***
Чонгук сидит в кресле, держа на руках самое ценное — маленький хрупкий комочек, похожий на перышко. Большую часть времени Каин спит, набирается сил и растет, стремительно развиваясь. Он сумел значительно измениться за две недели с рождения, все больше походя на доношенного ребенка. Его тело крепнет, а организм получает все необходимые вещества через лекарства и питание. Чонгук и Тэхен все время проводят в комнате, где родился малыш. Доктор, наблюдающий развитие Каина, обустроил это помещение так, чтобы оно было благоприятным для находящегося в нем ребенка. Необходимая температура, минимум мебели и полная дезинфекция. Ничто не должно нарушать развитие неокрепшего организма. Утомившийся Тэхен, не имеющий ни грамма желания расставаться со своим сыном, все-таки уходит в спальню, чтобы немного поспать и набраться сил. Чонгуку пришлось его чуть ли не силой толкать в комнату. Первый месяц, по словам врача, — самый тяжелый для родителей и ребенка. Постоянное наблюдение и бессонные ночи, вечное волнение и страхи, не отпускающие ни на секунду. Каин, спящий на отцовских руках, начинает тихонько ерзать. Его личико морщится, а губки размыкаются. В беззвучной комнате разливается негромкий и совсем еще слабый плач. — Ты что, сынок? — мягко спрашивает Чонгук, приложив большой палец ко лбу Каина между бровок и начав нежно водить им по кругу. Доктор сказал, что это успокаивает детей. — Кошмары, наверное, снятся? Ничего не бойся. Скоро сам всем кошмаром станешь, — альфа улыбается уголками губ, замечая, как сын начинает затихать. Это действительно работает. Каин распахивает большие, но еще мутноватые серые глаза, внимательно смотря на отца, словно все сказанное понимает. — Тебе в глаза без уважения никто не взглянет, — уверенно говорит Чонгук, обведя подушечкой указательного пальца брови Каина. Малыш тихонько зевает, широко раскрывая маленький ротик, и закрывает сонные глазки. Чонгук, разрываемый от переполняющих его чувств к сыну, не выдерживает и наклоняет голову, почти невесомо касаясь губами теплой и приятно пахнущей мылом макушки вновь уходящего в сон Каина. Альфа сидит так еще около часа, разглядывая каждую деталь малыша, прочно отпечатывая его образ в памяти. Каждый миг, проведенный с сыном, должен быть четко запомнен на всю жизнь. Чонгук все еще не верит в свое счастье, что подарил ему Тэхен. Никогда он не думал, что сможет его обрести в мире, который пепел укрыл собой, как одеяло. Вокруг смертью пахнет, а здесь, в руках Чонгука, сконцентрирована большая бесценная жизнь. Рядом с этим счастьем ни одно другое не стоит. Если прежде Чонгуку казалось, что оно заключается во власти, за которую так долго борются аспиды, то теперь это лишь жалкое желание, не идущее в сравнение с тем, что альфа приобрел. Чонгук забывает о времени и пространстве, полностью посвященный своему сыну, и не сразу замечает бесшумно вошедшего в комнату доктора. Он и забыл, что Каина каждый день проверяют. Его состояние тщательно отслеживается, и, к счастью, эти две недели все идет только в положительную сторону. Ухудшений нет. Оставив сына на время процедур и проверок доктору, чтобы не мешать, Чонгук выходит из комнаты и идет в спальню проверить Тэхена. Омега тоже все еще спит, свернувшись калачиком и уткнувшись лицом в подушку. Чонгук укрывает его сползшим одеялом, мягко гладит по волосам и выходит с телефоном на балкон, чтобы выяснить дела снаружи. Хосок присылает короткое сообщение: «поздравляю себя с племянником», из-за которого Чонгук чуть не вышвыривает телефон из балкона, вспыхнув желанием подарить «дяде» гранату в красивой коробочке, а в остальном новости неизменны. Аспиды остаются в стороне, как игроки в запасе, пока Кагэ отбивает удары армии, которая все еще остается без генерала. В правительстве решили взять руководство в свои руки, а не поручать это дело одному человеку, который может привести к еще большим провалам. Намджун теперь играет на низших позициях, из генерала армии превратившись в пушечное мясо, коим нарекал свои войска. Все запуталось и перестало иметь логику. Порядок нарушился. У Чонгука стойкое чувство, что армия и правительство в скором времени сами себя разрушат, после чего бороться придется с оставшимся Кагэ. В другое время Чонгук бы наслаждался происходящим и был доволен сложившимися обстоятельствами, но сейчас, когда у него появилось нечто действительно ценное, ему стало плевать. Он абсолютно равнодушен к тому, сколько солдат двух фронтов погибает каждый день, и что удача все больше поворачивается лицом к нему самому. Только одно важно: семья, из-за которой он познал, что такое страх. Полное игнорирование аспидов со стороны Кагэ и армии тоже настораживает. Разве может быть так просто? Неужели они забыли о таком важном враге? Или решили, что аспид теперь не помеха? В любом случае, у Чонгука на этот счет свои не радужные мысли. Каждую секунду он готовится к подставе, и это не дает полноценно расслабиться. Наверное, это напряжение чувствует и Каин, потому что стоит Чонгуку об этом задуматься, как ребенок, лежащий у него на руках, начинает хныкать и плакать. И вовсе это не кошмары, а чертова реальность, которая так и тянет свои мерзкие руки к чистому и непорочному созданию, желая окунуть его с головой в темный омут. Прикурив сигарету после долгого перерыва, Чонгук садится в свое плетеное кресло и делает затяжку. Хочется скорее вернуться к сыну вместе с Тэхеном. О другом Чонгук уже и не думает, глядя на умиротворенный темно-синий океан. Он достает из кармана жетон полковника. С тех самых пор, как нашел его среди пепла, носит с собой, как фрагмент воспоминания, который ни в коем случае нельзя отпустить и забыть. Перебирая его в пальцах и ощущая кожей каждую выпуклую букву и цифру, альфа закрывает глаза, наслаждаясь негромким шумом прибоя и криками птиц, парящих над океаном. Витая на грани реальности и полудремы, Чонгук не замечает вышедшего на балкон Тэхена, который только-только проснулся, восстановив запас утраченной энергии. — Может, тоже поспишь? — спрашивает он Чонгука, вставая сзади, как любит делать, и зарываясь пальцами в волосы альфы. — Не хочется, — Чонгук берет Тэхена за запястье и подтягивает его руку к себе, целуя в изгиб локтя. От прикосновения по теплой коже пробегают приятные мурашки. Тэхен вздыхает и опускает взгляд, замечая блеснувший в пальцах альфы жетон. Он сразу же настораживается и обходит кресло. — Чонгук, это чей? — спрашивает он с легким волнением в голосе. Чонгук, ничего не отвечая, поднимает руку и протягивает жетон омеге. — В детстве я говорил тебе, что это не даст потеряться, — говорит альфа, делая последнюю затяжку и туша сигарету в пепельнице, стоящей на маленьком столике. — Тебя я нашел, — еле слышно шепчет Тэхен, дрожащим пальцем водя по холодному металлу с набитым на нем навеки родным именем. — А его мы навсегда потеряли. — Среди солдат в армии такие байки ходят, будто бы наши души в них остаются после смерти. Тогда я не мог сказать об этом своему маленькому братику, — Чонгук следит за тем, как меняется выражение лица Тэхена. Омега находится на грани плача. Он с болью и печалью смотрит на жетон, что принадлежал Чимину, вспоминая каждый проведенный с ним момент, отражающийся в его блестящих глазах. Чонгук не чувствует разъедающей внутренности злости или ревности, и дело не в том, что друга больше нет. Просто Чимин никогда не заслуживал, чтобы к нему такие чувства испытывали. Чонгук все еще отчетливо помнит, как пытал его, как вырезал на его теле змея и лишал глаза, помнит, как тот кричал от боли и до самого конца оставался верным себе. Мало тепла сохранилось, его вещества сгубили, но последний раз, когда глаза перед моментом взрыва столкнулись с тем взглядом, где было искреннее прощение, останется в памяти навечно. Этого ни одна таблетка не сотрет из памяти. — Забери его, — своим голосом Чонгук заставляет омегу вернуться в реальность. Тэхен пару раз медленно и растерянно моргает, переводя вопросительный взгляд на мужа. — После всего, что я с ним делал, вряд ли он хотел бы, чтобы это было у меня. Тэхен вдруг хмурится и мотает головой, словно Чонгук говорит неуместные вещи. Он сжимает жетон в руке и садится альфе на колени, берет его раскрытую ладонь и вкладывает в нее частичку, оставшуюся от Чимина. — Ты его лучший друг. Несмотря ни на что, — сглотнув ком в горле, говорит Тэхен, глядя Чонгуку в глаза. — Он всегда понимал, что ты поневоле стал тем, кто ты есть сейчас. Он знал: ты не потерян до конца, и где-то глубоко в твоих глазах он продолжал видеть капитана Чон Чонгука. Своего друга. Я уверен, так было даже тогда, когда ему было больно или он позволял своей ненависти к Мираи брать верх. Я просто знаю это, Чонгук. Поэтому, храни его душу. Больше некому. После короткого молчания Чонгук кивает и прячет жетон в своем кармане. Тэхен прижимается к альфе плотнее и кладет голову на его плечо, утыкаясь прохладным носом в татуированную шею. — Я бы тоже хотел увидеть своего друга, — шепчет омега с грустью, вспоминая последний раз, когда они с Джином прощались в той клинике. Так тоскливо становится, словно в душу щекочущий холод пробрался. — Как он там сейчас? Как переживает это время? Намджун ведь с Хосоком воюет… Чонгук поджимает губы, чувствуя, как в горле вдруг начинает першить от застрявших слов, которые он удерживал не один месяц, чтобы не ранить Тэхена. Теперь это становится невыносимо. Они отчаянно рвутся наружу. Ведь… Тэхен должен знать правду. Тянуть больше нельзя. — Намджуна отстранили от должности генерала, — бесцветным тоном говорит Чонгук, с легким прищуром глядя на океан. Тэхен отрывает от его плеча голову и смотрит на альфу с непониманием. — В чем причина? — тихо спрашивает он. Ветер сразу же уносит его слова. Чонгук переводит холодный непроницаемый взгляд на омегу и не менее холодно говорит после затянувшегося молчания: — Ты не увидишь больше своего друга, Тэхен. Большие глаза округляются, становясь еще больше. Напуганные, шокированные и не до конца осознающие услышанное. — Генерал слетел с катушек, потеряв своего мужа. Я его понимаю, — хрипло продолжает Чонгук отстраненным голосом, поджав губы. Ему говорить то, что из Тэхена выбьет дух, нелегко. Собрав все свое хладнокровие, он выдавливает из себя слова, что так давно мешали дышать, застряв в глотке. Тэхен начинает судорожно дрожать, как эпилептик при начинающемся приступе. Его остекленевшие глаза продолжают глядеть на Чонгука неверяще, а голова сама собой начинает качаться из стороны в сторону в резком отрицании. Тэхен не верит. Он слышит, слишком хорошо слышит Чонгука, но мозг яростно блокирует любую информацию, способную вырвать из груди сердце. Омега открывает рот, предпринимая попытку подать голос, которого будто вдруг лишился. Набрав в легкие воздуха, он совсем тихо выдыхает: — Как… — Прием в честь скорого конца войны больше трех месяцев назад. Туда пригласили и Хосока с Юнги, — говорит Чонгук, стоически смотря в медленно утопающие в боли глаза своего омеги. — Там Юнги застрелил Джина. Тэхен подскакивает с колен альфы и смотрит на него в ужасе, как когда-то очень давно, когда только узнал, кто за именем Мираи скрывается. Не верит, не хочет верить в то, что Чонгук об этом так спокойно говорит, словно речь не о Джине, а о каком-то незнакомце, не значащем для Тэхена абсолютно ничего. По стенкам мозга тяжелой кувалдой бьет фраза «больше трех месяцев назад», как сигнальная тревога, ввергающая омегу в еще больший парализующий ужас. Три месяца Тэхен и понятия не имел, что с его другом. Обо всем на свете забыл, живя в покое и заботе, пока Джин в земле тлеет. Чонгук поднимается на ноги, а Тэхен делает шаг назад. Его губы дрожат, а глаза раскраснелись от слез, которым он все еще не дал волю. Он еле стоит на ослабших ногах, но все равно пятится назад. — Т-твой приказ? — спрашивает он еле слышно, как будто затишье перед бурей, и мысленно умоляет, чтобы ответ не был утвердительным, иначе тогда… Тогда ничего не будет, как прежде. — План Юнги, о котором я даже не подозревал, — сдержанно отвечает Чонгук. Только Тэхена это совершенно не утешает. Джин к жизни все равно не вернется. — Я не позволил бы ему тронуть Джина. — Три м-месяца… т-ты молчал о его… — стиснув зубы, цедит Тэхен с разлившейся в груди болью. Даже воздух сгущается, становится тяжелее и, кажется, кровью пропитывается. — Ты едва не потерял нашего сына, узнав о смерти Чимина. Как после этого я мог сказать тебе о том, что произошло с Джином? — с зарождающимся раздражением спрашивает Чонгук, стараясь сдержать его внутри. Совсем не время. Вот только черти, которые все это время продолжают спокойно себе существовать в душе альфы, готовы в любую секунду спустить поводок. — Мы лишились бы Каина, Тэхен. Возможно, я лишился бы и тебя. — Так вот почему нам тут так хорошо и спокойно, — всхлипывает Тэхен, сжимая пальцы в кулаки от внезапно пробудившейся злости. Самый мерзкий ее вид — слепая и необузданная злость. Тэхен не слышит себя, не понимает, что говорит. — Джин лишился жизни за то, чтобы мы беззаботно отсиживались в стороне от войны. Вот и причина. Вот, почему ты больше никуда не уезжаешь. Тебе не за чем. Отдал приказ, и за тебя там все сделали. Ты и своего лучшего друга убил, и меня лишил моего! — кричит Тэхен, позволяя эмоциям взорваться и вылиться наружу ядовитым потоком. Чонгук тоже срывается. Большими твердыми шагами сократив расстояние, он хватает Тэхена за плечи. Слишком крепко, до боли впиваясь в чувствительную кожу, а взглядом обжигая слезящиеся глаза напротив. Слепая злость и его захватывает. С Чонгуком ей проще. — Я не давал приказа убивать Джина, — чеканит с рыком альфа. Поздно. Яд уже проник в кровь. Тэхена парализует придавливающий к земле тон. — Юнги сделал это по своему ебаному желанию, не согласовывая со мной! — не выдерживает и орет Чонгук, резко размыкая пальцы, когда замечает, как омега морщится от физической боли, которую он ему причиняет своей хваткой. Обозленным зверем альфа отходит назад, тяжело дыша и пытаясь отобрать у чертей контроль над собственным разумом. — Не смей винить меня в его смерти. Я не убил бы Джина, зная, как он тебе дорог. — Чудовище, — дрожащим голосом на грани истерики говорит Тэхен, смотря Чонгуку в глаза. — Как же я мог забыть об этом. Он срывается и бежит обратно в комнату. Чонгук быстро разворачивается и идет за ним. — Тэхен, стой, — твердо говорит он, следуя за покинувшим спальню омегой. Тэхен не оборачивается и уж тем более не пытается остановиться до тех пор, пока не скрывается за дверью в комнате с книгами. Чонгук остается в коридоре, остатками здравомыслия понимая, что Тэхену нужно побыть одному. Если сейчас альфа войдет в комнату за ним, то ссора разрастется. В порывах ярости Чонгук себе больше не доверяет. Не тогда, когда это происходит рядом с родным человеком, которому в неуравновешенном состоянии можно причинить боль, и не только физическую. Альфа зарывается пальцами в свои волосы, стискивает челюсти и шумно дышит через нос, бегая неустойчивым взглядом по коридору. Ядовитая злость отравляет, начиная процесс уничтожения всего живого, поэтому Чонгук, чтобы не задохнуться в этом, со всей имеющейся в нем силы бьет кулаком по стене, разрывая кожу на напряженных костяшках. Не больно. Конечно же нет. Физическая боль альфе чужда уже давным-давно. Куда больнее смотреть Тэхену в глаза в момент, когда его губы роняют испуганно-ненавистное «чудовище».***
Тэхен влетает в библиотеку и дает слезам волю в полной мере. Теряясь меж книжных полок, он сползает на пол и подтягивает колени к груди, то и дело кусая себя за ребро ладони, когда особенно сильно хочется закричать. Все чувства внутри смешались и превратились в одно огромное уничтожающее нечто. Еще не до конца пришла ясность того, что Джина действительно больше нет, а Тэхен столько времени об этом и не подозревал, из-за чего теперь чувствует себя настоящей тварью. Нужно было наплевать на эту войну между альфами и звонить несмотря ни на что, только бы знать, что все в порядке. Но теперь уже нет. Звонить Тэхену больше некому. Лучшего друга больше нет. И если от Чимина осталась частичка его души в виде жетона, то что осталось тогда от Джина? У Тэхена больше ничего нет. Его покинул второй близкий человек. Казалось, куда еще темнее? На этой войне и так непроглядный мрак расстелился. Но теперь, когда еще один светлый и невинный человек оставил грешную землю, стало в разы темнее. Еще одно солнце в душе Тэхена погибло. Омега, свернувшись в позе эмбриона, лежит на прохладном полу, кажется, вечность. Когда истерика проходит, Тэхен лишь безмолвно роняет слезы, прося у Джина прощение за эту жестокую жизнь, существовать в которой он не заслужил. Джин родился не в то время и всегда выделялся своим особенным свечением несмотря на то, что как и все, смирился с войной, всем сердцем желая ее конца и мира для всех людей. Поверить в то, что Юнги просто взял и пустил в Джина пулю, невозможно. Он жестокий и бессердечный, он не знает тепла и любви, но чтобы настолько ледяное сердце иметь… Тэхен верил, что в Юнги что-то изменилось, когда тот пришел в этот дом исполнять свой долг как аспида. Исполнил. Тэхену впервые хочется кого-то убить. Но что это даст? Джина не вернет, удовлетворения не принесет. Ничего, абсолютно ничего, кроме еще большей ненависти, но еще и на себя за содеянное. Тэхен умытыми в крови руками к своему сыну после такого не прикоснется. Пусть Юнги живет. Тэхен хочет думать, что когда-нибудь его всю жизнь дремлющая совесть проснется и поглотит его целиком, укажет на каждую отобранную жизнь, заставит ощутить боль каждого на себе. Тогда и случится наказание. Тэхен собирает себя по кусочкам, по одному скрепляя детальки своей души, рассыпавшейся по полу. Каждая из них — воспоминание, в котором присутствует Джин. Тэхен их переживает заново с печальной улыбкой на искусанных губах. Обещает, что никогда не забудет, будет хранить их бережно и когда-нибудь обязательно расскажет сыну о таком прекрасном и сильном человеке, как Ким Сокджин. Кое-как приведя себя в порядок, Тэхен возвращается в комнату к Каину с тяжелой душой. Врач, временно живущий в этом доме, давно уже оставил ребенка с его отцом, проведя очередной осмотр. Тэхен собирается с силами, без которых он ничем не сможет помочь своему сыну, и тихо проскальзывает в комнату, подходя к креслу, на котором Чонгук сидит, приложив к груди спящий комочек. Тэхен, лежа на полу в библиотеке, успел прокрутить и ссору с альфой. Стало стыдно за себя, за вырвавшиеся в порыве гнева желчью пропитанные слова, которые омега давно за правду не считает. Он всегда верил и будет верить Чонгуку. Ему одному. Обойдя кресло, омега садится рядом и, ничего не говоря, утыкается лбом в его плечо. — Мы тебя ждали, — шепчет Чонгук, повернув голову к мужу и целуя в висок. Он нашел свое успокоение в сыне. Стоило войти в эту комнату, как черти разом замолкли и попрятались в тени. Чонгук не злился на Тэхена искренне. Лишь неконтролируемой ярости поддался, над которой не властен. С этим не побороться. — Как ты, малыш? — спрашивает он омегу. — Мне… больно, но я справлюсь. У меня ведь есть вы, — тихо говорит Тэхен, опустив взгляд на Каина. Он подается чуть вперед и касается его сжатой в кулачок ручки губами. — Возьми его, — говорит Чонгук, осторожно переложив захныкавшего из-за нарушенного покоя Каина с груди на руки и передавая Тэхену. Тот аккуратно берет сына и тихонько покачивает, чтобы успокоить, и прижимает к своей груди. — Джин бы был безумно счастлив увидеть его, — шепчет омега, мягко коснувшись подушечкой указательного пальца кончика носа ребенка. — Возможно, он видит, — Чонгук мягко обнимает Тэхена и кладет подбородок на его плечо, смотря на Каина. — Я хочу в это верить, — кивает Тэхен, прислонившись головой к голове альфы и прикрыв глаза. И, может, где-то там Джин действительно все видит. Тэхен чувствует, как глубоко в сердце рождается новая частичка света и любви, заставляющая улыбнуться. Она вдыхает новые силы и толкает вперед. Ради Каина, ради Чонгука. Тэхен больше никогда не опустит руки.***
Намджун упал на самое дно. Там, лежа в холодном и сыром одиночестве, он смотрит наверх, где мелькает маленькое пятнышко обманчивого света. Его свет давно потух, а на поверхности лишь бесконечная серость дыма и тяжелых туч. И править там у Намджуна возможности нет. Зато он правит своим наступающим безумством. Сидя на каменном троне, он глядит только на одного человека, который даже в этом кошмарном помутнении его не покидает ни на миг. Бывший генерал отброшен так далеко назад, что сил на повторное восхождение просто нет. Он на низах, что теперь кажутся позором. Намджуна отстранили от должности генерала, но не от войны. Он снова рядовой, как когда-то давно, когда был еще совсем мальчишкой. Юнцы боготворят его, считают честью плечом к плечу сражаться с тем, кто так долго вел войну. Наивные дети, решившие, что благословлены. Они — просто ресурс, из которого лишь единицы смогут подняться на ступень выше, а потом еще, пока не начнут достигать званий и цеплять на грудь начищенные до блеска медали. Теперь даже любопытно взглянуть на то, что происходит в низших рядах. Когда-то давно Намджун и сам с восторгом шел в бой, исполняя каждый приказ вышестоящих капитанов и прочих. У него была нерушимая четкая цель, с которой его ничто не могло сбить. Он шел к ней через кровь, пот и слезы, ни разу не подкосившись. Он — та самая редкая единица, которая смогла. Когда-то Намджун знал, чего хочет добиться. А теперь он одержимый безумец, жаждущий мести. Война забрала у него все. А у кого не забрала? Нет семьи, в которой родные кого-то не лишились. След реального кошмара везде. Им запятнана вся страна. И все равно это другое. У забравших самое ценное в жизни Намджуна есть лица, которые ночами снятся в больных снах, переполненных чужой кровью. Намджун наслаждается, когда сам же их разрывает голыми руками. Свихнулся, окончательно сошел с ума. От войны устал, от жертв, которым не видно конца и края. Жизнь выжала из него практически все соки. Бывший генерал попал в жесткие рамки, испытывая на себе месть тех, к кому не прислушивался и на чьи предостережения плевал. Теперь они, эти капитаны и полковники, отыгрываются на нем, как только могут. Не щадят так же, как и он не желал щадить юных солдат, у которых «долг умирать на поле боя». Намджун молча сносит все, что продолжает сваливаться на его голову с появившейся проседью в волосах. Держится достойно, не зря ведь генералом был назначен когда-то. Гордый, хладнокровный, но теперь с опасным блеском в ничего не выражающих глазах. Он каждый раз по приказу выходит на поле боя и убивает, желая добраться до тех, кто этих врагов посылает по щелчку. Без единой царапины, но с новыми уродливыми шрамами на душе возвращается, опуская оружие, садясь в свое кресло, что каменный трон. И рядом всегда бутылка коньяка, тот пиджак, который Джин так и не надел, и обручальное кольцо его же. Новые разговоры обо всем. Кажется, что в пустоту, но Намджун не сомневается, что его муж сидит на краешке их постели и внимательно слушает не без боли в своих необычайно красивых глазах. Хочет, наверное, встать, подойти и прикоснуться, к груди своей прижать и обещать, что все наладится, но он лишь сгусток незримой и почти не ощутимой силы. Каждый день, когда Намджуну не приходится выходить на поле боя или выслушивать новые приказы, он гуляет с молчаливо идущим рядом Джином. Он изучает новые места и парки, о которых когда-то говорил омега. Смотрит на жизнь под новым углом, пытается в нее влиться, но, как ни пытается, остается в стороне, в своем уголке, в который никому ходу нет. Так почему-то легче. Проще в душе таить неугасающую ненависть и месть, которая обязательно свершится, как только настанет время. Намджун думал, что застынет на месте после отставки, сложит руки и будет ждать, когда все это закончится, но и тут все было бы слишком легко. Если не он завершит это дело, то никто не сумеет. Не так, как действительно нужно. Остается лишь ждать подходящего момента. На то, что происходит внутри армии и в правительстве, альфа смотрит с горечью и мысленно качает головой осуждающе. Никто его теперь слушать не станет. Рот заткнули, лишив права голоса. Красиво отомстили обезумевшему генералу, о чем вскоре начнут жалеть. А может, уже жалеют. Происходит хаос, ими же созданный после ухода с генеральского поста Намджуна. Замены все нет, каждый провозгласил себя руководящим. Скоро и это станет причиной распрей в их величайшей армии. Намджун на это поглядит. Все решит только время.***
Оружейная Хосока, которая прежде всегда была любезно открыта для Юнги, теперь крепко заперта. Омега еще раз дергает неподдающуюся ручку и раздраженно хмыкает, закатив глаза. Какая жалость, Хосок перестал доверять. Неужели начал опасаться за свою жизнь? Вовсе нет. Он своих людей из-за игр омеги больше не хочет терять. Ужесточил охрану и запрещает кому-либо входить в дом, зная, что Юнги с удовольствием прольет кровь, чтобы в очередной раз испачкать ковры и полы безупречной квартиры Кагэ назло. Единственное, что Хосок не может забрать у омеги — клинок, который сам же ему и подарил. Юнги его тщательно прячет, как единственный способ защиты, а свой М4 он больше не увидит. Хосок закрыл излюбленный автомат омеги в оружейной, чтобы тот не смог до него добраться. Это оружие и стало причиной разрыва и без того шаткого перемирия. Но теперь это не имеет больше никакого значения. С тех пор прошло немало времени. Хосок чувствует запах своей скорой победы. Его отчетливо ощущает и Юнги. С уходом Намджуна в армии все пошло под откос. Если бывший генерал хотя бы предпринимал попытки уничтожить врага, то нынешняя непонятная власть не делает ничего. Обороняется и только, а на вопросы снова начавшего волноваться народа не отвечает. Все происходящее Хосоку на руку. По тому, как редко он стал появляться в квартире, Юнги делает вывод, что альфа готовится к восхождению на трон. Ему и это место уже приготовили. Об этом Юнги узнает из утренних новостей по телевизору — единственному развлечению в этой чертовой тюрьме. Глава страны вдруг покинул свой пост. А почему вдруг, если сам месяцами ранее отстранил генерала? Юнги хоть и строит вполне возможные предположения, но в первую очередь думает о том, что Глава перестал справляться с тем, что начало происходить в правительстве и армии. Такое в истории впервые. Пустуют два важнейших кресла страны — генеральское и президентское. И совсем скоро во второе сядет Хосок. От этой мысли Юнги не сдерживает нервного смешка. До забавного легко все сложилось для Кагэ. Но в то же время это поражает. Годы войны не дали ни одной из сторон ничего. И вдруг появилась третья, которая получила все сразу. Юнги ломает голову не первый день, пытаясь понять, как Хосок всего этого добился, как смог так просто себе обеспечить путь к вершине. Но и тут имеется логичное предположение: годы в тени сделали свое дело. Он снабжал себя необходимым незаметно ото всех, пока лились реки крови, которые ни одной из сторон ничего полезного не принесли. Хосок открывается с новой стороны, снова приводит в восторг и шокирует своей неограниченной силой и гениальностью. В глупцах остались все.***
Юнги действительно не ожидает, когда спустя неделю молчания Хосок возвращается домой. Он застает омегу выходящим из душа. Цепкий пристальный взгляд его холодных строгих глаз сразу же хватается за открытые участки распаренного и еще влажного тела. Юнги сразу же нацепляет на губы довольную ухмылку. Купаться в этом взгляде ему нравится. Дразнить — еще больше. Поэтому он, развернувшись к альфе лицом, одним коротким движением скидывает с себя полотенце, оставаясь перед Хосоком совершенно обнаженным. — Где вы пропадали, господин президент? — приторным голосом спрашивает омега, чувствуя нарастающее между ними напряжение. Хосок не властен над своим желанием, когда видит такого Юнги. Дразнить зверя опасно, но именно эта игра обоим приходится по душе особенно сильно. — Много дел нужно решить перед тем, как сесть в кресло, — Хосок хоть и старается сохранять непроницаемый тон, но все равно прокалывается. Юнги хорошо чувствует тяжесть, потому что дыхание альфы становится глубже из-за нарастающего возбуждения. — Я вижу, ты в курсе событий, — и делает шаг в сторону Юнги. Его и без того черные глаза становятся еще чернее. Настолько, что даже блеск света в них не отражается, сразу поглощается бесконечным мраком. Юнги до дрожи в коленях это нравится. — Конечно, ведь я только и делаю, что смотрю новости. Ты меня не навещаешь, и хоть так я могу узнать, чем ты занимаешься, — Юнги склоняет голову к плечу и делает шаг назад, спиной ощутив холод стены, ставшей тупиком. — Почему кресло пустует? — Понятия не имею, — без колебаний отвечает Хосок, стремительно сокращая расстояние. Юнги усмехается. — И ты совершенно не причастен к этому, да? — спрашивает он, с приближением Хосока чувствуя, как воздух начинает нагреваться и обжигать его обнаженную кожу. Еще один шаг, и теперь горячее дыхание пускает табуны мурашек по телу. Юнги едва не задыхается рядом с этим альфой. — Как я могу. Глава сам сбежал, — хмыкает Хосок, становясь преградой перед омегой и смотря сверху вниз. Во рту скапливается слюна как у изголодавшегося зверя. Юнги сейчас особенно сладок и притягателен. А может, Хосок слишком сильно соскучился. Омега изгибает бровь, и Чон объясняет: — Испугался за свою семью, наверное. — Аспида в тебе не уничтожить, — выдыхает Юнги, откинув голову назад и томно глядя на Хосока из-под полуопущенных век с довольной расслабленной улыбкой на губах. — Как бы ты ни пытался отколоться от нас. — Не отрицаю и вовсе не пытаюсь. Я слеплю из группировки то, что мне нужно, и возглавлю официально, как только решу дело со своим братом, — Хосок поднимает руку и кончиками пальцев ведет от шеи омеги вниз, к груди и плоскому, резко втянувшемуся от приятного прикосновения животу. — Не знал, что ты такой жадный, — тихо говорит Юнги, чтобы не выдать дрожь от удовольствия в голосе. Но ему и говорить не надо, потому что Хосок все по глазам видит. — Ужасно, страшно жадный. Хочешь и страну, и полную власть в аспиде. Брата ради этого убьешь? — У меня на него другие планы, как и на весь аспид, — Хосок кладет обе руки на талию омеги и резким движением притягивает его к себе. — Посвятишь меня в свои планы? — Юнги накрывает ладонями широкую грудь альфы. На губах притворно милая улыбка, а в глазах дикий огонек. — Ты все еще видишь во мне врага, заставляя и меня видеть его в тебе, — хмыкает Хосок, резко разворачивая омегу к себе спиной и пригвождая к стене голой грудью. Юнги хрипло смеется и выпячивает задницу, прижимаясь ею к промежности близко стоящего альфы и мурлыча от удовольствия, когда Хосок начинает избавлять себя от лишней одежды. С первым толчком в горячее и влажное нутро альфа чувствует, как к нему возвращаются утраченные силы. Хриплые и протяжные стоны Юнги обостряют желание в сотни раз, поэтому Хосок себя сдерживать не собирается. Он крепко впивается пальцами в бедра омеги и начинает наращивать темп. Юнги вжимается щекой в стену и скребет ее ногтями. Его потряхивает от прошибающего удовольствия, приносимого грубыми толчками и не менее грубыми прикосновениями, после которых останутся новые следы, по которым Юнги скучал, хоть и не признает никогда. Его тело теперь зависимо от этого альфы. О душе и речи нет. Юнги — чужой сам себе, и, кажется, хуже этого ничего быть не может. Плюя на остатки гордости и яростное сопротивление своей змеиной сущности, он изгибается в руках будущего президента, искренне отдавая ему всего себя и позволяя покрывать нежную кожу кровавыми укусами. Пусть голодный зверь утоляет жажду. Юнги всегда был жертвой высшим что для одного брата, что для другого. Ему себя не жаль. Глубокий болезненный толчок заставляет омегу вскрикнуть и дернуться в крепкой хватке альфы, но Хосока это не останавливает. Юнги подается назад и откидывает голову на его плечо, тяжело дыша и из последних сил двигаясь навстречу грубым и ритмичным толчкам. Подняв руки, омега сцепляет их на затылке Хосока и тянется за поцелуем, как за каплей живительной влаги, которой альфа его щедро одаривает. Они сталкиваются горячими губами и сливаются в бесконтрольном и безумном поцелуе, от которого перед глазами сверкают искры и разряды высокого напряжения. С каждой секундой Юнги все слабее, а Хосок все сильнее. Омега щедр, как никогда, а что им движет, Хосок не представляет. И думать не хочет. Он слишком одурманен любимым ароматом, просочившимся в легкие и смешавшимся с его собственным в опасном и взрывном контрасте. Горячее семя приятно обжигает стенки. Юнги шумно выдыхает и отстраняется, развернувшись и обняв распаленного и жаркого Хосока за плечи. Капли пота так красиво поблескивают на его идеальном лице, что омега невольно засматривается, не замечая, как альфа в ответ очаровывается им в очередной раз. — Отнеси меня в комнату, — говорит Юнги, прижимаясь к альфе. Хосок подхватывает его на руки и несет в спальню. Прохладные простыни приятно остужают горячие тела. Юнги кладет голову на равномерно вздымающуюся грудь альфы и глядит куда-то в пустоту. Сердцебиение альфы под ухом действует, как колыбельная для его разрывающейся изо дня в день души. Юнги с тоской отмечает, что никогда так просто не лежал с Хосоком после секса. Альфа всегда куда-то уходит, по горло занятый важными делами, оставляя омегу в холодном одиночестве. А теперь он никуда не торопится, хотя там его и ждет президентское кресло. Юнги бы сказал, что ему приятно, но внутри ничего подобного не испытывает. Его душа с каждым днем все сильнее разрушается и превращается в кровавые ошметки, из которых больше никогда и ничего не собрать. Там, внутри, холод такой, что никакой север не сравнится. — Расскажи мне о будущем, которое ты видишь, — тихо просит Юнги, водя подушечками пальцев по груди и торсу альфы. Глаза все так же в тумане, за толстым слоем стекла спрятанные. — Будущее без страхов. Такое, которое будет вести нас всех вперед, а не заставит стоять на одном месте, как это делает война, — негромко отвечает Хосок, путая пальцы в светло-голубых волосах омеги. — Народ устал. Все устали. — Мы не умеем жить в мирное время, как простые люди. Я не умею. Не смогу, — шепотом говорит омега, утомленно закрывая глаза. — Я помогу тебе научиться и принять новый мир. — Нет, Хосок. Я сросся с аспидом так прочно, что это… губительно, — Юнги поднимает голову и поворачивает ее к Хосоку. Альфа внимательно смотрит в кофейные глаза и видит в них обреченного пленника. — Для кого? — спрашивает он, лениво огладив большим пальцем подбородок омеги. — Для всех. Для тебя. И особенно для меня. Крик души становится материальным. Юнги впервые озвучивает такие вещи. Он ищет спасения снаружи, ищет его у Хосока, но знает, что бесполезно. Юнги не сможет вырезать себя из прочной системы и жить так, как ему захочется. Его больная верность помутнила разум уже давным-давно. Аспиды всем промыли голову. Самим себе в особенности. — Я никогда не смогу быть для тебя таким, как Тэхен для Чонгука. Я никогда не смогу подарить тебе ребенка, как Тэхен Чонгуку. Я не смогу быть тем, кем никогда не был, — быстро произносит Юнги, боясь, что не успеет высказаться, и панцирь захлопнется, оборвав его на полуслове. Он сам не понимает, почему вдруг открылся и обнажил то, что никому и никогда не показывал. Омега точно пожалеет о сказанном в будущем, но сейчас, балансируя между ненавистью и отчаянием, по-другому Юнги не может. Пусть Хосок услышит его. Омега шумно вздыхает и шмыгает носом, утыкаясь лицом в шею альфы. — Я никогда не освобожусь, Хосок. — Ты не даешь мне время, чтобы я смог освободить тебя. Просто перестань сопротивляться, — Хосок обнимает омегу и зарывается носом в его волосы, прикрывая глаза. — Подумай, кому ты больше принадлежишь и кому хочешь принадлежать на самом деле. — Это нелегко… Нелегко, — шепчет Юнги, жмуря глаза. — Плевать. Просто… Никуда сейчас не уходи, ладно? Не оставляй меня, — просит он, еле слышно всхлипывая и прижимаясь к Хосоку всем телом. Это все, что ему нужно сейчас, в момент ускоряющегося саморазрушения. Только тепло Хосока и его успокаивающий аромат ореха. — Я никуда не уйду, — шепчет альфа, крепко прижимая дрожащее тело Юнги к себе. Если бы только это могло спасти.***
Холодное утро пробирается под одеяло и кусает голую кожу, провоцируя мурашки. Юнги вздрагивает и кутается плотнее в попытках прогнать неприятный холодок, прокравшийся в спальню. Не разлепляя век, он ерзает по кровати, пододвигаясь вперед и надеясь столкнуться с теплом хосокова тела, которое точно любой холод прогонит, но рядом одна лишь пустота. Омега недовольно мычит сквозь сон и открывает глаза, убеждаясь, что в комнате совершенно один. Распахнутые шторы впускают в комнату слепящий белый свет, режущий глаз. Юнги медленно моргает, привыкая к яркому освещению, и поднимается с постели, захватив с собой одеяло. Холод тянется из окна, и Юнги, шаркая к нему босыми ногами, вскоре понимает, почему. С неба валят крупные хлопья первого снега, укрывающие собой грязную землю, усеянную пеплом и кровью. Беззвучный танец снежинок за окном притягивает внимание и удерживает несколько долгих минут. Юнги смотрит на их неторопливое падение, забыв, как дышать и моргать, забыв о разлагающейся душе и отравляющих ядовитых мыслях, которыми голова кишит. Снежинки на него чем-то похожи: такие же невесомые и холодные, целую жизнь летящие вниз, к неизвестности, застрявшие в медленном падении. Пропадут бесследно, растаяв на чьей-нибудь обжигающей ладони или в луже грязи. И с Юнги так же будет. Холод не дает о себе забыть и ползет по босым ногам вверх. Юнги ежится и отрывается от своего наблюдения, развернувшись и прямо так, укутанным в одеяло, выходя из комнаты, чтобы сделать себе горячий согревающий кофе. Этим безликим утром омеге ни о чем думать не хочется. Он решает продолжить созерцание падающих снежинок за чашкой кофе, погрузиться в него с головой и не быть отягощенным вечным внутренним конфликтом двух сущностей, борющихся за власть над разумом. Юнги увядает, становится все слабее. Он не выбирает, и давно уже решил, что не станет, но внутри борьба никак не утихнет. Она высасывает из него силы, опустошает. Хосоку этого никогда не понять. Именно его голос слышит омега, выйдя в коридор на втором этаже. Из гостиной доносится разговор. Юнги останавливается у лестницы и прислоняется боком к перилам, бессовестно желая услышать детали. — Оставь это мне, Хосок. Приступай к серьезным делам. Волнения среди народа начинают учащаться, — Юнги распознает ровный непроницаемый голос Юно и невольно стискивает зубы. Как бы омеге хотелось от него избавиться. — Всего неделя без Главы, и в стране начинается реальный хаос. Отставка генерала не разглашалась. Люди думают, что у них все еще есть Ким Намджун, но это мало спасает положение. Они хотят услышать его. — Он уже ничего не решит. Время его правления в армии закончилось, — спокойным, слегка усталым голосом отвечает Хосок бете. — Ты прав, сейчас самое время взять все в свои руки. Тем более, что все готово. Никаких больше преград. — Возможно, аспиды в ближайшее время выйдут из тени и начнут борьбу по новой, но уже с нами, — говорит Юно. Слышатся негромкие шаги. Наверное, он расхаживает по гостиной. — Само собой, Чонгук встанет на моем пути, — бросает Хосок сухую усмешку. — Но сила не на его стороне. Он теперь будет осторожничать из-за семьи. С ним я буду разбираться сам, а ты готовь группы для обороны и ответных атак. — Хорошо, — следует небольшая пауза, после которой Юно снова заговаривает: — Сегодня я свяжусь с Им Джебомом и обговорю детали вашей с ним встречи. Юнги поджимает губы и решает заявить о своем присутствии. Приподняв полы одеяла, он спускается по ступенькам вниз, сразу же встречаясь глазами с обернувшимся на звук Хосоком. Юно окидывает омегу незаинтересованным взглядом и, коротко кивнув Кагэ, разворачивается, покидая квартиру. — Услышал что-то интересное? — спрашивает Хосок, изогнув бровь. Юнги расплывается в улыбке и пожимает плечами, обходит диван и плюхается на колени альфы. — Прими мои искренние поздравления, будущий президент. Совсем скоро ты займешь кресло главного в стране и продиктуешь новые законы жизни, — мурчит он довольно, оставляя на щеке альфы невесомый поцелуй. — А ты им подчинишься? — скептически спрашивает Хосок. — Вряд ли, — с улыбкой пожимает плечами Юнги. — Сделаешь какое-нибудь исключение для своего омеги? — спрашивает он, склонив голову и закусывая нижнюю губу. — Вряд ли, — усмехается Хосок. — Вставай, покатаемся немного. — Куда? Неужели пленник получит глоток свободы? — язвит Юнги, слезая с колен альфы. — Ты сам себя пленником сделал, — пожимает плечами Чон, вставая с дивана. — Да, видимо так, — хмыкает Юнги, согласно кивнув. — Потому что во мне кое-что другое превалирует. — Тогда надо менять нынешнее положение вещей, — говорит Хосок, оставляя на губах омеги короткий поцелуй. — Жду внизу. И не убивай никого по пути к машине. Это бессмысленно. Юнги закатывает глаза и разворачивается, идя в комнату, чтобы переодеться.***
— Зачем мы едем сюда? — настороженно спрашивает Юнги, смотря на улицу через затемненное окно гелендвагена. Позади остаются высокие многоэтажные здания, скребущие своими верхушками хмурые небеса. Чем дальше от центра столицы, тем менее привлекательны окружающие виды. Здесь меньше машин и больше людей, в отличие от главного района города. Здешний центр не привлекает яркостью и разнообразием цветов, архитектура тоже оставляет желать лучшего. Но тут, именно тут все самое истинное живет. Хосок оставляет вопрос омеги без ответа и тормозит у обочины, у которой в ряд выстроились разнообразные магазинчики, забегаловки и кафе. С другой стороны дороги небольшая площадь со скамейками и скромным фонтаном по центру, рядом маленькая аллея, а чуть дальше — детская площадка. Все это посыпано белоснежным слоем первого снега, переливающегося мельчайшими бриллиантами на свету. Заглушив двигатель, Хосок бросает Юнги «приехали» и выходит из машины, осматриваясь по сторонам. Перед ближайшим кафе стоят несколько столиков, защищенных от дождя и снега навесом. Хосок подходит к одному из них и выдвигает стул для Юнги, который с большим вопросом на лице оглядывается и недоверчиво щурится, садясь за столик. Хосок опускается напротив. — Это свидание? — сухо усмехается омега, вскинув бровь и сложив руки на груди. — Мы можем назвать это и так, — пожимает плечами Хосок. — Но суть в другом. — В чем? — слегка раздраженно спрашивает Юнги, с опаской то и дело оглядываясь по сторонам. — Ты что задумал? Какая-то операция? — омега вдруг вспыхивает и опускает руку под столик. Ничего под ним не обнаружив, Юнги мрачнеет и теряется еще больше. — Что происходит? — Ничего не происходит, Юнги. Просто расслабься. Я заказал нам кофе, — спокойно отвечает Хосок, невозмутимо рассевшись и откинувшись на спинку стула. — Не тому человеку это говоришь, — поджимает губы Юнги. — Людям, живущим на окраинах, больше нечего бояться. Их не пугает даже отсутствие лидера страны, — задумчиво говорит Хосок, разглядывая проходящих мимо. — После всего, что им пришлось пережить, они научились жить так, будто войны нет. Посмотри, как это выглядит. Присмотрись к их лицам и скажи, что чувствуешь, — альфа переводит взгляд на Юнги. Тот поджимает губы и всматривается в людей. Самые обыкновенные невинные жертвы, не раз попадавшиеся под горячую руку. На лицах каждого лежит тень пережитого, но это не омрачает их спокойствия в глазах и радости, играющей на губах. Неужели все так просто? Ходят без леденящего душу страха и не допускают мысли, что кто-то может выстрелить в спину или подорвать их дома. Как можно быть такими беззаботными? Юнги раздражается все больше, глядя в эти безмятежные лица и слыша счастливый смех детей, радующихся выпавшему снегу. Зло всюду, а этих глупцов их розовые очки на глазах не спасут, когда придет враг. И уже не имеет значения, кто этим врагом окажется. Все под прицелом, все потенциальные жертвы. — Что я чувствую? — хмыкает Юнги, повернув голову к Хосоку. — Отвращение. Какой спектакль все они здесь изображают? Прятались бы по домам лучше и вооружались. Их бесстрашие — глупость. — Так будет всегда и везде, когда закончится война. Никому больше не придется бояться и ждать худшего. Наступит мир, который нам всем так нужен, — объясняет Хосок, смотря омеге прямо в глаза и надеясь пробить непоколебимое упрямство. Установки, которыми аспид пичкал его с самого рождения, настолько крепки, что Юнги даже мимолетной мысли о безопасности и мире не может допустить. Он в вечном боевом режиме, постоянно напряжен и готов в любую секунду сорваться с места, чтобы вступить в бой с врагом, которым здесь и не пахнет. Он ерзает на месте, словно не может найти удобное положение, сжимает кулаки и косится на всех с подозрением и опаской, постоянно хмурясь и поджимая губы в тонкую линию. Юнги понятия не имеет, что такое простая мирная жизнь, а попытка Хосока показать ему ее пока не дает никаких результатов. — Выглядит так, словно ты очень незаметно хочешь переманить меня на свою сторону, — усмехается Юнги. — Откуда вообще тебе знать о том, что такое простая жизнь? Ты такой же, как и я. Родился с клеймом аспида. — Я не переманиваю, всего лишь демонстрирую, — качает головой альфа. — Ты забываешь, кто я и какие имел возможности, находясь в тени. Я видел сотни людей и жизней. Имею представление. — Как они ходят без оружия? Я чувствую себя голым без ствола, — фыркает омега, успокаиваясь только наличием клинка, спрятанным за поясом. — Как будущий президент, ты должен об этом задуматься. Враги будут всегда, даже в мирное время. Всем нужно оружие. — Ты мыслишь узко, — вздыхает и качает головой Хосок. — Я мыслю так, как умею, — шипит Юнги. — Так, как меня научили, когда я был еще ребенком. — Мы это исправим, — твердо отвечает альфа без капли сомнения. — Ты меня не изменишь, Хосок. Не пытайся. Не трать свое драгоценное время на такие глупости, господин будущий президент. Бесполезно, — сломано улыбается омега, мотнув головой. — Я думал, мы с тобой похожи, но ни черта. — Похожи, когда дело касается войны, но теперь мы стоим на пороге ее конца. Необходимо менять свои установки, — не сдается Хосок, пытаясь хоть немного развеять густой туман, перекрывший Юнги видимость. — Не тогда, когда они — часть моего существа, — цедит Юнги, поднявшись со стула и двинувшись к гелендвагену. — Поехали домой, пока меня не стошнило, — бросает он, в последний раз взглянув на детскую площадку и проходящих мимо людей с отвращением. Юнги никогда этого не примет.***
Омега, успевший взбесить и раздразнить зверя по пути домой, сразу же получает свое желанное наказание. Не успевают они выйти из машины, как Хосок хватает Юнги и вгрызается в мягкие розовые губы неконтролируемым животным поцелуем, не разрывая которого, они доходят до лифта. Там Хосок чуть ли не берет омегу, прижав к зеркалу на всю стенку. Юнги царапается и кусается, играет в сопротивление, причиняя боль и балуясь любимой кровью, как наркотиком, слизывая со своих покрасневших губ и издавая низкий стон от того, насколько сладко на языке. Глаза закатываются, как во время прихода, а под ногтями остаются частички кожи и крови. Юнги все мало. Еще немного, и задыхаться, как от нехватки воздуха, начнет. Они добираются до квартиры, истерзанные друг другом и пылающие синим пламенем от разрастающегося желания. Как только входная дверь захлопывается, Хосок припечатывает Юнги к каждой горизонтальной и вертикальной поверхности, попадающейся под руку. Юнги хрипло смеется, как умалишенный, откидывая голову назад и открывая Хосоку доступ к шее, на которой рассыпаются новые укусы-засосы, словно рубиновое ожерелье, так красиво контрастирующее с его бледной молочной кожей, что сравнима с первым снегом, валящим за окном. — Я отвергаю твои правила жизни, Хосок, — с жаром выдыхает Юнги в губы альфы. Их глаза сталкиваются так, что в стороны осколки стекла разлетаются, как при аварии на высокой скорости. Хосок такой же обезумевший, его рассудок помутнен, как и у Юнги. Они оба слепо движимые желанием и жаждой взаимной боли. Больной любви, поселившейся в сердце и внутри черепной коробки, как злокачественная опухоль. — Мне нравится так. Мне нравится вот так, Хосок, пожалуйста, — с безумной мольбой говорит Юнги, судорожными движениями гладя альфу по лицу уже успевшими перепачкаться кровью пальцами. — Оставь так, как есть сейчас, твоя власть ведь безгранична… — Доверься мне, Юнги, просто доверься мне, — цедит Хосок, тяжело дыша. Приказывает. Молит. Он жмурится до боли в веках и утыкается лицом в плечо Юнги, с которого сползла футболка. Сжимая тонкую ткань до треска швов, он издает утробный рык, словно ведет такую же борьбу с собой, как Юнги в этот миг. Голодным волком вгрызается зубами в плечо омеги, целует и зализывает свои же укусы, тянется дорожкой вверх, к шее, пока не возвращается к манящим губам, которые готов испить, с жадностью осушить до последней капли. Юнги прижимается к Хосоку всем телом так плотно, что между ними воздуха не остается, обнимает за шею, зарывается мелко дрожащими пальцами в огненные волосы и сжимает у корней, губами отдаваясь целиком и полностью, разделяя кислород убивающий. — Хосок, я не спасусь, я больше не могу… — судорожно шепчет Юнги, жмуря глаза и коротко качая головой. Хосок гладит его спину своими большими ладонями, пересчитывает позвонки и начинает покрывать поцелуями лицо омеги. Тот внезапно морщится, как от пронзившей тело боли, и вскрикивает, резко выпутавшись из рук Хосока и тяжело дыша, почти жадно. Расширившиеся глаза бегают по гостиной, ни на чем не фокусируясь. Хосок смотрит на омегу вопросительно, слегка растерянно, и тоже воздух отчаянно ищет раскрытым ртом. Хочет шагнуть к Юнги, но тот выставленной вперед ладонью останавливает и быстро мотает головой. — Юнги… Его помутненный темный взгляд вдруг останавливается на Хосоке и приобретает ясность, как будто туман перед его взором вмиг рассеялся и раскрыл истину. — Ты помнишь, я говорил, что разбитые чувства лишают здравомыслия? — вдруг опасно спокойным голосом спрашивает Юнги, вернув себе власть над разумом и медленно подходя к Хосоку. Тот хмурится, чувствуя, как в воздухе начинает пахнуть гарью. Не к добру. Не к добру. Хосок лишь коротко кивает, пристально смотря наступающему омеге в глаза. — Хочу проверить, что будет с тобой. Он останавливается в шаге от Хосока и вскидывает голову. На сочных алых губах играет легкая улыбка. Она больше не напоминает улыбку безумца или животный оскал. Настоящая светлая улыбка, чистая, как снежинка, еще не успевшая соприкоснуться с грязью, заполонившей землю. Юнги поднимает руку, которая скрывается под расстегнутой курткой альфы. Пальцы обхватывают лежащий в кобуре пистолет и медленно, с осторожностью вынимают. Сердце в груди начинает биться в бешеном ритме. У обоих. Юнги издает короткий смешок и резко достает пистолет, приставляя дуло к своему виску и отходя на шаг назад. Хосок поднимает брови в легком замешательстве, но не выдает свою растерянность. — Мы это уже проходили, Юнги, — говорит он ровным сдержанным голосом, смотря омеге в его нездорово заблестевшие глаза. Юнги хрипло посмеивается. Натянуто, фальшиво настолько, что Хосоку кажется, будто по коже наждачной бумагой проводят, а по костям скребут острием тупого ножа. Юнги крепче сжимает рукоять пистолета и поглаживает указательным пальцем крючок спуска. — Нет, это мы не проходили, Хосок, — шмыгает он носом, коротко покачав головой и тяжело сглотнув. Хосок замечает, как дернулся кадык омеги, а в уголках его лисьих глаз скапливается влага. Юнги внимательно смотрит на Хосока. Не только на глаза — на каждую деталь его лица и тела целиком. Зачем-то тщательно отпечатывает в сознании его образ, поджатые губы с четким аккуратным контуром, нахмуренные брови и глаза, в которых ни одной льдинки не осталось. Все растаяло, и уже давно. Юнги не боится. У страха только одна причина — сейчас даст слабинку, выпустит из рук пистолет и бросится в любимые объятия, из которых никогда больше не захочет вылезать. Но они его и погубят. То, что истинно в нем с самого рождения. Нельзя останавливаться. Юнги ради этого был рожден. Ради того, чтобы когда-то в будущем исполнить важнейший долг перед тем, кто создал его — холодного и беспощадного убийцу, из бокала, дарованной самой Смертью, испивающего теплую кровь врагов. Ради лучшего будущего. Черный аспид уже свернулся вокруг шеи и нашептывает свою колыбельную на ухо Юнги. — Юнги, опусти пистолет, — твердо просит Хосок и делает шаг в сторону омеги. Не успевает. — Я люблю тебя, Хосок, — выдыхает Юнги отчаянно, всхлипнув. Холодные слезы покатились по побледневшим щекам. Люблю. Люблю. Люблю. Юнги не жмурится, когда спускает курок. Он смотрит на Хосока до самого конца. До тех пор, пока зрачки не застывают навечно. Громкий выстрел показался Хосоку шепотом ворвавшегося в гостиную ветра, а брызнувшая кровь — взрывом в замедленном действии. Хосок срывается с места, наплевав на разбившееся вдребезги собственное сердце и подхватывая на руки тело омеги, которое еще не успело соприкоснуться с грязной грешной землей. Хосок не позволяет. Снежинка тает на теплой ладони любимого. Хосок как по щелчку опустошился, и сердца, и души лишившись. Юнги не себя убил, а его. Альфа аккуратно кладет Юнги на пол, не убирая руки из-под его головы, садится на колени, так вовремя подкосившиеся. Не отрывает взгляда от мертвого лица, которое минутами ранее жарко покрывал поцелуями. Сладость его кожи все еще теплится на губах и на кончике языка, но постепенно превращается в разъедающую кислоту. Хосок ложится рядом и притягивает к себе остывающее кукольное тело как можно плотнее, тоннами отдавая свое тепло. Ему нужнее. Он вслушивается в шум ветра снаружи и касается кончиком носа пока еще мягкой и влажной от слез щеки Юнги. Кричать не хочется. Хосок вдруг лишился голоса. Слезы высохли, а кровь в жилах застыла. Вся его жизнь только что замерла, как внезапно остановившие свой ход часы. Альфа любовно, нежно, как никогда, гладит Юнги по груди, на секунду останавливая ладонь на потухшем сердце, после поднимает ее вверх, к белому мраморному лицу. Кофейные глаза куда-то еще смотрят, как будто что-то свое видят, никому другому не известное. Хосок хотел бы увидеть то же самое, но он так жаден. Он и Юнги этой возможности лишает, мягко и осторожно закрывая двумя пальцами его веки. Юнги крепко заснул, будить его нельзя. Та, с кем он с рождения тесно дружил, наконец забрала его в свои объятия. У Хосока забрала. Чуть приподнявшись, альфа оставляет на холодеющих приоткрытых губах короткий поцелуй, тепло выдыхает на них и ложится рядом с Юнги на спину, опустошенными глазами смотря в потолок. Пальцы сплетаются с безжизненными, крепко сжимают, продолжая безнадежно вкачивать свое тепло, пока другие из последних сил удерживают тлеющую сигарету. Хосок выпускает вверх густой серый туман и закрывает глаза, мечтая заснуть вместе с Юнги. Никто не мог отобрать жизнь убийцы, что шел со Смертью бок о бок и щедро дарил ей чужие прогнившие души. Никто не мог забрать у Юнги жизнь кроме самого Юнги. Он ошибся. Разбитые чувства лишают человека всего.