***
Похоже, все считают, что они с Малдером заведут отношения, и это только вопрос времени. Подруги, немногие из оставшихся, спрашивают о нем при каждой встречи, тем одновременно шутливым и завистливым тоном, присущим замужним или состоящим в отношениях женщинам, которые в тайне мечтают о жизни свободной подруги. Люди в Бюро уже подозревают, что у них роман. Скалли представляет, как они нерешительно стучатся в дверь их общего кабинета, волнуясь, как бы не застать их — ее, согнутую над его столом, и его со спущенными по лодыжки брюками, неистово качающего бедрами. Это, разумеется, чисто гипотетический сценарий, при котором у кого-нибудь из Бюро была бы хоть какая-то причина или интерес постучать в дверь самых неугодных сотрудников ФБР. Ее мать тоже хочет, чтобы они сошлись. Малдер для нее уже как зять. Конечно, она никогда не выражала этого прямо, но она тепло приветствует его всякий раз, когда видит, и приглашает на семейные посиделки, что, на самом деле, кажется более искренним жестом, чем простое приглашение ради приличия, от которого полагается отказаться. Она даже называет его «Фоксом», и он не возражает. Скалли не может винить мать. Все, чего она желает дочери, это счастье. И вероятно, это свойство поколения, — то, что для нее «счастье» означает стабильность и безопасность, а это в свою очередь означает брак. Правда 50-процентный уровень разводов в США противоречит понятиям «стабильность» и «безопасность», а гипотетическая мысль о том, что ее жизнь еще больше переплетется с миром Малдера, противоречит концепции «счастья». Это жестокая мысль, ругает она себя. Больно. Ему было бы очень больно узнать, что она думает о нем такое. Думает, что он делает ее несчастной. Ничто из произошедшего с ней за время их партнерства не является его виной, Скалли знает это. Она прогоняет мысль, наводит на нее курсор и удаляет из памяти. А еще Скалли ненавидит спорить с матерью. После того, что случилось с Мелиссой и отцом, после того, через что она прошла во время борьбы дочери с раком, все, чего желает Скалли, это обеспечить матери душевное спокойствие. И не то чтобы она не понимает. Будь Скалли сторонним наблюдателем, она пришла бы к такому же умозаключению. Два привлекательных, свободных, гетеросексуальных на вид человека почти одного возраста, которые постоянно находятся вместе и — вопреки этой самой постоянной близости — сумели не взрастить друг к другу кипучую ненависть. Совершенно логично, что у них завяжутся отношения. Она знает, что они не просто напарники. Но любое другое слово для их описания кажется… непригодным. Она вдруг понимает, что никогда не называла его кем-то, кроме как напарником. Скалли пытается подумать о нем как о «друге». Представляет, как звонит ему в выходной узнать, не хотел бы он сходить с ней в кино или посмотреть выставку бабочек в ботаническом саду. Или что там еще делают друзья, движимые простым желанием провести время с другим человеком, с кем-то, с кем чувствуешь особое родство? Она определенно никогда не употребляла слово «друг», чтобы описать его кому-то. И вот сейчас пытается использовать его в предложении. Мой друг с работы взял меня в путешествие по канализационной системе Нью-Джерси, чтобы найти гибрид человека и кишечного паразита. Мой друг с работы и я попали в ловушку в национальном парке, и нас чуть не съел рой древних светящихся насекомых, которые, возможно, прибыли с другой планеты. Мой друг с работы думает, что у меня появился рак, потому что правительство хотело использовать меня в качестве подопытного кролика, чтобы протестировать способ объединения человеческой и инопланетной ДНК. Да, слово «друг» не очень-то подходит. И она определенно не может использовать слово «любовник», ведь — пусть даже они достигли уровня доверия, преданности и близости, о котором большинство пар и мечтать не могли — между ними не было физического контакта ближе объятий и держания за руки. Но внешний мир не понимает. Никому не известно, что они представляют собой. Даже Скалли не может объяснить эту странную связь. Возможно, эта связь единственная в своем роде. Редкая африканская птица, которую нельзя держать в клетке.***
Малдер знает, что в то время, как по сравнению со сложной, хитросплетенной социальной иерархией школьниц двор Медичи показался бы безобидным и сплоченным, у парней куда более рудиментарная социальная схема. Наблюдая, как члены футбольной команды старшей школы Литтл-Со гогочут, пихаются и время от времени бросают друг другу гомофобные оскорбления, он думает, что с тем же успехом мог бы обсуждать философию с группой приматов, которые сидят на верхушках деревьев и швыряют друг в друга фекалии. Парни в основном подтверждают, что Арлин Бейкер «чудачка», а Сандра Ортон была «жесткой бабой», но не особенно раскрашивают эти смутно обозначенные контуры. Закончив с ними, он идет к главному двору и замечает Скалли, отделяющуюся от стайки девочек-подростков. — Как дела с Арлин Бейкер? — спрашивает Скалли, когда он нагоняет ее. — Никак. Ее родители были дома, когда я пришел. Она мало что рассказала. — А чего ты ожидал? Слезливого признания? Стаю ворон? Стекающую кровь на стенах? Малдер улыбается и качает головой, спокойно принимая доброе подтрунивание. — Девочки рассказали тебе что-нибудь полезное? Скалли пересказывает ему разговор в общих чертах, опуская все «ну» и «как будто», и, самое главное, решает умолчать о советах по отношениям. Он был бы чересчур счастлив узнать, что его назвали «лапочкой». — А как прошла оставшаяся часть твоего утра? — спрашивает она. — Никудышно. — Ты говорил с мальчишками? — Да. — Они что-нибудь знают? — Нет. Ничего. Думаю, никто еще никогда не знал меньше. Хотя для тебя будет облегчением узнать, что ты произвела большое впечатление на мужскую половину школы. — Да уж, вот так облегчение. — Ага. Они назвали тебя «милфой». Она изумленно смеется одним из своих мелодичных смехов. Редким, прекрасным и космическим. Комета Галлея среди смеха. Поднявшийся ветер разметает ее рыжие волосы, и она заправляет их назад, подальше от лица. Солнечный свет ложиться на припорошенные рыжиной ресницы и россыпь веснушек на лице, которую она, к его молчаливому негодованию, настойчиво скрывает под тональником. Малдер улыбается картине и чувствует приятное сжатие в груди. Все ее лицо светиться, когда она смеется, и ему хочется, чтобы она смеялась чаще. И конечно, он помнит, почему она этого не делает и почему за последние годы, годы их партнерства, у нее не было на это особых причин, и чувствует уже другое сжатие. — Они меня так не называли. Он улыбается. — Ладно, не называли. Но, думаю, это выражение, которое они используют. — Кто? Он неопределенно машет рукой. — Дети. — Верно, Малдер. Уж ты-то все знаешь о «детях». — Я довольно клевый для белого парня, — улыбается он, довольный собой. — Малдер, — говорит она, вздыхая, — иногда мне просто стыдно за тебя.***
Последний звонок прозвенел, уроки закончились, и здание опустело от детей. Малдер и Скалли идут по главному коридору, минуя уборщика, который моет пол, таща за собой ведро мутной воды. Вдоль стен выстроились двухъярусные шкафчики, на некоторых из которых нацарапаны подтертые инициалы парочек прошедших лет. Мальчишек и девчонок, которые, на недолгое время, были друг для друга всем, которые переживали прилив подростковой любви, эфемерной по своей природе, но они-то, разумеется, считали, что она продлится вечность. Они проходят мимо дверей с квадратными окошками, которые позволяют заглянуть в пустые классы, выглядящие потерянными и бесцельными в отсутствие детей, как пустые аквариумы в зоомагазине. Проходят через столовую, мимо параллельных рядов столов и стульев, которые часто служат местом коронации короля и королевы жизни старшей школы, а также местом для разыгрывания суда, на котором проводятся постоянные испытания унижением и позором над теми, кто обречен всегда оставаться на дне. Девочки рассказывали Скалли, что Арлин Бейкер обедает одна, каждый день, за столом в углу. Никто никогда не садится рядом с ней. Никто не рискнул бы. «Это было бы социальное самоубийство» — печальным и серьезным тоном поделилась одна. Как же, должно быть, одиноко, представляет Скалли. Хотя ей не нужно представлять, потому что она помнит. Сама она ни в коей степени не была социальным изгоем и считает, что у нее была, вероятно, самая обычная подростковая жизнь. Но она подозревает, что — в какой-то степени — все подростки одиноки и изолированы и до смерти страшатся перспективы еще большего одиночества и изоляции. Вероятно, именно поэтому призраки таких вот Арлин Бейкер — которых, как подозревает Скалли, найдется по одной-две в каждой школе — вселяют в сердца остальных детей такой страх и первобытный ужас. Ибо они — физическое воплощение их худших кошмаров, клоун Пеннивайз одиночества. Малдер с ласковой улыбкой указывает ей на стены с плакатами и объявлениями, посвященными различным событиям и вехам подростковой жизни. Приобрети билет на танцы! Попробуйся на роль в школьном спектакле! Приходи на ярмарку колледжей! Напали грусть и безнадежность? Позвони по этому номеру! Мы поможем! Воспоминания о подростковых годах возвращаются, накатываясь на берег сознания как нежная волна. Странно, как мало что изменилось со времен ее собственной юности, пусть даже Скалли кажется, что с тех пор прошла целая жизни. Это могла бы быть ее старшая школа. Она помнит, как они с Мелиссой ускользали по ночам из дома, когда были детьми, Мелисса как бесстрашный проводник, а она — чрезмерно любопытным прицепом. Они шли в южную часть города и встречались с местными ребятами. Эти дети были «жестче» тех, к которым она привыкла в своей школе на военно-морской базе, более делинквентные, желающие раздвигать границы и привлекать к себе внимание. Теперь она знает, что дома их обременяла непростая жизнь. Скалли завораживали их дни и ночи без ограничений и запретов. «Моя мама разрешает мне делать все, что захочу» — говорил один, пожимая плечами. «А моя никогда не бывает дома, чтобы говорить мне, что делать» — говорил другой, тоном, призванным вызывать зависть, еще слишком юный, чтобы понимать скрытую трагедию своего заявления. Противоположность ее собственной военной семье с кучей правил, границ и гнетущей тяжестью чужих ожиданий была экзотикой и разжигала в ней слабое пламя томления. Но как бы они с Мелиссой — ну, в основном Мелисса — ни раздвигали границы во время этих маленьких побегов, Скалли знает, что они были лишь туристами в жизни других людей. Рано или поздно они возвращались в свои теплые постели в своем приличном доме, какой бывают у верхушки среднего класса, к двум не пьющим, не употребляющим наркотики родителям, которые любили их и пеклись о них достаточно, чтобы устанавливать ограничения и возлагать ожидания. Их безопасность и стабильность не подвергались сомнению. Но встреча с неизведанным всегда вызывала в ней восторженный трепет. Не поэтому ли она — несмотря на то, что девяносто девять процентов времени ведет себя логично и разумно — заводила опрометчивые романы с мужчинами сильно старше себя, с мужчинами, которые были женаты или не подходили ей по каким-либо другим причинам? Была ли она любительницей острых ощущений? Такой ответ кажется несовместимым со всем, что она знала о себе, и слишком уж простым, как в книжках популярной психологии, чтобы быть правдой. Поэтому она считала, что все дело, вероятно, в восхищении, которое испытываешь, когда с точки зрения Обычного смотришь на что-то Необычное. Есть причина, по которой люди стекаются на цирковые шоу уродов или катаются на американских горках. Им хочется почувствовать вкус взлета, не прибегая при этом к серьезным действиям, которые неизбежно повлекут за собой падение.***
Кабинет миссис Ортон — такая же загадка, как и его бывшая обитательница. Скалли отодвигает желтую полицейскую ленту, крест-накрест пересекающую дверной проем, и входит в помещение. Следом за ней напарник. За исключением некоторых бумаг и документов, имеющих отношение к рабочей программе, и нескольких открытых дел по нынешним ученикам, мало что представляет интереса в ящичках картотечных шкафов и на книжных полках. На столе нет ни личных вещей, ни фотографий в рамках, разве что несколько фарфоровых котят и дешевых блестящих керамических единорогов. Люди из полицейского управления округа Биг-Со уже осматривали место, сделали снимки и составили протокол, но никаких вещественных улик обнаружено не было. Ни отпечатков пальцев, ни волос, ни брызг крови, ни других вещей, предположительно оставленных убийцей. Однако же всегда полезно взглянуть на место преступления собственными глазами, а не на фотографиях. Получить живое представление о пространстве, представить, как могло развиваться нападение. Увидеть его глазами жертвы, поместив себя в то самое место, которое стало свидетелем некого срыва, приведшего к тому, что один человек отнял жизнь у другого. Малдер как-то сказал Скалли, что считает, что насилие оставляет за собой след на пространстве. Она анализирует физические остатки насилия, анатомируя тело, будто бы гадая по чаинкам. Он же исследует оставленные психологические знаки, проливая черный свет на нападение, чтобы разглядеть невидимые чернила намерения и насилия между преступником и жертвой. — Не думаю, что она испугалась нападавшего, — говорит Малдер, беря со стола пресс-папье и проводя по нему пальцем. — Это был кто-то, кого она знала, но не боялась. — Почему ты так думаешь? — Не знаю, — говорит он, садясь за стол Сандры Ортон, прямо в ее опечатанное желтой полицейской лентой кресло. — Но ее нашли — тело нашли — прямо у кресла, где она предположительно сидела перед нападением. Она не попыталась сбежать или сопротивляться. Это правда. На месте преступления не было ни только никаких признаков борьбы, но и никаких признаков раздора и волнения, предшествовавших нападению. Никаких следов того, что она пыталась убежать, никаких следов того, что она пыталась отбиться от нападавшего. Даже если смертельная рана была нанесена не с близкого расстояния, как предполагало вскрытие, миссис Ортон все же могла попытаться сбежать или хотя бы бросить что-нибудь — тяжелый пресс-папье, к примеру, — в нападавшего. Но вещи в кабинете миссис Ортон до странного нетронуты. — В смысле, взгляни на это, Скалли, — продолжает он, указывая на предметы на столе. — Даже ни одна безделушка не опрокинута. Скалли кивает оглядываясь. — Словно она подняла глаза, — говорит он, сидя за столом миссис Ортон и поднимая взгляд к двери, как бы имитируя ее воображаемые движения, — увидела нападавшего и была убита раньше, чем успела среагировать. Стоя у стола, Скалли следует за взглядом напарника в сторону выхода. И в этот момент, на другом конце атриума с кабинетами руководящей части школы, она замечает, как за ними наблюдает какая-то женщина. Она частично спрятана за углом, и, увидев, что на нее смотрят, немедленно скрывается за стеной и пропадает из виду. Скалли проходит через центральный атриум, огибает островок кабинета главного секретаря и сворачивает в коридор вслед за женщиной. Та быстро отдаляется. «Извините!» — окликает Скалли и ускоряет шаг, чтобы нагнать ее. Раздается цокот каблуков по виниловой плитке. Наконец она догоняет женщину и кладет руку ей на плечо, чтобы привлечь внимание. Женщина останавливается и поворачивается к ней со смиренным выражением лица. — Извините, я заметила, что вы наблюдали за нами. — Да, — без утайки отвечает женщина. — Вы работаете здесь? — Да. — Могу я узнать ваше имя? — Зачем? — оборонительно спрашивает женщина. Скалли приподнимает бровь, немного смутившись ее тону. — Просто мы стараемся опросить как можно больше людей, чтобы узнать, не поможет ли нам кто-нибудь пролить свет на произошедшее с Сандрой Ортон. — Я ничего не знаю, ясно? — обиженно говорит женщина. — И не обязана с вами разговаривать, так что прошу извинить. Женщина собирает уходить, но Скалли кладет ладонь на ее руку. — Послушайте, я понимаю, что все это очень печально для персонала. Но мы пытаемся разобраться в случившемся. Женщина мрачно смотрит на нее и, кажется, обдумывает варианты. Наконец она вздыхает и неохотно кивает.***
Женщину зовут Лиэнн Коллинз, она работает в школьном отделе кадров. И очень не хочет разговаривать. Скалли гадает, то ли это простое желание отгородиться от чего-то столь неприглядного, как убийство коллеги, то ли тут что-то другое. Что-то, о чем она не хочет говорить. Лиэнн мало что есть сказать хорошего о Сандре Ортон, складе недоброжелательности, которая, похоже, уходит корнями на многие годы назад. — Мы были... мы были лучшими подругами с дочерью Сандры, Деброй, — наконец начинает она, прислонившись к дверцам шкафчика. — О. — Это было очень давно. Когда мы обе еще ходили в эту школу. — Она оглядывается. — Кажется, что это было очень давно. Пусть даже я бываю здесь каждый день. — Она пожимает плечами. — Полагаю, от прошлого не убежать. Рассказ Лиэнн слабо проливает свет на отношения Дебры и Сандры, хотя она явно была главной поверенной Дебры на протяжении всей юности и, должно быть, слышала много истории о злобности Сандры по отношению к дочери. Но когда Скалли спрашивает о других работниках школы, имя заместителя директора Артура Сановак, кажется, заставляет ее вздрогнуть. После пары минут мягких уговоров она наконец признает, что Артур Сановак и Сандра Ортон не находили общего языка. Что бы между ними ни происходило, оно, казалось, превышало мелкие рабочие разногласия и граничило с ненавистью. — Думаете, он хотел причинить вред миссис Ортон? — спрашивает Скалли. — Нет! — быстро отвечает Лиэнн. — Я имею в виду, не таким образом! — Она включает заднюю, спешно отказываясь от своего заявления. — Не знаю. Не думаю. Я правда не хочу, чтобы у кого-то возникли проблемы. — Мы просто выясняем правду, — уверяет ее Скалли своим мягким, успокаивающим тоном. Как священник на исповеди, предлагающим отпущение грехов в обмен на несколько простых молитв. — И чем больше у нас будет информации, тем ближе мы будем к разгадке. — Послушайте, эти… распри, эта вражда, эта неприязнь — все это взаимно. Обе стороны обычно несут разную степень вины. В реальной жизни редко бывают «плохие» и «хорошие», — говорит Лиэнн, — а жертвы очень редко бывают «невинными». — Простите, но я не понимаю. — Агент Скалли, люди в этом городе уходят корнями в далекое прошлое. Они рождаются здесь и здесь же проживают свою жизнь, женятся, заводят детей, идут на работу, возвращаются домой. Уходят на пенсию и остаются в городе. А потом умирают, и их хоронят на кладбище у окраины города. Это ужасно долго, чтобы проводить столько времени вместе. Ужасно долго, чтобы злость, обиды и предательство успели перерасти во что-то чудовищное.***
— Так что ты думаешь? — Все это очень загадочно. — Да уж. Скалли только что поведала напарнику о своем разговоре с Лиэнн и теперь наблюдает, как он потирает лицо и отклоняется на спинку кресла миссис Ортон, переваривая информацию. — Думаешь, это просто мелкие личные стычки или тут замешано что-то более зловещее? — спрашивает Малдер. Скалли пожимает плечами. — Не знаю. Возможно, мелкие личные стычки могут со временем превратиться во что-то более зловещее. — Дрязги плюс время равно насаживанию на кол? — он сдерживает улыбку. — Я этого не говорила. — Лучше мне не забывать убирать шелуху от семечек вокруг твоего стола, если это вызывает у тебя такие чувства. — Думаю, тебе стоит делать это в любом случае, Малдер. Будь то под страхом оказаться на колу или нет. Малдер улыбается и, крутанувшись в кресле миссис Ортон, останавливается лицом к плакату на стене, а на том — кот свисает с бельевой веревки. «Держись»! — заклинает плакат.***
Он только что вышел из бара и неторопливо шагает к машине. Он припарковался на пустынной стоянке в нескольких ярдах от бара, чтобы его не заметили. Так казалось безопасней. Он не хотел делать остановку, зная, что должен убираться как можно быстрее. Прошлое нагоняло его, готовясь вот-вот изменить настоящее. Но ему нужно было быстро промочить горло, чтобы успокоить нервы. Одну рюмку чего-нибудь крепкого, которая превратилась в две, потом в три… Он, шатаясь, добирается до водительской двери и пытается вставить ключи в замок, но только роняет их. Выражается себе под нос, опускается на четвереньки и похлопывает грязь под шасси, чтобы найти их. Оно смотрит на все это, пока приближается. Смотрит на его фигуру, в неуклюжих поисках склонившуюся над землей. Она наблюдает из-за занавеса крови, парализованная, как во сне. В его власти и во власти сил, которыми не управляет. Он находит ключи и начинает подниматься. И тут видит их. Он узнает их, и оно смотрит, как шок меняет выражение его лица с пьяного раздражения на исполненное страхом осознание. Какая-то часть его, даже сейчас, прежде чем это происходит, должна понимать, что прошлое нагоняет настоящие, должна чувствовать, как его зубы хватают за пятки. — Что…? — хрипит он. — Что ты здесь делаешь? А потом чернота. Ставни закрываются, и она падает в тот же колодец, в который падает каждый раз, когда это случается. И с криком просыпается в поту.