***
Теплая вода разбивается о черный кафель под ногами, стекает по плечам, обводя рельефы тел. Чонгук насмотреться не может, ненасытным взглядом очерчивая стройное тело Тэхена, низко склонившего голову. Тот стоит, замерев, не имея сил пальцем шевельнуть, отяжелевшие веки открыть. Если бы не удерживающие руки Чонгука, то точно бы рухнул на прохладный кафель, захлебнувшись водой и уснув вечным сном. Чонгук его сам моет, но больше времени уделяет поцелуям, рассыпающимся по плечам и затылку. Прерывается, снова целует. Не удерживается, кусает, чтобы услышать тихий стон боли, доставляющий особенное удовольствие, и продолжает, что-то мыча себе под нос. Словно какую-то песенку, слегка заглушаемую шумом воды. Как будто так и нужно: душ вместе принимать по утрам после насыщенной и густой ночи, что не оставляет от души и тела ничего. Обглодает и выбросит. Тэхен не в силах собраться. Он словно умер, а Чонгук, в противовес, будто заново родился. Тэхен больше не плачет. А может, не распознает свои слезы, похожие на воду, что стекает по лицу, тяжелыми каплями зависая на подбородке и срываясь к едва заметно вздымающейся груди. В голове пусто. Наверное, лучше бы было, чтобы мысли заполнили все сознание, отвлекли от реальности и унесли куда-нибудь в другое место, но Чонгук отрезвляет болью, не разрешая забыться даже во сне. Тэхен угасает с каждой секундой рядом с ним, продолжая корить себя одного. Никто так не виноват, как он сам. Утонувший в эмоциях, забывший обо всем на свете. Предавший сам себя. Тэхен молит о конце. О своем. Руки Чонгука сползают на бедра омеги, слегка мнут их, оставляя новые синяки поверх тех, что только-только раскрылись на медовой коже. Тэхен распахивает глаза, запоздало осознавая, что Чонгук прижал его грудью к холодной кафельной стене душа, заведя руки за спину и до хруста сжимая тонкие запястья у поясницы. У Тэхена от их безумной ночи все внизу пылает жгучей болью и нещадно щиплет. С губ срывается тихое шипение. Альфу это не заботит ни капли. Он ничего не слышит, ослепленный очередным приливом жажды. — Не надо, Чонгук… — Тэхен пытается вырваться, чувствуя, как сердце, которое, оказывается, все еще исправно функционирует, вдруг забилось в панике, вмиг пробудившей изнеможенное тело. — Я не хочу, Чонгук, п-пожалуйста! — вскрикивает омега, отчаянно пытаясь вырвать руки из крепкого захвата и судорожно дергаясь, когда головка сочащегося смазкой члена упирается в покрасневшую чувствительную дырочку. — Тише. Лучше не дергайся, малыш, — то ли угрожает, то ли требует Чонгук, удерживая крепче, игнорируя жалкое сопротивление. — Хочешь, чтобы было больно? — шепчет он, кусая омегу за хрящик, заставляя вскрикнуть. Тэхен снова чувствует на лице влагу, что горячее душевой воды, и крепко сжимает кулаки, впиваясь полукружиями ногтей в мягкую кожу. — Отпусти м-меня! Хватит! — кричит Тэхен, утыкаясь лбом в стену и жмуря глаза. Чонгук врывается в тугую дырочку и утробно рычит, получая кайф от узости горячего нутра. Ни секунды не медля, он начинает двигаться внутри, звонко шлепая омегу по упругой заднице, чтобы расслабил мышцы. Тэхен дрожит, как в лихорадке, изрезая свои босые ступни об осколки души, рассыпающиеся на кафель. Чонгук не церемонится. Если ночью он хоть немного заботился о том, чтобы сделать это менее болезненно, то теперь не думает ни о чем, кроме удовлетворения голода своих чертей. Он берет грубо, с каждым толчком вытрахивая из омеги жизнь и сам ею наполняясь. Свободной рукой бродит по изгибам содрогающегося тела, расплавляя тонкую нежную кожу и не оставляя ее без своих следов. Чонгук накрывает ладонью живот Тэхена, отчего тот рефлекторно втягивает его, судорожно хватая ртом воздух, задыхаясь от беззвучных рыданий и причиняемой боли, что заполнила все тело одним разом. Чонгук вжимает его в холодную стену, вновь припадает руками к сочным ягодицам, сминая их до новых красных отметин и за бедра подтягивая ближе к себе, грубо насаживая на всю длину своего члена. В шуме воды тонут звуки шлепков влажных тел и тихие всхлипы. Тэхен перестает кричать. Он вгрызается зубами в свою нижнюю губу и терпит, ждет, когда Чонгук насытится и прекратит пытку над его телом и душой, когда наконец позволит обрести покой, потому что Тэхен живым себя все меньше ощущает. Он распадается под горячими укусами-поцелуями и лишается сил собраться заново. Чонгук резко хватает омегу за влажные волосы и оттягивает назад, рыча на ухо: — Куда делся твой настрой, братик? Я делаю что-то не так? — он касается губами его уха, не сдерживается и прикусывает мягкую мочку. Тэхен болезненно вскрикивает, а Мираи хрипло смеется, стискивает челюсти и грубее двигается. Злится, что омега не такой отзывчивый, как ночью. От вида мокрых красных губ его кроет. Он рывком разворачивает лицо Тэхена к себе и вгрызается в мягкие губы, безжалостно терзая своими, обкусывая, как мармелад, посыпанный дрожащими стонами и солеными слезами. В глазах альфы вспыхивает гнев. — Или полковник делал это лучше? — рычит он зло, заводясь как по щелчку и вжимая Тэхена щекой к стене. Омега жмурится, пытаясь сглотнуть горечь, осевшую на языке. Он не думал, что может быть еще больнее, но Чонгук снова доказывает обратное, раня так, что на физическую боль становится плевать. И Мираи это чувствует. Знает, что попал куда надо. Он как голодный хищник чует запах крови, идет по следу и настигает раненую жертву, чтобы добить окончательно и насытиться теплой плотью. — Говори, — рычит Чонгук, ускоряя толчки и вгоняя член на всю длину, кайфуя от дрожи чужого тела, от запаха боли и страха, растекшегося по ванной комнате. — Ч-чонгу… — всхлипывает Тэхен, мотая головой и начиная задыхаться. — Повтори, — приказывает альфа, держа омегу поперек живота и ни на секунду не замедляясь. Разрядка близка. Тэхен молчит, закусив губу и вновь уткнувшись лбом в стену. Он уже и говорить не в состоянии. Ни сил, ни желания. Пусть Чонгук хоть убьет его, только бы не слышать, не чувствовать его в себе. Теплая сперма смешивается с водой и кровью, стекая по внутренней стороне бедра Тэхена. Его тело дрожит, как от холода, а сознание плывет, покрываясь густым слоем тумана. Крепкие руки разворачивают его лицом, прижимают к татуированной груди. Тэхен через пелену слез успевает заметить маленькую белую змею вокруг шрама под сердцем Мираи. Ноги отрываются от пола, а голова клонится вбок. Тэхен даже не реагирует на боль, сконцентрированную меж ягодиц, на поверхности кожи, по всему телу. Словно ему вкололи обезболивающее. Притупляются и чувства. Все, кроме ненависти к себе и к Чонгуку. Обессиленное влажное тело опускается на постель. Его укрывают одеялом. Тэхен больше не дрожит, слезы на щеках засыхают, а глаза неприятно пощипывает. Он с трудом их разлепляет, о чем сразу же жалеет, когда замечает спину одевающегося Чонгука. В комнату входит кто-то из прислуги, но Тэхен не видит. Альфа что-то говорит, дает какие-то указания, которые омега не в состоянии расслышать. Глаза все-таки не выдерживают и закрываются. В голове Тэхена с болью мелькает мысль о том, что лучше бы он умер вчера. Если бы он знал, что следующим утром Чонгук будет терзать его, как одичавшее животное, то сам бы напросился на пулю в лоб. Сон увлекает Тэхена, прислужив временным спасением и убежищем от реального кошмара. Теперь в настоящем страшнее.***
Генерал кладет трубку, отдав очередной приказ, и откидывается на спинку кресла, прикрывая глаза и поворачиваясь к окну. После громких и напряженных разговоров в кабинете наконец наступает тишина. Намджун глядит в окно, нахмурив на переносице густые брови. По серому небу скользят темные тучи, а где-то вдалеке вспыхивают молнии. А может, там идет сражение двух сторон. Вечных врагов. Намджуну кажется, что он слышит звуки стрельбы, крики солдат и шум мощных взрывов, со стороны похожих на яркую вспышку. Пугающе завораживающее зрелище, от которого мурашки по коже, но не у генерала. Война для него стала стилем жизни, неотъемлемой ее частью. Изо дня в день ведя опасную игру со смертью, генералу приходится делать выбор. Если раньше сделать его было труднее, то теперь альфа почти не колеблется, точно зная, как будет вернее и какой шаг для армии выгоднее. Намджун никогда не стремился стать генералом. Все, что ему было необходимо — вплестись в этот безумный круговорот извечной войны, чтобы наблюдать воочию и накапливать знания, ресурсы, с помощью которых он мог бы уничтожить тварей, оставивших его без семьи много лет назад. Это была месть, ярость и ненависть, растущие в начавшем каменеть сердце мальчишки. Сироты, которому прямая дорога была в приют, где не сотни, а тысячи таких же детей, лишенных семьи, но полных жажды отмщения. После долгой беготни и жизни буквально на границе со смертью, что каждый день подступала все ближе и ближе, Намджун избежал попадания в приют, избрав для себя иной путь — армию. Все, что долгими месяцами разъедало душу, нашло почву для разрастания, укрепления и осуществления. Впервые убив врага, Намджун закрылся, спрятав трепетные воспоминания и боль глубоко в сердце, а на поверхности оставив лишь черствость, холодность и ясность взгляда, что помогли ему прийти к званию генерала страны. Альфа опускает глаза, вынырнув из размышлений, замечая здание госпиталя. Он рефлекторно выискивает окно, находящееся в кабинете доктора Кима, но за белыми шторами ничего не видно, света внутри нет. Наверное, он занимается ранеными. Намджун до сих пор не понимает и сам себе не может как-то объяснить, почему от мысли об этом омеге внутри все многолетние камни начинают покрываться трещинами и постепенно крошиться. В сердце искры, что образовывались при первых встречах, превратились в небольшой костер, согревающий и разгоняющий холодный мрак своим светом. С каждым разом он все больше, все ярче и горячее. Порой альфа, уходя в свои размышления, касающиеся Джина, даже и не замечает, как на губах проступает легкая улыбка, обнажающая ямочки на щеках, о которых Намджун позабыл давно. Что омега с ним делает, он не понимает, как бы ни старался. Привыкший все анализировать, перебирать варианты и искать подход с разных сторон, он в деле, касающемся чувств, теряется, как в темном лесу. Тут сложно думать рационально, смотреть трезво. Намджун вдруг понял, что здесь не мозги, заточенные под логику, преобладают, а совсем неумелое сердце, которое альфа многие годы подавлял, не видя в нем смысла, отметая все чувства, что могли помешать ему и заставить колебаться. Но Джин. Он сам стал ключом к заточенному в темнице сердцу, не спросив разрешения. Тут контроль накрылся. И как бы генерал ни пытался его починить в самом начале, испугавшись невиданных прежде чувств, все привело к тому, что чувства эти растут не по дням, а по часам, заполняя все его каменное пространство мягкой зеленой травой, уверяя в том, что почва пригодна для жизни и процветания любви. Той самой, которую Намджун почувствовать больше не надеялся. — Генерал. Альфа мгновенно берет себя в руки и разворачивается в кресле. Перед его массивным столом стоит сержант, направив кончики пальцев согнутой в локте руки в висок и вытянувшись в струнку. Намджун скучающим взглядом окидывает его и, махнув рукой, бросает: — Вольно. Выкладывай, что у тебя. — Только что наш отряд, посланный на разведку к восточным границам, перебил группу аспидов, — Намджун улавливает в голосе сержанта нотки озадаченности и от услышанного сам слегка теряется, но не подает виду. — Отряд, который должен был разведать обстановку? — щурится он, уточняя. — Да, генерал. — Как вышло, что они вступили в бой? — В этом и вопрос, генерал. Мы не знаем, как это получилось. Аспиды были без прикрытия. Обычно их снайперы напичканы на каждом шагу, и это усложняет нашим задачу, но в этот раз не было ни одного, — брови сержанта взлетают вверх, он сам от сказанного в легком удивлении. — Кто дал приказ нападать? — вдруг голос генерала меняется, становясь твердым и грозным, как молнии за окном. — С ума сошли? А если бы это оказалось ловушкой? — Но… — мямлит сержант, стушевавшись и опустив взгляд. Под напором генерала, о котором шли самые пугающие слухи, он сжимается, как металлическая банка в крепкой ладони. — Мы думали… — Вы не думали, вы ни черта не думали! — Намджун повышает голос и поднимается с кресла, выйдя из-за стола и нервно меряя кабинет шагами. Хромота в почти зажившей ноге еще дает о себе знать, только больше раздражая альфу. — Такие вещи, в самую первую очередь, должны согласовываться со мной. Передай полковнику Он, что я хочу его видеть немедленно. Самодеятельностью решили заниматься, подвергая моих людей опасности, — рычит альфа, сцепив руки за спиной и бросая на сержанта обжигающий сердитый взгляд. Тот еще больше тушуется под ним. — Генерал, я хотел сказать… — осмеливается он продолжить, подняв на Намджуна взгляд. Тот останавливается и хмурится, готовый слушать. — Вся эта ситуация была похожа на подставу. Кто-то сдал аспидов. Видимо, в их рядах есть предатели, но нам о них неизвестно. Благодаря этой операции мы смогли вернуть территорию, завоеванную ими в прошлом году, и ресурсами пополнились. Намджун внимательно выслушивает и вновь начинает неторопливо расхаживать по кабинету, опустив задумчивый взгляд вниз, пытаясь понять, как так вышло. Среди змей редко можно встретить предательство. Намджун даже немного завидует их слепой верности. В армии за годы войны насчитывалось сотни предательств, а еще больше солдат дезертировали. В рядах змей подобных случаев единицы. Именно поэтому Намджун с предателями и дезертирами расправляется особенно жестоко, демонстрируя наказание другим, чтобы знали, какие их ждут последствия, если они поступят так же. — Живых не оставили? — спрашивает он после минутного молчания. — Нет, не смогли. Генерал хмыкает. — В принципе, это ничего бы не дало нам, — говорит он уже спокойнее. — Выяснить, кто подставил аспидов, мы тоже не сможем. Сейчас нам нужно ждать, каков будет их следующий шаг. Если предателя не вычислят, он, возможно, сделает что-то еще в нашу пользу, но это маловероятно. А если их лидеры об этом узнают, урагана не миновать. Будем к нему готовиться. Вечером будет собрание, сообщи всем, — альфа поворачивается к сержанту, останавливаясь у своего стола. — Так точно, генерал, — сержант резко собирается, выпрямившись и отдав честь. — Свободен, — бросает Намджун и поворачивается к столу, упираясь руками в его края и опуская голову. Война снова начинает набирать обороты.***
Джин улыбается и обвивает руками шею генерала, жмется к нему ближе и мягко целует в губы. Намджун прижимает его к стене возле двери кабинета, которую по привычке запер, чтобы никто не тревожил их. Только затащив в него омегу, он напал с поцелуями без предупреждения, беря в свою власть мягкие виноградные губы, по которым так скучал. Джин хихикает в поцелуй, когда кожу щеки щекочет легкая небритость альфы. У того и времени нет на то, чтобы побриться, привести себя в порядок. Засел в штабе, занимаясь военными делами дни и ночи напролет, буквально прирос к кожаному креслу, раздавая указания своим солдатам и неотрывно ведя нескончаемую игру, именуемую войной. Не выдержав, он все-таки сумел вырваться к омеге, истосковавшись по его нежной улыбке и теплым глазам. Намджуну это было жизненно необходимо. Он теперь ищет спасение в свете, который раньше отгонял от себя, как назойливую муху. — Я скучал, — тихо-тихо шепчет в губы Джин, сразу же получая нежный поцелуй в переносицу, а следом в кончик носа. — Прости, не мог вырваться раньше, — так же шепчет генерал, погладив омегу большим пальцем по щеке и целуя в нижнюю губу. Он садится на диван и, как теперь любит делать, сажает Джина к себе на колени. Омеге это нравится не меньше. Он улыбается, как довольный ребенок, и устраивается на бедрах генерала удобнее, поправив полы белого халата, чтобы не смялся, а руки укладывает на широкие плечи. — Как тут дела? — спрашивает Намджун, поглаживая пальцами бедра Джина невинно, без всякого пошлого намека. С того раза, когда альфа чуть не потерял контроль, он так и не пытался это повторить. Он решил набраться терпения и дать Джину время привыкнуть к тому, что между ними происходит. Возможно, в какой-то мере и себе тоже. Им обоим оно необходимо. Намджуну — полностью принять тепло, щедро даруемое омегой, а Джину — близость чужого тела. Но теперь — родного. — Все как обычно, — Джин пожимает плечами, зарывается пальцами в пепельно-русые волосы генерала и поглаживает подушечками кожу головы. — Солдатики здесь с юмором, — хихикает он. — А их изощренным подкатам конца и края не видно. — Подкатам, значит? — хмурится генерал, твердея в голосе. — Вы ревнуете, генерал Ким? — довольно улыбается Джин уголками губ, вскинув бровь и наблюдая за сердитым лицом альфы, который как будто вот-вот подорвется с места и пойдет расправляться с неугодными. — Пропиши-ка им какое-нибудь слабительное, — хмыкает альфа, поджав губы. Джин негромко смеется и утыкается носом в его шею, мягко касаясь кожи над воротником рубашки губами. — Боюсь, не все из них в состоянии ходить, — улыбается омега, щекоча подбородок Намджуна волосами на макушке. — Так даже лучше, — закатывает глаза генерал, обвивая талию Джина руками и теснее прижимая к себе. Его жест так и кричит о собственничестве, а взгляд норовит испепелить тех, кто осмелился подкатывать к его омеге. — Не сердись, Намджун-и, — мягко говорит Джин, погладив альфу ладонью по груди и поднимая взгляд. У Намджуна от такого обращения внутри еще один огромный камень раскалывается, стремительно превращаясь в пыль, а в глазах что-то вспыхивает, разбрызгивая в стороны искры. — Они мне не интере… — Ты принадлежишь мне, — неожиданно серьезно говорит генерал, глядя на опешившего Джина. Они оба замолкают, даже дышать перестают, застыв друг на друге взглядами. У Намджуна — уверенный, твердый, не принимающий возражений. У Джина — растерянный, удивленный. — Ты мой омега, — вернее выражается альфа, затаив дыхание в ожидании реакции. Ему давно так волнительно не было. Он вообще забыл, что такое волнение, но с Джином все похороненные эмоции и чувства вновь воскресают. Джин не находит смелости поднять голову, прямо взглянуть на генерала, боясь, что тогда точно лишится дара речи. По телу пробегают мурашки, а в голове на повторе намджуново «ты мой омега», сказанное так, что не посмеешь вымолвить что-то против. Как генерал в своих словах уверен, так, наверное, никто другой не может быть уверен. Омеге хочется улыбнуться. Он позволяет себе легкую улыбку и прикрывает глаза, щекоча трепещущими ресницами кожу на шее альфы, ждущего ответа. Словам Намджуна никто бы не смог возразить, но разница в том, что Джин и не хочет. — Твой, — шепчет он на ухо генералу и целует в висок. Намджун мысленно выдыхает. Облегчение растекается по всему его телу. Он может принуждать других, приказывать и заставлять делать то, что не хочется, он может брать силой что угодно и кого угодно, только не этого омегу. Но Джин сам шагнул навстречу, протянув руку и одарив своей солнечной улыбкой. Согласившись, подтвердив. Намджун улыбается, обнажив редчайшие ямочки на щеках и утянув Джина в нежный поцелуй.***
Пока Джин отлучается к пациентам, Намджун расхаживает по кабинету, вновь невольно выпадая в раздумья, не дающие покоя. Он пытается отвлекаться на изучение лекарств за стеклянной дверцей шкафчика, каких-то бумаг на рабочем столе омеги; смотрит из окна во двор, в котором знает уже каждый сантиметр. Но его снова и снова отбрасывает к размышлениям о предательстве среди аспидов, которое во многом помогло армии. Это похоже на какой-то новый этап в войне, и неизвестно, в какую сторону будут сделаны дальнейшие действия. Возможно, это затишье перед мощнейшей бурей, которая наверняка коснется всей страны. Генерал голову сломал, размышляя о причинах, но так ни к чему и не пришел. Наверное, стоило просто принять произошедшее и двигаться дальше, быть бдительными. Ничего, что пошатнуло бы армию, не произошло. Вернувшийся Джин тихо прошмыгивает в кабинет. Он замечает глубоко задумавшегося и стоящего у окна генерала и кладет на стол папку с делом одного недавно доставленного капитана. — О чем думаешь? — спрашивает омега, подойдя сзади и уткнувшись носом в теплый затылок Намджуна. Кто бы мог подумать, что когда-нибудь у них будет вот так просто, так легко и хорошо. Что не будет больше между ними неловкого напряжения и молчаливого соперничества в игре, заранее проигранной Джином, что до последнего не желал признавать это перед самим собой. Теперь поражения омегу не пугают. Не волнуют. Намджун оборачивается и, прислонившись поясницей к подоконнику, притягивает Джина к себе, обвив стройную талию руками. Он смотрит в шоколадные глаза напротив, замечая неподдельный интерес и искринки беспокойства, которое хотелось бы навсегда рассеять, поместив на его место только счастье и беззаботность. Джин молча смотрит, слегка нахмурив брови и накрыв ладонями грудь генерала. Намджун не может ему лгать, не может что-то скрывать, как было прежде, когда вокруг не было никого, когда все беспокойства и страхи теплились глубоко внутри, медленно отравляя кровь. У них не было выхода, а теперь Джин словно сам им открывает двери, помогая найти выход. Намджун сам над собой не властен перед этим омегой. Он вздыхает, ослабляя на лице маску жесткого генерала, сшитую из прочной и непробиваемой стали, и решает рассказать. Они сидят на диване, который генерал так полюбил, связав с этим местом приятные воспоминания, которых у них с Джином каждый раз все больше. Омега держит в пальцах чашку черного чая, а генерал — кофе. Немного взбодриться перед бессонной ночью, полной работы и придумывания планов, не помешает. — Ты говоришь, на их стороне предатели — редкое явление? — нахмурившись из-за размышлений, спрашивает Джин, глотнув чаю и внимательно смотря на рядом сидящего альфу. — Да, но я уже отмел эту версию, потому что тогда их человек связался бы с нами. Без согласования действовать трудно даже предателям, — отвечает Намджун, коротко кивнув. — Нужно обговорить план, стратегию. Решить, куда наносить удар по врагу. Нам было бы на руку иметь такого человека в рядах аспидов, потому что они многое знают. Джин еще больше хмурится, опустив взгляд на свой чай и слегка покачав чашку в руке, отчего на дне лежащие травинки всплывают вверх. Генерал неторопливо попивает свой кофе и лижет горьковатые губы, тоже о чем-то задумавшись. Омега вдруг поднимает голову и вскидывает брови. — Ты не думал… — начинает он с легким воодушевлением в голосе, уставившись на альфу. Тот молча слушает. — Не думал, что это Чимин? — Я не учел подобный вариант, — мотает головой альфа. — Думал, что у него не будет такой возможности среди врагов. Смог бы он это в одиночку провернуть? — Возможно, в аспиде все-таки есть люди, которые могли ему в этом помочь. Мы не знаем, что там делает Чимин, но он явно не пленник. Он один из них, и какие-то возможности он наверняка имеет, — вздыхает Джин. Говорить такое неприятно, слова на языке оседают горечью, но не признать это нельзя. — Если это так, то нам необходимо связаться с ним. В их рядах что-то затевается. — Ты знаешь, как это сделать? — тихо спрашивает Джин, наполняясь надеждой. — Пока нет, — вздыхает генерал, мотнув головой и отставив чашку на рядом стоящий стол Джина. — Я сегодня встречусь со своими людьми, мы это обсудим. Подобраться к змеям нелегко. — Ты справишься, Намджун, — уверенно говорит Джин, убрав свою чашку. Он подползает к генералу, положив голову на крепкое плечо и сцепив его пальцы со своими. — Я сделаю для этого все, — хрипло шепчет генерал в светло-каштановую макушку, оставив на ней невесомый поцелуй и крепко прижав к себе любимого омегу.***
Тэхен всхлипывает, роняя в ванну, до краев полную воды, хрусталики слез. Он судорожно трет мочалкой свое тело до покраснения, желая избавиться от въевшегося в него аромата, ставшего для омеги самым неприятным, самым пугающим. Он не родной больше, а светлые воспоминания о себе жестоко вырвал из памяти, поселив на их месте новые, покрытые мраком. Тэхену не перестает казаться, что он испачкан потом от их влажных тел, смазкой и липкой вязкой спермой вперемешку со слезами и кровью. Эти ощущения облепили все тело, впитались в кожу, слились со следами, щедро оставленными Чонгуком чуть ли не на каждом сантиметре. Жаль, их Тэхен оттереть не в силах. И вот уже безумное желание содрать с себя кожу стремительно подкрадывается к воспаленному сознанию. Омега замирает, выронив мочалку, и опускается в прохладную воду. Кожа покрывается мурашками, а бусинки сосков от низкой температуры затвердевают. Тэхен мелко дрожит то ли от очередной немой истерики, то ли от холода. Он уже не разбирает. Не в силах вынырнуть из состояния вечной боли, равномерным слоем растекающейся по всему телу подобно мелким осколкам, влезшим под кожу. Крик застревает в горле. Тэхен окунается в воду с головой. В ушах вместо сжирающей тишины — подводный шум. Омега упирается ладонями в дно ванны и скребет ее ногтями, отчего под толщей воды образуется неприятный звук, похожий на скрежет. Тэхен жмурится и скребет сильнее. Воздуха в легких с каждой секундой становится все меньше и меньше, но омега не торопится выныривать. Соблазн остаться под водой увеличивается. Здесь, словно на другой планете, в другом мире, недоступном посторонним. Здесь Тэхен дает себе волю, он кричит, не переставая скрести, раздражая собственные нервы. Но так ему лучше. Внутри все горит огнем, а по венам разливается подавленная злость. Тэхен ощущает дикую ярость, съедающую его заживо, завладевающую разумом. Он начинает метаться, как рыба в аквариуме, расплескивая воду на кафель, лишая себя последних крупиц кислорода, в котором в этот момент нужды не видит. Задыхается. От злости, от нехватки этого проклятого воздуха. Он скребет и скребет, игнорируя боль, вспыхнувшую под ногтями. Неприятный шум заполняет голову и разрезает нервы, что подобны туго натянутым струнам. Тэхен сам себя пугается от ненависти, заполнившей тело и сознание. Перед глазами всплывает образ пистолета, лежащего в окровавленной руке, которую крепко обвил черный аспид, не позволяя избавиться. Омега слышит его шипение. Он выныривает, судорожно хватая распахнутым ртом воздух и наполняя им горящие легкие. Пальцы до побеления костяшек сжаты в кулаки, а полукружия ногтей до боли впиваются в кожу ладоней. Тэхена потряхивает, как в лихорадке. Он раскрывает красные от слез глаза и смотрит перед собой обезумевшим, невидящим взглядом. Восстановив дыхание, он расслабляет руки, опускает плечи и поджимает посиневшие губы в тонкую полоску, словно вмиг приходя в себя от наваждения. Слезы больше не текут. Тэхен дрожащими ногами ступает на холодный кафель и укутывается в большое мягкое полотенце. Выходя из ванной, он оборачивается. Вода медленно всасывается в сливное отверстие, унося с собой часть боли, которую в ней оставил Тэхен.***
Второй день подряд Тэхен избегает Чонгука, практически не покидая пределов своей комнаты. К счастью, альфа к нему тоже не наведывается, занятый какими-то своими делами. Два дня Тэхен существует, находясь в постоянном состоянии напряжения, вздрагивая от каждого шороха и чуть ли не собственной тени боясь. Ему все время кажется, что вот-вот Чонгук ворвется в комнату и снова сотворит с его телом то, от чего омега до сих пор не может оправиться. Его бросает то в дрожь, то в беззвучные слезы, свидетелем которых становится подушка. Мысли покоя не дают. Тогда Тэхен снова идет в ванную, наполняет холодную ванну и топит в воде боль, которой, кажется, ни на грамм меньше не становится. Тэхен начинает терять веру в самого себя. В свои силы. Невдалеке он уже замечает свой предел, которого скоро достигнет. Он сидит на кровати, прижав колени к груди и обняв их руками. Снаружи, как всегда, слышатся голоса прислуги и всякий шум, из-за которого Тэхен ни на секунду не может расслабиться, периодически поглядывая на запертую дверь. Она вряд ли остановит Чонгука, но другого спасения у омеги нет. Ему уже лучше удается игнорировать зудящую меж ягодиц боль, что даже за эти два дня меньше не стала. Гораздо тяжелее смотреть в зеркало, откуда на Тэхена смотрит его сломанная копия, усыпанная уродливыми метками Чонгука. Тэхен не рискует глядеть на себя, чтобы вновь непроизвольно не унестись в те страшные воспоминания, всплывающие ночами в виде кошмаров. Тэхен теперь скучает по тем, что снились ему прежде. Даже о войне думать легче, чем о том, что Чонгук с ним сделал. Чем о том, что сам к демону потянулся. Безумец. Тэхен вдруг подскакивает с постели, отчего тело вспыхивает болью, и накидывает на плечи мягкий бледно-зеленый кардиган. Он не представляет, как давно сидит вот так, без движения, сконцентрировав слух на внешнем шуме и молясь о том, чтобы смерть за ним не нагрянула. В пояснице теперь еще и боль от долгого нахождения в одной позе. Собрав себя в кое-как напоминающую живого человека кучу, Тэхен решает проветриться, отвлечься на Данте. Предчувствие подсказывает, что сегодня опасность омегу не настигнет, а отвлечься просто необходимо, пока мысли не превратились в скачущие перед глазами реалистичные образы. Тэхену прошлой ночью мерещилось, что он со стороны наблюдает, как Чонгук съедает его тело, одурманенный похотью, ослепленный животным желанием. Страшнее всего — выдуманный сознанием Тэхен отдавался ему без остатка, теряя голову от наслаждения. А может, вовсе не выдуманный. Тэхену вновь пришлось окунуться в ледяную воду и поделиться с ней тьмой, которой душа переполнена. От травмирующих мыслей снова приходится искать спасение. Тэхен обнимает себя за плечи и неуверенно открывает дверь, колеблясь на пороге несколько долгих секунд. Вновь прислушиваясь по сформировавшейся привычке, он выходит, из мрака комнаты ныряя в полумрак коридора, в котором ощутимо слышен чонгуков аромат. Он тут всюду, словно ядовитый газ. Тэхену хочется зажать пальцами нос, только бы не ощущать его снова. Чтобы не пришлось возвращаться в ванную. Он медленно идет к лестницам, озираясь в закрадывающемся в душу беспокойстве, будто кто-то за ним следит. Внезапный голос, доносящийся снизу, заставляет Тэхена прирасти к месту. Сердце летит к пяткам. На первом этаже Чонгук орет на кого-то, заставляя омегу в страхе дернуться. Тэхен невольно представляет его гневом перекошенное лицо, черные глаза, заполоненные злющими чертями, вздувшиеся от ярости вены на татуированной шее и сжимающиеся руки, жаждущие проломить провинившемуся череп. Тэхен пятится назад, даже не вслушиваясь в то, что кричит Чонгук. Один его твердый и раздраженный голос едва не заставляет омегу подкоситься, рухнуть на пол в бессилии. Внутри него все сжимается, трусливо дрожит, находится на грани истерики. Если Тэхен сейчас попадется альфе на глаза — не спасется, не выживет. Чонгук продолжает орать, видимо, ослепленный яростью и не услышавший в помутнении аромат глицинии. Тэхен мгновенно скрывается в комнате и залезает под одеяло, жмурясь и молясь о том, чтобы Чонгук прекратил выворачивать ему душу своим бешеным голосом. Гулко бьющееся сердце в груди не заглушает его. На Тэхена вновь разом набрасываются недавние воспоминания. Предчувствие жестоко обмануло.***
Тэхен просыпается от очередного кошмара ранним прохладным утром. Он тяжело дышит, сжимая в пальцах одеяло и быстро моргая, чтобы прогнать сон и не окунуться в ужас, ждущий его там, вновь. На лбу проступили холодные капельки пота, а во рту пересохло. Потерев сонное лицо ладонями, омега встает с теплой постели и распахивает тяжелые шторы, впуская в вечно темную комнату холодный свет. А за окном все так же, как и всегда. Вечно бодрствующие черные аспиды сосредоточенно расхаживают по периметру, сторожа крепость Мираи. О раннем утре омеге дает понять гробовая тишина, витающая в доме: не слышно привычного шума за дверью и голосов прислуги. Тэхен накидывает халат и решается спуститься на кухню. Чонгук в такую рань точно будет спать. А может, его вовсе нет в особняке, как это случается часто. Проверять это у Тэхена желания не возникает. Он спешно прошмыгивает в коридор и спускается по лестнице на первый этаж, беззвучно ступая по холодному темному дереву босыми ногами. На кухне, как всегда, идеальный порядок и тишина, нарушаемая лишь едва слышным шумом работающего холодильника. Тэхен берет стакан и наливает себе холодной воды, сразу же жадно осушая ее большими глотками. Частично приходит бодрость. Омега себя больше не чувствует так выжато. Вода, словно живительный напиток, вернувший небольшой запас утраченных сил. В кошмарах Тэхен оставляет многое, а после просыпается разбитым, как будто вернулся с поля боя, ведя сражение со своими демонами, поселившимися в чистом сознании, что прежде мрака не знало. Тэхен учится сражаться каждую ночь, но все никак не может одержать победу, снова и снова пораженный, истощенный. Жажда частично утихает, но омега подливает себе еще немного воды и в два глотка опустошает стакан. Становится чуточку легче. Возможно, Тэхен позволит себе еще немного поспать, пересилив кошмары. Он проходит через гостиную, обняв себя за плечи и опустив голову, смотря на свои босые ноги. — Принцесска только проснулась? — слышит Тэхен перед собой наигранный слащавый голос и резко останавливается, как прибитый ногами к полу. Он поднимает голову и режется об ухмылку Юнги, стоящего в метре от него. Тот, как и обычно, собран, и выглядит безупречно. Волосы подвязаны красной банданой с белыми узорами, а худенькое тело скрыто мешковатой камуфляжной толстовкой с изображением человеческого черепа на груди. На правом бедре кобура, в которой лежит пистолет, а на ногах тяжелые черные ботинки. Столкнуться с этим омегой Тэхен боялся почти так же, как столкнуться с братом. Не могло быть все так просто. Он на секунду теряется, ища глазами часы и мысленно стукая себя по лбу. Дни и ночи для Тэхена слились в одно. На циферблате настенных часов далеко не утро: три часа дня. Тэхен не понимает, почему в разгар дня в особняке не видно даже прислуги. Перед ним только один человек, которого он никогда не хотел бы видеть в своей жизни. Юнги сканирует Тэхена с ног до головы. Внутри него что-то щелкает, трещит по швам и рвется. Длинная смуглая шея Чона усыпана засосами. Они цепочкой спускаются к не скрытым халатом ключицам и груди, пропадают где-то под ним, наверняка имея подробное продолжение. Все бы ничего, но Юнги аромат, исходящий от Тэхена, никогда ни с каким другим не спутает. В омеге, стоящем перед ним, смешались глициния и древесина с дикими цветами. Юнги на секунду думает, что бредит, видит отвратный сон. Он делает к Тэхену шаг, вскинув брови и нацепляя на губы оскал, не выдавая своей растерянности ни коим образом. — Это что у нас такое? — пересиливая пробуждающуюся внутри ярость, опускает взгляд на засосами укрытое тело Тэхена, заставляя того сжаться, поежиться. Чон делает короткий шаг назад, упрямо глядя на наступающего на него Юнги. От этого пристального рассматривания ему хочется сквозь землю провалиться. В горле снова пересыхает. Юнги демонстративно тянет воздух носом и ухмыляется, склонив голову к плечу. — Не может быть, Тэхен, — играет он удивление, понижая голос и сокращая между ними короткое расстояние. — Ты что, трахался со своим родным братом? — Юнги вкладывает в голос все отвращение, которое в нем только есть, подкрепляя реакцию исказившимся в брезгливой гримасе лицом. Тэхен чувствует, что все, что он так пытался подавить и утопить в холодной воде, вновь накрывает его в двойном размере. Вопрос Юнги бьет по голове, как остро наточенный топор, четко разрубая надвое. Тэхен застывает на месте статуей, даже не заметив, что застрял между стеной позади и Мином. Тот, кажется, получает удовольствие от сложившихся обстоятельств, вот только в глазах у него совсем другое. Тэхен думал, что видел достаточно безумия в них прежде, но у Юнги, кажется, нет в этом границ. — Не могу поверить, наша принцесска отдалась своему брату, как последняя блядь с улицы, — каждая буква, произнесенная Мином, вонзается в кожу Тэхена ядовитой стрелой. Омегу начинает потряхивать. — Но все правильно. Я всегда знал, что ты такой. Рад, что ты свое предназначение нашел. С родным братиком, — добавляет и тянет Юнги нарочно, вкладывая в свои слова все, чего так боялся Тэхен: осуждение, презрение, отвращение и ненависть. Он открывает рот, пытаясь себя пересилить, пробудить от ступора, мысленно дает себе пощечины в надежде отрезвить и попытаться дать омеге отпор. Но как ему противостоять, если все, что Юнги говорит — чистейшая правда, которую Тэхен в собственной голове озвучить не решался. Юнги сделал это за него, попадая точно в цель. Он не унимается. Одной рукой Юнги придавливает Тэхена к стене, а другой грубо тянет за ткань халата, обнажая покрытое чонгуковыми укусами плечо. Тэхен дергается, как от разряда, судорожно пытаясь прикрыть плечо дрожащей рукой. — Уйди, — сдержанно говорит он, стараясь звучать как можно тверже, но, кажется, выходит жалко. Юнги посмеивается и скользит кончиком языка по своей нижней губе. Его прищур и оскал сейчас как никогда напоминают Тэхену ядовитую змею. Она выползла из кошмаров, чтобы наконец расправиться с ним в реальности. — Постой, у нас тут самое интересное начинается, — усмехается Юнги, не давая ему вырваться. Омега, с виду кажущийся хрупким и слабым, имеет столько силы, сколько в Тэхене даже на половину нет. — Расскажешь, как оно было? — мило улыбается Мин, а изнутри разгорается адским пламенем, что вот-вот испепелит все на своем пути. Юнги не может с ним совладать, он и не пытается. Не хочет. Его накрывает от гнева похлеще, чем от таблеток. Шею, по которой рассыпались следы лидера, хочется вырезать, окрасить в багровый, чтобы не видеть этого всего. Не выдержав, Мин хватается за нее пальцами и сдавливает, кайфуя от того, как бешено забилась под кожей жилка. Тэхен давит болезненный стон, упрямо глядя Юнги в глаза, как последний мазохист. Ему с этим не тягаться. Мин его заживо гореть заставляет, но Тэхен не пытается увильнуть. — Каково это — спать с братом? — с видом искренне заинтересованного спрашивает Юнги, вскинув бровь. — Каково чувствовать его огромный член внутри себя? — пальцы на шее Тэхена сжимаются сильнее, Юнги слепнет от злости и ненависти, он не видит границ, напрочь забывает о том, какими могут быть последствия. Ему плевать. Так плевать, что он почти готов убить эту блядь, притворяющуюся жертвой. — Он такой большой, горячий… — цедит сквозь стиснутые зубы Мин, сжирая Тэхена кофейными с диким блеском глазами. — Тебе понравилось скакать на члене Чонгука, Тэхен? — рычит Юнги, придавливая Чона к стене и заводясь еще сильнее. Тэхен давно уже должен был начать задыхаться, но нет. Он просто стоит, поджав губы, и сверлит взглядом в ответ, как будто не ему перекрывают воздух. — Насколько нужно быть шлюхой, чтобы отдаться брату? — не унимается Юнги, окончательно теряя контроль. И себя выжигает собственными словами, и себя выводит сам даже сильнее, чем молчаливо стоящий перед ним Тэхен. — Если люди узнают, какая ты на самом деле блядь… Тэхен плюет Юнги в лицо. Тот от неожиданности выпускает омегу из захвата, вытаращив бешеные глаза, в которые смотреть страшно. Тэхен сразу жалеет о том, что сделал, но с собой совладать он не мог. Все верно двигалось к сумасшествию, к потере контроля. Он и представить боится, что мог бы сделать, если бы не остановился сейчас. Он хватает ртом воздух, но не успевает прийти в себя. — Ты в своем уме, сука? Второй жизнью обзавелся? — шипит Юнги змеей, утерев слюну рукавом толстовки. Он улыбается, как безумец, и резко бьет Тэхена ладонью по лицу, не скупясь на силу. Грудь тяжело вздымается от кипящей внутри ярости. Остатки разума где-то в голове напоминают о том, что надо бы остановиться, но Юнги не может. Он бьет снова, пытаясь удержать собственную руку, что норовит потянуться к лежащему в кобуре пистолету. — Я от тебя живого места не оставлю, шлюха. Тэхена ослепляет боль, расплывшаяся по всему лицу. На губе ощущается теплая кровь, а голова идет кругом. Рука у Юнги крепкая, тяжелая. Тэхен пытается защищаться, но Мин хватает его за грудки, вбивая спиной в стену и замахиваясь для очередного удара. Если нельзя убить, то хоть кровью и болью его насладиться. Ударить снова Юнги не успевает. Спину в районе лопаток начинает жечь уничтожающим все живое взглядом. Омеге не надо оборачиваться, чтобы понять, кто стоит сзади. А Тэхен только подтверждает мысли Юнги, уставившись ему за спину округлившимися глазами. Мин поджимает губы и оборачивается. В проеме гостиной стоит Чонгук, играя желваками на лице. Руки его лежат в карманах карго, под татуированной кожей плеч в напряжении перекатываются мышцы. Чонгук кажется непринужденным, но Юнги от взгляда, на него направленного, волей-неволей хочется склонить голову и опустить глаза вниз. Чонгук молчит, кажется, вечность. Ему и говорить ничего не надо после увиденного. Хорошего не ждать. Юнги убирает руки от зависшего Тэхена. Тот будто забывает о том, что минутой ранее произошло. От брата веет такой опасностью, что лучше бы всему миру сейчас живенько покинуть планету, чтобы сохранить свои жизни. И один этот взгляд непроглядно черных глаз устремлен на Юнги. Чонгук над его головой уже вырезает крест. Он входит в гостиную. Тэхен перестает дышать и смотрит на Чонгука, как завороженный. По помещению проползает холодок, закрадывающийся змеей в самую душу. — Тебе пиздец, свет мой, — нарочито весело заговаривает Мираи, блеснув недобрым оскалом на губах. У обоих омег от его голоса мурашки по телу. Юнги поджимает губы, не сдвигаясь с места ни на миллиметр. Его еще не отпустило, не скоро отпустит. На кончиках пальцев сохранилось тепло тэхеновой кожи. Хочется продолжить, несмотря на приближающийся в виде Мираи конец. Пусть сделает больно, сотворит с его телом, что вздумается. Пусть сожрет заживо. Юнги, утонув в своем бескрайнем сумасшествии, ни о чем не жалеет. Только лишь о том, что не сумеет покончить с Тэхеном. — Мой лидер… — зачем-то говорит он негромким хриплым голосом, не переставая загипнотизировано глядеть в глаза Чонгука. А альфа все ближе и ближе. — Закрой пасть, — резко обрывает его Мираи, переводя взгляд на своего брата, все еще жмущегося к стене. Омега мелко дрожит, полными страха глазами смотря в ответ. На его нижней губе поблескивают алые капли крови, а на шее, поверх засосов, оставленных альфой, выделяются следы удушья. С одного плеча спал халат. Чонгука срывает. Он в пару больших шагов достигает Юнги и, хватая за волосы, прикладывает его лицо о свое колено. Не отпускает. Бьет крепким кулаком в живот и, рывком подняв расфокусированного омегу, заставляет на себя посмотреть. Из носа Юнги брызгает кровь, стекая по губам к подбородку и капая на камуфляжный узор. Перед глазами у него на миг все темнеет, а лицо немеет. В животе склеились внутренности. Чонгук хватает его за плечи и разворачивает к Тэхену, прижимаясь сзади и все еще удерживая светло-голубые волосы в крепкой хватке. — Ты забыл, кто это? — рычит альфа на ухо Мину, указывая пальцем в сторону сжавшегося у стены Тэхена, в шоке глядящего на Юнги. У того выражение лица непроницаемое, каменное, словно никакой боли не чувствует. — Нет, — сквозь стиснутые зубы произносит Мин. — Нет, — усмехается Мираи, дернув Юнги за повязку, отчего та спадает с головы, повисая на шее омеги. Альфа сразу хватается за ее края, наматывая на кулак и сдавливая фарфоровую шею. — Тогда скажи мне, кого ты перед собой видишь. Юнги прикрывает глаза, сжимает губы и после короткого молчания отвечает бесцветным голосом: — Вашего брата, мой лидер. Тэхена в раз стряхивает это испачканное слово. Зачем Чонгук заставляет его произносить это? Чтобы в очередной раз поизмываться? Тэхен сглатывает ком в горле. — Как же вышло, что моя шлюха с цепи сорвалась? Юнги правда не чувствует боли. Не замечает, как внутри что-то ощутимо покалывает. Он поджимает окровавленные губы, наплевав, что кислорода с каждой секундой все меньше. Юнги вкус собственной крови на языке не переносит, но в чужой бы купался. — Я бы бросил тебя к своим псам, как и всех остальных, кто меня выводит из себя и смеет трогать мое, но тебе же такое только в кайф будет, — цедит Чонгук, продолжая натягивать повязку на шее Юнги все сильнее. Омега хоть и пытается держаться, но судорожная дрожь в его хрупком теле выдает к чертям. — Поэтому я отдам тебя другим псам на съедение, — шепотом выдыхает Чонгук ему на ухо. — Так, как ты этого заслуживаешь. Взгляд Тэхена в панике мечется от начинающего задыхаться Юнги к Чонгуку, готовому разорвать Мина голыми руками. Страх парализует. Отчего-то это страх за Юнги, находящегося в когтях Мираи. Что он с ним сделает? Что он может с ним сделать? Одно слово «псы» Тэхена ввергает в дикий ужас. Представить, что они могут сотворить с этим омегой, Чон не осмеливается. — Чонгук… — тихо зовет он слабым беспомощным голосом, мгновенно привлекая к себе внимание разъяренного альфы. На задыхающегося Юнги смотреть невозможно. Если брат не остановится, то точно удушит его. — Прошу, н-не трогай его, мы сами разберем… Чонгук вдруг начинает громко смеяться, отчего Тэхен вздрагивает, пугаясь еще больше и жалея о сказанном. В голосе альфы мелькают нервные, почти безумные нотки, а в уголках глаз от смеха скапливаются морщинки. — Сами разберетесь? — переспрашивает он, вскинув брови в притворном удивлении. — Ты хочешь сам разобраться с ним, Тэхен? — Чонгук дергает за повязку, указывая взглядом на синеющего Юнги. — Я вижу, как ты разобрался, малыш. Теперь закончу я. — Не убивай его, — с мольбой шепчет Тэхен, сам себе удивляясь. Сколько наивности в нем до сих пор хранится. Когда она уже вся иссякнет, чтобы открыть ему обзор на жестокую реальность? — П-пожалуйста, Чонгук… — Я уже, братик, — улыбается Мираи, убрав руки и выставив ладони напоказ. Тело Юнги мешком валится у его ног. — Что ты сделал! — кричит Тэхен, падая на колени перед Юнги и вцепляясь в его плечи. Он дрожащими руками переворачивает омегу на спину и разглядывает сине-серое безжизненное лицо. — Отойди от него, — рычит Чонгук, беря брата за локоть и рывком поднимая на ноги. — Это не твое дело, Тэхен, — он хватает брата поперек живота и тащит за собой к лестнице. — Пусти меня, Чонгук! — начинает кричать омега, брыкаясь в крепких руках альфы, пытаясь вырваться. И, как всегда, бесполезно. — Ты убил его! — всхлипывает Тэхен, ударив альфу слабо сжатым кулаком в грудь. — Н-нельзя просто так убивать… — Так ты теперь таких, как он, защищаешь? — Чонгук резко останавливается и въедается тяжелым взглядом в блестящие глаза брата. — Змей. Убийц. Террористов, — рычит альфа гневно. — Тогда почему меня отвергаешь? Тэхен теряется. Он опускает взгляд и еле слышно шмыгает носом. Чонгук насквозь его видит, прекрасно понимая, что ответить на это омеге нечего. Младший путается во всем, в чем только можно. Чонгук снова одним махом переворачивает все установки в голове Тэхена. Как тут самому себе верить? Тэхен никогда не встанет на сторону змей, но монстра — одного из худших и опасных представителей аспида — пытался защитить от своего родного человека, что ничем его не лучше. Даже хуже. Тэхену хочется рассмеяться в голос. Какое же безумие с ним происходит. Он так и не находит, что ответить. — Не будь ты моим, — продолжает Чонгук, сухо усмехнувшись на молчание, — он сотворил бы с тобой то, что тебе даже в кошмарах не снилось. — Но теперь все хорошо. Его нет, — бесцветно отвечает Тэхен, взглянув на Чонгука. — Юнги так просто не сдохнет, — хмыкает Мираи. — Я всего лишь отключил его. Тэхен не знает: чувствовать облегчение от услышанного или страх. Второе вдруг начинает преобладать, потому что… — Его ждет наказание, а ты будешь это наблюдать, — скалится Чонгук, грубо схватив Тэхена за талию и утягивая в глубокий поцелуй со вкусом крови.***
По пустому помещению, похожему на гараж, разносится очередной звук смачного удара, но после него не следует болезненный стон. Тэхен дергается так, словно Чонгук не Юнги бьет, а его самого. Ему бы отвернуться, спрятать глаза за спиной рядом стоящего Хосока, но Мираи велел внимательно смотреть. На Юнги только лишь свободная белая футболка, спадающая с худых плеч. Местами она разорвана и испачкана его собственной кровью. Он сидит, упираясь разбитыми и стертыми в кровь коленями в холодный бетон в центре гаража, тускло освещаемого единственной люминесцентной лампой, а вокруг молчаливыми тенями стоят солдаты аспида. Помимо Хосока и самого Чонгука их здесь около пятнадцати человек. Тэхен, чтобы отвлечься хоть немного, их посчитал. Голова Юнги опущена, а руки безжизненно висят вдоль тела. На его нижней губе повисает кровавая слюна, ниточкой тянется вниз и рубиновой каплей падает на бледные колени. Его плечи медленно вздымаются. Если бы Тэхен не прищурился, то и не заметил бы, что тот вообще дышит. Мираи неизвестно, как долго уже парит над Юнги, словно ястреб над своей жертвой, которую постепенно заклевывает, медленно подводя к черте. В руке его поблескивает клинок, уже искупанный в крови омеги и жаждущий добавки. Скоро на нем живого места не останется. Юнги ни звука не издает с самого момента своего пробуждения. Чонгук прав: болью не взять омегу, но он продолжает пускать его ядовитую кровь. Альфа делает это, скорее, для себя, для усмирения собственной ярости, удовлетворения жажды крови. Но стоит взглянуть на Тэхена, как злость снова накрывает Чонгука в двойной мере. Омега одними губами шепчет, прося прекратить, но Чонгук наоборот заводится еще сильнее. Его сводит с ума мысль о том, что каждый пытается причинить Тэхену боль, каждый осмеливается подступить к нему, стирая все границы, выстроенные вокруг него Чонгуком. Такими темпами ни одна живая душа, кроме него самого, не будет находиться рядом с омегой. Чонгук хватает Юнги за волосы, грубо откинув его голову назад и смотря в стеклянные темные глаза, смотрящие сквозь. — От тебя я такой глупости не ожидал, — говорит он, сухо ухмыльнувшись и обводя острым концом клинка правый глаз омеги. — Но твои глаза мне нравятся, к счастью для тебя, свет мой, — Чонгук чему-то улыбается и лижет свою губу, затем резко вгоняет клинок в плечо Юнги почти до самой рукояти. Неизвестно, куда придется очередной удар. Тэхен нервно дергается и опускает глаза вниз. У Юнги вздрагивает нижняя губа, но он упорно молчит. У него даже дыхание не сбивается. Чонгук с садистким наслаждением выкручивает острие внутри его плоти по часовой стрелке, затем выпрямляется и отходит в сторону, так и оставив в плече Мина клинок. Каким бы стойким он ни казался со стороны, Чонгук прекрасно знает пределы этого омеги. Еще один удар, и он снова отключится, а значит, наказание прервется. — Трахайте до тех пор, пока не сдохнет, — бросает Чонгук стоящим в сторонке альфам. Аспиды разом начинают подступать к сидящему Юнги со всех сторон, как голодные гиены, пускающие слюни на кусок свежего мяса, перепавший им от вожака. Чонгук довольно хмыкает, отойдя в сторону и сложив руки на груди, когда первый из его людей жестко давит подошвой ботинка на грудь Юнги и валит спиной на пол. Тэхен судорожно сжимает пальцы под рукавами куртки, пытаясь унять дрожь. Тяжело сглотнув застрявший в горле ком, он собирается отвернуть голову в сторону в тот момент, когда крупный, с устрашающим лицом аспид рывком раздвигает худые ноги и садится меж них, расстегивая ширинку на своих штанах, высвобождая пробудившееся возбуждение. Отвернуться Тэхену не дает хватка на подбородке, возвращающая его голову в исходное положение. — Смотри внимательно, Тэхен, — шепчет Чонгук, появившийся рядом. — Ничто не остается без последствий. Все наказывается. Каждый получает по заслугам. Ему я сделал скидку за хорошую службу. Но, как это часто случается — осечка. Если выживет после всех них, — он указывает рукой в сторону аспидов, — продолжит служить. Ну, а если сдохнет… значит, так было нужно, и я с самого начала в нем ошибался. «Это бесчеловечно», — хочется ответить Тэхену, но он вовремя себя тормозит. Чонгук ни во что не ставит людей. Просто использует их, как инструмент для создания своего лучшего будущего. Тэхен до этого прекрасно знал, как аспиды обходятся с врагами, но теперь он видит, как они расправляются со своими. Неужели все прошлые лидеры были такими же страшными людьми, как Чонгук, назвавший то, что делает с Юнги, «скидкой»? Что бы тогда было с ним в ином случае? На что еще может пойти Мираи? Хосок все это время стоит молчаливой статуей, как всегда наблюдая за происходящим с непроницаемым лицом. И пальцем не шевельнул, смотря, как Чонгук избивает и полосует Юнги, уродуя его хрупкое молочное тело безобразными шрамами. Он скользит по каждой капле крови глазами, цепляется за детали в виде ногтей, впивающихся в кожу бедер при очередном ударе. А кажется несломимым. Под упавшей на лицо челкой не видно глаз. Хосоку было бы любопытно в них заглянуть сейчас, в момент падения. Юнги раскладывают и окружают изголодавшиеся демоны, мечтавшие о мести. Чонгук собрал для наказания не первых попавшихся аспидов. Юнги лежит на холодном бетоне, смотря вверх, на люминесцентное солнце. И его тоже загораживают рожи змей, которых он когда-то победил в честной схватке. Вот и реванш не в пользу омеги. Грязная игра без правил. Чонгуку они не писаны, он создает свои. Юнги в последний раз одаривает своих насильников ненавистью залитым взглядом. В него без всякой подготовки вгоняют толстый член. Внутри все вспыхивает жгучей болью, Юнги поджимает губы и вцепляется пальцами в края своей рваной футболки, пустым взглядом смотря наверх. Грязно, больно. Мерзко. Его бьют, трахают быстро и грубо, по-животному, но не так, как делал это Чонгук. До этой секунды у Юнги другого опыта и не было, чтобы он мог сравнить с чем-то еще. Отныне он — настоящая шлюха. Мираи сам выбрал для него эту роль. Голова безвольно клонится в бок. За безликими тенями аспида Юнги видит свою. Хосок ловит его взгляд, хватается за него жадно, будто только этого и ждал. Он пытается считать эмоции, спрятанные за слоем плотного стекла, но Юнги не дает ему пробиться внутрь. Он сам не решается в себя углубиться, поэтому остается на безопасной поверхности столько, сколько это возможно. Но скоро черти его утащат на дно и покажут настоящий ад, что не сравнится с окружающей реальностью. Нет ничего хуже собственного сознания. Хосок продолжает стоять на месте, повесив руку на автомате. Кажется расслабленным, даже невозмутимым, словно наблюдает подобное каждый день. Мизинцем не шевельнет, бровью не поведет. А Юнги забывает о разрывающей его изнутри боли, приносимой быстрыми и резкими толчками очередного члена. Он не видит, не замечает, как один аспид сменяет другого, подтягивая к себе за бедра и больно расчесывая обнаженную кожу о бетонный пол. Его тело продолжают безжалостно терзать, но все, что Юнги видит перед собой — черные глаза Хосока, к которым он так и не нашел доступа. Неужели так и закончит? Тэхен прикрывает глаза, не в силах больше видеть ужас, развернувшийся перед ним. Он думал, что попал в ад, когда Чонгук тем ранним утром насильно брал его в ванной, закусывая подгоревшей душой. Но что тогда чувствует Юнги прямо сейчас? Каким бы он плохим ни был, у каждого есть грань. Если за нее зайти, вернуться уже будет невозможно. Тэхен не представляет, что было бы с ним, окажись он на месте Юнги, что ни звука не издает, стоически выдерживая все, что на него беспощадно обрушивает Чонгук. Он почти уверен, что нашел бы свой конец среди чужих тел, не выдержав испытания. Но Юнги привык к боли. Привык к разрушению. А смерти он боится в самую последнюю очередь. Кажется, зрелищем наслаждается только довольно скалящийся Мираи. Он знает, как никто, что скоро Юнги переломится. Осталось немного подождать. Но что-то идет не так. Хосок отворачивается, разрывая тонкую ниточку между их с Юнги взглядами. — Я думаю, это бесполезно, — вдруг заговаривает он, обращаясь к Чонгуку. Тот отвлекается и переводит на Хосока взгляд, вопросительно изогнув бровь. — Шлюхе такое наоборот пришлось по душе, — говорит он достаточно громко, чтобы Юнги мог услышать, но сам в его сторону даже не смотрит. Чонгук задумчиво мычит, коротко кивая в знак согласия. — Что ты предлагаешь? — спрашивает он с усмешкой. — Я заберу его и разберусь лично, — уверенно говорит Хосок, смотря Мираи в глаза непоколебимо. — Думаю, я смогу заставить его пожалеть о том, что он тронул твоего брата. Тэхен, стоящий между ними, распахивает глаза, что последнюю минуту были закрыты. Он внутренне мечется, не зная, как лучше поступить, хотя прекрасно понимает, что никто его слушать не станет. Но что будет безопаснее для Юнги? Стальной голос Хосока ничего хорошего не предвещает, но и то, что происходит сейчас — настоящее безумие, на которое омеге смотреть страшно. Даже меньшее из зол выбрать невозможно. Чонгук слегка щурится, сканируя Хосока взглядом и о чем-то раздумывая. На губах не перестает играть легкая улыбка. — Он твой, Хосок. Можешь делать с ним, что вздумается. Я знаю, на что ты способен. Не подведи, — неожиданно соглашается Мираи и резко притягивает к себе вздрогнувшего от внезапности Тэхена. — Да и моему братику становится скучно, — усмехается он, обняв омегу за живот и касаясь губами кожи за ухом. Он с кайфом вдыхает аромат Тэхена, смешавшийся с его собственным. — Ну ничего, я найду, как развлечь тебя, Тэхен-и, — шепчет на ухо, больно кусая омегу за мочку. Тот давит болезненный стон, прикусив губу и тяжело сглотнув. Хосок коротко кивает и разворачивается, идя в сторону Юнги, лежащего на полу в центре гаража.***
Юнги пустым взглядом смотрит на дорогу за окном. По салону гелендвагена разносится ровный гул двигателя. Хосок с тех пор, как вырвал омегу из лап змей, не проронил ни слова. Молча вытащил клинок из плеча Юнги, перебинтовал первой попавшейся тряпкой и накинул на худые плечи свою куртку, в которую омега сейчас незаметно тычется носом, вдыхая успокаивающий аромат ореха. Это, вообще-то, мало помогает, но так он хотя бы не чувствует запах собственной крови. В заднем проходе все зудит и горит, а неприятная влага дает о себе знать при малейшем движении. В горле мерзкая горечь, от которой тянет блевать. Хорошо, что в рот брать не заставили. Тогда было бы в разы хуже. Пару раз Юнги порывается попросить Хосока остановиться, но передумывает, не имея желания даже просто смотреть на него. Альфа сейчас раздражает, как никогда. Одним своим присутствием, своим проклятым молчанием. Юнги сжимает челюсти и сразу же болезненно жмурится от вспышки боли. Нет на теле места, которое осталось бы целым. Тут даже крепкие обезболивающие бессильны. Юнги хочется скорее покинуть эту ненавистную машину и свалить от Хосока куда подальше. Альфа ведет себя так, словно ничего не произошло. — Позволил бы им закончить начатое, — с язвой заговаривает он хрипло, не выдерживая давящего молчания, и упрямо глядит вперед, на дорогу, лишь бы не на Хосока, который и сам не делает попыток взглянуть на омегу хотя бы краем глаза. — Наверное, так и стоило поступить, — спокойно отвечает Хосок, плавно выкручивая кожаный руль одной рукой и сворачивая. Юнги сам не осознает, как от этого голоса у него кожа покрывается колючками-мурашками. И это тоже бесит. — Сволочь, — шипит Юнги, все-таки взглянув на Хосока. У альфы чуть нахмурены брови, а рыжая челка слегка колышется от ветерка из-за приоткрытого с его стороны окна. Хосок хмыкает, ничего не отвечая. Давя носком ботинка на педаль, он ускоряется. Двигатель рычит сильнее. Юнги нервно сжимает низ своей рваной футболки, сдерживаясь от желания ударить. Тогда ему несдобровать. Хосок его без усилий уложит и пискнуть не даст. Юнги хочется завыть от собственной слабости. Как же это противно. Лучше быть мертвым, чем бессильным живым трупом. — Ну и что ты со мной сделаешь? — спрашивает он с вызовом, подняв разбитую бровь. От каждого движения, даже незначительного, хочется болезненно зашипеть. — Я знаю, на что ты способен, Хосок. Ты действительно убьешь меня? — И с каждым сказанным словом ты приближаешь свою кончину, — скучающе отвечает альфа, как будто в сотый раз повторяет одно и то же непонятливому ребенку. Юнги хрипло посмеивается и рефлекторно лижет нижнюю губу, сразу же жалея. На языке остается отвратный вкус крови. — Так даже интереснее. Ты же знаешь, как я к этому отношусь, — давит из себя улыбку омега. — Смерть от твоих рук не так уж и плоха. Но что насчет честного боя? Хосок наконец поворачивает к нему голову, демонстративно очертив критичным взглядом с усмешкой. Юнги закатывает глаза. — Ты себя видел? Это наказание, Юнги. Ты сотворил огромную ошибку, за которую поплатился и поплатишься еще. — Да я бы рад хоть сейчас вернуться и грохнуть этого блядского Тэхена, — шипит Юнги. От воспоминаний его снова начинает охватывать злость. — Чем он тебе не нравится? — спрашивает Хосок. — Я просто его ненавижу, — выплевывает омега. — Он притворяется ангелочком, а сам трахается с родным братом. Я таких, как он, вижу насквозь. — Это не должно тебя волновать, ты всего лишь… — Шлюха? — усмехается Юнги, вскинув брови и смотря на Хосока. Тот поджимает губы, уставившись на дорогу. — Тогда я повторю вопрос: почему ты не позволил им закончить? Почему, блять, влез? Я же шлюха! Это наказание точно мне подходит, — Юнги не замечает, как начинает повышать голос. Где-то внутри него образуется неприятный комок, который он старательно пытается сдержать внутри. Только бы голос не задрожал. — Но тут верная псина самого Мираи решила внести свои поправки, — сломано ухмыляется омега. — А ради чего? Чего ты добиваешься? Его уважения? Хосок на секунду прикрывает глаза, нервно сжимая руль пальцами. Юнги чего-то добивается, заставляя давно потухший огонь внутри альфы вновь разгореться ярким синим пламенем. Его голос режет нервы, ковыряет душу. Лучше не смотреть на него, лучше сделать вид, что не слышит, иначе… — Если бы ты не тормозил все эти годы, непонятно чего выжидая, никто не посмел бы меня называть шлюхой! — Юнги окончательно выходит из себя, крича на весь салон и обрушивая на Хосока вину, что в нем и без того уже давным-давно хранится. — Никто не посмел, потому что я был бы твоим! — глаза пощипывает от слез, но Юнги быстро стирает их рукавом куртки, чтобы альфа не успел заметить. Гелендваген резко тормозит посреди пустынной дороги, по обе стороны от которой лишь давно заброшенные поля. Юнги, не раздумывая, открывает дверцу и выскакивает на улицу. Колючий холод лижет обнаженные ноги, а асфальт нещадно кусает голые ступни, вонзая в нежную кожу мелкие камешки. Но Юнги плевать. Он наоборот Хосоку благодарен за то, что тот остановился. Будто мысли прочитал. Теперь не придется продолжать эту мерзкую тему, которую омега сам и поднял, о чем сейчас сильно жалеет. — Куда ты, сука, пошел? — разъяренно кричит вслед альфа, спешно выходя из машины. — Отъебись, мудак! — кричит Юнги в ответ, пытаясь идти как можно быстрее, насколько это позволяет его паршивое состояние. Ноги еле держат. Он не успевает и двух метров пройти, как Чон резко перехватывает его за локоть. — Стой, блять, — рычит Хосок, дернув его на себя и рывком прижимая к теплому капоту джипа спиной. — Я не разрешал покидать машину, — этот голос в одну секунду способен усмирить Юнги. Омега распахивает блестящие глаза и растерянно смотрит на разозлившегося альфу, которого все-таки сумел вывести из себя. Хоть это радует. Он жадно ловит его эмоции, не веря своим глазам. — Свали к черту, ублюдок, — шипит Юнги, уже спустя пару секунд обратно приходя в себя и пытаясь вырваться из хватки, но Хосок сжимает его еще крепче, блокируя со всех сторон, лишая путей отхода. — Куда ты, черт возьми, собрался в таком виде идти? — громко и нервно спрашивает Хосок, выжирая его взбешенными глазами. — Ты, блять, еле живой… — И что! Плевать мне! — выкрикивает Юнги, дергаясь в его сторону. — Я тебя ненавижу, — рычит он ядовито, выжигая Хосока плавящим внутренности взглядом. — Давай, убей меня и беги к хозяину, похвастайся… — кричит он из последних сил. Хосок берет его за голову и вгрызается в разбитые губы поцелуем. Юнги мычит в его рот, сразу же кусая за язык. Хосок отвечает, прикусив ранку на его губе, отчего омега болезненно, с ноткой наслаждения стонет, жмуря глаза и зарываясь местами испачканными кровью пальцами в его рыжие волосы, сжимая у корней. Все тело дрожит. Юнги лихорадит от всего сразу. Его переполняет куча эмоций, которыми он через дикий поцелуй делится с альфой. Хосок обвивает его тонкую талию руками, сдерживается, чтобы не спустить их на бедра, и зажимает между собой и капотом гелендвагена. Ветер треплет полы футболки Юнги, обнажая ягодицы. Израненное тело покрывается мурашками. Хосок проталкивает язык омеге в рот, жадно вылизывая все изнутри. Юнги с дрожью выдыхает, мгновенно распахивая глаза и удивленно смотря на Хосока. — Ты… Что… ты… — мямлит он, сглотнув горечь во рту. — В машину, — приказывает Хосок, отстраняясь и беря Юнги за руку. Мин послушно идет за альфой и влезает на пассажирское сиденье, кутаясь в куртку Хосока плотнее, зарываясь в нее всем лицом. Спустя несколько секунд хлопает дверь с водительской стороны, и джип трогается с места. По дороге до квартиры Хосока Юнги отключается, сраженный таблеткой, которую ему в поцелуе протолкнул в рот альфа. Мин засыпает так крепко, что теперь его даже танком не разбудить. Хосок мог бы проверить это, заскочив на ближайшую базу аспидов, но решает отложить на потом. Он каждую секунду бросает на отключенного омегу взгляды, порой подолгу засматриваясь и забывая о дороге. К счастью, встречных машин довольно мало. Хосок забывается, повторяя слова Юнги, которыми тот бросался ему в лицо. Вполне заслуженно. Все эти годы Чон молчал и игнорировал. Стоило омеге вновь об этом завести разговор — увиливал. Вина на нем одном. И теперь, когда истину уже не скрыть, когда закрыть глаза уже нельзя, Хосок не знает, как быть дальше. Он, кажется, впервые в жизни теряется, потому что не может предугадать, что ждет впереди. Все в тумане. И пока Юнги в отключке, у Хосока есть немного времени, чтобы что-то решить, к чему-то прийти и что-то, возможно, принять. Белоснежные фары гелендвагена тухнут, укрывая гараж полумраком. Хосок на руках вносит Юнги в квартиру, сразу же разгоняя немногочисленную прислугу шепотом, который точно не разбудит омегу. В ближайшие дни в доме не будет никого, кроме них двоих. Альфа включает в ванной свет, стягивает с себя футболку, отбросив в сторону, и набирает теплую воду. В тишине слышится лишь шум текущей из крана струи. Хосок осторожно купает омегу, стараясь не тревожить свежие раны. Оглаживает пальцами испачканное кровью бледное лицо, местами распухшее от ударов, затем бережно смывает кровь. На это уходит немного времени. Сидя в одних лишь штанах, Хосок молча обрабатывает раны лежащему на его большой кровати омеге. После сотен ранений он сам на себе повышал опыт, поэтому теперь делать это на другом человеке кажется в разы легче. За окном давно глубокая черная ночь без намека на свет свыше. Все планеты от этого грешного мира отвернулись, оставив погибать в холодном мраке. Заслуженно, думает Хосок. Он выдыхает струю густого дыма вверх, прикрыв глаза и стряхивая ногтем среднего пальца пепел с кончика сигареты. Тот беззвучно падает вниз, пролетая мимо десятка окон. Единственный свет, оставшийся у серых безликих людей — ими же созданный. Вокруг все мерцает ночными огнями столицы. В это время суток кажется, что их долгожданное лучшее будущее пришло. Но самообман велик и жесток. Хосоку тошно глядеть на этот лживый свет. Докурив до фильтра, он швыряет окурок наружу и скрывает окна темно-синими шторами, не дающими свету пролезть внутрь. Уж лучше вечно во мраке. Он различает в темноте силуэт мирно спящего Юнги. Омега дышит, чуть приоткрыв мягкие губы, в уголке заклеенные телесным пластырем. Хосок переодел его в одну из своих футболок и укрыл одеялом, чтобы не замерз. Ту футболку сжег. Просто выкинуть не смог. Тошно ее видеть и чувствовать на ней смешение десятка запахов людей, которые желали сожрать Юнги целиком. Хосок зачем-то запомнил лица каждого, кто в этом участвовал. Он ложится на другую половину кровати прямо в штанах и подкладывает под голову руки, уходя в глубокие раздумья и разглядывая черный потолок. Обычно бессонными ночами Хосок видит на нем изображения чертей, вырывающихся в темное время суток из его души, только сейчас почему-то видит блестящие лисьи глаза, в которых что-то точно переломилось.