Третий путь

Ты идёшь по кораблю и вдыхаешь ночной воздух. Какой-то звук, похожий на вскрик испуганной чайки, разрезает тишину. Высокая фигура по пояс перегнулась через борт. — Стоять, мистер Сприггс. — Аааааааааа! Парень падает на доски и закрывает голову руками. Отвратительно. И это — пират? — Кто вам позволил топиться без разрешения капитана? — Я… — Я вам запрещаю. — Я не планировал, — Люциус бурчит себе под нос, поднимаясь на ноги. На нём тельняшка и широкие штаны. — Меня просто тошнило. Он совершенно не умеет врать. — В это время вы должны видеть десятый сон в объятиях своего дружка, а не скакать по палубе. — Так ты же и поставил меня дежурить. — Так идите и дежурьте. Продолжаете стоять. Он делится с тобой сигаретой. — Раньше ты не курил. — Раньше меня не сбрасывали в море. Шутка (не шутка?) уже набила оскомину. — Всё никак не отпустишь? — В отличие от некоторых, я не готов глотать всё подряд, — он складывает руки на груди и смотрит свысока. — Ой ли. Говорят, в этом твоё преимущество перед другими… любовниками. Сам не знаешь, как это вырвалось. Готовишься увернуться от удара, но Люциус… улыбается: — Что, хочешь попробовать? Внизу живота сладко дёргает, понятно, что он издевается, но даже в шутку тебе на такое не намекали. Видимо, твоё лицо что-то отражает, потому что он смотрит с неожиданным интересом: — Я не против. Давай, Иззи, нам обоим было бы здорово расслабиться. Что-то скручивается в кишках. Сглатываешь. — Я… мне… да идите вы к чёрту, мистер Сприггс! Стоите молча. Тебе надоедает строить из себя оскорблённую невинность, и ты достаёшь из правого кармана нож и очередную незаконченную фигурку. В левом лежит сложенный вчетверо листок с надписью. Ты не умеешь читать, но знаешь, что там написано. Ещё ты знаешь, что это писал Люциус. И если он узнает, что ты хранишь у себя эту бумажку, то хрен знает что подумает. — Я расстался с Питом, — он первым нарушает долгое молчание. — Прекрасно. И зачем мне эта информация? — Подумал, тебе интересно. Иначе бы ты не знал, как я предпочитаю отсасывать. — Ещё слово про… про это, и я выкину вас за борт. По затянувшейся паузе понимаешь, *что* только что сказал. Он стоит, отвернувшись, и не думает поворачиваться. — Прости, Сприггс, я правда не подумал. Его широкие плечи вздрагивают. Ты обходишь его по кругу и задираешь голову. — Ты что, плачешь?! — Отъебись. — Я… я не хотел. Блять. Тебе и правда стыдно. Морщишься. Какой же ты мудак, Из. — Да блять, пошли, выпьем, что ли, расскажешь мне, что с тобой произошло. «На купание в море так не реагируют», — думаешь уже про себя, убирая в карман игрушку и цокая в сторону каюты. Люциус приходит не сразу, наверное, пытается скрыть следы слёз. Он почти бьётся головой об верхний косяк, неловко садится рядом, матрас проминается под его весом. Похлопываешь по бедру и протягиваешь бутылку. Он берёт и судорожно прикладывается к горлышку, пьёт, зажмурив глаза, ты заворожённо смотришь, как ходит вверх-вниз его кадык, и думаешь, что такими темпами тебе ничего не достанется. И придётся быть трезвым, и тогда ты не сделаешь какую-нибудь несусветную глупость, и наутро не будет так оглушительно стыдно. Одни сплошные минусы. Молчание всё длится и длится. — Тебя насиловали? — наконец, спрашиваешь ты. — На том корабле, куда ты попал? Ты прекрасно знаешь, что делают с такими красивыми мальчиками другие, *нормальные* пираты. Люциус вздрагивает. — Я… сам выбрал. Они спросили, и я согласился, потому что… уже двое суток провёл в воде. Они… почти не делали больно, — его голос дрожит, а зубы стучат об горлышко бутылки. Руки сами сжимаются в кулаки. Мальчишка… будет сломан, пока будет верить, что виноват. — А ещё у меня теперь тоже есть татуировка, — пустым голосом продолжает он. — Теперь я настоящий пират. — Что за татуировка? — даже думать не хочешь, а то тебя стошнит. — Ты обещаешь, что никому не расскажешь? — Ты поэтому расстался с Чёрным Питом? Не хотел, чтобы он видел? — догадываешься, качая головой. Глупый, глупый Люциус. Он поворачивается спиной и приспускает штаны. Повыше ягодиц выколота убедительная стрелка, направленная точно на юг. В желудке скручивает от едва сдерживаемой ярости. На Стида Боннета, который притащил наивных, ни к чему не приспособенных людей в море, на чёртовых пиратов, использующих других в качестве игрушек, на сраный мир и, неожиданно, на Эда. Если бы не этот мудила, мальчишка не курил бы одну за одной и не пил бы твой ром, дрожа всем телом на твоей койке. Ты рефлекторно тянешься стереть капельку с его нижней губы, такой красной при свете двух свечей и луны, подглядывающей в каморку. Он ловит твой палец ртом, так мягко и тепло внутри, а ты ещё даже не пил. — Хочешь, я тебе отсосу? — томно предлагает Люциус, обслюнявив все твои пальцы на левой руке. — Тебе не нужно этого делать, прекрати, — ты рычишь, вырывая руку, ты злишься очень сильно, стараешься дышать спокойно, но ничего у тебя не выходит. — Дай сюда, — отбираешь бутылку и допиваешь в пару крупных глотков. Голова проясняется. — У меня есть метка, а значит, я… — Хуетка. Ты ни в чём не виноват. Ты был не в себе, тебя принудили, это не считается за согласие! — Но мне нравилось то, что я делаю, — говорит он с такой болезненной тоской, что ты сам уже готов разрыдаться. Или найти этих мудил и перерезать их глотки. Ты не знаешь, какие найти слова, ты вообще не специалист в них. Как ему, блять, вообще помочь? Или он навсегда останется таким? И тогда море его заберёт, как забирает всех, кто больше не способен выживать. Нужно сказать хоть что-то. Хоть что-то. Он пришёл к тебе, он ищет утешения. Почему-то тебе кажется, что, спасая этого нелепого писаря, ты спасёшь и себя. — Послушай меня, парень. У нас сейчас три пути. Какой выбрать — дело твоё. Алкоголь развязывает язык, ты не особо понимаешь, что вообще несёшь, но Люциус слушает, открыв рот. — Ты можешь продолжать себя корить и винить, вспоминая в подробностях, смакуя каждую деталь, — Люциус жмурится. — Но это закончится очень быстро — ты выпрыгнешь за борт и сдохнешь, чтобы завершить то, что не свершилось в прошлый раз. Он берёт тебя за руку, ты сжимаешь его пальцы — четыре настоящих и один деревянный. — Второй путь — стать крутым пиратом, найти их всех и пристрелить нахрен. — Не поможет. Я уже пытался с Эдом. Да и пират из меня, как из тебя — священник. Хмыкаешь. — Значит, не поможет. — А третий? — Что? — Ты сказал «три пути». — Да хер его знает. Должен же быть нормальный путь. Никогда и никому ты бы в этом не признался даже под страхом смерти, но… — Знаешь, я бы так же поступил. Тоже выбрал бы жить, и не важно, что там. Ты жив, относительно здоров, значит, всё поправимо. Всё ещё будет хорошо. — Правда? — он поворачивает к тебе заплаканное лицо, и в его светлых глазах столько надежды, что сердце сжимается. — Правда, Люциус, правда. Ты гладишь его по влажным волосам. Он засыпает, свернувшись в углу кровати, вы едва помещаетесь на ней вдвоём. Утром ты просыпаешься с больной спиной, а Люциус держится за голову, постанывая. Совсем не умеет пить, ну какой из него пират… — Спасибо, Иззи. Я правда постараюсь жить дальше. Он тебя приобнимает, а в следующее мгновение в его руке уже знакомая вам обоим бумажка. — Ой. Заманиваешь писаря в каюту: — Давай, ложись на кровать и спускай штаны. Он тебе доверяет. Ты знаешь, как ему больно, сам пару раз испытывал то же, но он даже не дёргается, только кулаки сжимает. За час не издал ни звука, может, не такой уж он и слабак. — Всё. Полежи пока, — выдыхаешь и стираешь пот со лба, убирая инструмент. — Иззи. Я хочу увидеть. Что там? — он заметно нервничает. Ты протягиваешь ему листок. — Якорь? — в голосе благоговение и восторг. — Надежда на спасение, если тебя интересуют символы. Вы целуетесь слишком долго для того, чтобы считать это случайностью.