Karma Is A B*tch

Изуку чувствует себя идиотом, когда вбегает в приоткрытую дверь студии, запыхаясь от быстрого бега. Проспать такой важный день мог только он один. Правда, у него было весомое оправдание на этот счёт: Изуку всю ночь был в порыве яростного вдохновения, которое поглотило его до самого грёбанного рассвета. Пары проспать он намерен не был, планировал просто не спать и пойти в университет, но… В итоге он стоит в студии с помятым, заспанным лицом и синяками под глазами, так как проснулся примерно двадцать минут назад. Он действительно бежал сюда из дома. Мидория сказал, что у него кое-что есть, и это правда. Но волнение, что внезапно окутывает его в момент осознания того, что этим нужно делиться с остальными участниками группы, начинает мешать его и без того воспалённому мозгу предпринимать какие-либо действия. Он так и стоит посередине студии, держа в руке этот несчастный блокнот и моргает, пытаясь собраться с мыслями. — Тебе нужно подыграть? — спрашивает Денки, вставая с пола, и Изуку вздрагивает. — Это же по нашим записям, верно? — заинтересованно спрашивает Эйджиро. Мидория неуверенно кивает в ответ. — Мидория, — хочет что-то сказать Тодороки или просто зовет его по имени. Он любит называть людей по имени без какого-либо продолжения. Изуку хлопает глазами. Он растерялся, как только зашёл сюда, но внутри него происходит целый ураган из творческого хаоса и неуверенности. Да, точно. Песня. Он трёт переносицу и оглядывает ребят вокруг. Недовольное, хмурое лицо Кацуки как всегда выделяется среди остальных. Забавно. От мысли о том, что это главный вокалист группы, в которую он пытается попасть. Почему он делает это всё? Для чего? Сонный, почти не соображающий разум Изуку задаёт неуместные вопросы. А все ответы лежат на поверхности, просто он не готов принимать это всё. — Ну? — спрашивает Бакуго и слегка наклоняет голову. Мидория смотрит на то, как чёлка падает ему на лицо, и внутри него колыхает необъяснимое ощущение того, что всё это нереально. — …А, — он приходит в себя. — Да, я написал это по вашим наработкам, точнее по одной из них. Я подумал, что эта песня была бы неплохим стартом для меня и вас всех, — он говорит быстро, стараясь перекрыть дрожащий от волнения голос, и агрессивно теребит вейп в кармане своего бледно-жёлтого худи. — Как ты хочешь показать то, что ты придумал? — спрашивает Эйджиро, подойдя ближе и положив руку на плечо Изуку. Увидев промелькнувшее в зелёных глазах замешательство, красноволосый ухмыльнулся, — Чуваак, да расслабься ты! — он поправляет свою бандану на голове, что сейчас убирает его волосы назад, и ставит вторую руку на другое плечо. — Если ты переживаешь из-за Бакубро, то тебе вообще не нужно париться! Он так ждал тебя, что пришёл на два часа раньше положенного! — у него уверенный, но добрый взгляд, от которого у Изуку появляется ощущение того, что он не заслуживает такого хорошего друга как Киришима. Но он не успевает додумать мысль, так как понимает смысл сказанных слов. Каччан… ждал его? Что за… — ЧЁ ТЫ ТАМ ВЯКНУЛ, ДЕРЬМОВОЛОСЫЙ?! — от Изуку Киришиму тут же оттаскивает Кацуки, оборачивая к себе за плечо, и угрожающе, с открытой зверской пастью смотрит ему в глаза. Кажется он вот-вот взорвётся. — Ещё раз ты вот так откроешь свой рот, и я вышвырну тебя из этой студии вместе с твоими ебучими барабанами! — он говорит это всё, безболезненно тыча пальцем ему в грудь, в то время как Киришима улыбается самой тупой улыбкой, а затем поворачивает голову к Мидории и загадочно подмигивает. В это же время Каминари с удовольствием пародирует Кацуки, тыкая в грудь Шото, который на удивление слегка этому улыбается. Вся эта сюровая ситуация помогает немного расслабиться, и Изуку внутри себя бесконечно благодарен Киришиме за его простодушность и понимание. —…Ладно-ладно, не кипятись, Бакубро, — уверяюще успокаивает блондина Эйджиро и снова поворачивается к Изуку. — Ну так что там с песней, чувак? Мидория трёт нос и думает пару секунд, прежде чем прочистить горло и начать говорить: — Мне кажется, вам следует начать её так же, как и на записи, а я продолжу на своей части, когда партия Каччана закончится. Я не сильно переделывал составляющую, но так как там нет барабана и гитары, можно будет попробовать сымпровизировать, — он сжимает свой блокнот крепче и подходит к Тодороки. — Тодороки, ты помнишь свою партию с одиннадцатой записи? *** Вся группа сидит полукругом, каждый за своим инструментом. Барабанная установка, за которой сейчас сидит Киришима, слегка сдвинута к центру комнаты. Тодороки снял свой синтезатор с ножной подставки, положив его на расписной ковёр, а сам устроился над ним в позе лотоса. Возле него на диване расположился Каминари, что держит свою электрогитару. Кацуки стоит возле единственной стойки с микрофоном, а Изуку неловко переминается с ноги на ногу возле него, ожидая своей очереди. Да, они немного не подумали о том, что у них был всего один микрофон. Первые два раза Кацуки вместе с Шото вспоминали текст и звучание песни, сверяя исполнения друг друга и подстраиваясь под ритм. Вживую это звучало гораздо эффектнее, нежели чем на записи, и Изуку едва подавлял взгляд восторженных глаз, стараясь сосредоточиться на своей партии и недостатках звучания в целом. На третий раз к ним осторожно присоединился Эйджиро, стараясь попасть в ритм мелодии, пока Каминари, высунув язык, поджидал своей очереди, царапая чёрным ногтём скользкую поверхность медиатора. Эта песня должна быть их вводным произведением, и в какой-то из очередных повторений Изуку начинает сомневаться в том, что его текст сочетается с тем, что сейчас исполняет группа. Песня очень динамичная, а его голос может сбить всю эту энергию злобы и неприязни, но он пообещал себе забыть об одностороннем мышлении. Он не должен повторять мысли Кацуки, потому что они ему не принадлежат. Эти слова — это слова Бакуго, а его собственные должны иметь особый противовес, который сделает из песни настоящее противостояние. Его сомнения окончательно отходят на второй план, когда игра музыкантов звучит ещё более целостно. Походит на отрывок полноценной песни, и Кацуки в конце последнего повторения удовлетворённо бормочет «Вот это уже лучше». — Наверное, Мидория уже может вступать, — полуутвердительно говорит Каминари, смотря на участников группы. Бакуго бросает на Изуку всё ещё сосредоточенный взгляд и спрашивает: — Вступишь после меня или до? От того, что этот человек в принципе считается с его мнением, у Изуку происходит некий переворот в желудке, но он быстро напоминает себе, что это часть командной работы и это совсем ничего не значит. Разве что совсем чуть-чуть. Изуку немного думает и спрашивает в ответ: — А твоя партия это начало, середина или конец песни? У меня есть наработка припева, который, по идее, должен начинаться после твоих последних строчек. — Какая разница, какая это часть, мы всегда можем добавить что-то или убавить, — просто отвечает он, но всё-таки немного задумывается. — Начало может быть немного другим, это больше походит на переход. — Тогда давайте попробуем сыграть переход вместе с припевом Мидории, а по ходу разберёмся с куплетами, — предлагает Тодороки, который собирает волосы назад в маленький хвостик. Они соглашаются, и ребята начинают по новой, но уже более уверенно. Вступление уже привычно проигрывается, начинаясь с синтов Шото и ударных Эйджиро, после которых уже идёт проигрыш Денки. Изуку смотрит на Кацуки, который приготавливается к своему входу в игру, сердито смотря вниз и расправив плечи. Его профиль заедает в мозгу веснушчатого, когда он осознаёт, как же Каччан повзрослел. Прошло всего ничего, каких-то десять месяцев, но этот парень явно выглядит куда накаченнее, а его взгляд наполнен большей осознанностью и молчаливой строгостью. Он сглатывает перед началом вступления Бакуго, и студия разрывается высоким расщепляющим звуком, от которого, казалось, трясутся стены. Его партия быстрая, наполненная злостью, что в целом, кажется Мидории уже чем-то своеобразно-естественным. Он всегда был в центре внимания. И всю жизнь стремился быть кем-то особенным. В этом весь Каччан. Изуку не зря написал об этом, ведь у всего есть свои последствия. Даже такого человека, как Кацуки, настигнет карма. Сейчас он вступит. Вот сейчас. Уже сейчас. Вот уже… Бакуго допевает последние строчки и быстро передаёт микрофон Изуку, во время того, как синтезатор и гитара замолкают на пару секунд, оставляя лишь одни барабаны, по которым громко стучит Киришима, кричащий «Раз, два, три, давай!» И голос Мидории разливается под заигравшие вновь инструменты. Изуку полностью сосредоточен на исполнении своего текста и не замечает ничего вокруг. *** Кацуки пристально смотрит на него, не отрывая взгляда, внимательно слушая то, о чём поёт этот веснушчатый придурок и вздрагивает, когда его тело внезапно покрывается неприятными, щекотливыми мурашками, которые он тут же пытается сбросить с себя, агрессивно потерев одной рукой плечо, а другой ногу. Отвратительно. *** Изуку не жалеет о том, что поменял в тексте мужское местоимение на женское. Так будет лучше, ведь это странно — петь парню о другом парне. Тем более всё было бы более чем очевидно, если бы он пел иначе. Этот припев был о Каччане, и разумеется его пороки были не вечны. Он был тем, кто сиял, сияет и будет сиять до тех пор, пока не сгорит до самого тла. И ему вовсе не нужно, чтобы Бакуго знал, что всё это пелось о нём. Он просто хотел выразить это здесь. В их первой песне. Он ведь может сделать это лишь в одной песне, так ведь? Никто не запрещал ему, так что всё в порядке. Когда он заканчивает припев, он тут же смотрит на Кацуки, который стоит и смотрит на него с недовольной рожей. — Что такое, Каччан? — спрашивает Мидория под завершающий бой струн от Каминари. Его немного потрясывает, послевкусие первого пробного пения заставляет испытать небольшой тремор и целую бурю волнения, которое еле держится у него под кожей. — Ещё раз. — …Что? — Сыграем ещё раз. Дерьмо вместо мозгов, Пикачу, придумайте проигрыш после этого или что-то типа того, я продолжу сразу после припева, — он отбирает у Изуку микрофон и снова смотрит на музыкантов. — Чего вы все уставились? Работайте, олухи! Тодороки молча проходится по новым синтам, пробуя разные ноты. — Так... тебе понравилось? — почти без волнения спрашивает Мидория, в ту же секунду услышав фырканье со стороны Кацуки. — То что я хочу повторить не означает, что мне понравилось, идиот, — даже не оборачиваясь на него, отвечает Бакуго, залипнув в одну точку, задумчиво оттянув уголок рта в сторону. — Я хочу ответить. Изуку замирает на месте, казалось, что у него сейчас остановится сердце. Ответить… на что? Он что, всё понял? Но… Но так даже интереснее. — Бакуго, как же с тобой сложно… — воет Денки, заправляя пряди за уши, но каскад делает своё дело, не позволяя волосам долго задерживаться за ними, и они снова лезут ему в лицо. Может ему стоит заплести косички? Джиро наверняка будет над ним смеяться. *** Когда они прогоняют песню в третий раз, после окончания припева Изуку, Денки с Эйджиро не останавливаются, продолжая проигрывать свои уже изменённые в ходе песни партии, становясь более размеренными. Бой гитары звучит уже более низко, резко и грубо, прерываясь так же внезапно, как и заканчиваясь, пока барабаны отбивают быстрый бой бочек с медленными ударами о тарелку. И спустя два таких повторных проигрыша, Кацуки кричит совершенно новые строчки, который режут уши Мидории не своей громкостью, а самим смыслом слов. — That kiss meant nothing at all! Don’t I sound just like you? В момент у Изуку в голове пульсирует осознание с нарастающим гневом. Ничего не значил, да? Звучал прямо как он? Для Изуку это ничего не значит, да? Да это грёбанное издевательство. Это ответ, который рвёт его на части от несправедливости. That could have been anyone ...Чего? И это поёт Бакуго Кацуки с выпускного вечера? Изуку одним движением берёт Кацуки за запястье руки, которая держит микрофон и допевает четверостишье своей вставкой. Does it hurt when I quote you? Музыка останавливается, пока Кацуки смотрит на него с непонятным выражением лица. Смесь удивления и гнева всегда выглядела на знакомом с детства лице забавно. Изуку нервно улыбается, хотя внутри него всё кипит. Он проговаривает: — Это какая-то подлость, или ты просто издеваешься надо мной? — Я же сказал, что отвечу. — Нет, это не ответ, Каччан! — Изуку начинает злиться ещё больше, со всей силы сжимая кулаки и стискивая зубы. Старая, забытая боль просачивается сквозь сердце, напоминая о том, что Кацуки за человек. На всё это очередное представление смотрят все остальные участники группы, и лишь один Эйджиро начинает хлопать в ладоши с палочками в руках, привлекая к себе внимание. — Это же было так круто! Настоящее противостояние мужиков! — он бьёт костяшками о костяшки, убрав барабанные палочки куда-то вниз. *** На этом ребята решили сделать небольшой перерыв, так как первая часть песни была уже почти слеплена воедино, к тому же, им всё ещё нужен был второй микрофон. Бакуго с Каминари только что вышли из студии, поехав к родителям Джиро за микрофоном для Мидории. В студии остаются Изуку, Шото и Эйджиро, которые по началу просто сидят в разных концах комнаты. У Мидории внутри неприятно саднит, а в душе бродят непонятные, странные чувства. Он начинает жалеть обо всей этой идее, так как вновь только что убедился, что Каччан, придурок, всё ещё продолжает цеплять его за живое. Да, прошлое не изменить, но Изуку надеялся, что на то оно и будет прошлым, чтобы остаться забытым страшным воспоминанием. Но нет, Бакуго нравится резать по больному. Это выглядит как своеобразный вызов, на который Мидория должен ответить. Если он действительно пережил это и оставил позади, то почему это так сильно его задело? Возможно, блондин просто напросто проверяет его на прочность или что-то типа того. В любом случае, похоже, что эти строчки закрепились, учитывая то, сколько одобрения вызвала эта часть песни. По правде сказать, Мидории тоже понравилось то, как это прозвучало, но зная контекст и историю… В общем, он просто надеется, что это последний раз, когда ему настолько неприятно от слов фронтмена. Потому что сейчас Мидория уверен в том, что, по крайней мере, эти слова были посвящены исключительно ему одному. — Мидобро, у тебя всё в порядке? — спрашивает Киришима, выводя из глубоких дум Мидорию, который всё это время сидит на ковре в центре комнаты и грызёт свои ненакрашенные ногти. Сам Эйджиро полулежал на диване с открытым телефоном и, судя по всему, до этого листал социальные сети или что-то типа того. — …А — Изуку поднимает голову, всё ещё цепляясь зубами за край ногтевой пластины мизинца. — О да, всё хорошо! Просто… Наверное, я не до конца привык ко всему этому… — он подгибает ноги и, вздыхая, упирается подбородком о колени. Эйджиро привстаёт, включает телефон и поудобнее усаживается на диване. Он недолго молчит, перед тем как вздохнуть в ответ и спросить: — Я, возможно, лезу не в своё дело, но это всё из-за вашего с Бакубро прошлого, не так ли? — он выглядит так, будто действительно не хочет задеть или расстроить этими словами, и Мидория не может не улыбнуться такой осторожности. — Всё хорошо, Киришима, — отвечает Изуку, немного расслабляясь. — Я думаю да, всё из-за этого. Эйджиро понимающе кивает, и в комнате вновь зависает молчаливая пауза. — Знаешь, — вдруг снова начинает говорить Изуку. — Я вам всем немного завидую. С вами он не такой. А когда дело касается меня, то… Это какой-то взрыв, я не понимаю, почему он так… — Мидория, вам обоим нужно время, чтобы привыкнуть, — твёрдо перебивает его Тодороки, который всё это время стоял облокотившись о стену в углу, возле барабанов. Эйджиро с Изуку одновременно поворачивают головы к гетерохрому, который, казалось, собирался сказать что-то ещё. — Ты ведь знал, на что идёшь, когда соглашался вступить в эту группу. Так же как и он, когда согласился взять тебя сюда, — он распускает свои идеальные волосы и скрещивает руки на груди. — Для начала просто прими уже то, что вы оба хотите работать вместе. — Ему тоже стоит это понять, — добавляет от себя Киришима. — Чувак будто сам себя не понимает! Шото слабо кивает. — Вот именно. Так что ваше прошлое, это всего лишь прошлое. А если из него строятся хорошие песни, то почему бы не стать таким же невозмутимым, как я, и просто воспользоваться этим? Это как мой шрам на лице: было больно, но девушкам нравится. Смысл данного каламбура до Изуку доходит не сразу, но когда доходит, то он испускает истерический смешок, пряча лицо под приспущенный рукав худи. — Тодороки, ты просто ужасен. — Почему? — невинно спрашивает клавишник. Киришима вообще не понимает шутки и просто улыбается во все острые зубы. Наверное, ради приличия. — Потому что это самое ужасное сравнение на свете! — отвечает Изуку, но всё равно улыбается, складывая тонкие брови домиком. — Но знаете, — он задумывается, складывая ноги в позе лотоса, и шарит по карманам. — Наверное, вы всё-таки правы. Нужно время, вот и всё. — завершает он под одобрительное мычание Киришимы и достаёт вейп. У Киришимы падает челюсть. *** — Урод! — Кацуки пинает стоящий у тротуара мусорный бак, который, к счастью, был приделан к асфальту. Он идёт быстро, параллельно сверяя номера стоящих впереди машин. — Ненавижу! — он шипит себе это под нос, пока Каминари пытается нагнать его, ускоряясь. — Эй, Бакуго, да остынь ты уже! Что такого он тебе сделал-то? — недоумевающе спрашивает Денки более высоким запыхающимся голосом. — Прошлое, безмозговый, — более спокойно отвечает он, когда находит нужное такси и садится на заднее сиденье. Каминари присаживается следом за ним. Они здороваются с водителем, а тот молча выезжает с обочины на дорогу. В салоне пахнет хозяйственным мылом и старостью. Кацуки морщит нос в отвращении, в то время как Денки понимающе ему кивает. — …Ушастая не могла просто отправить его нам доставкой или что-то вроде этого? — бурчит он уже из вредности, ведь запах в машине действительно невыносимый. — Кьёка сегодня работает в дневную смену, так что её нет дома, — объясняет он, когда они стоят на перекрёстке. — Нас встретит мисс Джиро. — Её предки не умеют пользоваться телефоном? Они же дружат с аппаратурой, что с ними не так?! — Эй, — Денки недовольно пихает вокалиста в бок. — Не оскорбляй моих тестя и тёщу! — Идиот, ты даже не сделал ей предложение, — отвечает Бакуго, отвлекаясь от вида на сменяющиеся дома улочки. — Пока нет, но ты думаешь, что мне стоит поторопиться? — Денки всегда отличался своей легкомысленностью. — Нам всего девятнадцать, вся жизнь впереди! — А ты что, не уверен в своём чёртовом выборе? — приподнимая бровь, спрашивает Кацуки, будучи явно недовольным таким мышлением друга. — Я то уверен, просто… — он начинает оправдываться, отводя взгляд, но потом останавливает себя и смотрит на Бакуго с удивлённым осознанием. — Стой, чего это я вообще должен оправдываться перед волком одиночкой? А ты у нас что, однолюб? — Тц, — Бакуго лишь неопределённо цыкает и отворачивается от него, опуская заднее окно машины. — Не твоё дело, проехали… — Лучше обьясни-ка что происходит между тобой и Мидорией, — продолжает Денки, тыкая его в плечо. — У вас определённо была какая-то злая искра буквально несколько минут назад! — Пикачу, ты совсем не тот человек, с которым я готов обсуждать это. Отвали. — Отвали, отвали! — передразнивает гитарист и закатывает глаза. — Да как с тобой вообще общаться… — он облокачивается обратно на спинку сиденья и скрещивает руки с дутой мордой. — Точно не об этом задроте, — всё так же несмотря на него отвечает Кацуки. — Смешно, как будто все текста наших песен были не о нём, — он видит, как на это заявление Бакуго слегка дёргается, и победно ухмыляется. — А я догадливый парень, да? Угадал, да? — Тебе повезло, что мы в машине. *** Шото молча поедает холодную собу, любезно приготовленную его мамой, сидя на дальнем диване, в то время как Киришима сидит с Изуку на ковре, разговаривая о разном, перепрыгивая с темы на тему. — Ну так что, договор? — уточняет Эйджиро, протягивая Изуку руку. Мидория всё ещё в процессе обдумывания, немного медлит, перед тем как протянуть свою в ответ. Эйджиро только что поделился с ним тем, что два раза в неделю он и Каччан вместе ходят в зал, абонемент в который достался обоим бесплатно, благодаря тому, что лучший друг отца Киришимы работает там тренером. По словам красноволосого, они могут приходить туда практически когда им угодно, но обычно они придерживаются определенного графика. А теперь он зовет и Изуку. Барабанщик утверждает, что таким способом он сможет сблизиться с фронтменом получше и получить даже больше коннекта, чем на репетициях. Само предложение для Мидории звучит очень заманчиво, так как он давно уже планировал набрать массу и подкачать слабое тело, но никак не решался в силу отсутствующих ресурсов. Но теперь у него была и возможность, и мотивация, оставалось лишь перебороть лень и страх перед таким частым контактом с ребятами. Нет, Киришиму, как друга, он полюбил с первой встречи и уверен в том, что готов пойти с ним хоть на край света, так как между ними выстроилось определённое доверие, но вот насчёт Каччана… Тут было сложнее. А если тот будет против? — Чувак, хорош бормотать, если он не был против твоего вступления в группу, то уж против качалки сто процентов не будет! — Опять я всё вслух… Ты прав, Киришима, просто я отвык от такого активного образа жизни. Но, наверное, мне стоит попробовать, — он поднимает голову и встречается с алыми глазами красноволосого, чей взгляд сияет пониманием и дружеской любовью. Изуку не может сдержать ответной улыбки и всё-таки протягивает руку в ответ, в ту же секунду чувствуя, как она хрустит под сильной хваткой барабанщика. Эйджиро явно доволен решением нового вокалиста, учитывая его радостное лицо. — Эй, Тодобро, не хочешь с нами? Тодороки молча мотает головой, не отрываясь от пищи. — Приятного аппетита, Тодороки! — Приятного, бро! — Угу. Мидория смотрит на барабаны, впервые разглядев их внимательнее. Их основной цвет — красный, что неудивительно, учитывая то, кем был владелец. На передней части белого бас-барабана, нарисован красивый китайский дракон. Изуку подмечает, что инструмент каждого участника отражает в себе что-то, свойственное обладателю. Теперь, зная Киришиму получше, он с лёгкостью мог сказать, что эта установка действительно идеально ему подходит. — Как давно ты играешь? — Я? Ну… не то чтобы очень давно. Наверное, начал со старших классов, — он задумался, смотря куда-то в потолок. — Мой отец любил музыку, а эти барабаны достались мне от него. — …Любил? — осторожно спрашивает Изуку, надеясь, что не заденет парня за живое. — Ага, — он медлит, перед тем, как добавить. — Когда мне было десять, его не стало, — теперь его взгляд опущен, а на лице появляется грустная улыбка. Та, от которой у Мидории сжимается сердце. — Тогда мне пришлось очень нелегко… Как морально, так и физически. Мне приходилось помогать маме с сестрёнкой настолько усердно, насколько это вообще возможно, — он останавливается, и его глаза слегка загораются, когда он продолжает. — Хорошо, что тогда рядом оказался дядя Тайширо, тот самый тренер и лучший друг отца. Без него, наверное, я бы сошёл с ума, — он усмехается, наверняка поддаваясь не самым приятным воспоминаниям в жизни. — Благодаря ему я стал тем, кто есть сейчас. Мидория сначала даже не знает, что ответить. Он испытывает огромное сожаление с сочувствием, но настолько отвык от открытой человеческой поддержки, что не сразу подбирает слова. Но Изуку теперь абсолютно уверен в том, что Киришима очень сильный человек, раз по сей день так широко улыбается. — …Мне очень жаль, Киришима, наверное, мне не стоило спрашивать, мне просто стало интересно и… — он пытается и проявить сочувствие, и извиниться, но выходит довольно сомнительно. Благо Эйджиро всё равно его перебивает, махнув рукой. — Не переживай, сейчас уже всё хорошо! Тяжёлые времена прошли, я вырос, окончил школу. Как раз, когда у меня появилось больше свободного времени, я решил пригреть себе батины барабаны, — он с любовью смотрит на свой инструмент, и Изуку прослеживает за его взглядом, снова обращая внимание на эту красивую установку. — А потом и с Бакубро познакомился, так что моя жизнь полна мужества и приятных вещей. А дракона сам нарисовал, круто, правда? — Ого! Это очень круто, Киришима… Ты такой сильный человек. Повезло мне с тобой познакомиться, — Изуку улыбается ему и чувствует себя немного неловко. Отвык он уже от таких нежностей с окружающими. Если вообще привыкал когда-либо. Ценно. — Да ладно тебе! Мы все тут не с простой жизнью. Просто у кого-то она интересна по-другому, — и вот к ним опять возвращается старый добрый зубастый Киришима со своим бесконечным позитивом. — Одна история Тодобро чего стоит! Тодороки подавился, но продолжил есть, уже почти доедая. — Хах, это правда… А что насчёт учёбы? Ты сейчас где-то… — Не, я поступать никуда не стал. Работаю в ночную смену охранником клуба. Один живу прямо над залом, в который как раз хожу с Бакубро! — Ого, наверное это весело, — кивает Изуку, радуясь тому, что узнаёт всё больше и больше о новом друге. — А жить рядом с залом, я думаю, очень удобно. — Не всегда весело, но в целом не жалуюсь! — честно отвечает он. — Я всё равно человек без вредных привычек, так что мне удобно присматривать за весельчаками. Я и без выпивки могу быть таким! — Я заметил, — улыбается Изуку и оборачивается назад на звук стука в дверь. — Я открою, — энергично восклицает Эйджиро, вставая с места, и идёт открывать красную железную дверь пришедшим гостям. Изуку видит, как спустя минуту красноволосый барабанщик обнимает и приподнимает какого-то худощавого брюнета, чьё лицо пока разглядеть нельзя. — Бро! Я думал ты умер! — говорит радостный Эйджиро, опуская гостя на место. — Как видишь, живее всех живых, — отвечает блеклый, но весёлый голос незнакомца в то время, как Изуку наконец может разглядеть его лицо. И тут, он понимает, что видит его далеко не впервые. — Серо?! Брюнет с рваным каре и мефедроновой чёлкой смотрит за плечо уже тоже обернувшегося Эйджиро и изучает удивлённое лицо Изуку. — Погоди, Мидория, это ты? — он смотрит то на Эйджиро, то на Изуку и, видимо, явно не может понять чего-то. Мидория снова чувствует дискомфорт, уютное ощущение недавнего диалога тут же испаряется, принося в голову новые переживания. Сегодня он действительно катается на эмоциональных качелях на максимуме. — Ага, я… Эм… Как дела? — он неловко машет ему рукой, не понимая для чего вообще делает это. Сегодня какой-то явный день флешбэков из прошлого. Боже правый… Ну зачем? — Дела? Да лучше всех! — бодро отвечает Ханта, расставляя руки на узких бёдрах. Одет он в обтягивающую белую футболку с надписью Suck My Brain и огромные рваные джинсы. — Твои-то как? Сколько ж тебя не видел, наверное почти год, верно? С того самого выпускного, ахах… — последние слова вылетают без особой радости. — Да всё в порядке, вот, как видишь, знакомлюсь тут со всеми. Я, вроде как, теперь второй вокалист в группе, — просто говорит Изуку, но звучит уже не так дружелюбно. — …Ого, вот оно что. Любопытно, но весьма неожиданно! — улыбка выглядит фальшиво и неуверенно, что особо не удивляет Изуку. — А где же сам взрывной главарь? — Ушли за микрофоном с Камибро, должны вот-вот уже подойти, — отвечает Эйджиро, не обращающий внимания на повисшее напряжение в воздухе. Тодороки так и молчит, складывая приборы в уже пустую ёмкость. — Отлично, я подожду, — говорит Ханта, всё ещё стоя у порога, облокачиваясь об открытую дверь. — А ты зачем пришёл-то сегодня? — спрашивает добряк Эйджиро. Интересно, в каких они с ним отношениях? — Да я так, после работы заглянул просто. Давно вас не видел. Тодороки, солнышко, ты покушал? Тодороки безобидно кивает и машет ему рукой. — Ну тогда милости просим, амиго! — отвечает на первую часть прошлой фразы Киришима, делая приглашающий внутрь помещения жест, а сам плюхается на диван, едва не ломая пополам рядом лежащую акустику Денки. Фух. — Ох, благодарю! — Ханта театрально подносит руку к груди и слегка кланяется. Затем немного думает, смотря уже на Изуку, и говорит. — Слушай, Мидория, не хочешь выйти на перекур? Ты, вроде как, не куришь, но, может, составишь компанию, м? Всё-таки, давно не болтали о том о сём. Изуку абсолютно ничего не нравится, но всё-таки он соглашается и выходит за ним на улицу. Они молча поднимаются по ступенькам наверх, захлопывая за собой тяжёлую скрипучую дверь, и останавливаются прямо возле спуска у мусорки с пепельницеобразной крышкой. Серо, как обычно достаёт пачку тонких ментоловых сигарет, беря оттуда одну штуку. Он невзначай, для приличия предлагает такую и Изуку, но тот лишь рассеянно качает головой, отказавшись. Пока Ханта не торопясь поджигает кончик, Мидория смотрит на город. Закат вот-вот накроет крыши домов. Прохладно, но вполне терпимо, даже приятно. В его мешковатом худи и джоггерах ему в самый раз. Он хмурится, потирая глаза. Усталость смешивается с непонятными чувствами. Что Ханта от него хочет? Это был человек, с которым, по всей правде, он хотел связываться даже меньше, чем с самим Кацуки, но… Стоит просто поговорить, верно? — Так что такое, Серо? — спрашивает он у брюнета в момент, когда тот делает первую затяжку. Тот с удивлением моргает, выдыхая струю дыма в сторону. — М? — он вскидывает чёрные брови. — Что не так? — Явно что-то не так, я же вижу, что ты не просто пообщаться меня позвал выйти. — почти холодно отвечает Мидория, накидывая капюшон на голову. Уши всё-таки слегка мёрзнут. Ханта усмехается, но не выглядит при этом слишком враждебно. Но это абсолютно не мешает Изуку быть на стороже. — Ну, ты верно подметил, — он облокачивается о кирпичную стену рядом. — Не просто так. Знаешь, наверное это личное, но, как никак, я был свидетелем всех ваших тёрок с Бакуго и не совсем понимаю, что теперь происходит, — слова просто выходят из его рта, между предложениями он глубоко затягивается. — Этот агро придурок никогда не обьяснит мне это нормально, а вот ты адекватный. А мне просто интересно, — он улыбается во все свои идеально ровные зубы. Так ему просто любопытно? Почему-то Мидорию это злит даже больше, чем если бы это была другая причина. Он настолько изгой, что не достоин новых знакомств? Новой жизни? Он настолько ничтожество, что так и должен был оставаться тем самым Деку из старшей школы? Он старается не скрипеть зубами во время сказанного, медленно задавая вопрос: — Тебе интересно, что я забыл в этой группе, или почему Каччан продолжает общаться с таким ничтожеством, как я? Серо тут же откашливается, видимо, поперхнувшись дымом. И теперь выглядит поражённо. Даже ошеломлённо. Он пытается связать хоть два слова, но сразу ничего не выходит. — …Мидория? Я же не это… — растеряно пытается ответить он, но Изуку перебивает быстрее. — Ну да, конечно, а что ещё ты, блять, имел в виду, Серо? — он суёт руки в карманы, голос звучит неестественно, будто его горло сжимает невидимая рука. — Как будто я не помню того, что случилось в последний день. Изуку уверен, что Ханта всё понимает. Он всё прекрасно понимает. Ещё как. — Но ты ведь сам тогда… — непонимающе протягивает Серо, опуская руки. О, даже так, да? — Я? — Изуку усмехается, тыча самого себя в грудь указательным пальцем. — Я сам тогда что? — смешок. — Ударил его? А ты помнишь, почему я сделал это, а? — улыбка пропадает, и Мидория медленно задаёт последний вопрос. — Или память из-за отходняков подводит? — Чувак, успокойся, по-моему ты всё неправильно понял… — Ханта, всё ещё зажимая меж пальцев тлеющую сигарету, выставляет руки вперёд, выглядя совсем потерявшимся. — Ага, ещё как понял, — холодно отрезает он. — Кстати, как там твоя зависимость? До сих пор нюхаешь в туалетах? — Да я как-то… После того раза я вообще ни ноздрёй в эту дрянь, ты за кого меня принимаешь? Это было всего один раз! — Вам, видимо, тогда обоим одного раза хватило, — уже тише говорит Изуку, отводя взгляд куда-то в сторону. Заебало флешбэчить. Тут они оба слышат, как с другой стороны к ним кто-то идёт. Мидория поднимает взгляд и видит идущих к ним навстречу Кацуки с Денки. — Плосколицый ублюдок? Чё ты тут делаешь? — в руках у Бакуго чёрный пакет, по всей видимости, с микрофоном. Денки выглядит как всегда весёлым, а Каччан раздражительным. Но при виде этих двоих почему-то не становится легче. Ну да, это же Каччан. — Здаров, Бакуго, — приветствует Ханта, по тону которого можно понять, что брюнет всё ещё отходит от недавнего диалога. Серо тушит окурок, бросает последний, полный непонимания взгляд на Мидорию и идёт к лестнице вместе с Кацуки. — Ты в порядке? — спрашивает подошедший к Изуку Денки. Он бросает на него расфокусированный взгляд, автоматически пряча лицо за волосами. Ну вот опять. — Ага, я скоро вернусь, — единственное, что он может пробормотать в данный момент. Краем глаза он видит, как Каминари стоит возле него ещё пару секунд, неуверенно переминаясь с ноги на ногу, но затем всё-таки идёт к остальным, быстро спускаясь по лестнице. И Мидория остаётся один. Вот тебе и первая репетиция. А ведь впереди ещё целый вечер. Он глубоко вздыхает, смотря в небо, и думает. Обо всём. Вроде обо всём, но в голове в основном пульсирует лишь одна мысль «Всё зря». Он чувствует, как на нос капает первая капля весеннего дождика, и жмурится с непривычки. — КАКОГО ХУЯ МОЙ ВЕЙП ВСЁ ЭТО ВРЕМЯ ЛЕЖАЛ НА ЕБУЧЕМ ДИВАНЕ?! — внезапно раздаётся знакомый возглас с подвала. «А может и не совсем зря…»