***
На подъезде к дому альфа заметно настораживается. Замедляется, сканирует каждого аспида хмурым пристальным взглядом, доезжает с кортежем до ворот, которые сразу же перед ним открываются, и въезжает во двор, глуша двигатель и выходя из машины. Взгляд рефлекторно падает на ступеньки, ведущие к дому. Никакой игрушки. Она у сына в руках, а сын в безопасности. Ждет отца своего. Чонгук окидывает двор тяжелым взглядом, уперев одну руку вбок под расстегнутым пиджаком, а другой подзывает одного из охраняющих территорию двора аспида. Тот послушно идет к президенту. Чонгук идет навстречу твердым шагом и бесцеремонно срывает с лица змея черную маску. — Господин? — непонимающе спрашивает аспид, бросив взгляд на свою маску, которую сжимает в руке Мираи. Растерянность не ускользает от Чона. — Что-то не так? Поняв, что под маской знакомое лицо, Чонгук смягчается во взгляде и возвращает кусок ткани альфе, бросив ему ее в грудь. Паранойя никогда его прежде не мучила, но теперь, после безумного видения она начала зашкаливать. Впервые так. Недоверие к каждому окружающему человеку возросло в тысячи раз. — Делай свою работу, — бросает Чонгук, помолчав, и разворачивается, идя в дом. Внутри так тепло, по дому витает приятный сладковатый аромат выпечки вперемешку с нотками родной глицинии. Чонгук с легкой улыбкой на губах вдыхает воздух, наполняя им легкие до краев и вытесняя запах чужой крови, пролившейся пару часов назад. Все это остается снаружи, подальше от дома, в каждом уголке которого светит золотистый, приятный глазу свет, разгоняющий мрак. Ему тут больше не место. Улыбка становится шире, когда до слуха доносится голос Тэхена, сюсюкающегося с Каином. Чонгук снимает надоевший пиджак, повесив на локоть, и поднимается в спальню, которая прежде тоже была темнотой наполнена и хранила в себе живших в ней кошмарных существ, ночами пробирающихся в сознание и сводящих с ума. Теперь комната полна света и тепла. Бесконечности, созданной Чонгуком и Тэхеном. Каин лежит в центре их большой кровати, а рядом с ним Тэхен, играющийся с сыном. Он нежно улыбается и иногда посмеивается, гладит неугомонные маленькие ручки и ножки и целует в лобик. Чонгук зависает в дверном проеме на какое-то время, запечатлевая еще один ценнейший кадр и четко отпечатывая в памяти, этим самым затмевая свое проклятое видение и его последствия, которые все еще держат в напряжении и болезненно колют сердце. Слишком слабый орган, как оказалось. Отложив пиджак, Чонгук подходит к кровати и ловит сияющий от радости взгляд Тэхена. Каин, увидев нависшую сверху гору, переводит свои большие глазки на отца. — Весело с папочкой? — спрашивает альфа, ложась на кровать и утыкаясь носом в грудь сына, вдыхая его особенный детский аромат. Свежесть и молоко. Кое-что еще, пока слабо различимое, но постепенно формирующееся в целостное сочетание. Чонгук жмурится и улыбается, чувствуя, как ручонки Каина зарываются в его волосы и пытаются схватиться, сжать и потянуть. — И с отцом весело? — коротко смеется Чонгук, подняв голову и заглядывая сыну в глаза. Тот смотрит с детским восторгом, раскрыв ротик и быстро дергая ножками. — Он такой, только когда мы оба рядом с ним. Счастливый, восторженный… — с улыбкой говорит Тэхен, глядя на своих альф с бьющей через край заботой и нежностью. — И даже про зайчонка своего забывает, — омега берет мягкую игрушку и убирает в сторону. Каину ничто другое не нужно, когда папа и отец рядом и дарят ему всю свою непомерную любовь. — Мы должны сделать так, чтобы он был счастлив всегда, — Чонгук кладет голову возле головы Каина и смотрит на него. — Мы будем рядом каждую секунду твоей жизни. И даже если когда-нибудь случится такое, что мы с папочкой не сможем прикоснуться к тебе, согреть и обнять, когда это будет необходимо… — альфа закрывает глаза и мягко приобнимает сына, подсунув руку под его подвижные ножки. — Мыслями, сердцем и душой мы с тобой. Но это будет через пятьсот лет, — Чонгук открывает глаза и смотрит на Тэхена. — Пятьсот лет? — хихикает омега, подняв брови. Чонгук кивает с самым серьезным лицом. — А чего же не тысячу сразу? Зачем мелочиться? — Мне кажется, тысяча — это слишком. Он же все-таки когда-то станет большим альфой. Вряд ли он будет нас терпеть до тысячи лет, — усмехается Чонгук. — Мы не можем ему надоесть, мы же его родители, — в шутку дуется Тэхен, погладив сына по еще коротким смоляным волосам. — Ну посмотрим, да, великий Каин? — изгибает бровь Чонгук, приподнявшись на локте. — Отец всегда прав. Каин хлопает глазами, обрамленными длинными густыми ресницами, и издает слабый и нечеткий звук. — Дада? — удивляется Тэхен, уставившись на сына с восторгом. — Он смотрит на тебя! Теперь ты Дада, Чонгук, — смеется омега. — Просто и со вкусом, — шутливо нахмурившись, кивает альфа, словно всерьез оценивает. — А мне нравится, — задумчиво говорит Тэхен, мягко улыбаясь. Утомленный постоянным движением головы от папы к отцу и обратно, Каин замедляется и раскидывает конечности во все стороны, растянув ротик в беззвучном зеве. — Кому-то пора спать, — отмечает Чонгук, подтягивая к сыну одеяло и накрывая его до уровня живота. — Нужно уложить, пока не начал капризничать, — Тэхен кладет голову возле сына и нежно водит круговыми движениями большим пальцем по его переносице. — Он плакал сегодня? — спрашивает Чонгук, посерьезнев. — Немного, когда я переодевал его. Он это ненавидит, как и многие дети. Вполне нормальная реакция, — уже шепотом отвечает омега. Каин моргает медленно, лениво скользя ни на чем концентрирующимся взглядом по комнате и постепенно проваливаясь в сон. — Он в порядке… — с облегчением говорит Чонгук, устало прикрыв глаза. Несмотря на диагнозы, которые поставили Каину, альфа растет вполне здоровым и совершенно ничем не отличается от обычных детей. Он активно нагоняет своих сверстников и выглядит полноценным. Чонгук не знает, что будет дальше, но то, что сейчас нет никаких осложнений, греет душу и успокаивает внутренние тревоги и опасения. Они с Тэхеном справятся и не допустят, чтобы сын был чем-то обделен в любых жизненных аспектах. Возле всего, что касается Каина, для Чонгука ни одно дело государственной важности не стоит. Эгоистично для президента, но как иначе поступит любящий родитель? Чонгук может быть безжалостен и жесток к остальным, но по отношению к сыну — никогда. Его маленькая частичка — нетронутая чистая душа, не запятнанная грязным миром. Вот, кто имеет невообразимую ценность.***
Янтарная жидкость с негромким плеском в тихой кухне заполняет дно стакана. Чонгук поднимает его и выпивает залпом, облизывая горькие губы и ставя стакан обратно на стол. Мысли все еще не дают покоя. Возможно, самовнушение на почве увиденного или обострившаяся паранойя, но теперь от спокойствия и следа не осталось. Чонгук готов находиться в постоянном боевом режиме и сидеть дома, чтобы семью уберечь от неизвестности, прячущейся за спиной и пускающей по затылку мурашки. Только с недавних пор у нее появилось лицо генерала, залегшего на дно. От него ничего не слышно. Чонгук лишь знает, что он на низких позициях. Но разве это в духе человека, которого Чон так хорошо знает и кого когда-то другом называл? Намджун, как и сам Чонгук, не сойдет с дистанции, пока не разберется с целью, что четко наметил себе. Не может Ким просто так смириться со всем, что произошло. Чонгук в это никогда не поверит. Намджун остался ни с чем. Лишился главного в своей жизни, но руки опускать не намерен. Этот человек всегда шел до конца. — Давно не видел тебя пьющим, — вырывает мягкий голос Тэхена из глубоких размышлений. Руки омеги ложатся на широкие обнаженные плечи и начинают их мягко массировать. — Что случилось, Чонгук? Альфа качает головой и перестает перебирать в пальцах крышку из-под бутылки. Чувствует, что открыться надо, пока внутри его не выжрало это разрушительное чувство тревоги и злости на то, чего даже не произошло. Тэхен молчит, приятными движениями рук расслабляя напряженные мышцы мужа, терпеливо ждет, и без слов уже понимая. На ментальном уровне. Его губы нежно касаются затылка альфы. — В том и дело. Ничего не случилось, — усталым хриплым голосом отвечает Чонгук. — А руки твои… Я сразу почувствовал, — Тэхен хмурится. Чонгук поворачивается на стуле лицом к омеге и, разведя колени в стороны, притягивает его к себе за талию. — Кого ты казнил? — Это неважно. Очередная тварь, — слегка морщит лоб альфа, покачав головой. Руки в поисках успокоения бродят по стройной талии омеги и ложатся на спину, закравшись под свободную кофту. — Когда я собирался ехать домой, в машине мне привиделось кое-что. Иногда сознание играет со мной в жестокие игры. Это начинается, когда я… долго не принимаю, — Чонгук отводит хмурый взгляд в сторону. — Медленно схожу с ума. — Что ты видел? — шепотом спрашивает Тэхен, зарываясь пальцами в волосы альфы и мягко поглаживая. — Вас забрали, меня убили, — Чонгук стискивает челюсти, играя желваками на лице. Ненавистное имя он буквально рычит: — Намджун. — Думаешь, он способен на такое? — вздыхает Тэхен, качая головой. Ему даже представить страшно, как это выглядело в голове Чонгука, раз он все еще не может избавиться от наваждения. — Вполне мог бы. Он потерял своего омегу и работу всей своей жизни. Ты его брат, — хмыкает альфа. Он последние слова с трудом из себя выдавливает. — Один раз он забрал тебя. Наверняка захочет попытаться снова. Ему нечего терять. Только я не допущу этого. Пусть хоть весь мир против меня выставит. — Если бы Джин был жив, он не дал бы Намджуну сотворить что-нибудь ужасное, — Тэхен залезает на колени Чонгука и шмыгает носом, уткнувшись лицом альфе в шею. Имя друга колющей болью отдается в сердце. Его потеря до сих пор кажется омеге сном. — А теперь мы не знаем, что у него в голове. Но ты можешь его остановить. Ты президент, Чонгук. — Я отстраню его от службы окончательно. Ограничу доступ к оружию и прочему. Но кто знает, какие у него связи имеются. Это будет ему предупреждением, — кивает Чонгук. — А если он не остановится, мне придется идти другим путем. — Только не путем убийства, — шепчет Тэхен, закрыв глаза. — Если он хоть заикнется о моей семье… — Чонгук, — омега поднимает голову и заглядывает Чонгуку в глаза, делясь с его суетливой душой, не находящей себе места, спокойствием. Лицо альфы расслабляется, а огонь во взгляде медленно затухает, становится маленькой смиренной искоркой. Уголки губ омеги приподнимаются в нежной улыбке. Он прикрывает глаза и целует так же нежно, успокаивая пробуждающегося зверя, над которым нужен постоянный контроль. — С нами ничего не случится. Через твою армию даже маленькое насекомое не пройдет незамеченным. Альфа вздыхает и крепко прижимает к себе Тэхена, с жадностью вдыхая его сладкий аромат и жмурясь до бликов перед глазами. То, что привиделось, рассеивается пеплом, очищая память от боли, что казалась такой естественной и сильной. Теперь всего этого нет. Ветер унес пыль. Тэхен рядом. Каин рядом. — Чонгук… — с едва заметной дрожью в голосе выдыхает Тэхен негромко, откинув голову и подставляясь под кружащие голову поцелуи альфы. — Хочешь, пойдем спать или… — Или, — понизившимся голосом отвечает альфа, резко поднявшись со стула и усадив Тэхена на край стола. Омега тяжело дышит от внезапной смены позиции и во все глаза смотрит в чонгуковы, где уже животное желание начинает возгораться. Ему только взгляда хватает, чтобы сойти с ума. Чонгук набрасывается, как изголодавшийся зверь, беспощадно разрывая на омеге тонкую ткань кофты и терзая самые сладкие на свете губы. Кухню заполняют низкие стоны и всхлипы от удовольствия.***
Намджун шумно выдыхает, зарывшись пальцами в свои волосы и сжимая у корней. Глаза судорожно бегают от одного дела к другому. В гостиной, давно похороненной в вечной тишине, любой звук кажется слишком громким и внезапным. После долгого молчания альфа сам своего вздоха не узнает, словно его кто-то другой испустил. Тот, кто всегда незримо рядом по сей день. Светильник, принесенный из спальни, теперь стоит на кофейном столике и образует купол приглушенного золотистого света в центре гостиной. Бывший генерал сидит на ковре в позе лотоса, а рядом неизменная бутылка коньяка и прозрачный стакан, опустошенный минутами ранее. Приятная горечь все еще обжигает приоткрытые губы. На часах давно за полночь, но альфа перестал отличать день от ночи. Уже неделя прошла с тех пор, как по распоряжению самого президента Чон Чонгука его окончательно отстранили от службы, полностью разорвав остаточную тонкую связь с армией и смыслом жизни для Кима. Намджуна лишили оружия. Доступ к складам перекрыт, а взаимодействие с военными запрещено. Единственное, что у него осталось — один жалкий пистолет и коллекция полученных в боях медалей, ценности в которых альфа так и не нашел. Злость уже не ослепляет так, как было прежде. Она не сдавливает горло, перекрывая кислород, поэтому новость об отстранении Намджун принял спокойно. Мираи почуял, кто на него зуб точит, и быстро избавился от помехи, обеспечив себе полную безопасность в ближнем кругу. Как будто Намджун собирался идти напролом, вооруженный до зубов. Теперь, когда Чонгук стал президентом, действовать нужно иным способом. Киму для этого не нужны армия и арсенал, забитый стволами. Все самое главное он успел захватить еще до того, как его выбросили за борт. Это все рассыпано перед ним белоснежными страницами документов. Намджун подливает себе в стакан коньяк и встает на ноги, нахмуренным сосредоточенным взглядом бегая по делам, устелившим пол в гостиной вместо ковра. Пальцы барабанят по стакану, а зубы впились в нижнюю губу. Намджун ступает меж бумаг, присаживается, то одно дело поднимает, быстро пробегая глазами по печатным буквам, то к другому склоняется, мысленно анализируя и делая какие-то выводы. Ким буквально спит с этими делами уже несколько дней кряду, забыв о внешнем мире и ненужных связях с ненужными людьми. Он досконально изучил каждый документ, чтобы обеспечить себя самым действенным оружием, которое не просто поможет устранить, но и вразумить поверивших в террориста. На каждом документе повторяющееся имя — Мираи. Чон Чонгук. Террорист. Каждое преступление. Каждая жизнь, отобранная его руками. Каждый шаг. Каждый совершенный грех. Намджун опустошает стакан и вновь опускается на пол, поднимая первый попавшийся под руку документ. — Вам ли не знать, господин президент, что провинившихся нужно наказывать? — низким задумчивым голосом говорит Намджун, хмыкнув и подняв взгляд к десяткам других дел.***
Страна, что многие годы не могла вернуться в мирную жизнь, наконец встала с колен и сумела сделать первый вздох. Группировки, воссоздавшие ад на земле, полностью устранены совместными силами армии и аспидов, а мелкие очаги беспорядков погашены. Кажется, что война окончательно прекратилась, но напоминания о ней находятся на каждом шагу. Разруха, тысячи раненных и нуждающихся в медицинской помощи, улицы, на которых ни на день не прекращаются похороны. Скрытый страх. Страх быть снова вовлеченными в кошмар, из которого только выбрались. Жизнь выходит из режима паузы и начинает двигаться дальше, развиваясь по-новому. Лучше и быстрее. С долгожданным спокойствием.***
В большом и светлом зале совещаний повисает тишина. Чем больше несогласия принимает Чонгук, тем сильнее стискивает челюсти. Он подскакивает со своего кресла и упирается руками в стол, окинув каждого присутствующего предупреждающим взглядом. Вот только грубая сила больше не работает. Нельзя выхватить катану и отрубить голову воспротивившимся. Тогда большая половина зала здесь же и найдет свой конец. Жестокие методы позади. Ни капли лишней крови. Страна постепенно приходит в норму, и все здесь благодарны президенту за его скорейшую реализацию восстановительных работ во всех сферах жизни, вот только теперь совещания посвящаются куда более важным вещам. Пришло время создания новых законов, которые укрепят и будут только улучшать положение в стране. — Как насчет медицины? — вскинув брови, вдруг спрашивает Чонгук. — Вы — новый министр здравоохранения. Хорошо помните судьбу предыдущего? — президент переводит свой тяжелый пристальный взгляд на полноватого мужчину лет тридцати пяти. Тот слегка напрягается и коротко кивает, поправляя очки на переносице. — За всеми вашими действиями я буду следить лично. Ваша задача — обеспечение каждого нуждающегося местом для лечения и средствами. Это так, небольшое предупреждение. Здравоохранение нуждается в более тщательном рассмотрении. А сейчас обобщенно обо всем. — Вы хотите навязать нашей стране законы аспидов, господин президент? — спрашивает один из министров. — Если бы они помогли сделать нашу жизнь лучше, никакой войны бы не было. Чонгук переводит на него искренне удивленный взгляд и издает сухой режущий смешок, затем и вовсе начинает смеяться, повышая напряжение в зале. Эти люди к таким странностям от президента не привыкли. — Господин Ли, вы серьезно сказали это вслух? — посмеиваясь, спрашивает Мираи. — Ваши законы загнали народ в невероятно узкие рамки, резко разграничив бедность и богатство. Одно — проклятие, другое — дар. Так когда-то говорил президент Чан, во время которого и развязалась война. Эти законы лучше? Для тех, кто тут восседает — да, определенно. Так ведь проще. Но что делать людям, которые остаются без шанса на лучшее будущее? Вы, именно вы его и отбирали у граждан нашей страны многие годы. И вот в чем суть аспидов: в создании лучшего будущего для всех. Людям нужна свобода. Зал снова погружается в напряженную тишину. Кто-то уводит взгляд, испытывая часть вины, а кто-то все еще противится, не желая понимать суть сказанного. Они принять новые условия жизни так скоро не готовы, а Чонгук чувствует, что если сдавит челюсть еще немного, то она хрустнет.***
Мираи раскаленным метеоритом, уничтожающим все на своем пути, влетает в свой кабинет и тяжело дышит, задыхаясь от ярости, охватившей его с ног до головы. — Упрямые бараны, — рычит он, поворачиваясь к вошедшему следом Джебому. — Нужно было своих ставить на их места. — Ты мыслишь как захватчик и революционер. Не как президент, Чонгук, — спокойно говорит Джебом, пожав плечами и следя за мечущимся в ярости Чоном, привыкшим выпускать злость иными способами. Только в таком случае стены давно были бы в густом красном цвете. — Ты хорошо справляешься со своими обязанностями, любовь народа к тебе растет по секундам. Но ты не можешь и дальше продолжать в том же духе. Нельзя давать столько свободы. Это перетечет в новые беспорядки. Превратится в анархию. — Если мы ничего не изменим, то за что столько лет погибали люди? За что велась борьба? — цедит Чонгук. — Все придет к тому же, с чего началось. Я не допущу. Если мне придется силой заставлять их принять законы аспидов, я это сделаю. Никакой анархии не будет. Контроль никуда не денется, только у людей будет больше простора. Разве ты не понимаешь? Не хочешь того же? — Хочу, я с тобой согласен, но невозможно за один день взять и поменять все законы разом. Нужно найти более оптимальный вариант, Чонгук. Ты слишком резко рубишь. Я хорошо знаю, как это все работает, и помогу тебе разобраться. Будем решать вместе, а после созовем всех для общего обсуждения. Это действительно долгий процесс, знаешь же, — вздыхает Джебом, опускаясь на кресло у стола президента и потирая переносицу пальцами. Чонгук поджимает губы и присаживается на краю стола, сложив руки на груди. — Ты прав. В аспиде с этим было проще. Не согласен — сдохнешь. Как жаль, здесь так не прокатит, — хмыкает альфа. — Я не хочу, чтобы борьба была впустую. Никто из нас не сможет спокойно жить с этим осознанием. Лучше я сдохну, чем оставлю все так, как есть сейчас. В том состоянии, которое было десятки лет назад. — Не торопи события. Со временем все нормализуется. Ты организовал совещание, не предупредив меня, и вот, чем это закончилось, — качает головой Джебом. — Не так решаются вопросы, господин президент. Тут все систематизированно, упорядоченно. Сложнее, чем кажется, но ты разберешься. Люди на тебя надеются. То, что должен, ты исполнишь. Только забудь об абсолютной свободе. Обозлившиеся люди когда-то собрались, нарекли себя аспидами и поклялись, что дадут свободу и лучшее будущее всем притесненным, но теперь посмотри на ситуации трезво, Первый Лидер. Без злости и ненависти к тем, кто давно гниет в земле. — Не хочу стать таким же, как и те, с кем аспиды давным-давно начали воевать, — спокойнее говорит Чонгук, скинув с плеч пиджак и бросив на стол. — Думал, что, возможно, когда-нибудь мой сын будет таким же, как я… Было бы неплохо, да? — с усмешкой спрашивает альфа. Джебом кривит губы и мотает головой, хохотнув. — Вот именно. Я хочу, чтобы ему в будущем было комфортно. Чтобы он не знал того, что мы все знали. Не хочу, чтобы он взращивал в себе ненависть, с какой жили мы долгие годы. Сначала я хотел, но не теперь, когда сижу там, где мои враги восседали. — Ты меняешься в положительную сторону, Чонгук, — премьер-министр поднимается с кресла и дружески хлопает Чонгука по плечу, слегка улыбнувшись. — Ты, наверное, все еще считаешь своего брата врагом, но именно он в тебя поверил, он помог тебе оказаться здесь. Он знал, что ты не сглупишь. Был в этом уверен. Поэтому я не позволю тебе совершать ошибки, как было только что на заседании. Первая и последняя. Чонгук хмурит брови. Он давно уже не видит в Хосоке врага. После долгого пребывания в слепой злости пришло осознание. Хосок был рядом так долго. Сломал прошлую жизнь, в которой Чонгук был храбрым капитаном, но дал новую. Возможно, именно это помогло прийти к тому, что есть сейчас. Чонгук больше не может скалиться на того, кто жизнь бы мог отдать за него без раздумий. И сам бы так поступил, ведь Хосок не играл роль, когда верно служил ему правой рукой. Это было истинно. — Лучшему будущему быть, — кивает Чонгук, помолчав некоторое время. — Быть, еще как быть, — соглашается Джебом, широко улыбнувшись. — Иначе для чего мы здесь? — Кто бы мог подумать, — усмехается Мираи, вскинув бровь и смотря на Има. — Сам премьер-министр стал моим другом и наставником. — И мы ни разу не пили вместе? Удивительно, — качает головой альфа. Он открывает рот, собираясь сказать что-то еще, но не успевает. Массивные двойные двери из светлого дерева президентского кабинета вдруг неожиданно распахиваются, а на пороге стоит сам верховный судья вместе с бывшим генералом Кимом, а позади них еще четверо вооруженных солдат. Президент и премьер-министр синхронно оборачиваются и мгновенно меняются в лицах. — Господин президент, вы арестованы, — выдает Намджун твердым и крепким, как многовековые льды, голосом, сверля Чонгука непроницаемым взглядом. Только тот в нем не может не уловить удовольствие от происходящего, лишь ему адресованное. Бывший генерал добивает: — Список ваших преступлений тянет на пожизненное. Джебом от неожиданности и удивления раскрывает рот, а сказать ничего не может, застряв в прострации. Чонгук хмурится и поворачивается к вошедшим корпусом, сунув руки в карманы брюк и чуть склонив голову к плечу. От его ничем не угрожающих действий солдаты напрягаются и поднимают автоматы дулом к потолку, готовые нейтрализовать в любой момент. Чонгук окидывает взглядом каждого заявившегося в его кабинет и щурится. Соврет, если скажет, что не удивлен, что предполагал подобный исход, не входивший в его ближайшие планы. Но Намджун из самых низов поднялся и стал совестью для Мираи, о которой тот пару лет назад забыл, утопив ее в наркотиках. — Ого, — усмехается Чонгук, нарушая повисшую тишину и удивляя каждого присутствующего. Не такой реакции от самого опасного человека страны ожидали. Двух военных было бы мало. Четверых привели. Только Чонгук даже во взгляде не меняется. — Судить прямо сейчас будете? — интересуется он, вскинув бровь. — Нет, господин президент, суд будет проводиться официально, законным путем, — отвечает судья, одетый в обычный черный костюм-двойку. В кабинете повисает тишина. Чонгук слегка хмурится и, помолчав еще некоторое время, говорит: — Хочу свою семью увидеть, — альфа пристально смотрит на Намджуна. От его взгляда не ускользает, как на лице бывшего генерала начинают играть желваки, а в глазах проступают признаки скрытой агрессии, что жаждет вырваться наружу и обрушиться на Чона. Только Намджун — сама невозмутимость. Напускная, дешевая фальшивка. Чонгук его насквозь видит. — Господин Вон, позвольте под мою ответственность, — обращается к судье Джебом, придя в себя и выходя вперед. — Исключено, — не выдерживает и цедит сквозь стиснутые челюсти Намджун, уже вовсю выжигая Чонгука глазами. Между ними начинается новая война. Годы борьбы, а в глаза друг другу только сейчас по-настоящему взглянули. У генерала все хладнокровие вмиг испаряется. Держаться все труднее, когда напротив стоит враг, с которым долгое время велась кровопролитная ожесточенная война. За народ и за брата. Руки норовят сжаться в кулаки, но Намджун десятками цепей себя удерживает. Он чувствами уже не раз обжигался. Еще одна ошибка станет последней. Намджун уже прослыл в народе безумным генералом, всего лишь борясь за то, что было дорого, за то, что чудовищно и незаслуженно отобрали. Месть сводит с ума, только Чонгука другое наказание ждет. Куда более жестокое. — Позволяю, — вопреки словам Намджуна, отвечает судья, делая короткий кивок. Чонгук переводит взгляд на верховного судью. Взгляд, в котором лишь он увидит молчаливую благодарность.***
Чонгук обещал, что каждый раз, возвращаясь домой, будет звонить Тэхену, но в этот раз обещание нарушено. Из президентского кабинета военные Чонгука выводят на глазах у сотен шокированных и растерянных. Не толкают, не гонят вперед. Не посмеют просто. Чонгук идет гордо, даже расслабленно, словно на прогулку с самым невозмутимым выражением лица. Но так кажется лишь со стороны. Внутри альфы поднялась настоящая буря, зверь в нем завыл потерянным и озлобленным волком, а за толстыми стеклами непроницаемых глаз разгорелись пожары. Как он вернется к Тэхену в последний раз, чтобы попрощаться? Происходящее не кажется сном, Чонгук не сомневается в реальности своего настоящего конца. Он вдруг сам лишился свободы, которую так желал остальным. Свобода его — семья. Чонгука с четырех сторон окружают военные, неподалеку шагает молчаливо ликующий Намджун вместе с судьей, а позади — Джебом, который все еще не может понять, что произошло минутами ранее. Сложившиеся обстоятельства его ничуть не радуют, а наоборот ввергают в гнев. Его руки вдруг связало бездействие, неспособность как-то повлиять на ситуацию, и это тяжелее всего. У здания уже начинают собираться репортеры, удерживаемые солдатами. Чонгук в сопровождении спускается по ступенькам к стоящему внизу черному джипу, ни разу не повернув голову в сторону, ни разу не опустив взгляда. Со всех сторон вспышки, раздражающие глаза, шум голосов, в котором альфа ни одного не различает, уйдя в свои мысли. На все, что вокруг происходит, стало глубоко плевать. Другое гнетет. Никогда еще встреча с Тэхеном не была такой волнующей и разрывающей сердце на мелкие кусочки. Как ему в глаза смотреть, как сына оставить? — Телефон, господин Чон, — требует один из сопровождающих военных, протянув руку, когда они уже садятся в машину. Чонгук поджимает губы и несколько секунд сверлит армейца предупреждающим взглядом, а тот даже бровью не ведет, продолжает руку протянутой держать и ждет, когда его требование будет исполнено. Чонгук представляет, как разбивает его лицо прикладом его же автомата, а по рукам течет горячая кровь, брызнувшая из разбитого носа. Обжигающий гнев медленно затапливает сознание, а картинка становится ярче и живее. — Телефон, — возвращает на землю повторная просьба. Чонгук вытаскивает мобильный из кармана брюк и, еле сдерживаясь, чтобы не запустить им в солдата, вкладывает в раскрытую ладонь и откидывается на спинку сиденья, сцепляя руки в замок и нервно подергивая коленом. Фрустрация убивает. Рядом садится премьер-министр и бросает на Чонгука короткий взгляд, лишь на один процент успокаивающий растущее в нем бешенство. Джебом мысленно поддерживает и делает короткий кивок. Он будет рядом столько, сколько это возможно. — У вас есть час на прощание с семьей, — говорит через приспущенное окно судья Вон и, не дожидаясь какого-либо ответа, уходит вместе с Намджуном к другой машине. Джип трогается с места, а за ним еще два армейских автомобиля. Вспышки десятков камер остаются позади. Всю дорогу в машине витает напряженное молчание. Из Чонгука как будто вмиг все силы выкачали. Он неспособен даже губы разомкнуть, это кажется чем-то непосильным. Тяжелый нечитаемый взгляд устремлен куда-то в пустоту неба за окном. Джебом периодически поглядывает на Чона, глазами пытается общаться, но тот словно не здесь мыслями и даже не чувствует ничего. А министр почему-то пожирающее чувство вины испытывает, хотя не должен. Словно подвел, хотя и сам ничего не знал, понятия не имел, что в один прекрасный день может произойти подобное, и непродолжительное руководство Чонгука так скоро прервется. Внезапное появление судьи стало громом средь ясного неба для всех. Лишившийся всего Намджун в один миг лишил всего и Чонгука.***
Нежная колыбельная становится все тише и вскоре затихает полностью. Тэхен оставляет на макушке уснувшего сына невесомый поцелуй и, подоткнув одеялко со всех сторон, выпрямляется, бесшумно покидая комнату. Спускаясь на первый этаж, омега слышит рык въехавшего во двор автомобиля. Непроизвольно на лице появляется радостная улыбка. Чонгук вернулся с работы. Парадная дверь открывается. Слышатся шаги, но принадлежат они не только одному Чонгуку. Насторожившись, Тэхен выходит навстречу и застывает столбом, непонимающе смотря на вошедших. Вместе с Чонгуком приехал и премьер-министр. Все бы ничего, вот только Чонгук в окружении армейских, готовых в любую секунду выстрелить. — Чонгук, что происходит? — взволнованно спрашивает омега, переведя взгляд на мужа. Военные молча расступаются, позволяя Чонгуку подойти к растерянному Тэхену. — Малыш… — тихо выдыхает альфа, смотря на омегу таким взглядом, что тому хочется расплакаться без выяснения причин. Впервые он видит Чонгука таким чрезмерно спокойным и одновременно готовым взорваться, и это настораживает еще больше. Тэхен и так уже догадывается, что ничего хорошего не произошло. Чонгук оборачивается и, получив немое согласие у главного из четверых армейских, который забрал у него телефон, берет своего омегу за руку, уводя в гостиную. Если прощаться, то так, чтобы лишние глаза не видели. — Чонгук, скажи мне, — молит Тэхен, напугано вцепляясь в руки альфы, как только они с ним остаются наедине. Ничего не отвечая, Чонгук резко притягивает омегу к себе, пряча в объятиях, и с жадностью, как никогда прежде, вдыхает аромат глицинии, жмурясь до боли в веках. Тэхен шмыгает носом и обвивает руки вокруг торса альфы, утыкаясь лицом в его грудь и инстинктивно втягивая носом его природный аромат, в котором все меньше преобладают кровь и порох. Он не понимает, что происходит, боится понимать и просто позволяет себе раствориться в Чонгуке. Альфа мысленно повторяет себе «не могу», буквально крича от бессилия, и сжимает Тэхена еще крепче, забыв, что может хрупкие кости переломать. В себя бы его впитать, чтобы никогда не разлучаться. Каждым атомом, каждой клеточкой соединиться, чтобы навсегда и неразрывно. А так… А так в глаза его смотреть невыносимо. В эти вселенских размеров большие, уже блестящие от подступающих слез. Теплые и добра полные. Того самого добра, которое он в Чонгука вдыхает, не прекращая отчаянную борьбу против его чертей, которые сейчас на уголке сознания как безумные кричат и смеются. То ли от страха, то ли от наслаждения болью. — Тэхен… — шепчет Чонгук. Каждую букву его имени так нежно произносит, каждую бесценной нарекает, потому что они в самое родное имя складываются. Имя, которое он в последний раз его хозяину лично адресует. — Тэхен-и, мой Тэхен… — все тише и тише произносит, любовно поглаживая омегу пальцами по волосам и прижимаясь щекой к пшеничной макушке. — Чонгук, что… Что случилось? — вдруг ослабшим голосом спрашивает Тэхен, подняв голову и заглядывая альфе в глаза. Знает, что ответ что-то в нем сломает. А может, всего целиком, но не спросить нельзя. Порой неведение убивает, а сейчас оно жизненно необходимо. Как будто отсрочивает что-то страшное. В нем хочется оставаться вечность. — Все преступления должны наказываться, малыш, — Чонгук говорит с такой отстраненностью, словно это не с ним, а с кем-то другим происходит. Не может поверить, что сам же каждым своим произнесенным словом к концу подводит, поэтому старается молчать как можно дольше, оттягивая момент неизбежного. Чонгук вечность теперь с Тэхеном не увидится. А еще через вечность встретится снова. Все его существо в последние минуты на Тэхене сконцентрировано. Не на словах, которые обоих ранят похуже ножевых и огнестрельных, а на чувствах трепетных, на ощущениях и последних прикосновениях к бесконечному своему. Чонгук его нежно гладит кончиками пальцев по щекам, губы аккуратно очерчивает, запоминая их идеальный контур, брови, скулы, переносицу. Отчаянно пытается каждую деталь в памяти отпечатать, чтобы не сойти с ума в вечности без него. — Тебя хотят посадить? — шмыгает носом Тэхен, вцепляясь пальцами в рубашку на груди Чонгука. Глаза его так сильно расширяются и наполняются страхом, что Чонгук его чуть ли не на себе ощущает. Тот слегка хмурит лоб и мягко обхватывает пальцами тонкое запястье омеги, прикрывает глаза и его всегда холодную ладонь к своей щеке прикладывает, наслаждаясь последними моментами покоя рядом с родным человеком. И без слов все понятно. Тэхен качает головой и едва слышно выдыхает неверием переполненное «нет», находясь на грани истерики. Воздуха вдруг мало становится. Его нехватка глотку обжигает. — Чонгук, почему ты… Почему не делаешь ничего? — голос омеги все тише, а по щекам уже катятся слезы. Хотя хочется надрывно кричать, в грудь его бить и в чувства привести. Чонгук бесцветный, не похожий на себя, вечно борющегося. Не потухший, не павший, не сломленный. Смиренный. Чонгук в нежности Тэхена укутывает себя, ничего вокруг не замечая. Каждым своим действием, неторопливостью и долгим молчанием только пугает. Почему бездействует? — Кое-кто уже все сделал, Тэхен-и, — Чонгук открывает глаза и с тяжестью глядит на Тэхена. Его слезы убивают медленно и мучительно. Его боль через прикосновения перетекает к Чонгуку. — Намджун не убил меня. Не забрал тебя. Он просто разорвал нас голыми руками. — Конечно, кто еще мог это сделать, — всхлипывает Тэхен, прижимаясь к Чонгуку, жмуря глаза и утыкаясь носом в его теплую шею, как обычно любит делать. Только в этот раз забыться не получается. Перед глазами образ бывшего генерала мелькает. — Но ты же президент, ты самый главный… Сделай что-нибудь, Чонгук, умоляю, — шепчет омега, болезненно закусывая губу, отгоняя прочь ненужные картинки, и отчаянно душит в горле рыдания. — Сделай что-нибудь. — Ты помнишь, кто я? — Чонгук берет лицо Тэхена в свои ладони и утыкается лбом в его лоб, устало вздыхает и говорит тише, с хрипотцой: — Вспомни свои же слова, когда мы встретились спустя два года. — Чонгук… Тэхен все помнит отчетливо. Как презирал и осуждал заслуженно, как отвергал и боялся, как не хотел иметь к врагам какое-либо отношение и все время пытался бежать, прятаться от страшных образов, преследовавших в кошмарах. Чонгук творил зло во благо общества. Но зло есть зло. Неизменное и пугающее. От него руки не отмыть. Чонгуку на это жизни не хватит. — Это рано или поздно случилось бы, — Чонгук переплетает с Тэхеном пальцы и задумчиво разглядывает их руки. — Намджун всего лишь ускорил свершение своей мести. — Я могу поговорить с ним, — Тэхен за секунду вспыхивает, обретая надежду, но Чонгук сразу же ее душит. — Он не решает, Тэхен. Дело уже заведено, — Чонгук наклоняется к уху Тэхена и шепчет: — Не могу же я взорвать всю вышку, чтобы это предотвратить. Войне не будет конца. А я, если честно, чертовски устал от нее, — Чонгук тянет уголки губ вверх вымученно, но все равно своим теплом отчаянно делится с омегой. — Ты ее закончил. Ты сделал хорошее для страны. Сделал бы еще! Почему они не понимают этого? — Тэхен повышает голос, не сдерживая переполняющих его болезненных эмоций. Нервы постепенно начинают сдавать. — То, что я оставил за собой, никому не даст покоя. Мне не даст покоя. — Разве есть что-то, что может остановить Мираи? — дрожащим голосом спрашивает омега, с немой мольбой глядя на своего альфу. — Только сам Мираи, — Чонгук стирает с щеки Тэхена слезу и оставляет на кончике его носа невесомый поцелуй. — А наш сын, Чонгук? Что с ним будет? — Тэхен всхлипывает и снова жмется щекой к груди альфы. Ни на миг до оставшегося у них времени не разрывает контакт. Тэхен своим вопросом выбивает землю из-под ног, но это должно было прозвучать. Как Чонгук ни старался себя к этому подготовить по пути домой, так и не смог. Тяжело сглотнув, альфа говорит: — У него останется самый лучший на свете папа. Я знаю, ты сделаешь из него хорошего альфу, — Чонгук целует Тэхена в макушку и гладит по волосам. — Только не дай его чертям взять над ним контроль. Они уже в нем живут. — Как я без тебя? — Тэхен качает головой и крепче прижимается к альфе, увлажняя его рубашку своими горькими слезами. — Наши пятьсот лет внезапно сократились до каких-то жалких минут. — Для нас с тобой не существует времени, Тэхен-и. Бесконечно. Ты забыл? — Не забыл, нет, никогда не забуду, — Тэхен всхлипывает и встает на цыпочки, покрывая лицо Чонгука поцелуями. Альфа перехватывает его губы и утягивает в глубокий и жадный поцелуй с горечью отчаяния и боли от прощания. Жестоко. Слишком жестоко отбирать родное. Не последний. Не последний поцелуй. Оба себе это мысленно твердят, сливаясь в одно целое. В поцелуе, который на короткий миг уносит далеко-далеко, где только они вдвоем существуют. Без пережитой боли и страданий, без чувства нескончаемых потерь и страхов. Еще один раз, пока последняя песчинка не рухнула на гору уже осыпавшегося песка. Кислорода в легких не остается. Задохнуться бы так, чтобы не переживать разлуку, умереть бы вместе в один день, но причина жизни мирно в комнате спит, еще не зная боли.***
Чонгук, кажется, впервые чувствует дрожь в коленях, когда поднимается в спальню к сыну. Тэхен идет сзади, прижимая ладонь ко рту, чтобы не разрыдаться в голос. Чонгук тихо входит в комнату и опускается на колени перед детской кроваткой, блестящими глазами смотря на спящего Каина. Рядом у него лежит неизменный кролик. Всегда где-то рядом. Чонгук этим утешается. Только бы сын не забыл в один день об этой игрушке и о том, кто ее подарил. Хоть так между ними невидимая связь будет храниться. Альфа поднимает руку и оглаживает пухленькую нежную щечку сына большим пальцем. Смотрит и не верит, что в последний раз его видит и прикасается, его чистый запах вдыхает. Все в последний раз. — Будь лучше, Каин, — шепчет Чонгук, оставляя на лбу сына поцелуй и поднимаясь на ноги. Чем дольше рядом с ним, тем тяжелее. Пока прочные корни не начали прорастать, нужно найти в себе силы и выйти навсегда. Он с неимоверным трудом отворачивается от детской кровати, на негнущихся ногах идет к выходу из комнаты и крепко поджимает дрогнувшие губы. Если обернется — не уйдет и новую войну этим развяжет. — Пора, господин Чон, — холодно отчеканивает военный, как только Чонгук возвращается. Он бросает на ждущих его солдат ненавидящий взгляд и, наплевав на истекающее время, поворачивается к с трудом держащемуся Тэхену, обнимая его за плечи и притягивая к себе. — Ты не просто в сердце. В каждой клеточке моего тела, — тихо шепчет Чонгук на ухо омеге. — Наша связь нерушима, — так же тихо отвечает Тэхен, прикрыв глаза, из которых вновь полились слезы, и получив мягкий поцелуй в щеку. Когда омега открывает глаза, Чонгука уже окружают военные и надевают на сведенные вместе впереди запястья наручники. Все это время альфа смотрит на Тэхена, а после опускает взгляд на его руку, сжатую в кулак, и едва заметно приподнимает уголки губ. Тэхен всхлипывает и раскрывает ладонь, в которой теплится обручальное кольцо Чонгука. Его уводят. Забирают, жестоко вырезав из жизни, в которой без него все будет не так. Неправильно, неполноценно, пусто и горько. Тэхен падает на колени, задыхаясь в беззвучных рыданиях, и сгибается пополам от пронзившей грудную клетку боли. В доме становится холодно, все тепло вытекло наружу и растворилось, съеденное беспощадным ледяным ветром. Омега прижимает к груди колени, чтобы не развалиться на части на этом холодном полу в опустевшем доме, который больше никакой ценности не имеет. Уткнувшись лицом в согнутый локоть, Тэхен приглушенно воет и мелко дрожит всем телом. Когда-то давно Чонгук нашел его такого же одинокого и напуганного среди ледяных руин, только в этот раз никто не придет. Он не вернется и не укроет от боли, огромный след которой сам на его душе оставил, в последний раз улыбнувшись и позволив себя увести в неизвестность, отбывать наказание за все совершенные кошмары. Заслужил. Это слово бьется в голове Тэхена болезненной пульсацией, от которой мозг готов взорваться. Вершил, как Бог, что ему было угодно, не думая о последствиях, не боясь своего будущего, которым себя же и звал. И что стало теперь? Тэхен осиротел в третий раз, лишившись того, кто был ему всем. Из комнаты начинает доноситься хныканье, стремительно перерастающее в громкий плач. Омега вмиг о себе забывает. Он подскакивает с пола и бежит в комнату, где в плаче надрывается его сын. Вот та единственная причина, ради которой он будет продолжать двигаться вперед. Каин почувствовал, что отца в его жизни не стало.***
Обратный путь в столицу кажется в разы дольше. Так хочется думать Чонгуку, еще не осознавшему, что видел семью последний раз в жизни. Он все так же глядит в окно, барабаня пальцами по своему колену, отчего по салону разносится тихий лязг холодных металлических наручников. Небо над головой темно-синее, как глубины океана, на который альфа больше не будет смотреть, скуривая сигарету и потягивая виски. И Тэхен больше не подкрадется сзади, обнимая за шею и покрывая ее нежными поцелуями. И… всему теперь конец. Впереди мелькают фары двух встречных автомобилей. Чонгук выходит из прострации и вскидывает брови, замечая, как одна из машин начинает подмигивать фарами, а их джип и следующие за ним два автомобиля замедляются. Чонгук щурится и различает знакомый черный гелендваген, перекрывший дорогу их автомобилю. Другой становится рядом с машиной Хосока. Все останавливаются посреди глуши. По бокам от длинной дороги лишь бескрайние поля, вдалеке сливающиеся с темнотой неба. Чонгук поворачивает голову к рядом сидящему военному и протягивает раскрытую ладонь, резким тоном потребовав: — Прикурить дай. Поняв, кто перекрыл им дорогу, премьер-министр сразу же пресекает насторожившихся военных, отдав приказ не вступать в бой. Чонгук выходит из машины в сопровождении нескольких солдат и сует меж губ сигарету. Один из них чиркает зажигалкой, прикуривая альфе. Чонгук прислоняется бедром к капоту джипа сбоку и делает затяжку, следя за тем, как дверь гелендвагена с водительской стороны открывается. Хосок выходит из машины и, сунув пистолет за пояс, идет к Чонгуку, подсвечиваемый светом фар. Волосы у него теперь темно-каштановые. Зато глаза неизменно потухшие, слоями льда покрытые. Губы его поджаты, а плечи напряжены. — Ты вовремя, — безрадостно усмехается Чонгук, выпуская дым к темно-серому небу. Хосок подходит и встает рядом, принимая у брата протянутую сигарету и делая короткую затяжку. Он хмуро смотрит куда-то вдаль, быстро оглядев расхаживающих неподалеку солдат, и говорит негромким голосом, чтобы услышал только Чонгук: — Убрать их ничего не стоит. — С каких пор ты стал так безрассудно действовать? — хмыкает тот, проведя кончиком языка по нижней губе. Хосок переводит на него взгляд, говорящий все вместо него самого. Чонгук понимающе кивает и вздыхает. — Только хуже сделаешь. Жизнь в бегах не для меня. Бежать, значит быть слабым перед самим собой, неспособным понести наказание. Заслуженно. Прошлое не уйдет и не позволит жить спокойно ни в одном уголке планеты и даже всей Вселенной. Чонгук никогда не бежал от проблем, выстраивавшихся на его пути, и сейчас не станет. Теперь есть, чем рисковать. — Надавлю на судью, на кого-нибудь еще, если надо будет, — предлагает Хосок, пожав плечами и вернув брату сигарету. — Бессмысленно, — отмахивается Чонгук, делая затяжку. Ему от вариантов, подкидываемых братом, только хуже. Он будто соблазняет, вновь наталкивая на совершение еще одного преступления, которое ничем хорошим не кончится ни для Чонгука, ни для Тэхена с Каином. — Тогда я больше ничем не могу помочь, — качает головой Хосок, сунув руки в карманы куртки. — У меня только две просьбы, Хосок, — Чонгук докуривает, бросает окурок в траву и поворачивает голову к брату. Тот смотрит в ответ вопросительно, готовый ко всему, что бы ни сказал Чонгук. — Страну не потеряй. Конец войнам. Я эту точку поставил. И, самое главное, береги мою семью. Я тебе ее вверяю. — Мог об этом не просить, — хмыкает Хосок. — Они и моя семья. — Несмотря ни на что, я точно знаю, что ты моему сыну будешь хорошим примером, — Чонгук поднимает руки, разнося по молчаливой округе лязг тяжелых колец на запястьях, и сжимает плечо брата. — Я буду стараться таким быть для него. — Сделай это гребаное лучшее будущее, Хосок, — устало, вымученно просит Чонгук, с искренней мольбой глядя в глаза брата. То, ради чего был проделан весь этот путь, должно быть осуществлено. Огромная цена весом в тысячи жизней уже заплачена. Хосок кивает и коротко обнимает Чонгука, хлопнув по спине. — Не потеряйся. Помни о тех, в чьих жизнях ты остался. Чонгук поджимает губы и вдруг резко разворачивается, заканчивая разговор. Чем дольше он тянется, тем тяжелее покидать свободу. — Никогда не забуду, — бросает он и садится в машину, в последний раз вдохнув полной грудью холодный морозный воздух. За решеткой времени подумать будет много. Чонгук опускает голову и стискивает челюсти. Его черти, медленно выползая из тени, злорадно посмеиваются, готовясь вырваться наружу и все его сознание взять под свой контроль. Война с самим собой не окончена. Она будет длиться до конца дней.