что Чонгук сжирает плоть какой-нибудь другой шлюхи. — Стоять, — тормозит альфу Мираи, когда тот уже берется пальцами за дверную ручку. Хосок мгновенно останавливается и послушно поворачивается к лидеру. — Подойди сюда, Хосок, — не просит, а приказывает он, взглядом давая понять, что отказ не примет. Хосок не задает лишних вопросов, без колебаний шагает к кровати, смотря в глаза Чонгуку, у которого от каждого шага Чона на губах улыбка становится все шире. Не улыбка, а вечный и неизменный оскал зверя. Юнги смотрит на него томно, тоже растягивает губы и прижимается спиной к горячей и широкой груди Чонгука, сам лениво двигает бедрами, ни на секунду не желая прерывать фрикции. — Ближе, — хмыкает Чонгук. — Сейчас Юнги не укусит. Хосок подходит к кровати так близко, что слегка упирается в нее коленями. Мин оказывается между альфами, прямо лицом к старшему Чону. Такой расклад омегу радует. Он лижет припухшие губы и дразняще смотрит Хосоку прямо в глаза, не стесняясь и не боясь пропасть в них сотый раз. Зазывает, как сирена рыбака. Чертовски красивая и страшно опасная. Но Хосок не ведется. Никогда не велся. Он смотрит на Чонгука в ожидании того, что тот отдаст какой-то приказ, но лидер не торопится что-то говорить. В его глазах вспышка, не предвещающая ничего хорошего. Он резко хватает руку Хосока за запястье и тянет на себя, крепко обхватив пальцами и не давая возможности вырваться из хватки. Хосок и не станет. Не посмеет. Лидеру позволено все. Чонгук прижимает ладонь Хосока к груди Юнги и с азартом глядит в его темные непроницаемые глаза, скалится, растягивая губы еще шире, чувствует, как рука, которую он держит, напрягается. Юнги выгибается навстречу недобровольному прикосновению и низко стонет, вовсе не играя. Горячая твердая ладонь Хосока пускает по телу мурашки и электрические разряды, усиливающие его возбуждение. — Трогай, — рычит Мираи, не отрывая от Хосока пристального взгляда, а носом ведет за ухом Юнги, втягивая сладкий, с горчинкой природный аромат, словно соблазняет и дразнит, призывая проделать то же самое. Юнги безумно вкусный. — Почувствуй это, — выдыхает Чонгук, свободной рукой бродя по разгоряченному телу омеги. — Неужели… Неужели ты не хочешь это все? — с ноткой удивления спрашивает Чонгук и резко дергает хосокову руку ниже, ко впалому животу, что сразу же напрягается от нового прикосновения. В глазах Чонгука — сумасшествие. В глазах Юнги — желание. В глазах Хосока — неизменные льды, по которым с тихим хрустом начинают идти мелкие трещины. У него ощущение, что Чонгук сумел забраться в его голову и все прочесть, все узнать, чтобы сделать еще хуже. Чтобы заставить его касаться сладкого тела, которым так хочется полакомиться уже очень давно. Эти касания не дают ничего. Они лишь больше раззадоривают, отчего голод разыгрывается не на шутку. Хосоку хочется сжать пальцы и оторвать кусок этой желанной плоти, почувствовать горячую кровь на своей коже, но все так же стоит, как статуя, позволяя Чонгуку управлять его рукой, как тому вздумается. — Расслабься, — Мираи немного ослабляет хватку, зная, что Хосок не отдернет руку, пока не услышит на это разрешение. — И поиграй с нами, Хосок, — он останавливает ладонь альфы внизу живота Юнги и переходит на шепот: — Сегодня можно все. — Это ваша шлюха, господин, — холодно и сдержанно отвечает Хосок, переведя взгляд на омегу. Юнги негромко смеется, откинув голову на плечо Чонгука и борясь с желанием оттолкнуть Хосока. Ему смешно, ему весело, а этот стеклянный взгляд вечно непробиваемых глаз колет в самую душу. И не только он. Не только глаза. Слова. Хосоку хочется разбить лицо, сломать эту непроницаемую маску, вырвать голыми руками сердце, в наличии которого Юнги сомневается, и сжечь к чертям. Но он смеется, словно Хосок рассказал забавную шутку. Действительно смешно. Жаль, оружия под рукой нет. — Ты многое упускаешь, — ухмыляется Чонгук, покачав головой и выпуская хосокову руку. И в этот раз его лучший солдат сдержался. — Я могу идти? — спрашивает Хосок, вскинув бровь и больше не смотря в сторону омеги, что убивает взглядом, наверняка представляя, как сжигает его на всех адских кострах с милой приторной улыбкой на губах. — Иди, свободен, — как только ответ слетает с губ Чонгука, Хосок отрывает руку от мягкого тела и разворачивается, твердыми большими шагами двинувшись к дверям. В спину, подобно острым ножам, впиваются возобновившиеся громкие стоны Юнги и горько-сладкое «еще, Чонгук». Мираи валит омегу на постель и нависает сверху, подогнув худые колени и вновь врываясь в его горячее и влажное от обильно выделяющейся смазки нутро. Юнги выгибается и вцепляется ногтями в широкую спину, притягивая к себе как можно ближе, чтобы телом к телу. Он поворачивает голову в сторону и взглядом следит за выходящим из комнаты Хосоком. Сладкий низкий стон растекается по помещению и долетает точно до Хосока, бьет прямо в спину перед тем, как альфа скрывается за дверями. Омега ухмыляется и отворачивается, сразу же впиваясь в губы своего ненасытного лидера. Шлюха покажет себя в лучшем виде. Хосок садится в свой джип и уезжает из змеиной норы, окончательно растеряв настроение, чтобы там оставаться. Гелендваген на скорости несется по почти свободной дороге, отражая на своей черной глянцевой поверхности огни города, стремительно погружающегося в глубокую ночь. В зубах сигарета, пальцы мнут руль, чешутся и изнывают от желания рвать, а рядом, на пассажирском сиденье, сидит красивый светловолосый омега, чью душу Хосок будет потрошить в своей холодной постели. Он трахает омегу всю ночь. Трахает, терзает и играет так, как любит, как умеет. С болью, с садистским удовольствием и неиссякаемой жаждой крови. Сегодняшняя игра в разы жестче и страшнее, потому что под собой Хосок видит не светлые волосы, а небесно-голубые. Игнорирует крики. Он их просто не слышит уже. Вместо них — низкие хриплые стоны и смех одной маленькой мрази. Из-за этого альфа выходит из себя. К утру в квартире раздается несколько выстрелов. Хосок стоит у окна в пол с сигаретой и встречает новый день серого города, лишенного красок. По обнаженной груди поверх татуировок рассыпались алые брызги, похожие на кровавые звезды, и даже приукрасили их. В руке у Хосока наполовину пустая бутылка коньяка, а в постели — мертвая шлюха. Жаль только, не та.***
Гробовую тишину безмолвного особняка нарушают тихие шаги вдоль коридора. Все внутри окутано туманным полумраком, в котором теперь даже в три часа ночи не страшно прогуляться. Тэхен обнимает себя за плечи, слегка растирая их ладонями и неторопливо расхаживая по дому. Через окна омега видит, как внизу бесшумными тенями расхаживают змеи, напоминая стражей, а в особняке словно ни души, кроме Тэхена, затерявшегося в коридорах, по которым вместе с ним гуляет легкая прохлада, покрывающая кожу мурашками. Тэхен жалеет, что не надел свой мягкий кардиган, но возвращаться в комнату себе категорически запрещает. Там огромная теплая кровать, что так и манит омегу. Он сопротивляется холоду и желанию спать всеми силами. Вторая чашка кофе не особо помогает, и омега задумывается о том, чтобы сходить на кухню за третьей. Тэхен боится спать. Но не из-за вечных кошмаров, что с каждым разом пугают все меньше. Его волнует неизвестность, приходящая к нему после погружения в сон. Тэхен перестает сам себе принадлежать, а уязвимое сознание раскрывает свои двери, впуская внутрь химическое безумие, текущее в венах вместе с кровью. Безумие, которым его кормит Чонгук. От одной мысли об этом омегу передергивает. Сегодня брат не дома, иначе Тэхен не осмелился бы выйти и свободно расхаживать, не боясь, что где-то за углом могут оказаться бдящие омуты черных глаз. Чонгук отсутствует довольно часто, и порой Тэхен, с тяжестью признаваясь самому себе, даже скучает по нему. Частички того родного, что еще в нем теплятся, иногда берут верх над разумом. С этим бороться трудно. Любовь к брату так легко не вырвать, не обрубить. Каким бы злом он ни был. Тэхен спускается на первый этаж и заходит на кухню. Юно и остальная прислуга давно уже отдыхают после еще одного тяжелого дня. Тэхен и рад, что никто не делает ему кофе. Хоть что-то же ему нужно делать самому. От бездействия начинает ехать крыша. Омеге не позволяют даже самостоятельно прибраться в комнате. Единственное развлечение в этом особняке — это периодические разговоры с Юно и игры с Данте, которого Тэхен настоял держать подальше от адских псов Чонгука. После того разговора с Чонгуком о работе он не заговаривал, но все больше стал задумываться о предложении брата работать в госпитале аспида. Если сначала Тэхен реагировал на это резко негативно, считая, что лечение террористов будет самым огромным предательством, то теперь начал подвергать свои же убеждения сомнениям, склоняясь к тому, что без работы уже загибается и чувствует себя бесполезным. Знания и умения такими темпами без применения покроются толстым слоем пыли, начнут забываться. Одна мысль о том, что он больше не сможет работать врачом, страшит Тэхена. И он со стыдом и страхом осознает, что пошел бы работать даже туда. Чонгук предложил, но то было не всерьез. Потому что ты мой. Позволит ли он? Тэхен делает осторожный глоток кофе и встает у барной стойки, поставив на нее чашку. Горячий напиток приятно согревает, разнося по телу тепло, от которого, кажется, даже вечно ледяные пальцы становятся теплее. В идеальной тишине внезапные звуки со стороны гостиной заставляют омегу вздрогнуть и напрячься всем телом. Он поворачивает голову в сторону проема и замирает, вслушиваясь в звук приближающихся шагов. Спустя несколько секунд в дверях появляется Чонгук, и сонливость Тэхена как рукой снимает. Альфа, увидев стоящего у стойки брата, тянет губы в легкой улыбке, а у Тэхена отчего-то все холодеет внутри. Даже горячий кофе уже не спасет. — Ты чего не спишь, Тэ? — слегка усталым и хриплым голосом спрашивает Чонгук, бросив взгляд на свои наручные часы. — Три часа ночи. — Чтобы снова творить во сне непонятно что, потому что у меня в организме черт знает какая дурь? — хмыкает Тэхен, не теряясь. Он демонстративно отворачивает голову и отпивает кофе, замечая боковым зрением улыбку альфы. Это еще больше злит. — Мне и так хорошо. — Это бунт? — издает смешок Чонгук, медленными шагами двинувшись к брату. — И сколько это продолжается? — Достаточно, — поджимает губы омега, становясь все напряженнее по мере приближения к нему Мираи. — Я не накачиваю тебя наркотиками, Тэхен, — спокойно говорит Чонгук, заходя за стойку и останавливаясь прямо за спиной брата. — У меня нет цели сотворить с тобой то же, что было с Чимином, — Тэхен слегка вздрагивает, нервно обхватывая ушко чашки пальцами. — То, что поступает в твой организм, помогает расслабить нервы. Отпустить себя, — негромко произносит альфа. — Что значит «отпустить себя»? — Тэхен поворачивает голову вбок и тяжело сглатывает. — Что с Чимином, Чонгук? — спрашивает он тише и разворачивается к альфе всем телом. Нижняя губа подрагивает, а глаза начинают пощипывать от накатывающих слез. Но Тэхен ни за что не позволит им прорваться наружу. — Он справился с заданием, — хмыкает Чонгук, глядя на брата сверху вниз. Тэхен такой хрупкий, такой маленький и беззащитный перед ним, что хочется сжать его до хруста, до болезненного крика. Эта мысль альфу соблазняет все больше и больше. Спокойное состояние Чона начинает давать сбой. Тэхен снова спрашивает о Чимине. Но Чонгук прежде всего винит себя, ведь сам сболтнул, не подумав. Тэхен заметно расслабляется от слов брата. Волнующая неизвестность того, что там с полковником, наконец отпускает. Значит, Чимин жив. Вот только пока он в руках змей, в порядке не будет. — Пожалуйста, не делай ему больно, Чонгук, — шепотом просит омега, смотря на брата полными мольбы глазами. Но Чонгука это никак не трогает. Он вмиг заводится. Тэхен не успевает ничего понять, как оказывается вжатым в стойку. Чонгук больно сжимает пальцами щеки удивленного и растерянного омеги и шипит прямо в губы: — Тогда, может, тебе больно сделать? — спрашивает он, с наслаждением замечая, как в глазах брата вспыхивает страх. Тэхен даже двинуться боится, а от вопроса альфы сердце начинает бешено колотиться. Одно неверное слово, и Чонгук взрывается. Тэхен наступил на мину и в который раз уже погиб, пеплом оседая на дне глаз Мираи. — Ты примешь боль за него, Тэхен? — Чонгук, пожалуйста… — тихо говорит омега, мягко уперевшись ладонями в грудь брата, чтобы хоть немного увеличить расстояние между телами, но тщетно. Чонгук даже на миллиметр не сдвигается, а Тэхену от такой близости дышать все труднее. Хочется на свежий воздух, потому что чистый природный запах брата, не скрытый за кровью и порохом, отчего-то заставляет задыхаться и кружит голову. Тэхен хочет прикрыть глаза, чтобы хотя бы не быть размазанным этими глазами, но хватка на лице становится тверже. Чонгук заставляет смотреть на себя, и сам вгрызается в омегу цепким колючим взглядом. — У тебя нет права просить о нем, — рычит альфа. — Ты ошибаешься, если думаешь, что он ебаный ангел, не маравший руки в крови невинных. — Он был рядом, когда… — Я был рядом всю жизнь! — срывается и орет Чонгук. Тэхен крупно вздрагивает и сжимается весь, жмурится и с дрожью выдыхает, боясь посмотреть в эти дикие глаза. Они его испепелят, ничего от него не оставят. — Я н-не понимаю… — еле слышно шепчет омега, тихо шмыгнув носом. Чонгук ревнует, Тэхен это давно уже понял, но его ревность перешла все границы, потеряла контроль, стала пугающе опасной. Омега готов расплакаться от боли, от обиды. От непонимания, почему ревность эта настолько не похожа на братскую. Почему Чонгук ведет себя так, словно видит в Чимине… соперника? — Не понимаешь, значит, — холодно усмехается Чонгук, резко хватая Тэхена за талию и вплотную прижимая к себе. Крепко взяв омегу за подбородок, он подается вперед и целует. Внутри взрывается атомная бомба от долгожданного соприкосновения с манящими сладкими губами, имеющими горьковатый привкус кофе. Чонгук себя больше не сдерживает. Черти внутри него ликуют. Он целует жадно, как будто вечность голодал и наконец утоляет свою жажду. Губы Тэхена оказываются еще мягче, чем Чонгук представлял. Они на раз вышибают остатки адекватности. Разрушительные, как самый тяжелый наркотик. Чонгук мгновенно подсел, стал безнадежно зависимым. Такую тяжелую форму зависимости он не испытывал никогда. С первого раза, с первого прикосновения. Потерян. Тэхену кажется, что он во сне. В самом бредовом сне, который по пробуждении постарается забыть как можно скорее. Он в руках брата, как тряпичная кукла. Горячие губы его словно высасывают из Тэхена душу, жизнь. Он не чувствует ничего, кроме них. Не чувствует, как ладонь Чонгука проскальзывает под тонкую кофту и разъедает прикосновениями кожу, не чувствует, как желание брата упирается ему куда-то в живот. Тэхен хочет кричать, чтобы скорее прекратить кошмар и пробудиться, умыться ледяной водой и смыть это безумие. Но когда с собственных губ срывается тихий болезненный стон, Тэхен осознает, что такое даже его самая темная фантазия не придумала бы. Чонгук больно кусает сладкие губы, смакует на языке аромат нежной глицинии и теряет себя окончательно. Рывком подхватывает омегу на руки и, обойдя стойку, усаживает на край стола, грубым движением разводя стройные колени и становясь между ними. Даже от секунды без этих чертовых губ ломает так, что хочется выть. Чонгук жадно припадет к ним снова, проглатывая мычание брата. Тэхен всхлипывает, горячие слезы катятся по щекам и обжигают кожу. Принять реальность, значит окончательно свихнуться. Он словно оказывается на краю обрыва, все больше теряя равновесие и накреняясь к бездне, а позади стоит Чонгук, который одним легким движением руки толкает его в спину, заставляя лететь вниз. Тэхен громко мычит в поцелуй, почувствовав, как руки брата бессовестно блуждают по его напрягшемуся телу и покрывают кожу трещинами. Тэхен ломается, с каждой секундой теряет прошлого себя и брата, чья искренняя и теплая улыбка больше никогда не всплывет в памяти. Тэхена будто окатывают ледяной водой. Он распахивает глаза и со всей силы, на которую способен, дает Чонгуку звонкую пощечину, разрывая животный поцелуй и судорожно пытаясь отползти назад. — Ч-что… Что ты… делаешь, Чонгук? — сквозь слезы спрашивает Тэхен, задыхаясь и хватая ртом воздух. Альфа зло рычит и, не чувствуя жгучей боли на покрасневшей щеке, хватает отползающего омегу за щиколотку, рывком подтягивая обратно к себе. Тэхен кричит и начинает извиваться, как в припадке, дергая ногами и руками, только бы не чувствовать на себе прикосновений Чонгука. У того глаза затуманились желанием. Словно ослеп. Словно не видит, что делает это со своим родным братом. — Что с тобой?! — кричит Тэхен, смотря на Чонгука с ужасом, сплетающимся с душевной болью. — Что ты творишь, Чонгук? — истерика охватывает омегу мгновенно. — Я твой брат! Мы — братья! Ты совсем с ума сошел?! — Тэхен соскальзывает со стола и, едва не упав из-за ослабших ног, пятится к выходу из кухни. — Н-не трогай, никогда м-меня не трогай, ты п-понял? Братья так не делают! — дрожащим голосом говорит он, мотая головой. Не верится. В голове не укладывается. Тэхен хочет провалиться сквозь землю и больше никогда не видеть эти звериные глаза с нездоровым блеском, что пристально смотрят, следят, вгоняя в еще больший страх. Тэхен резко разворачивается и чуть ли не бежит прочь, подальше от Чонгука и случившегося только что безумия. Спрятаться, уйти так далеко, как только можно. Призрачные прикосновения альфы все не исчезают с тела, словно до сих пор продолжают сжигать кожу, и от этого омеге хочется панически кричать, рвать волосы на голове. Тэхен не оборачивается, но и брата, идущего следом, не слышит. Тот не пытается догнать ускользнувшую жертву, и это пугает еще больше. В спину вонзается ледяной смех Чонгука, но не это выбивает из-под ног землю, а лишенное всяких эмоций: — А мы не братья, Тэхен.