***
Юнги звонко смеется, но мгновенно прекращает, когда щеку обжигает тяжелая пощечина. Хосока буквально трясет от ярости, а глаза вот-вот и подожгут омегу. Альфа даже о дороге забывает. Все смотрит на рядом сидящего Юнги, а руки зудят шею ему свернуть, каждую косточку переломать, чтобы ощутил боль по-настоящему. — Откуда автомат взялся? — цедит он, сжимая руль до посинения и давя на газ. Гелендваген несется по темным улицам, а позади — два джипа с людьми Кагэ, которые все это время ждали снаружи с остальной охраной. Перестрелки удалось избежать чудом. Хосок быстро среагировал, прихватив Юнги и исчезнув с наименьшими потерями. К такому альфа не был готов, и при другом исходе могли погибнуть все. Прием должен был пройти мирно, никто не готовил плана по уничтожению. Всего лишь жалкая формальность, еще одно утверждение, что войне скоро придет конец. Но теперь она, кажется, растянется. — У них там милые официанты, — на губах Юнги снова начинает играть забавная улыбка, а в глазах безграничное удовольствие и гордость свершенным поступком. Чем шире он улыбается, тем сильнее Хосок бесится. Это того, определенно, стоит. — Продажные твари всегда были и будут в любой дыре, — хмыкает омега, сложив руки на груди. — Ты подставил меня. Очень сильно, — как можно сдержаннее говорит Хосок, вновь бросая уничтожающий взгляд на омегу и жаждая скорее вернуться домой, чтобы сожрать его бессмертную душу, указать ей ее место. — А чего ты ждал от аспида? — усмехается Юнги, покачав головой. — Да ты и сам забыл, кто я, да? Твоя метка не сделала ничего. Ты мне только уродский шрам оставил, — фыркает, оттянув ворот рубашки и обнажая ключицу с розовым полулунием на молочной коже. Грязная ложь теперь — часть жизни. Метка сделала, и очень много. Юнги теперь как на коротком поводке, а от бурлящих внутри альфы эмоций он готов выть, как от боли. Хосок в ярости, и чем сильнее он сдерживает это в себе, тем невыносимее чувствовать его. Это физическая боль, ломающая кости и выворачивающая органы наизнанку. Юнги уже кажется, что сейчас он умрет. Сейчас Хосок его уничтожит. Взглядом уже успешно делает это, но омега стойко держится до последнего. Боль никогда не становилась причиной остановки. Как бы Хосок ни злился, Юнги ни о чем не жалеет. Скоро весть дойдет до аспидов, и они будут ему благодарны. Мираи будет доволен. Омега частично исполнил свой долг. — Ты нашел способ контактировать с Мираи? — спрашивает Хосок, уже клянясь самому себе, что если услышит в ответ согласие, то разорвет омегу прямо здесь и сейчас без всяких раздумий. Завладевающее разумом бешенство не станет разбираться, сразу накроет. — Нет, я делаю то, что должен. Мне мерзко от твоего союза с генералом. Ты столько его людей положил, а он твоих. Вы враги, всегда были врагами, и меня, блять, чуть не стошнило от ваших лицемерных разговорчиков, — шипит Юнги, исказив лицо в брезгливой гримасе. — Я знаю, что все это лживая игра, но, черт возьми, раздражает! Ты запросто можешь его уничтожить, но зачем-то медлишь. — Тебя это касаться не должно, — рычит Хосок, готовый взорваться. — Ты вынуждаешь меня, чтобы я посадил тебя в камеру, связав по рукам и ногам. И, поверь мне, я сделаю это. С голоду сдохнешь. Достойная смерть для тебя, сука? — Аспида во мне ты не задушишь, — смеется Юнги, покачав головой. — Делай со мной, что хочешь, Хосок. И вообще, ты должен быть счастлив, я даже и тебе помог. Генерал сейчас убит горем, ему не до военных дел. Конечно, он теперь захочет стереть нас с тобой с лица земли, но у тебя есть преимущество. Чувства делают людей слабыми, а разбитые чувства лишают здравомыслия. Хосок поджимает губы и въедается взглядом в дорогу впереди, освещенную лишь фарами летящего навстречу мраку гелендвагена. В чем-то Юнги прав, но это никакого значения не имеет, потому что делал он это ради аспидов и Первого Лидера, но точно не ради Кагэ. Решил, что если разрушит союз, то ослабит стороны и перечеркнет их планы бить по змеям, дав Мираи шанс выйти из тени и продолжить войну с полными силами. Стравил, бросив косточку. Только вывел омега из строя лишь одного. — Откуда тебе знать о разбитых чувствах? — хмыкает Хосок, бросив взгляд на Мина. Тот сидит с легкой улыбкой на губах, а блестящими азартом глазами глядит вперед, словно видит что-то, что другим невидимо. — Мне… неоткуда, зато кое-кто скоро узнает, — усмехается он, пожав плечами. — Что ты задумал? — альфа готов тормознуть прямо на обочине и вытрясти из Юнги все недомолвки, только знает, что это бесполезно. Омега никогда и ничего не выдаст, пока сам этого не пожелает. — Хотя неважно, все равно я не позволю тебе натворить что-то еще. — Ты серьезно хочешь запереть меня в камере? — в притворном удивлении спрашивает Юнги, взглянув на Хосока. — Еще одно слово, и так и будет, — предупреждает альфа. Юнги вздыхает, закатывает глаза и отворачивает голову к окну, поджимая губы. Говорить больше не о чем. — Верное решение. Хосок ускоряется, отчего двигатель рычит агрессивнее. Его ждут огромные дела, касаемые обороны. В ближайшие дни наверняка будет затишье, но после, когда генерал очнется, Хосок уверен, серьезных атак не миновать. Нужно быть к ним готовым.***
— Террористы в объединении, — иронично произносит Хосок в трубке. — Из-за Юнги все решили, что это был мой план, чтобы вывести генерала из игры. — Передай Юнги, что я горжусь им. Он красиво сработал, — довольно ухмыляется Чонгук, перебирая в пальцах сигарету и покачиваясь в кресле за рабочим столом в своем кабинете. — Хочешь его убить? — Сам как думаешь? — хмыкает Хосок. — Он натравил на тебя всех в правительстве и армии. Так что, устрой представление, а я пока буду наблюдать за ним с лучшего места. Верность Юнги несгибаема. Будь осторожен, брат. Ты пригрел опасную змею на своей груди, — не без удовольствия говорит Чонгук, стряхнув пепел и зажимая сигарету в уголке губ. — Не советую расслабляться, Чонгук, — хмыкает Кагэ. — Избавлюсь от одной помехи и сразу же приду за другой. — У меня… большие цели. А ты пока подчищай последствия за своим омегой, — улыбается Чонгук, прекрасно зная, что Хосок это представляет прямо сейчас. — Путь на верхушку мне почти расчищен. Останешься только ты, — впервые все наоборот. Чонгук спокоен и сдержан, а Хосок не в состоянии скрывать свое раздражение. Он говорит через силу, наверняка сжимает мобильный до такой степени, что тот сломается под напором. Осознание этого забавляет Мираи еще больше. Как же удивительно мир перевернулся. — Со мной у тебя возникнут самые настоящие проблемы. Ты хорошо знаешь, на что я способен, — Чонгук давит окурок в пепельнице. — Это тебя и сгубит, — рычит Хосок в трубку. — А пока сиди и не дергайся. Это мои дела. — Генерал наверняка захочет отправиться следом за своим омегой. Устрой ему это, — кивает Чонгук. Завершив разговор с Кагэ, Чонгук убирает телефон и поднимается с кресла, сложив руки на груди и задумчивым взглядом смотря на океан за окном. Нынешняя ситуация не может не радовать. Юнги знал, что делает, и получилось у него это идеально. Вся ярость направлена на Хосока. Чонгук встревать сейчас и не собирался. Альфа теперь не торопится лезть на рожон, как прежде. Только время поможет. Пусть Хосок бросит все силы на борьбу с озлобленной армией, пока Мираи будет копить свои для последнего решающего удара. Одна смерть, и такой чудесный расклад. Ради таких поворотов жертвы просто необходимы. И, как бы ни было жаль Джина, который в этой войне стал мучеником, все произошло очень верно. Юнги мог запросто выстрелить и в генерала, но тогда был бы другой, менее выгодный для аспидов эффект. Все произошло так, как и надо. Чертовски правильно. Вот только Тэхену об этом знать категорически запрещено. Чонгук не собирается рисковать жизнью своего омеги и ребенка из-за новости, которая определенно точно сработает худшим образом. Придет время, и он узнает, но лишь тогда, когда жизни это угрожать не будет.***
Оставив все дела войны на завтра, Чонгук выходит из кабинета как раз тогда, когда Тэхен после сытного и полезного обеда залезает на диван и берет пульт, чтобы разбавить скуку просмотром какого-нибудь очередного сериала, полного драмы. Чонгук подходит к нему сзади и мягко забирает пульт, целуя в щеку. — Чонгук, ты чего? — слегка растерянно спрашивает омега, обернувшись к теперь уже мужу. Новый статус все еще непривычен для Тэхена, а один взгляд на кольцо на пальце заставляет все внутри встрепенуться. Это все еще кажется чем-то волнительным и глобальным. К такому нужно время, чтобы привыкнуть и окончательно принять. — Давай выбросим телевизор? — предлагает Чонгук, вскинув бровь и склонив голову. — Зачем? — удивляется Тэхен, повернувшись к альфе боком. — Он вреден, малыш. Уж ты, как врач, должен об этом знать, — пожимает плечами Чонгук, слегка улыбнувшись. — Но тут особо больше нечем заняться… — вздыхает Тэхен. — Здесь даже книг нет, я не нашел ни одной, Чонгук. — Все осталось в особняке, Тэ. Там я проводил куда больше времени, чем тут, — объясняет Чонгук, обойдя диван и беря омегу за руки. — У меня другой вариант. Давай лучше посидим на качелях? Я тебе какао сделаю… Тэхен в шутливом удивлении поднимает брови вверх и расплывается в по-детски забавной улыбке, позволяя Чонгуку потянуть себя наверх, поднимая на ноги. С каждой неделей беременности вставать с дивана или даже с кровати становится все труднее. С растущим животом Тэхен все больше нуждается в помощи, которую безоговорочно оказывает ему альфа. — Ты? Сделаешь какао? — хихикает Тэхен, в неверии качая головой. — Я попробую, — кивает Чонгук уверенно. — А ты посмотришь. — Ну ладно, — с сомнением соглашается омега, хитро щурясь и беря альфу за руку.***
Не без смеха наблюдая за тем, как Чонгук пытается сделать идеальный какао, Тэхен вскоре берет дело в свои руки, а поверженный в битве с напитком альфа добровольно сдается. Ему еще учиться и учиться. Поэтому он внимательно смотрит, как это делает Тэхен, после чего они берут большие чашки, мягкий теплый плед, и выходят во двор, где расположились качели, на которых можно не только сидеть, но и лежать. Тэхен, заботливо укрытый альфой, удобно располагается, подмяв под себя ноги и положив чашку на колени. Чонгук одной рукой обнимает Тэхена за плечи, а другой держит свой клубящийся паром напиток. Тэхен не может перестать улыбаться, просто сидя и наслаждаясь видом на океан. В такое темное время отыскать кусочек счастья казалось невозможным, но именно это и произошло с омегой. Он вынашивает малыша в спокойствии, не считая тревожных моментов, когда Чонгук бывает вынужден отлучиться по важным делам. Тэхен и не мечтал о таком. Когда он только узнал о своей беременности, одной из причин волнения было беспокойство за ребенка, которому суждено родиться в таком опасном и жестоком мире. Омега не был уверен, что сможет выносить его без вечных опасений и нервных потрясений, но все обходится. Чонгук создал самую благоприятную атмосферу, которая только возможна в военный период. О большем Тэхен и не мечтал. Положив голову на плечо Чонгука, Тэхен слегка хмурит брови и вдруг спрашивает: — Гук-и, как там дела? Чонгук устало прикрывает глаза, вздыхает, не горя особым желанием делиться деталями с омегой и этим его травмировать. — Там все еще война, хоть и не такая очевидная, как прежде, — неохотно отвечает альфа, глотнув какао. — Почему ты всегда спрашиваешь меня об этом? — Это не перестает тревожить. Когда у нас тут все так хорошо и спокойно, хотя и знаешь, что мир не наступил, то появляется множество волнующих вопросов. Я же понимаю, что все нехорошо, — пожимает плечами Тэхен, барабаня холодными подушечками пальцев по теплой гладкой чашке. — И я рад, что ты в последнее время уезжаешь все реже. — Волнуешься за свое чудовище? — слегка усмехается Чонгук, глянув на омегу. — За ужасного террориста… — Волнуюсь, — без колебаний соглашается Тэхен, смотря мужу в глаза. — Война уже не затрагивает простых людей, и я очень счастлив этому, но двое сильных лидеров ополчились против тебя, и это очень пугает меня. — Они сейчас заняты друг другом. Так случилось, что их союз разрушился, — говорит Чонгук, с прищуром смотря куда-то вдаль. Перед глазами как назло всплывает лицо Джина, будто так и хочет, чтобы Тэхен все узнал. Но Чонгук и намека не даст на его смерть, чтобы не навредить своему омеге. — Я выжидаю, когда они друг от друга ничего не оставят. А потом я приду и добью их. Все закончится гладко и без лишних потерь. — Убьешь… моего и своего брата? — тихо спрашивает Тэхен. — А к своему ничего не чувствуешь? — Я считал Хосока братом, когда он служил мне, но, узнав правду, я понял, что брат из него хуже некуда, — безрадостно усмехается Чонгук, покачав головой. — Я смогу убить его, если другого выбора не будет. — А в другом случае? — вскидывает бровь омега, прижавшись губами к краю чашки и отпивая какао. — В другом случае посажу в тюрьму. Не позволю ему вмешиваться в мои дела. То же касается и Намджуна. У меня нет цели уничтожить их. Только если так будет действительно нужно. — Куда делась твоя жажда крови? — спрашивает Тэхен с легким удивлением и недоверием. Чонгук усмехается и пожимает плечами. Никуда. Просто расстраивать и заставлять волноваться не хочет. — Разве ты не рад такому раскладу? — Я просто верю в то, что ты поступишь правильно и сделаешь этот мир лучше, — слабо улыбается Тэхен. — Мираи… Ведь это не просто так? Лучшее будущее же не подразумевает жестокое и темное? — Свободное от страданий и человеческой боли будущее. Светлое, как ты, — Чонгук мягко проводит пальцем по нижней губе омеги и целует. — Я полюбил в этой войне вкус крови и пороха, но это не значит, что жажду ощущать их всю жизнь. — Я всегда буду рядом и не дам тебе забыться в слепой ярости, — шепчет Тэхен в губы альфы, повернувшись к нему боком. — Я помогу, если это будет нужно, я буду строить будущее вместе с тобой, если ты так захочешь. — Только с тобой я и смогу сделать его лучшим, — Чонгук утыкается лбом в лоб Тэхена и оставляет на его мягких приоткрытых губах еще один поцелуй. — Если бы я сейчас мог что-то сделать, как-то помочь… — вздыхает Тэхен, прикрыв глаза. — Закончить эту войну безболезненно… — Ты уже делаешь важное дело, — Чонгук накрывает ладонью живот омеги и мягко гладит. — А то, что происходит за стенами этого дома, оставь мне, малыш. Главная наша забота — ребенок. Тэхен опускает глаза и согласно кивает, пододвинувшись ближе к альфе и уткнувшись в его теплую шею замерзшим носом. Только его словам он хочет верить, его обещаниями успокаиваться и знать, что Чонгук вскоре все закончит, после чего вновь вернется домой целым и невредимым. Только тогда все будет по-настоящему хорошо.***
Ледяные капли дождя омывают грязную сырую землю, нещадно бьют по лицу и плечам, не скрытым черным зонтом. Скрюченные голые деревья вокруг склонили головы, а дождь с их обнаженных ветвей падает на траву, словно слезы. Небеса плачут. И там, у вырытой ямы, на крик срываясь, вопят родные того, чей гроб, усыпанный множеством цветов, медленно опускают в холодную пустую землю. У могилы семья Джина, священник и все, кого знает генерал, который сам стоит где-то подле, будто совершенно чужой человек; прохожий, решивший заглянуть в чужое горе. Его ноги накрепко приросли к земле, а корни опутали щиколотки. Намджун не может подойти туда и проводить свою любовь, не может смотреть, как лучик затухает в земле. Как это так? Джин не ослепляет своей лучезарной улыбкой, не поднимает настроение своим смехом и теплом не греет, только… холодом веет могильным. Генерал отворачивается, становясь спиной, мысленно прося прощение, потому что не так они должны были расстаться. Они вообще не должны были расставаться. «Умереть в один день» в очередной раз — жестокая ложь для наивно влюбленных. Намджуна не услышало небо. За спиной крик кого-то из близких усилился. Генералу как будто по сердцу полоснули. Еще три дня назад он просыпался с любовью всей своей жизни и мечтал о том, что будет после. После проклятой войны. А теперь Намджун один в кровати проснулся, а Джин заснул, укрываемый холодной землей. Навечно. С огромным усилием выдержав всю церемонию, Намджун наконец отходит от дерева, у которого стоял, то и дело к нему прислоняясь рукой, как будто вдруг опоры лишается. Он срывается на быстрый шаг и идет прочь из кладбища, больше не оглядываясь туда, где любовь всей его жизни погребена. Водитель, видя нестабильное состояние генерала, осторожно предлагает самому сесть за руль, но получает колючий взгляд и режущее молчание. А могло быть хуже. Намджун гонит по необычайно пустым и дождливым улицам, торопясь туда, куда один возвращаться больше не хочет. Квартира встречает раздражающим молчанием, вспарывающим кожу. Намджун застывает на пороге, скинув на пол пальто, и стоит, прислушивается в ожидании мужа, который вот-вот встретит его после тяжелого загруженного дня на работе, всю усталость сметет одной улыбкой и нежным поцелуем вернет силы. Но никто не встречает. Намджун дает скопившейся внутри боли волю и кричит, не щадя голоса. Он думал, что плакать не умеет с тех пор, как потерял в детстве брата, а теперь слезы остановить не может. Они застилают глаза, искажая картинку и без того уродливого мира, но генералу это не мешает хвататься за все, что попадается под руки, чтобы крушить и разбивать вдребезги. В этом доме каждый миллиметр — выворачивающее наизнанку воспоминание о лучике, взмывшем к небесам; сумевшем прорваться через купол стальных туч к бескрайнему космосу и солнцу, которого этот утонувший в грехе мир так и не увидел. Не прекращая кричать и выть, альфа ломает мебель и телевизор, ни на секунду не позволяет тишине завладеть тут всем. Она убьет. Убьет остатки разума в голове альфы, который все еще там, все еще цепляется за руку уносимого течением любимого, еще держит крепко, но тот почему-то молит отпустить. Больно. Ему больно. Слишком больно, чтобы хоть на секунду здесь еще задерживаться. И вдруг альфа обессиленно падает на диван, еще хранящий аромат его. Впиваясь пальцами в обивку, Намджун тяжело дышит, раскрыв губы, будто воздуха катастрофически не хватает, а слезы не прекращают лить из зажмуренных глаз. — Я закончу войну, как ты и хотел, — охрипшим от криков голосом говорит Намджун, открыв опустевшие, словно кукольные, глаза. — Я закончу ее, лучик. Альфа замолкает, и наступает тишина, которой он так боялся.***
— Генерал, боюсь, прямое нападение будет слишком рискованным для наших солдат, — стараясь звучать твердо и четко, говорит один из капитанов, поднявшись из-за длинного стола. И снова тишина, накрывшая зал совещаний и выводящая Намджуна из равновесия. Он молча прокручивается в кресле, перебирая в пальцах ручку. Все присутствующие затаили дыхание и в волнительном ожидании смотрят на генерала, пока тот наконец не выходит из своих дум, подняв тяжелый, придавливающий к земле взгляд. — Мне плевать, — спокойно отвечает он. Капитан уже жалеет о том, что решился высказаться, а глаз генерала избежать не может. — Мне плевать, вы все слышите? Мои решения обсуждению и критике не должны быть подвержены. С этой секунды каждый, кто имеет что-то против, будет отстранен от службы, как капитан Вон. Бывший капитан. Глаза капитана округляются, а губы сами собой раскрываются. Он хочет что-то сказать, о чем-то попросить, но не осмеливается, дабы не ухудшать свое положение. Вдруг еще и жизни лишится. — Покинь зал, Вон, — таким же непроницаемым тоном приказывает генерал, отводя незаинтересованный взгляд от бывшего капитана. Все молча провожают удаляющегося из зала капитана взглядами до тех пор, пока дверь за ним не закрывается. После затянувшегося молчания Намджун снова заговаривает: — В который раз напоминаю всем, что мы тут на войне, и без рисков быть не может. Пусть солдаты погибают, исполняя долг. Но именно это принесет нам мир. Осторожничать больше не вижу смысла. С террористами нельзя церемониться. Мы все тут забыли, что они — наши главные враги, с которыми идет война многие годы. Я лично возглавлю операцию. У кого-нибудь еще есть вопросы? За длинным столом все то же молчание и смиренное повиновение в глазах. Никто не посмеет идти против генерала армии. — Я рад, что все согласны. Никто не обещал, что конец войны будет легким. Кто-то из нас падет, но всегда помните, ради чего это делается, — говорит генерал, поднимаясь из-за стола. — На этом все. А ради чего ему бороться теперь? В нагрудном кармане теплится кольцо Джина, а самого его рядом больше никогда не будет. И только одна частичка света, такая же, как и Джин, не дает альфе осыпаться пеплом, и он эту частичку заберет у Мираи.***
Хосок сидит на краю постели и перебирает в пальцах телефон. Только что он завершил разговор с Юно. За темными шторами, скрывающими спальню, давно уже рассвело. Раннее утро, холодный свет, просачивающийся через узкую щель. Сыро и пусто. Альфа чувствует на плечах длинные тонкие пальцы, ползущие по его обнаженной коже змеями. То к шее ползут, но не смыкаются на ней, то по ключицам, то грудные мышцы оглаживают и тянутся ниже, а после сцепляются на торсе. — Сотни уничтоженных армейцев, — с откровенным восхищением шепчет Хосоку на ухо Юнги, который, конечно же, все слышал, притворяясь спящим. — А точная цифра? Я не расслышал. Сработано очень в стиле аспидов, но я вечно забываю, что ты уже им не принадлежишь, — выдыхает омега, с наслаждением обведя подушечкой пальца вырезанные на груди альфы буквы собственного имени. — Ты ждешь, что я тебя похвалю или благодарить буду? — усмехается Хосок, перехватив руку омеги и подняв к своему лицу, чтобы взглянуть на следы своей стальной хватки с ночи. Юнги теперь и правда связан по ногам и рукам. Следы этих самых цепей на запястьях — очевидное доказательство безоговорочной принадлежности Чон Хосоку. — Это было сделано не для меня, но я воспользуюсь возможностью, потому что в войне теперь веду я один. — И вполне успешно, — согласно кивает Юнги, поднеся свою ладонь, удерживаемую альфой, к его губам. Хосок касается тонкого покрасневшего запястья губами и прикрывает глаза. — Намджун на грани. Или уже ее перешел. Он бросил на борьбу с тобой все силы так бездумно. Разбитые чувства еще и мозгов лишают, оказывается… — омега шипит и выдергивает руку, внезапно укушенную Хосоком. Теперь на запястье еще и следы его зубов будут. Юнги весь уже пропитался этим альфой. Нет на его теле места, которое бы не было им помечено. — Недолго с ним осталось бороться, что-то случится, — хмыкает Хосок, повернувшись к Юнги и валя его обратно на кровать. — Что ты задумал? — спрашивает омега, раздвигая ноги и заинтересованно смотря на альфу. Руки уже бродят по исполосованной ногтями спине, поглаживают раны и готовятся к нанесению новых. — Ничего. Я просто знаю, к чему все это приведет, — ухмыляется Хосок и плавным толчком врывается в тело омеги, с наслаждением впитывая вырвавшийся стон в самое ухо. — Знаю, как это бывает. — Ты меня так благодаришь, великий Кагэ? — шумно дыша, спрашивает омега, окинув альфу томным взглядом и приподнимая бедра навстречу нарастающим толчкам. — Наслаждайся, пока можешь, король, — горячо выдыхает он шепотом и прикусывает мочку уха Хосока. — Бери все… — с дрожью, еле слышно, и горящие глаза зажмурив. И Хосок берет, не оставляя ничего, каждый стон глотая и осыпая новыми отпечатками, новыми ранами, которые сам же и будет зализывать после. А война… Она там, за окнами. Победа повернулась лицом к Кагэ, и до нее остается лишь несколько завершающих шагов.***
Намджун выходит из кабинета и осторожно закрывает за собой дверь. На серебристой табличке — имя Главы страны, а длинный пустынный коридор окутан гробовой тишиной. Снова ею, сводящей с ума. Намджун смотрит куда-то перед собой, сквозь невидимые барьеры и свои атаковавшие сознание мысли. «Ты отстранен от должности генерала, Намджун», — все еще звучит в голове голос Главы. «Ты посылаешь солдат на верную смерть, ни с кем не согласовывая свои планы», — твердый осуждающий голос. «Ты попусту тратишь наши ресурсы». «Ты потерял контроль». Намджун срывается с места и быстрым шагом идет по длинному коридору. О стены, сдавливающие с двух сторон, эхом отражается смех бывшего генерала, лишенный всякой радости и логики. Смех сломавшегося человека, оставшегося ни с чем. Одну борьбу проиграл, не сумев спасти свою любовь, вторую — за брата — даже начать не дали. Потерял контроль. Обезумел? Кто он теперь? Имя, к которому он всю жизнь шел, безжалостно отобрали. Намджун себя теперь никак иначе назвать не может. Он — никто с пылающей в груди ненавистью и перекрывающей кислород жаждой мести. Связанный по рукам и ногам, брошенный в неизвестность. И теперь уже ничего не достойный. Его смех полубезумный, пустой и полный боли одновременно. Ноги возвращают в эту же квартиру с ее смертельной тишиной, которая, видимо, его и убила. В гостиной валяются пустые бутылки из-под коньяка и водки, которые никто уже никогда не уберет. Прислуге вход запрещен, остальным — тем более. Только Намджун в это гиблое место входит, чтобы тонуть в своей скорби и злости. Порой, иссякая и не имея сил на ярость, он ложится прямо на пол и, пустыми глазами смотря в потолок, говорит с Джином, который наверняка в спальне сидит, чем-нибудь занятый. Иногда он оттуда отвечает, говорит что-то в ответ на монологи альфы и своим нежным голосом, будто голыми руками, разрывает ему сердце, заставляя снова прикладываться к бутылке и ронять стеклянные слезы на холодный пол с осколками разбитых предметов и не только. По сложившейся традиции, с начала которой прошел не один месяц, альфа задерживается на пороге, прислушиваясь к тишине, которая действует теперь в обратную сторону: Намджун готов клясться, что слышит звуки приближающихся шагов из самой кухни. А затухают они уже прямо перед коридором, будто и не было, в тот самый момент, когда из губ альфы так и норовит вырваться горькой нежностью пропитанное: «лучик, я вернулся». Подождав, когда Джин в очередной раз не встретит его, Намджун поднимает опущенный в пол взгляд, который падает на стены, усыпанные медалями и орденами. Они вмиг пробуждают внутри бывшего генерала лютую ненависть вперемешку с тошнотой и злостью. Он подрывается с места и летит к стене, начиная яростно срывать с них никому не нужные награды за доблесть, отвагу и прочее, прочее, прочее. Кричит, кулаком разбивая тонкое стекло, за которым медали бережно спрятаны. Мелкие осколки впиваются в кожу, но альфа не чувствует режущей и обжигающей боли, продолжая остервенело осквернять свою же святыню, которой никогда не придавал значение. Зато Джин придавал, относился к каждой награде с бережностью и особой заботой. Ведь это ценно и важно, это добыто кровью. А теперь это ненужные безделушки, которые ценить больше некому. Намджун — никто, ему это больше не принадлежит. Тяжело дыша и хрустя осколками вперемешку с медалями под подошвой, альфа проходит мимо гостиной и поднимается в спальню, в которой от запаха Джина уже ничего не осталось, но он еле-еле сохраняется на его вещах, все еще висящих в гардеробной комнате без всяких изменений. Вот, что для Намджуна действительно ценно, и именно это он будет беречь столько, сколько будет возможно. Он снимает с себя пиджак, бросает его на пол и садится на кресло возле аккуратно заправленной кровати, на которую не ложился с тех пор, как они с Джином уехали на тот злополучный прием. На полу, возле ножки кресла, стоит нераспечатанная бутылка коньяка. Генерал расстегивает верхние пуговицы рубашки, перепачканной собственной кровью, открывает бутылку и присасывается к горлышку, делая сразу несколько больших глотков. Спирт больше не выжигает глотку, а мягко течет вниз, словно патока. Облизав губы, Намджун вытаскивает из кармана кольцо Джина и кладет на ручку кресла. На другой ручке висит серый пиджак, который в тот вечер омега так и не надел, по выбору Намджуна надев розовый. Лучше бы вообще не шел, лучше бы дома остался… — Я потерял все, лучик, — хрипло заговаривает альфа, глядя на свои окровавленные руки, усеянные старыми боевыми шрамами, и на которых после порезов появятся новые. А гордиться тут нечем. — И себя уже теряю. Ты говорил, что это самое страшное, что с человеком может случиться. Прости, что я к этому пришел, — Намджун с нежностью обводит подушечкой пальца кольцо омеги и делает глоток коньяка. — Я вижу твое недовольное лицо, но ты должен меня понимать. Я хотел ускорить конец войны ради тебя. Потому что ты этого хотел. И вот теперь я остался ни с чем, — задумчиво поджав губы, качает головой альфа. — Ты ведь будешь любить просто Намджуна, а не генерала Кима? — губы альфы слегка дергаются в подобии улыбки, а взгляд устремлен на кольцо. — Я надеюсь. Так что… я никуда больше не уйду, Джин-и.***
Эта ночь была одной из тяжелых. Тэхен до самого утра балансировал на грани сна и бодрствования, порой даже видел то, чего в реальности быть не могло. Отчего-то даже Джин приснился, словно это было картинкой из приятного прошлого. А ближе к утру у омеги поднялся жар, который помогла сбить таблетка жаропонижающего. Чонгука этой ночью рядом не было. Наверное, с ним все было бы легче переносить, но звонить ему и срочно возвращать домой Тэхен не стал, не видя в этом большой необходимости. Чонгуку и так тяжело, на нем большое бремя, поэтому омега, выпив необходимые лекарства, под утро все-таки смог уснуть, но проспал он ничтожно мало. Океан с утра расшумелся особенно сильно, что даже закрытые окна не смогли его заглушить. Обычно омега не просыпается от такого, потому что шум бушующего океана наоборот успокаивает и расслабляет, но в этот раз вышло наоборот. Океан как будто пытался о чем-то предупредить. Не без усилий выкатившись из кровати, Тэхен решает принять теплый душ, чтобы немного прийти в себя после неприятной ночи. Живот к семи месяцам стал значительно больше и тяжелее, а Тэхен — неповоротливее. Держась за поясницу, омега, переваливаясь с одного бока на другой, идет в ванную комнату. Теплые струи, падающие сверху, позволяют напряженному телу вздохнуть. Тэхен упирается одной рукой о стенку, а другой моется. Проще было бы в ванне, но терпения у омеги куда меньше, чем сил. Он обводит ладонью круглый мыльный живот и невольно улыбается, сразу забывая о беспокойной ночи. До рождения малыша остается пара месяцев, и даже не верится, что скоро произойдет долгожданная встреча с ним. До сих пор случается, что Тэхен в шоке смотрит на свой живот и не понимает, что это происходит именно с ним. Что это — его ребенок. Тэхен не смотрит телевизор с тех пор, как Чонгук организовал в одной из комнат дома библиотеку с самыми лучшими книгами, и если бы Тэхен не наткнулся на нее сам, то, наверное, не узнал бы, что она есть. Чонгук тогда в очередной раз уехал на базу, оставив огромный подарок без предупреждения. Омега, не веря своему счастью, провел в новой библиотеке целые сутки безвылазно. С тех пор он зачитывается книгами, забыв о существовании телевизора. Особенно Тэхена порадовали медицинские книги. Он и не понимал, насколько соскучился по всему, что касается медицины, поэтому с этих книг и начал, чтобы освежить память и на короткое время погрузиться в свою родную сферу. Проделав необходимые утренние процедуры и наспех позавтракав, омега сразу же торопится в уютную библиотеку, чтобы окунуться в новую историю и забыть обо всем на свете. Вокруг длинные полки, но все они невысокие, чтобы Тэхен был в состоянии дотянуться до самой верхней и без лестницы, на которую определенно точно не сможет взобраться в своем положении. Тэхен влюбился в это место, кажущееся необычайно светлым и уютным. Из окон как будто солнечный свет пробирается, а в самом укромном уголке стоит кофейный столик и удобный диван, на котором омега и проводит долгие часы. На этот раз Тэхен выбирает сборник фантастических рассказов и, усевшись как можно удобнее, погружается в новую историю. Чтение идет легко и быстро. За это время омега пропускает через себя десятки разнообразных чувств от радостного восхищения до легкой печали. В какой-то момент Джинен приносит чай с шоколадным печеньем, спрашивает о рассказе и, получив восторженное: «здесь о королях», уходит готовить обед. И вдруг Тэхен прерывается, буквально прекратив читать на середине предложения и оторвав от книги взгляд. Сборник ложится на столик, а ладонь Тэхена на живот. Омега водит ею некоторое время по всей округлости и прислушивается к внутренним ощущениям, с беспокойством осознавая, что сегодня малыш не толкался. Неужели еще спит? — Сыночек, — мягко зовет Тэхен, поглаживая свой живот. — Ты тоже не спал всю ночь, да? Прости папочку за это… — вздыхает омега и медленно поднимается с дивана, решив отложить чтение и уделить время сну. Недосып вредит и ослабляет организм в тот момент, когда силы особенно нужны. У самой двери омега громко вскрикивает от кольнувшей в животе боли и хватается за ручку, успев резко дернуть ее и открыть. Тэхен тяжело дышит, болезненно исказившись, и чувствует, как меж ног становится горячо и влажно, а болезненный спазм не отпускает. Из-за него даже дышать становится затруднительно. — Джи… Джинен! — испуганно кричит Тэхен в коридор, держась за живот. На короткий миг спазм отпускает и внезапно схватывает снова, заставляя омегу звонко вскрикнуть. Слезы полились из глаз, а все тело мелко и судорожно дрожит. Тэхен, цепляясь за начавшее уплывать сознание, пытается позвать еще раз: — Джинен! В глазах вдруг темнеет, словно в один миг наступила ночь. Ослабшее тело омеги успевают подхватить руки прибежавшего Джинена.***
Чонгук срывается сразу же, слыша по телефону одно только «Тэхен», заканчивающееся выбивающим из-под ног землю «рожает». Альфа не разбирается в том, как вышло, что роды происходят на седьмом месяце — раньше положенного срока. Сразу же садится в машину и, выжимая из нее все силы, летит на высокой скорости домой. Еще несколько месяцев назад Чонгук решил обустроить в одной из комнат подобие больничной палаты, исключая необходимость в случае чего везти Тэхена в больницу, которых поблизости не сыскать. Нервно сжимая кожаный руль пальцами, Чонгук от чрезмерного волнения даже на сигарету не отвлекается, только смотрит на дорогу, не моргая, и сам себя мысленно ругает за то, что оставил Тэхена одного, прекрасно зная, что на таком сроке за омегой нужно особенно следить и ухаживать. Снова пробуждается ненависть к войне, которая вынуждает разлучаться, но больше всего Чонгука волнует его семья и ребенок, решивший появиться на свет раньше времени. Какие будут последствия? Альфа не хочет об этом думать. Он подъезжает к дому спустя час, за который могло произойти что угодно. Он влетает в дом, как ужаленный, взбегает по лестнице на второй этаж и беспрепятственно входит в комнату, где находится Тэхен. — Малыш, — выдыхает Чонгук и, игнорируя врачей, приехавших сразу же после звонка Джинена, подходит к омеге, лежащему на кровати. Тэхен весь красный и влажный, с согнутыми и раздвинутыми ногами, скрытыми простыней. Из глаз ручьем льют слезы, а пересохшие губы мелко дрожат. Чонгук садится перед ним на корточки и берет за руку, мягко сжимая. — Я здесь, Тэхен-и. — Чонгук… Он… — с дрожью выдыхает омега, с трудом переведя взгляд на альфу. Чонгук чувствует, как внутри от этих полных боли глаз что-то крошится. — Мы увидим его… — Это ведь хорошо, малыш? Он, наверное, тоже устал ждать встречи с нами, — слабо улыбается Чонгук через силу, убирая со взмокшего лба омеги челку и поглаживая по голове. Тэхен вдруг громко вскрикивает, и Чонгук опускает голову, не в силах смотреть на болью перекошенное лицо мужа. Омега вцепляется в его руку так сильно, что едва собственные кости не ломает. — Уже скоро. Нужно успеть, — говорит врач, который все эти месяцы наблюдал беременность Тэхена. Чонгук поднимает голову и вгрызается взглядом то в одного врача, то в другого. — Если что-то пойдет не так, живыми из этой комнаты не выйдете, — рычит он предупреждающе, удовлетворенно ловя мелькнувший в глазах докторов испуг. Чонгук отворачивается к Тэхену, все свое внимание отдавая ему. Омега то задыхается, то плачет, то снова душераздирающе кричит, ни на миг не выпуская руку Чонгука. В комнате начинает скапливаться давящее волнение и страх того, что произойдет в итоге. Чонгук не знает, сколько времени проходит, он и думать не хочет об этом. Тэхен все мучается, заливаясь слезами и крича так громко, что едва не разрывает связки. Роды даются тяжело и особо болезненно. Время все идет и идет. Кажется, проходит не один час. Врачи, полностью занятые делом, пока ничего не говорят, а Джинен вертится вокруг и помогает, выполняя все их поручения. Все это время Чонгук так и сидит перед Тэхеном, не отходя ни на шаг, всю его боль в себя впитывая и пропуская через каждую клеточку своего тела. В один момент рука тянется к карману, где неизменно лежит блистер с таблетками. Ведь это могло бы помочь Тэхену унять боль. Только его жизнь загонять в железные рамки будет слишком жестоко. Чонгук внутренне борется с собой, не зная, как поступить. Очередной крик Тэхена подталкивает к действиям, но слезы, эти горячие слезы, делающие его по-настоящему живым и здоровым человеком, говорят о другом. Чонгук передумывает и сразу же забывает о таблетках. Он крепче сжимает ладонь омеги, чтобы не переставал его чувствовать. Чонгук и не представляет, как его присутствие облегчает боль омеги. Когда происходит долгожданный момент, все выдыхают с облегчением, а напряжение в комнате начинает падать. Тэхен прикрывает мокрые от слез глаза и изнеможенно улыбается. Маленький комочек, размером чуть больше чонгуковой ладони, негромко плачет при рождении. Глаза его зажмурены, а маленькие аккуратные губки, по форме напоминающие тэхеновы, слегка поджаты. Чонгук смотрит на сына зачарованно, неверяще, словно узрел настоящее чудо. Так и есть. Врач с теплой улыбкой передает младенца отцу, который все еще смотрит на него в искреннем удивлении и восхищении. Он берет его так аккуратно, будто тот рассыплется, если его немножко сжать. Малыш настолько легкий, что кажется мягким и невесомым, как перышко. Чонгук ни на секунду не отрывает от него взгляда, будто что-то важное упустит. Он осторожно прижимает его к своей груди и подходит к Тэхену, постепенно отходящему от тяжелых родов. Омега открывает заплаканные глаза и расплывается в широкой счастливой улыбке. Чонгук присаживается на краю постели и, держа малыша на своих сложенных ладонях, показывает Тэхену. Глаза у омеги снова наполняются слезами, но он быстро их стирает и поднимает руку, касаясь маленькой головы младенца с темным пушком еще влажных волос. — Он такой крошечный… — выдыхает шепотом омега, чуть приподнимаясь. От одного взгляда на малыша силы вмиг восполняются, по венам начинает струиться чистое счастье, а душа трепещет. Младенец посапывает на ладонях отца, поджав маленькие кулачки под щекой. Тэхен касается его макушки кончиком носа и вдыхает еще не раскрывшийся природный аромат. Он родился слишком рано для того, чтобы запах успел сформироваться, но, самое главное то, что он в порядке, и родился без осложнений. — У него ведь даже имени еще нет… —Тэхен поднимает на Чонгука слегка обеспокоенный взгляд. — У него есть имя, — спокойно, с уверенностью отвечает Чонгук. — Его зовут Каин. Тэхен всхлипывает и согласно кивает, вновь опуская взгляд на сына и нежно оглаживая его маленькую спинку кончиками пальцев. — Чон Каин, — шепчет омега, готовый расплакаться от счастья, которое приобрел только что. — Наш сын… — глаза Тэхена обессиленно закрываются, а виска касаются теплые губы Чонгука, отгоняющие все страхи. Больше бояться нечего. — Он в порядке, Тэ. Отдыхай, — мягкий голос Чонгука звучит возле уха. — А мы с малышом будем рядом с тобой. Всегда.