***
— Итальянский ресторан? — спрашивает Тэхен, выйдя из мерса и разглядывая красивое здание, выделяющееся на фоне остальных, окружающих его. Фасад отделан штукатуркой бежевого цвета, а кровля покрыта красной черепицей. Наверное, это характерно для итальянской архитектуры. Тэхену нравится: выглядит просто, но при этом довольно величественно. — Итальянский ресторан, — кивает Чонгук, заблокировав машину, — в котором делают самую лучшую пиццу. — Могли бы в обычное кафе поехать, я как раз знаю одно, — Тэхен поворачивается к альфе, наблюдая, как с каждым сказанным словом тот хмурится все сильнее. Уверенности это не придает, но омега продолжает: — Там, где я раньше жил… — Не смеши меня, Тэхен, — закатывает глаза Чонгук. Омега слегка вздрагивает, когда альфа резко хватает его под локоть и волочет к ресторану, не желая ничего слышать. Внутри абсолютная тишина и приятный приглушенный свет, не напрягающий глаза. Все столики в уютном небольшом зале пусты. В первую секунду Тэхена это удивляет, но потом он вспоминает, что время уже за полночь, и ресторан, по идее, должен быть закрыт. Но разве что-то способно остановить Мираи? — Обычно я заказываю здесь пасту, — говорит альфа, выдвинув для Тэхена стул почти у самого центрального столика. — А пицца по настроению, — когда омега опускается на стул, Чонгук садится напротив, откидываясь на удобную спинку. — И в каком настроении ты ее предпочитаешь? — спрашивает Тэхен. — Ну, знаешь… — Чонгук чуть клонит голову к плечу и слегка улыбается. — Когда убиваю, голод просыпается дикий. — Как после убийства можно хотеть есть? — хмурится Тэхен, помотав головой.— Мне бы кусок в горло не полез, — он отводит взгляд, натыкаясь на идущего к ним официанта с большой тарелкой пиццы в руке. Вероятно, отработавший свою смену, он мечтал бы сейчас оказаться в теплой постели, но тут одному террористу взбрело в голову поехать в ресторан посреди глубокой ночи. Тэхен чувствует укол вины, но тут же обо всем забывает, когда Чонгук вновь заговаривает, привлекая к себе внимание. — В первые разы тебя, наверное, выворачивать будет, — усмехается альфа. — Но потом во вкус войдешь. Поэтому, чтобы не убить еще больше людей без причины, тебе придется утолять голод физическим путем. И не обязательно едой. — А как еще? — спрашивает Тэхен, заинтересованно вскинув брови. Чонгук растягивает губы в оскале, пристально глядя в наивные с поволокой пьяного дурмана глаза. — Приятного аппетита, — с улыбкой говорит официант, ставя пиццу на столик. Чонгук резко переводит на него взгляд. В черных глазах мгновенно вспыхивает кровавый пожар, горящий от костей тех, кто уже провинился, а рука слегка дергается в желании потянуться к пистолету за поясом и продырявить официанту лоб. — Спасибо большое, — благодарит Тэхен с теплой улыбкой, одним своим голосом остужая огонь, разгоревшийся в альфе. Официант, коротко поклонившись, спешно удаляется. Чонгук соколом следит за ним до тех пор, пока тот не исчезает из поля зрения, и поворачивается к Тэхену. — Даже выглядит безумно аппетитно, — не скрывая восторга, говорит омега, разглядывая пиццу. — Ешь, — Чонгук полностью сосредотачивает свое внимание на Тэхене. — На вкус еще лучше. — Ты даже не спросил, какую я хочу, — Тэхен поднимает глаза на брата и слегка хмурится с подозрением во взгляде. — Солгал, что что-то из прошлого забыл? — Перестань уже удивляться, Тэ. Я прекрасно помню, как ты мечтал попробовать пиццу, когда тебе еще восемь было. «Главное, чтобы много сыра», — усмехается Чонгук. — Но я не помню, попробовал ли ты ее тогда. — Не попробовал, — Тэхен вздыхает и перекладывает треугольник пиццы себе в тарелку. — Папа не умел готовить ее, но очень хотел научиться из-за меня. Искал рецепт, но не смог найти и попытался сам приготовить мне что-то, напоминающее пиццу. Чонгук задумчиво хмурится, пытаясь вспомнить что-то из сказанного, но Тэхен словно говорит о том, чего он вместе с ним не проживал. Все моменты рядом с омегой ясны, как день, но остальное за мутным толстым стеклом спрятано. Сколько бы Чонгук ни бился — не может сломать. Его отталкивает какая-то незримая сила, сразу же отвлекает, заставляя концентрироваться на грядущем будущем. — Что скажешь? — возвращаясь в реальность, спрашивает Чонгук Тэхена, откусившего кусочек пиццы. У того и без слов все на лице написано: в глазах вспыхивают искорки восторга, а брови ползут вверх. Он быстро кивает несколько раз, прожевывая, и поднимает большой палец. Чонгук слегка улыбается, удовлетворенный реакцией. Неужели с Тэхеном это все творит алкоголь? Он не смотрит загнанным в угол зверьком, не дергается от слов Чонгука, эмоций от него не прячет. Альфа на него не насмотрится, жадно хватается за каждую деталь, за каждое движение. За улыбку, которая на красивом лице расцвела. И адресована она не кому-то. Она для Чонгука. Для Мираи. — Безумно вкусно, — говорит Тэхен с восхищением в голосе, облизывая губы, на которые сразу же обращает свое внимание Чонгук. — Это и вправду лучше, чем в той кафешке. — Меня слушать надо, — довольно хмыкает альфа и требует: — Ешь еще. Тэхен улыбается и с удовольствием продолжает поедать пиццу. Чонгук так и не притрагивается к ней, лишь молча наблюдает за омегой, ни на секунду не отводя внимательного взгляда. Прежде Тэхен и кусочка бы не проглотил под надзором Мираи, не выдержал бы и просто сбежал, но теперь его наблюдение не удушает, не сжимает внутренности. Тэхен рядом с ним не чувствует дискомфорта. — А если все-таки есть кто-то, кто знает, как выглядит Мираи и, увидев, решит устроить покушение? — спрашивает Тэхен задумчиво, прожевывая кусочек уже третьего треугольника пиццы. — Никто не приблизится. Лишится жизни, — усмехается Чонгук, покачав головой. — Я не передвигаюсь с охраной, но она всегда со мной, — пожимает альфа плечами. — В здании напротив сидит снайпер, и вон там тоже, — он взглядом указывает влево, в сторону окна, за которым расположено еще одно многоэтажное здание. — Змеи всюду, Тэхен-и, — тише говорит, уперев локти в стол и чуть нагнувшись к Тэхену. — Значит, аспиды всегда рядом? — Тэхен поднимает бровь. — Небезопасно совсем в одиночку, статус не позволяет, — Чонгук мотает головой. — Я подозреваю, что кое-кто в армии уже в курсе, кто я. — Но разве в таком случае тебя не рассекретят? — Чонгук готов поклясться, что слышит в голосе омеги нотки тревоги. — Может быть, — согласно кивает он. — Тогда придется всех разом замочить, — усмехается, пожав плечами. — Ты все решаешь путем убийства, — Тэхен закатывает глаза и лижет нижнюю губу. Пицца оказалась сытной. Омега убирает тарелку чуть в сторону и складывает руки на груди. — Убийство — полное избавление от проблемы. Не вижу варианта лучше. — А если я буду проблемой? — спрашивает Тэхен, заглядывая альфе в глаза. — Ты убьешь меня? — Боже упаси стать тебе моей проблемой, Тэхен, — у Чонгука в глазах черти пробуждаются, а на губах недобрый оскал. Он резко поднимается с места и нависает над Тэхеном, вгрызаясь в его вишневые губы голодным поцелуем, на который омега сразу же начинает отвечать. Все содержимое столика с грохотом летит на пол. Чонгук рывком подхватывает Тэхена и усаживает на него, раздвинув стройные ноги. Он встает меж них, продолжая терзать сладкие губы. Гук больше не церемонится, не медлит, он разрывает на Тэхене рубашку, разрывает свои цепи и дает себе полную волю. Все напряжение дня, которое не давало покоя, находит выход с каждым поцелуем и прикосновением к желанному телу. Рубашка летит на пол, следом за ней — худи Чонгука. Тэхен накрывает ладонью грудь альфы и прикрывает глаза. Все пылает, искрится внутри. Губы Чонгука настойчивые и грубые, ни на секунду не дают глотнуть раскаленного воздуха. Тэхен скользит пальцами по горячей коже, подушечками ощущая каждый шрам, оставленный войной. Под прикосновениями мышцы альфы напрягаются, а дыхание становится тяжелее. Возбуждение стремительно достигает пика. Чонгук расстегивает на Тэхене брюки. В затуманенной желанием голове мелькает мысль и их разорвать. Терпение его окончательно покинуло. Тэхен приподнимается, цепляясь за плечи альфы, чтобы помочь снять с себя лишний слой ткани. Чонгук избавляет его и от белья. Если бы не дикая жажда, Чонгук бы посвятил созерцанию космически красивого тела долгие часы до самого рассвета. Неяркий свет золотом рассыпается по песочной коже омеги, переливается тысячами мельчайших бриллиантов, почти ослепляет. Тэхен лежит перед альфой горячий, все еще одурманенный, лишенный чувства самосохранения, движимый инстинктами. Главное блюдо, которое Чонгук так жаждал отведать. Омега скользит по нему темными блестящими глазами, точно сам змей-искуситель, лишающий здравомыслия. Чонгук бы прямо сейчас к генералу пошел и обезглавил, если бы только Тэхен попросил. Не задумываясь, не колеблясь. Его демоническая красота порабощает само чудовище. Чонгук под сильными чарами, рядом с которыми ни один тяжелый наркотик не сравнится. И ему мало, чертовски мало. Чонгук укладывает Тэхена на стол и подгибает колени, разводя их шире, задыхаясь от открывшегося ему вида. Аромат глицинии становится глубже и ловко вплетается в каждую клеточку Чонгука, как опасный вирус. У Тэхена меж упругих ягодиц поблескивает выделяющаяся смазка, а возбужденный член прижался ко впалому животу, часто вздымающемуся от желания. Тэхену кислорода не хватает. Его организм функционирует, когда к нему прикасается Чонгук, когда целует и трогает горящую кожу своими большими и крепкими ладонями. Альфа оглаживает ногу Тэхена и целует под коленкой, вызывая дрожь и тяжелый вздох. Чонгук проводит губами по внутренней стороне бедра и останавливается, прикусывая тонкую чувствительную кожу до ярко-алой отметины. Тэхен стонет, жмурится и чуть выгибает спину, в нетерпении ерзая задницей по столу. Чонгук закрадывается в его неустойчивое сознание, с ума сводит, заставляя обо всем забыть, кроме него самого в этот момент. Он высвобождает ноющий от возбуждения член, стоящий колом, одной рукой удерживает Тэхена за бедро, а другой направляет головку в истекающую дырочку. Слишком долго терпел, поэтому на долгие прелюдии не тратится, сразу же приступая к тому, чего так желает. Тэхен низко стонет и вцепляется пальцами в края стола. В уголках глаз скапливаются слезы. Между ягодиц вспыхивает острый жар, короткая вспышка боли пронзает дрожащее от возбуждения тело. Чонгук проталкивается внутрь, растягивая своими размерами тугие, еще не привыкшие стенки, и делает резкий толчок. Тэхен вскрикивает, рефлекторно сжимаясь вокруг члена и жмуря влажные глаза. — Тише, малыш, просто расслабься, — низким хриплым голосом просит Чонгук, беря Тэхена за талию и подтягивая ближе к себе. Тэхен шмыгает носом и медленно расслабляется, глубоко дыша и давая альфе свободу действий внутри себя. Гук начинает двигаться, низко рыча от удовольствия и запрокидывая голову. Перед глазами искры от огромного разгоревшегося пламени, а по телу пробегают электрические разряды. Чонгук несдержанно наращивает толчки, еще больше заводясь от звука шлепков влажных тел друг о друга и хлюпающей смазки в сочетании с низкими стонами Тэхена. Омега жадно хватает раскрытым ртом воздух и зарывается пальцами в свои волосы, крепко сжимая у корней. Грудь быстро вздымается, а болезненные ощущения внизу начинают затухать на фоне преобладающего наслаждения, берущего над сознанием и телом верх. Инстинкты поглощают, вся его сущность тянется к альфе, жаждет большего. Тэхен сцепляет ноги на пояснице Чонгука и начинает двигаться бедрами навстречу, насаживаясь на всю длину члена. — Чонгук… — тянет он, открыв глаза и взглянув на альфу, нависшего над ним. Каждая мышца под татуированной кожей напрягается и перекатывается от движений, снова создавая видимость, словно чернильные змеи оживают. У Тэхена чувство, будто они выползают и обвивают щиколотки, подкрадываются к горлу и перекрывают кислород. Чонгук срывается. Плавные движения Тэхена сливаются с его резкими и грубыми. Он до новых синяков впивается пальцами в нежную кожу и закрывает глаза, полностью растворяясь в ощущениях, сосредотачиваясь на удовольствии и сладких стонах омеги, которому хорошо не меньше. Хочется больше. Что-то мешает, напрягает и настораживает. Чонгук выныривает из своего личного кайфа, всем нутром чувствуя присутствие лишней души на их празднике тел. Он распахивает горящие гневом глаза и рефлекторно хватает пистолет, оставшийся на краю столика. Вторая рука продолжает сжимать тэхеново бедро, а другая целится в стоящего в проеме официанта. Взгляд парнишки направлен на Тэхена, изгибающегося в наслаждении. Чон видит грязное желание, на которое посторонний человек не имеет права. Его возбуждение сталкивается с пробудившейся животной злостью. Чонгук без колебаний спускает курок. Официант с застывшим в глазах шоком мешком падает на пол, не успев сделать последний вздох. — Чонгук! — Тэхен дергается от неожиданного громкого выстрела и поднимается на локтях, уставившись на альфу. — Почти в глаз, — с разочарованием хмыкает Мираи, несколько секунд смотря на бездыханное тело, затем бросает пистолет на пол и поворачивает голову к Тэхену. — Зачем ты убил его? — в шоке мямлит омега, оглядев труп и переводя взгляд на Чонгука. — Новенькому, вероятно, не объяснили, что нельзя мешать, когда я утоляю голод, — Чонгук нагибается и берет лицо Тэхена в ладони, смотря прямо в большие бездонные глаза напротив, — и бессовестно пялиться на мое, — он скалится и усаживает Тэхена на краю столика, удобнее перехватывает его, поддерживая за ягодицы и вновь начиная двигаться внутри, ловя неземной кайф от трения о тугие горячие стенки, сжимающие его член. Омега не успевает ответить, а стон тонет в поцелуе, которым его бесцеремонно затыкает Чонгук. Тэхен обвивает руками шею альфы и утыкается носом в выемку между ключиц, тяжело дыша и двигаясь навстречу вновь участившимся толчкам. Даже чужая смерть перед глазами не умаляет возбуждение. Тэхен готов себя ударить за мелькнувшую в голове мысль, что это наоборот усилило его желание, заставило кровь вскипеть. Запах пороха стал гуще, и у омеги от него мурашки. Он шумно выдыхает и жмурится, прижимаясь к Чонгуку плотнее. От трения животов, между которыми зажат член, Тэхен кончает, кусая альфу за плечо, на которое падает слеза. Чонгук берет омегу за подбородок и невесомо целует в прикрытый глаз, в скулу и в уголок губ, затем обратно укладывает его на стол, разводя стройные колени шире и меняя угол входа. Тэхен выгибает спину до хруста позвонков и крепко вцепляется пальцами в руку Чонгука, быстро и грубо вбивающегося в него. После нескольких глубоких толчков альфа с хлюпаньем смазки выходит из омеги и с рыком кончает ему на живот, после чего сразу же притягивает к себе и целует во взмокший висок. Тэхен изнеможенно прикрывает глаза и утыкается лицом ему в шею, тихонько зевнув и причмокнув припухшими губами. Усталость наваливается на хрупкие плечи тяжелым мешком. В машину Чонгук несет Тэхена на руках, осторожно усаживает на сиденье и садится сам, бросая взгляд на часы. Утро близится. Черное непроглядное небо начинает приобретать серые оттенки, но все еще спит. Кое-где, на почти пустынных улицах мелькают патрульные машины полиции, но до темно-серого мерса им дела нет. Тэхен быстро засыпает, а Чонгук старается ехать как можно быстрее, чтобы добраться до дома и уложить омегу в теплую мягкую постель. Он закуривает и приоткрывает окно, впуская в салон прохладный свежий воздух. Взгляд бегает в две стороны: то на дорогу, то на Тэхена, на котором задерживается чуть дольше. Как омега завтра взглянет на Чонгука? Что скажет? Снова будет жалеть, съедаемый проснувшейся совестью? Чонгук уверен, что именно так и будет. Этот омега так просто не отдастся в лапы тьмы, подступившей со всех сторон. Она ему дышит в затылок, а он все равно увиливает. Чонгук сам в нем взрастил это добро. Тот, прежний Чонгук, не знавший ненависти. А нынешний искоренить его все не может. Он продвигается вперед медленными и короткими шагами, не делая больших успехов. Но Мираи покажет всю жестокость реальной жизни, где нет места наивности. Той сказки, которую вокруг Тэхена годами выстраивал капитан Чон, больше нет и не будет никогда. Чонгук бросает окурок через окно и поворачивает голову к Тэхену, встречаясь с его большими сонными глазами. — Тэ… Омега, ничего не говоря, вероятно, все еще находящийся во сне, забирается на сиденье с ногами, подбирая их под себя, и пододвигается ближе к Чонгуку, укладывая голову на его теплом широком плече. Тяжелые веки сразу же закрываются обратно. Чонгук в первые секунды испытывает удивление, а после — полное удовлетворение. Он чуть сбавляет скорость, больше не торопясь добраться до дома, чтобы не нарушить сон брата.***
Юнги просыпается от яркого света, который даже через закрытые веки слепит глаза. Он подскакивает с постели, мгновенно проснувшись и распугав остатки сна. Кофейные глаза сразу наполняются раздражением. Мин уже представляет, как будет сворачивать шею прислуге, которая решила впустить в комнату свет. Он поджимает губы и подлетает к окну, нервным и резким движением задергивая шторы и возвращая спальне холодный полумрак, к которому он так привык. Как же хорошо, что нет проклятого солнца. Юнги бы тогда вообще существовать не смог. Он благодарен тяжелым темным тучам, которые видит на небе всю свою жизнь, но лучше бы на улицах всегда была тьма. Юнги поворачивается к кровати и хмурится, замечая, что постельное белье на ее другой половине тоже смятое. Когда злость на свет рассеивается, к омеге приходит осознание случившегося прошлой ночью. От ощущений, что тело запомнило, ноги норовят подкоситься, а внизу живота снова образуется приятная тяжесть. Он вспоминает, как Хосок его испивал до дна, наполнял и снова жадно выпивал до последней капли. Это длилось до самого рассвета, начавшись в гостиной и завершившись в постели в комнате альфы. Юнги отчетливо помнит каждый момент, каждую секунду, которую полностью отдавался Хосоку, как никогда. Так не было даже с Чонгуком. Есть разница, заметная одному только Юнги, но он не может самому себе объяснить, чего не было в постели с Мираи и что было в постели с его правой рукой. Но явно не было чего-то важного и сильного; того, что полностью меняет ощущения, делает их еще ярче и сильнее. Чувственнее. Мин отмахивается от глубоких мыслей, начавших медленно его засасывать в свои пучины. Его сейчас другое волнует. Не боль в заднице, не засосы на шее и груди, щедро оставленные Хосоком, а именно сам альфа. Засыпая ранним утром, Юнги где-то в глубине души надеялся, что, проснувшись, он посмотрит Хосоку в глаза, снова уколет его, хоть и бесполезно: этому альфе все ни по чем. Но Юнги этого хотел. Увидеть сонного Хосока со взъерошенными ото сна волосами и помятой от подушки щекой. Но, наверное, он даже тогда выглядел бы идеально, безупречно, как всегда. И все-таки, оставить омегу в одиночестве было так в его стиле, что Юнги эта мысль выводит из себя. Он стискивает зубы и абсолютно голым входит в гардеробную Хосока, связанную со спальней. И даже тут все идеально. В одежде альфы преобладают черный и серый, совсем немного белый и камуфляж, любимый омегой. Он с прищуром оглядывает вещи и снимает с вешалки камуфляжную футболку. Хочется все разворотить тут, создать хаос. По-детски, но Юнги плевать. Еще один повод вывести Хосока из себя, если это вообще поможет. Он надевает футболку и, коротко глянув на свое отражение в большом зеркале, выходит из комнаты. На себя даже смотреть не хочется. Большая часть ран затянулась, но без шрамов белоснежная кожа не останется. На Юнги это будет клеймом до конца жизни, как напоминание об унизительном наказании. О нем омега меньше всего хочет думать. На первом этаже квартиры уже все убрано. Юнги помнит, как они с Хосоком свалили тумбу и уронили картину, когда альфа втрахивал Мина в стену. Юнги задел ее рукой. Даже в минималистическом помещении им нашлось, что разрушить в порыве дикого желания. В квартире полнейшая тишина, звенящая в ушах омеги. Юнги оглядывается, заходит на кухню, в которой едва слышно работает холодильник, в ванную комнату, в рабочий кабинет и гостевые спальни. Юнги в доме совершенно один. Была надежда застать Хосока попивающим кофе и курящим сигарету на балконе, но там омегу встретил только холодный ветер, от которого обнаженная кожа стала гусиной. Еще больше разгораясь злостью, Юнги решает принять прохладный освежающий душ. Вода не помогла. Все мысли омеги заняты Хосоком и воспоминаниями об их сексе, которые все никак не покидают голову, возрождая те ощущения, из-за которых Юнги плавился, как воск. Их хочется повторить снова, пережить еще раз десять, а то и больше. Они дарили омеге чувство живости, естественности. Юнги всеми силами старается не думать об этом, боясь погрязнуть и наткнуться на то, к размышлениям о чем еще не готов. Он сушит волосы, от которых остался лишь небесно-голубой оттенок, и надевает черные домашние спортивки. Спустившись обратно на первый этаж, он идет на кухню, чтобы приготовить себе кофе, но застывает в проеме, уставившись на хозяйничающего там омегу из прислуги, что выглядит лишь немного старше самого Юнги. — Добрый день, господин Мин, — приветствует тот, бросая свои дела и поворачиваясь к Юнги с поклоном. — Я приготовил для вас обед. — Кофе сделай, — бросает омеге Мин, просверлив его пристальным взглядом. Руки чешутся подойти и что-нибудь с ним сотворить. Злость не до конца отпустила, а это доброе личико еще сильнее выбешивает. Хочется его разбить и размазать кровь по светлому полу, вот только Хосок вряд ли будет доволен новой смерти в рядах своей прислуги. — Без сахара. Принесешь на балкон, — Юнги разворачивается и выходит из кухни. Мин медленно делает короткую затяжку, наполняя легкие горьким дымом хосоковых сигарет. Он к ним постепенно начинает привыкать, почти уже не испытывая приступов кашля. Эта головокружительная горечь омеге даже нравится. Он прикрывает глаза, оперевшись локтями на ограждение и позволяя ветру ерошить свои мягкие волосы. Дым сигареты сразу же уплывает, гонимый ветром. Юнги открывает глаза и оглядывает город, что днем не уступает в серости небу. Где-то внизу ходят мелкие человечки, проезжают маленькие машинки, наблюдением за которыми омега слегка увлекается. — Ваш кофе, господин Мин, — отвлекает Юнги голос сзади. Он стряхивает пепел вниз и оборачивается. Омега ставит чашку с клубящимся паром кофе на стеклянный столик. — Что-нибудь еще? — спрашивает он, озабоченно приподняв брови и заведя руки за спину. Юнги прищуривается и перекатывает сигарету с одного уголка губ к другому. В голову снова закрадывается мысль об убийстве, об избавлении от своего внутреннего напряжения. С другой стороны, насолить Хосоку было бы вполне приятно. Прямо на его огромной кровати зарезать этого омегу, чтобы кровь была всюду, даже на его идеальной одежде. От предвкушения ярости полного взгляда альфы у Юнги по телу пробегают мурашки, а кончики пальцев приятно покалывают. Он долгую минуту молчит, смеряя прислугу задумчивым взглядом, затем поднимает его. — Съебись с глаз моих, — спокойным и чуть хрипловатым голосом наконец говорит он. У омеги в глазах проскальзывает секундное замешательство, но он быстро берет себя в руки и, коротко поклонившись, спешно исчезает из поля зрения Юнги без лишних слов. Снова тащиться в душ, чтобы смыть с себя кровь — слишком тяжелое усилие для не до конца излечившегося Мина. Он сидит на балконе до тех пор, пока не начинает замерзать. А в квартире все та же неизменная тишина. Омега из прислуги ушел, оставив на столе сытный и на вид очень вкусный обед, но Юнги не испытывает ни малейшего желания к нему притрагиваться. Аппетит полностью отсутствует, но с каждым часом начинает преобладать другой, более сильный. Юнги коротает свое серое и не скрашенное кровью время перед телевизором, который за всю свою жизнь практически не смотрел. И не зря, потому что на каждом канале сплошной бред, которым пичкают народ. Рассказывают о храбрости армии и о том, как ужасен аспид, какой вред он несет обществу и что от него нужно избавляться. Юнги хмыкает и закатывает глаза, переключая на следующий канал, где предупреждают и учат тому, как предостеречь себя от вербовки в группировку, что тоже — полнейший бред, вызвавший у омеги сухую усмешку. Он оставляет включенным какой-то идиотский сериал и сам не замечает, как проваливается в сон. Небо за окнами приобретает глубокий синий цвет, уже давно повечерело. Юнги просыпается на диване, где и уснул, прижимая к груди пульт. По телевизору идет уже какой-то другой сериал. Юнги раздраженно хмыкает и выключает его, отбросив пульт на столик и поднявшись с дивана. Он быстро проводит повторный осмотр помещений на наличие вернувшегося Хосока, но тщетно. Квартира все так же пуста. Юнги начинает казаться, что он сходит с ума. Это напоминает тюрьму или психиатрическую больницу. Он распахивает прозрачные двери балкона и впускает внутрь квартиры городской шум. Серость сменилась разнообразными огнями, рассыпавшимися на полотне столицы. Юнги выходит на балкон и подходит к ограждению, наполовину свешиваясь и смотря вниз, совсем не боясь потерять равновесие и полететь на встречу с асфальтом. На улицах стало еще больше машин, люди заполонили тротуары, торопливо идя с работы после тяжелого дня. Юнги несколько минут следит за жизнью внизу, убеждая себя в том, что не спятил, и выпрямляется, возвращаясь в квартиру. Нахождение взаперти начинает давить на сознание все больше. Юнги мечется, не находя себе места, выкуривает оставшиеся в пачке сигареты и снова хлещет один лишь кофе, игнорируя так и не тронутый обед. Омега, не в состоянии больше сдерживать свою злость, что варится в нем весь день, сметает тарелки со стола и вылетает из кухни, твердо направляясь к парадной двери, которая ожидаемо заперта. Юнги нервно дергает ручку, как будто это как-то сможет помочь ему открыть, злобно рычит, с психу бьет кулаком и возвращается в гостиную обреченно. Даже если он проломит дверь каким-то чудом, далеко уйти не сможет. Где-нибудь его обязательно перехватят люди Хосока, охраняющие дом и следующие только его приказам. Идея уйти через балкон начинает казаться вполне неплохой и легко осуществимой. В двенадцать часов ночи Юнги вспоминает о наличии телефона и уже начинает сомневаться в своей адекватности, злясь на самого себя больше, чем на кого-либо в этот момент. Он усаживается в центре кровати, которая так и осталась незаправленной, и набирает номер Хосока, готовый вылить на него весь свой яд. Он нервно мнет пальцами штанину и, не моргая, смотрит в одну точку перед собой, терпеливо выслушивая длинные гудки, действующие на нервы. После монотонной пытки следует ненавистное: «абонент временно недоступен, перезвоните позже». Юнги отшвыривает телефон на кровать и валится на подушки, уставившись в потолок немигающим пустым взглядом. Если Хосок решил таким образом его наказывать, то выбрал самую верную и действенную стратегию, потому что худшее для Юнги — оставаться в одиночестве наедине со своими чертями, которыми душа полна под завязку. Весь день он старательно избегает встречи с ними, заполняя голову даже самыми глупыми и смешными мыслями, но с каждой минутой держаться становится все труднее. Юнги устал думать, устал бежать и прятаться. Он пробует дозвониться до Хосока еще два раза, но ответ на том конце все тот же. Юнги прижимает к себе подушку, обвивая ее руками и ногами как можно крепче, словно живого человека, мечтая сделать это с Хосоком. Он жмурится и спустя долгих двадцать минут проваливается в сон. Черти выползти не успели. Следующим утром омега снова просыпается от света, буквально выжигающего глаза, снова подскакивает и зашторивает окна, чуть ли не срывая плотную ткань. На кровать больше не смотрит, все равно там пусто, как и вчера, а аромат ореха будто все тусклее становится. Хосока нет второй чертов день. Юнги спускается на первый этаж и обнаруживает на кухне уже другого человека из прислуги. На этот раз — рыжеволосый бета, еще более взрослый, чем вчерашний омега, и более крупный, чем Юнги. Мин стискивает челюсти и подлетает к нему, хватая за шею и прибивая спиной к большому холодильнику. Бета и слова вымолвить не успевает, в шоке и страхе таращась на разъяренного омегу. — Это ты шторы открываешь по утрам? — рычит он, сжимая пальцы на шее парня. — Д-да, господин… — хрипит бета. Лицо его начинает постепенно синеть. Юнги свои силы не рассчитывает. — Кто тебя об этом просил? — чеканит омега каждое слово, выжирая невинную душу одним лишь взглядом. — Какого хрена ты вообще входишь в комнату, когда в ней кто-то спит? Сдохнуть хочешь? — Юнги вскидывает брови. На губах появляется оскал. Омега напоминает слетевшего с катушек, а его последний вопрос звучит, как дружеское предложение. — П-простите, господин М-мин, — еле выдавливает из себя прислуга. — Такого б-больше… не п-повторится… — Или все-таки хочешь? — Юнги щурится и клонит голову к плечу, по-садистски улыбаясь. — Тебя что, Хосок прислал, чтобы меня бесить? — Н-нет, господин, это просто м-моя работа… — Хреново ты ее выполняешь, — хмыкает Юнги. Его губы снова поджимаются в тонкую линию. — Беги отсюда, пока я не разорвал тебя, — шипит он, выпуская бету и грубо отшвыривая на пол. Юнги поворачивается к нему и складывает руки на груди, наблюдая за тем, как рыжеволосый жадно хватает недостающий воздух раскрытым ртом, поднимается с пола и быстро уходит. Юнги закатывает глаза, и, даже не взглянув на свежеприготовленный завтрак, делает себе кофе, зажимая сигарету из новой пачки в зубах. Беспорядок, который омега оставил после своего срыва, уже прибрали, словно ничего и не было. Сегодня воздух еще холоднее, чем вчера. Юнги накидывает на плечи куртку Хосока и делает затяжку, разглядывая столицу, от вида которой уже начинает подташнивать. Кусачий ветер закрадывается под одежду, заставляет вздрогнуть, соревнуясь с горячим кофе, который короткими глотками вливает в себя омега. Юнги, наверное, полный слабак, но он никогда вслух не скажет о том, что еще одного дня в таких условиях не протянет. Лучше оказаться среди врагов на их территории безоружным, чем с самим собой в гробовой тишине, медленно убивающей разум. Юнги теперь ходит с телефоном, периодически названивая Хосоку и в сотый раз внутренне взрываясь от злости на альфу. Он снова сваливает тарелки с едой на пол, наслаждаясь коротким, но громким шумом разбивающейся посуды, а потом идет к телевизору, стеклянным взглядом наблюдая за происходящим на большом экране. Глупости, глупости, глупости. Юнги выворачивает от всего этого. Он закуривает, закинув ноги на кофейный столик, и откидывает голову на спинку дивана, краем уха слушая очередные скучные новости и увлеченно разглядывая танец белого дыма, подобного змее. Скуренная до фильтра сигарета дотлевает в пустой чашке, в которой был кофе. Юнги бросает взгляд на рядом лежащий телефон, тянется к нему и предпринимает последнюю попытку дозвониться. Гудки выжигают по миллиону нервных клеток в секунду. Юнги прикрывает глаза и сжимает телефон пальцами, скрипя зубами. Ярость достигает своего пика. Мин взрывается. Он швыряет телефон в экран телевизора, оставляя на нем трещину, и подскакивает с дивана, начиная крушить все, что под руку попадется, создавая шум и грохот. От очередной разбившейся вещи становится легче дышать, накопившаяся за два дня ярость выливается быстротечной рекой. Юнги слепнет от злости, кричит, крушит, рвет и разбивает, плюя на руки. Кожа на костяшках разрывается, жжет, но омега не останавливается до тех пор, пока все оставшиеся силы его не покидают окончательно. Он падает на пол в комнате прямо среди хаоса, который натворил за считанные минуты, и прижимается щекой к прохладному паркету, обессилено прикрывая глаза и восстанавливая дыхание. Сон быстро накрывает изнеможенный организм, словно теплое мягкое одеяло.***
Хосок закрывает за собой дверь и замирает на пороге, прикрывая глаза и вдыхая аромат апельсина и корицы, ставший неотъемлемой частью квартиры. Он бросает ключи от гелендвагена на тумбу и входит внутрь, попутно заглядывая на кухню. Взгляд сразу цепляет разбросанная по полу каша из осколков тарелок и кусочков еды. Альфа хмурится и проходит мимо гостиной, в которой тоже полнейший беспорядок, будто ураган прошелся. Хосок идет по яркому ароматному шлейфу, ведущему на второй этаж. Он останавливается у собственной спальни и открывает дверь, проходя внутрь. Под подошвой хрустят осколки какой-то глиняной статуэтки. Альфа поднимает голову и замечает лежащего на полу, среди разрухи, омегу. Он быстро к нему подходит и присаживается на корточки рядом, беря пальцами подбородок Юнги и осматривая лицо на наличие ран. Разве что темные синяки, залегшие под глазами, и потрескавшиеся губы. Омега всего лишь уснул, негромко сопя. Первую мысль о смерти Хосок сразу же отметает, мысленно облегченно вздыхая. Он убирает Юнги прядь волос, упавшую на глаз, и оглаживает мягкую щеку большим пальцем. Взгляд скользит вниз, к руке, лежащей на полу. Костяшки сбиты в кровь. Хосок аккуратно поднимает ладонь омеги и проводит подушечками пальцев вокруг открытых ран. Юнги похож на ребенка, которого нельзя оставить дома одного даже на пару часов. А тут пара дней. Бесконечно долгих и мучительных, в течение которых все мысли альфы были заняты лишь этим диким мальчишкой, превратившим квартиру в руины. Если бы не вынужденная поездка на юг, Чон ни за что бы не оставил его, но разве во власти Хосока что-то решать? Он устало вздыхает и собирается подняться, чтобы сходить за аптечкой и обработать новые раны на этом хрупком теле, но даже выпустить ладонь омеги не успевает, потому что внезапно получает кулаком в челюсть. — Где тебя, сука, носило, мудак? — кричит Юнги, подскакивая с пола так, словно обжегся. — Что за хуйню ты устроил мне? Хосок трет лицо ладонью и перехватывает запястье Мина, собравшегося нанести новый удар. — Не трогай, блять! — Юнги рычит и дергает рукой, но с Хосоком ему не тягаться. Ярость, от которой он избавился несколько часов назад, снова накрывает его с головой, как огромная волна. — Ублюдок! Вали туда, где был, только меня сначала выпусти отсюда! — Тише, — холодным, но приказным тоном говорит Хосок, смотря взбесившемуся омеге прямо в глаза. — Не дергайся, а то я руку тебе сломаю. — Да мне насрать, — шипит Юнги, пытаясь высвободить руку из железной хватки, и болезненно вскрикивает. Хосок сжимает запястье еще крепче. Мину кажется, что он слышит хруст собственных костей. — Сука! — Кто позволил тебе рушить тут все? — спрашивает Хосок, без всяких усилий бросая Юнги на кровать и прижимая к ней собственным весом. Ему абсолютно плевать на то, что от его квартиры оставил омега, гораздо больше альфу интересуют причины. — А тебе кто позволил меня в плену держать? — цедит сквозь стиснутые зубы Юнги, сверкая уничтожающим взглядом. — Ты забыл, кто ты и от кого зависишь теперь? — Чон сухо усмехается и вскидывает бровь. — Теперь? Что ты, блять, несешь? — Юнги морщит лицо. — Тебе же наказать меня надо, так какого хрена ты все еще не сделал этого? Давай, прямо сейчас. Пока я лежу тут готовый, можешь пристрелить меня, иначе я не понимаю, на черта все еще торчу здесь живой. — Планы поменялись, — спокойно отвечает Хосок, пожимая плечами. — Только я решаю, что с тобой делать, и дышишь ты, пока я разрешаю. — Мне плевать, — Юнги поджимает губы. — Либо грохни, либо отпусти. Я не собираюсь отсиживаться, как инвалид гребаный, ждущий своей участи. — Юнги, которого я знал раньше, уже давно бы высвободился из захвата, — хмыкает Хосок, сжимая пальцами щеки омеги и выговаривая в самые губы. — Напоминаешь инвалида. — Заткнись, — шипит Юнги, резким движением вырывая одну руку не без тонны усилий. — Не провоцируй меня, Чон Хосок. Я даже полумертвым за себя постоять смогу. — Не пытайся мне что-то доказывать, пока лежишь подо мной обездвиженный, Юнги, — тише говорит Хосок, едва заметно скалясь. Юнги нервно смеется и лижет губы, вгрызается в Чона провоцирующим взглядом и вскидывает бровь. На самом деле, всеми силами себя сдерживает, чтобы не обвить крепкое тело над собой всеми конечностями. От близости Хосока все внутри горит и ноет, молит о большем, но вслух — ни за что. — И что же ты собираешься делать со мной? — спрашивает он с провокацией в голосе, накрывая ладонью грудь альфы и сжимая в пальцах его футболку. Хосок внезапно меняется в лице: вновь холодный и непроницаемый. — Отправлю на север. В твое любимое место, — хрипло говорит Хосок, голодным зверем нападая на губы омеги. Юнги ухмыляется в поцелуй и обвивает руками шею альфы, прижимая к себе ближе. — В аду мне по душе, — сладко тянет Юнги, прикрывая глаза в удовольствии. Губы Хосока скользят вниз по молочной шее, а пальцы подцепляют резинку спортивных штанов омеги и тянут вниз. — Но без тебя там будет скучно, — Юнги низко стонет и выгибается в спине, когда палец альфы проскальзывает меж повлажневших от смазки ягодиц. Тело бросает в дрожь. — Без меня ты туда и не отправишься, — с рыком говорит Хосок, наполняя Юнги собой одним резким глубоким толчком. — Тень моя… — со стоном выдыхает Юнги и зарывается покалывающими на кончиках пальцами в рыжие волосы альфы. Возле главного демона черти внутри Юнги смиренно преклоняют головы.***
Чонгук с прищуром обводит взглядом двор особняка, стряхивает пальцем пепел и зажимает сигарету в губах, делая глубокую затяжку. Холодный ветер треплет его темную челку и полы камуфляжной куртки. В его голове тоже ветер, но куда сильнее и холоднее. Он замораживает мысли и уносит далеко. Во дворе стоят четыре черных автомобиля, два из которых — бмв лидера и гелендваген Хосока. Змеи расхаживают тенями, охраняя крепость и готовясь защищать до последнего вздоха, если возникнет необходимость. Где-то гаркают вороны, а по небу медленно плывут тяжелые темные тучи. Чонгук прикрывает глаза и выпускает дым, затем тянет воздух носом и открывает глаза. — Трахаешь суку? — вдруг нарушает мертвую тишину его ровный голос. Он даже не оборачивается к стоящему чуть позади Хосоку. Тот бросает на затылок Чонгука короткий взгляд, но так и остается ледяной непробиваемой глыбой, никак не реагируя. Только пальцы, держащие рукоять черного узи, крепче сжимают нагревшийся от ладони металл. В голове расцветает яркий образ омеги, лежащего на смятых и влажных простынях, блестящие от слюны приоткрытые губы и затягивающие в свою темноту глаза. Хосок снова его оставил, но обещал вернуться ровно через два часа. Он открывает рот, собираясь ответить ждущему Чонгуку, но не успевает. — Господин Чон, — тихий голосок вышедшего из особняка Юно перебивает. — Вы меня звали. Чонгук поворачивается к нему и, держа в пальцах почти докуренную сигарету, коротко кивает, смерив бету непроницаемым взглядом. Хосок глядит на Юно и отводит взгляд. — Скажи Тэхену, что я его жду на крыльце, — говорит Чонгук и отворачивается, встав у самых лестниц и сунув одну ладонь в карман своих черных карго. — Да, господин, — Юно кланяется и быстро исчезает за дверями особняка. Тэхен сидит на кухне, попивая чай с лимоном и грея о теплую чашку холодные пальцы, которым ничего уже не поможет. Он лижет губы и опускает голову, разглядывая себя в искаженном отражении. Даже через него отчетливо виднеются засосы на шее, оставленные двумя днями ранее Чонгуком. Омега сжирал себя за случившееся ровно сутки. Но вариться в собственной горечи бесполезно. Это не помогает избавиться от терзаний и вечных угрызений совести. Тэхен перестал с собой спорить, перестал ругаться и воевать. Если бросит на это последние силы, то полностью развалится, как песчаный замок во время шторма. На руинах жить невозможно, а Тэхен и так уже к ним близок. Нетрудно и порезаться, пораниться и что-то сломать. Сердце, например. Оно и так подводит в последнее время. Чаще бьется, сжимается, покоя не дает. А когда где-то мелькает даже легкий аромат диких цветов и древесины, то вовсе пропускает удары. Слишком прочно этот запах вплелся в самого Тэхена. Теперь он напоминает о крепких руках, оставляющих на медовой коже отметины, о горячем дыхании в самые губы, о жгучих поцелуях и диких звериных глазах, полных желания. Тэхен об этих ощущениях даже думать боится и отчаянно выстраивает в голове стены, которые могли бы отгородить мысли, спрятать как можно дальше. Пить было огромной ошибкой. Это первое, о чем омега подумал, когда протрезвел и проснулся у себя в комнате, переодетый в пижаму. Но разве легче было пропускать через себя тонны боли и мысленно кричать, биться в конвульсиях? Разве алкоголь не помог смириться? Принять. Последняя смерть, которую он видел перед собой, не стала еще одной тяжестью в и без того тяжелом сознании, быстро рассеявшись, как пепел на ветру. А может, дело вовсе не в алкоголе. Может, он был лишь рычагом, из-за которого внутри Тэхена что-то отключилось и включилось нечто совершенно новое, менее болезненное и опасное для психики. Сносить боль, кажется, стало полегче, а в дрожь из-за страха почти не бросает. И кошмары куда-то делись, принеся долгожданный покой. Тэхен делает короткий глоток ароматного чая и встает из-за стола, свободной рукой запахнув мягкий кардиган крупной вязки и открывая прозрачную дверь, чтобы выйти на задний двор. Там омега стал проводить много времени. Это место все равно чем-то особенным отличается от всего остального здесь. Тут Тэхену спокойнее, как будто безопаснее, чем где-либо еще. И плевать, что даже здесь время от времени мелькают змеи. Когда-то они напрягали омегу, но теперь кажутся соучастниками в каком-то тайном деле, о котором никому другому не известно. Пока они не вмешиваются, все хорошо. Тэхен выходит из кухни и вдыхает свежий воздух, в котором витает запах травы и сырой земли. — Тэхен, — зовет омегу Юно, вышедший следом. — А я ищу тебя везде. — Я решил прогуляться тут, — слегка улыбается омега, пожав плечами. — Можешь со мной, если не занят. — Боюсь, в этот раз не выйдет, — с сожалением отвечает бета, покачав головой. — Господин Чон велел позвать тебя. У Тэхена по телу пробегает мелкая дрожь, а в животе скручивается узел от непонятно откуда взявшегося волнения. Улыбка сползает с лица, а брови слегка хмурятся. — Не сказал, зачем? Юно мотает головой. — Он ждет на крыльце. — Хорошо, спасибо, — кивает Тэхен, с неохотой возвращаясь на кухню и ставя чашку на стол. Почему-то колени начинают подгибаться, а руки холоднеть с удвоенной силой. Ну и кого он обманывает? От Чонгука Тэхена все еще потряхивает, а страх неизвестности не дает нормально думать. Зачем омега ему вдруг понадобился? Почему не в особняке? Тэхен тяжело сглатывает и плотнее кутается в кардиган. Одно имя его холоднее, чем погода на улице. На другой стороне особняка атмосфера полностью меняется. Тэхен больше не ощущает покой и безопасность, а от вида Хосока и оружия в его руке становится не по себе. Этот вечно молчаливый альфа спокойствия не внушает. Чонгук, услышав звук открывшейся входной двери, оборачивается. Его непроницаемое лицо вдруг смягчается, на губах появляется слабая улыбка. — Мы едем на стрельбище? — сразу настороженно спрашивает Тэхен, хмурясь и неуверенно подходя к альфе. — Не сегодня, — Чонгук обхватывает губами фильтр сигареты. — Сегодня тебя ждет подарок. Тэхен теряется, останавливается в паре шагов от Чонгука и удивленно на него глядит расширившимися глазами. — Какой подарок? — тише спрашивает он, все еще не понимая, чего ожидать и насколько это будет опасно. Чонгук делает затяжку, притягивает к себе Тэхена и, взяв его все еще потерянное лицо в ладони, выдыхает ему в приоткрытый рот дым, сразу же растягивая губы в опьяненной улыбке. Позади слышится звук открывающихся ворот и негромкий ровный гул мотора въезжающего во двор автомобиля. Тэхен коротко кашляет, морщась, и отворачивает голову, хватая ртом свежий воздух. — Такой подарок, — говорит Чонгук, кивая на въехавший внутрь белоснежный бентли. Тэхен переводит на него взгляд и замирает статуей, забыв, что нужно моргать и дышать. — Я же говорил, что тебе нужно учиться водить машину. На своей и будешь делать это, — альфа стряхивает пепел в сторону и обнимает свободной рукой Тэхена за плечо, внимательно смотря на остановившуюся у лестниц машину. Это белоснежное пятнышко резко выделяется среди серости и черноты окружающих людей, автомобилей и в целом местности. Несмотря на отсутствие солнца, автомобиль будто сверкает, как огромный жемчуг с плавными аккуратными изгибами. Без излишеств, просто и красиво. Двигатель замолкает, и на улицу снова ложится тишина. Тэхен ничего осознать не успевает, пытаясь понять сказанное Чонгуком и не веря в то, что услышал. Он не успевает услышать усмешку альфы рядом с собой и то, как открывается дверь с водительской стороны. Тэхену словно в лоб выстреливают. Он ожидал худшего, но лучше бы Чонгук показал ему горы трупов, чем… — Чимин… — еле слышно, с дрожью выдыхает омега, уставившись на вышедшего из бентли альфу. Ладонь прижимается к губам, из которых чуть ли не вырывается испуганно-удивленный вскрик. У Чимина один глаз скрыт повязкой. — Ч-что с… — мямлит он себе в ладонь, в ужасе глядя на альфу. — Он очень полезный, — говорит Чонгук, въевшись в полковника пристальным взглядом. — Сначала водителем прислуживает, а потом идет убивать тех, на кого я пальцем покажу. Тэхен его не слышит. Чимин встречается с ним взглядом, и омега готов поклясться, что видит промелькнувший в его черном глазу блеск. Альфа закрывает дверцу бентли и отходит в сторону от машины. Тэхен не может оторваться от него, жадно, с отчаянием бегает по нему взглядом, словно десяток лет не видел. В глазах начинают скапливаться слезы. Чимина рвет изнутри огромными когтями. Ноги чуть ли не несут к Тэхену, а рот едва не открывается, чтобы вымолвить до боли любимое и нежное «Тэ». Разум, а может, его частичное отсутствие, не дают альфе совершить ошибку. Он всеми силами сдерживает нестабильные эмоции, бурлящие внутри него раскаленной до предела лавой, которой ни в коем случае нельзя извергнуться. Чимин внутри себя кричит, срывая голос, и бьется о решетку, в которой его истина заперта, но не может выбраться, пробудиться. Таблетки. Он ест их вместо пищи на завтрак, обед и ужин, он целиком и полностью состоит из наркотиков, за которые продал бы родного отца. Теперь Чимин зависимый от макушки до пят. Но даже при этом полном погружении в густую беспросветную тьму у него остается кто-то, кто его удерживает за руку, не позволяя опуститься на дно окончательно. Этот кто-то прямо сейчас глядит на него большими карими глазами, такими родными, что душа навзрыд плачет. Этот кто-то как будто сам тянется навстречу, но точно как и Чимин не может. У Тэхена другая сдерживающая сила в лице Мираи. Чимин на террориста ни на миг не взглянул, зато чувствует на себе его предупреждающий взгляд. Как будто бы Чонгук знает, что там, в этой оболочке бывшего полковника Пак Чимина его душа все помнит и чувствует, а сердце заходится, желая вырваться и кинуться прямо в тэхеновы ладони. Но Чимину плевать на все и всех вокруг, пока он сохраняет зрительный контакт со своей любовью. Внутри, где все начало гнить с самой первой принятой таблеткой, расцветает глициния, оживляет и исцеляет глубокие раны. Чимин так хотел бы улыбнуться, но не может, даже если захочет, даже если выпадет шанс. Чимину так хотелось бы почувствовать тепло тэхеновой щеки своими губами, вдохнуть аромат пшеничных волос, зарыться в них носом и крепко, бережно обнять. Но все, что он может — смотреть со стороны и не иметь шанса сделать даже полшага к нему навстречу. Часть альфы оживает, а другая медленно погибает. — Тебе не нравится, Тэхен? — слышит омега возле уха. Этот гипнотический голос заставляет оторвать от Чимина взгляд. Тэхен не властен перед ним. Он поворачивает голову к Чонгуку и мгновенно об этом жалеет. В глазах Мираи вспыхивает огонь. — Почему ты плачешь? — спрашивает он, беря омегу за подбородок. — Я ошибся с подарком? Тэхену хочется кричать, бить его в грудь кулаками. Да, ошибся, чертовски сильно ошибся, и ведь сам это прекрасно знает. Играет. После недолгого затишья Чонгук снова решил ковырнуть рану, которую Тэхен бережно обрабатывал, не позволяя ей загноиться, пока не затянется. Не затянулась. Стало только хуже. Его нижняя губа мелко дрожит, а глаза становятся стеклянными. Если моргнет — слезы дорожками потекут по щекам. — Чонгук… — шепчет Тэхен, взглядом моля прекратить эту пытку. Чимина видеть невыносимо вот таким, но это все-таки было чертовски необходимо. А теперь в сотни раз больнее. — Она ужасна? — не унимается Чонгук, голосом выдавая всю свою внутреннюю ярость. Сдерживать он ее не собирается. Зажимает сигарету в уголке губ и грубо хватает Тэхена, прижимая спиной к своей груди и рыча на ухо: — Ты другого ожидал? Блять, как же я мог так проебаться, братик, — нервный и пугающий смешок заставляет Тэхена вздрогнуть. Он закрывает глаза, но как только Мираи это замечает, сразу же сдавливает его в своей хватке крепче, заставляет открыть глаза. Чонгук снова себя теряет, больше напоминая психопата. — Н-нет, Чонгук… — Тэхен сглатывает горький ком в горле и бросает на стоящего в стороне Чимина взгляд. Только бы на него не вылилась чонгукова ярость. Тэхен этого не выдержит. — Она… Чонгук резко выпускает омегу из хватки и поворачивается к Хосоку, выхватывая из его рук узи. Сняв с предохранителя, он резко поднимает оружие и палит по бентли, перекатывая в зубах фильтр сигареты. У Тэхена душа уходит в пятки. Он рефлекторно жмурится и вцепляется в полы своего кардигана. Душа замирает. Стекла автомобиля под градом пуль рассыпаются мелкими осколками, а на идеально белой глянцевой поверхности остаются дыры. Чонгук выпускает в машину всю обойму, а когда раздается щелчок, бросает узи в сторону. По воздуху разливается густой запах пороха. — Минус одна проблема, — цедит Мираи сквозь стиснутые зубы. — Ты чего испугался, малыш? Теперь все чудесно. Скажи спасибо, что я не опустошил обойму с полковником в машине, — он нервно посмеивается и бросает на Чимина ядовитый взгляд. Тот еле заметно поджимает губы и мнет за спиной пальцы, норовящие сжаться в кулаки. — З-зачем, Чонгук, что ты творишь… — Тэхен, всеми силами подавляя рвущиеся слезы, дергает плечом, пытаясь отстраниться от разозлившегося альфы. Страху места больше нет. Только всепоглощающей боли. — Я делаю это для тебя, Тэхен, — Чонгук разворачивает его лицом к себе и берет за щеки, больно сдавливая и заставляя смотреть на себя. Другая рука рефлекторно тянется назад, к Хосоку, чтобы выхватить пистолет и расстрелять Чимина прямо здесь, прямо перед Тэхеном. Но именно Тэхен и сдерживает, завораживая своими глазами. Еще больше бесит и впечатляет Чонгука то, что он не может считать его эмоции, распознать и дать им определение. Там точно не страх преобладает. По краям украшенную болью, Чонгук все-таки улавливает в самом центре шоколадных глаз омеги чистейшую злость. — Прекрати это, — Тэхен поджимает губы, смотря Чонгуку прямо в дикие глаза. Только бы его безумством не заразиться. — Я только начал, — шепчет Мираи, улыбнувшись и впиваясь в губы омеги животным поцелуем. Руки собственнически обвивают и прижимают к себе за талию. Чимину каждый новый день кажется, что жизнь его давно прекратилась, а это все — жалкое подобие, отголосок. Чимин глубоко ошибся. Его жизнь прекратилась только что. Он остекленевшим глазом смотрит на то, как она разрушается прямо сейчас, с каждой секундой, которую он все еще стоит на месте, как вкопанный, и ничего, совершенно ничего с этим поделать не может. Лучше бы и второго глаза лишен был, чем видел конец, пришедший в мире Чимина всему. А отвернуться нельзя, приказа не давали. Яд, текущий по венам вперемешку с кровью, раскаляется, усиливает свое действие. Наркотик парализует. С ним бороться бесполезно, и от этого Чимину хочется выть. Взгляд Чонгука, пока он терзает губы своего брата, направлен на полковника. Он обо всем сразу говорит: «Смотри, я был прав, я знал, что к этому все придет. Я снова тебя победил. Не только тело, но и твою душу расколол». И любовь всей жизни забрал, обхватив когтистыми лапами. Чимин снова кричит, но снаружи сохраняет безмолвие, как послушная машина для убийств, ждущая очередного приказа. Ни руку не протянуть, ни словом заставить остановить эту мучительную смерть очередной солдатской жизни, что не стоит ни гроша. Но змей не унимается, во всей красе демонстрирует, заставляет смотреть внимательно, чтобы ни одной детали не упустить. Чимину хочется рассмеяться в голос, упасть на колени и молить о скорой смерти путем одного короткого выстрела. Но выстрелом служит чонгуков взгляд. И не одним, а целой очередью, но почему-то так скоро сдохнуть не дает. Не может быть больнее, чем уже есть. Это предел, а дальше — сумасшествие. Чимин смотрит, внимательно смотрит, но как будто бы отрешенно, с равнодушием. Как будто бы абсолютно плевать, потому что просто безмозглый солдат, как и другие аспиды, находящиеся во дворе. Предел? Нет. Потому что Тэхен даже не думает сопротивляться Чонгуку. И вот долгожданная смерть после ада, длившегося всего лишь пару минут, как оказывается. Тэхен обнимает Чонгука за шею и сжимает пальцами его каштановые волосы, жмурится до боли, роняя слезы, в поцелуй моля остановиться. Но Чимин, чей медленно затухающий взгляд видит на себе омега, думает совершенно иное. Тэхен слышит, как последние крупицы надежды в чиминовой душе осыпаются руинами, которые уже не собрать во что-то целостное. Чонгук наслаждается, упивается и сверлит полковника взглядом, обещающим еще большие муки. Все еще не предел. Чон лучше всех знает, куда давить и в какой момент. Он нашел самый подходящий. Его черти удовлетворенно облизываются и кивают в знак одобрения, пугающе скалясь. В якобы непроницаемых глазах Мираи отчетливо видит распад души. Настоящее, запертое внутри, ни за что не сможет вырваться наружу, он это по себе знает. Два года назад так же умирал капитан Чон Чонгук, на пепле которого родился Мираи. Удерживающая рука разжалась. Доблестные солдаты упали на то самое беспросветное дно. Чонгук отрывается от губ Тэхена и лижет свои, довольно хмыкая. — А вот теперь закончил, — говорит он, погладив большим пальцем влажную щеку Тэхена и переключая взгляд на Хосока. — Прибереги для меня полковника, я скоро приду за ним. — Что? — Тэхен вырывается из оцепенения и хватается за предплечье Чонгука пальцами. — Тс-с, рот закрой, — шепчет Мираи, зажав ладонью рот Тэхена, а другой обнимая за плечи и ведя к дверям особняка. Тэхен успевает столкнуться с Чимином взглядом в последний раз. Короткой секунды хватило, чтобы последний огонек в душе потух. Светлый человек, который у Тэхена был еще буквально несколько минут назад, смотрит, как на незнакомца. Омега ему теперь чужой. Тэхен теперь Чимину враг. «За что я боролся с самого начала?» — думает полковник, резким движением стирая с щеки влагу и отводя от своего личного солнца взгляд. Солнца не было никогда.