Двести сколько-то лет спустя (ДСЛС)

       — …Ай!.. Эта штука была холодная!.. А ещё по мне явно что-то течёт, хоть отсюда и не видно. И не думаю, что мне это нравится. Ты точно знаешь, что всё именно так и должно быть?.. — выходит жалобно и плаксиво, с присвистом сквозь зубы.       И так все последние тридцать шесть минут. Тридцать шесть минут бесконечного нытья. Но и терпеть — в радость.       — Конечно! Всё — строго по инструкции. Не шевелись. И вообще, по правилам этой практики разговаривать запрещено. Так что… — с долей строгости, но при этом как-то весело и деловито, — в ответ. Ни на секунду не отрываясь от своего занятия, естественно.       — Не нужно было давать тебе выбирать и соглашаться заранее, — это прозвучало сокрушённо и почти несчастно. Вынужденная неподвижность всегда стесняет, утомляет. Заставляет остро прочувствовать свою… Слабость?.. Ограниченность?.. Бессилие?.. Подвластность?.. Скуку?.. Да всё из перечисленного, я думаю. И именно поэтому и вызывает внутренний протест, желание освободиться. Вырваться. Но сейчас это бессмысленно. Уговор — есть уговор. И, что очевидно, — иначе совсем никак. — Твоя фантазия и ты — это что-то совершенно, немыслимо больное.       — Но тебе же это нравится, да?.. И во мне тоже, признай…       Распростёртое тело, обнажённое и прекрасное, не может не притягивать взгляд и не вызывать вполне однозначную реакцию. Напряжение в воздухе становится едва ли не осязаемым. Это почти нестерпимо. Сладко, невозможно сладко. И нестерпимо. И запах… Манящий, срывающий всё запреты и печати. Он проникает через ноздри, кажется, прямо в мозг; словно заставляя сознание подёргиваться кисловато-пряным, но таким приятным туманом, мысли — бледнеть и отступать, под напором единого, всепоглощающего желания. Желания, которое ощущается так же ясно и невыносимо, как сильнейший физический голод. И… И тем томительнее ожидание того, что последует за этим.       Главного блюда.       Маска, не лишающая зрения, но существенно ограничивающая его поле, слегка сползает, позволяя рассмотреть, оценить масштаб, кхм… Проблемы. И это понимание, конечно, производит неизгладимое впечатление. Впечатление, способное пробиться ненадолго даже через сгущающийся дурман:       — И всё это должно поместиться?!.. Это просто невозможно!.. Я столько не вмещу!.. И нечего смеяться, в тебя это тоже не поместится, как пить дать!.. — а вот сейчас, как я понимаю, и становится действительно страшно. И противно. И предвкушающе. И всё-таки, всё-таки… жгуче интересно.       Маска возвращается обратно. Не время… Пока не время.       Есть что-то невероятное в том, что всё то, что чувствуешь, пусть и не сразу, но отражается в глазах напротив.       «Если задуматься так, по большому счёту, не происходит ничего такого. Абсолютно ничего такого, что не вписывалось бы в рамки довольно-таки широких человеческих представлений о норме. И, наверняка, происходило уже тысячи раз. Но почему… Почему так дрожат руки, и так обильно проступает бисер пота на коже лба?..»       Тишину, прерываемую только хрипловатым и неровным дыханием, разрывает азартное:       — Проверим?..       А дальше всё происходит слишком быстро, поэтому в памяти от происходящего остаются не воспоминания, а разрозненные обрывки-картинки. Они мелькают, кружатся, путаются, но каждая из них врезается намертво. Вот — приготовления наконец окончены. Перейдён последний рубеж невозврата. Игра началась. Вот — маска летит, отброшенная в сторону, и наконец-то свободны глаза. В них восхищение, непонимание, восторг — такой дикий, но такой понятный и пьяный коктейль. Вот — первое движение: неверное, вороватое. Неловкость. Стеснение. Но вскоре — он. Долгожданный вкус. Растянутый во времени до вечности, но всё же его так... недостаточно. Совершенно невозможно волшебный. И, как и предполагалось, обоюдный. С бесконечным «глаза-в-глаза». И в полнейшем молчании. Всё так, как в инструкции. Только лучше. Гораздо лучше...       Конечно же, до конца дойти в одиночку сил моих не хватает. Тогда, ломая к чёртовой матери все существующие и несуществующие правила и инструкции, на помощь мне приходит он. И всё получается.

***

      — Ну, после такого, я, как мужчина, просто обязан на тебе жениться. Что скажешь?.. — юродствовать в обнимку на диване — это здорово. Будто и не было двухсот с лишним лет редких звонков-через-сумрак и совсем уж редких встреч во сне с каким-нибудь не тем сюжетом, что сразу выдавало спонсора этих самых снов с головой.       — Я подумаю… — взаимный салют печеньем с мармеладом. — А ещё я не уверен, что кому-то вообще стоит вступать в брак с тем, кто предпочитает таким изуверским способом есть рыбу!..       — Да ладно, я видела, тебе всё понравилось!..       После довольно успешного, на мой взгляд, приобщения к нантаймори и, конечно же, раздельного похода в душ, живот приятно ноет и требует отдыха. Но разум подсказывает, что время явно приближается к четырём, что означает скорый конец обязательной для всех ныне-детей продлёнки. А это, в свою очередь, означает, что пора идти за подопечными. А как же не хочется, право слово…       — Ты как, погостишь или прямо сейчас отправишься?.. — уточняю я, лениво прикидывая, успею ли по дороге купить каких-нибудь овощей, чтобы превратить их потом в средство профилактики грядущих проблем с пищеварением. Ну, и в обедо-ужино-завтрак заодно.       — Приглашаешь?.. — вопросом на вопрос. В лучших традициях.       — Научишь детей плохому — будешь спасать меня от материнства, — это не вопрос, и не ответ, а… Просто информация к сведению.       — Идёт.       «Ну… Надеюсь, будет весело».