Павшая с небес

      Поначалу он воспринимал её как диковинку.       Капризное, тщеславное и вместе с тем невероятно слабое создание — Ичиджи, как и его отец, был невысокого мнения о тенрьюбито. Вернее, о тех, кто являлся яркой ширмой, за которой скрывалось и тайно вершило мировые дела по-настоящему могущественное закулисье. Но он понимал и принимал заведённый веками порядок, а значит, с той, кто мнила себя Святой по ветхим, полуистлевшим документам, составленным королями-победителями, требовалось считаться.       Жениться на ней Ичиджи вынудил долг. Перед ослабленным королевством — что было очевидно для всех. И перед той, которая его отвергла. Но в последнем он не сознался бы никому, хотя Йонджи, возможно, и догадывался — потому что брат сделал бы для неё то же самое.       К политическому браку Джадж Винсмоук готовил своих детей с пелёнок. Ичиджи уязвила бы необходимость жениться на дочери пирата, подобно Санджи, — но раз речь шла о лучшей из существующих партий, то нечего было и думать. И всё-таки на долю секунды он испытал преступное облегчение, когда увидел предложенную ему невесту, разглядывавшую его со скучающим видом поверх шитого серебром узора на кромке тонкого веера.       Тем более что до визита в Мариджоа ему целую неделю пришлось стоически сносить остроты Ниджи. Брат щедро сыпал предположениями, насколько будущая королева охоча до использования крема от морщин. Или предлагал помощь, если король не сдюжит дотащить жену в первую брачную ночь до спальни. Или громко надеялся, что Ичиджи не спутает её ненароком с тётушкой Эпони, подловив, чтобы потискать, в тёмном коридоре.       Впрочем, несмотря на молодость и красоту, невеста воплощала в себе все привычки и повадки заносчивых небожителей. В короткую встречу они не перемолвились и десятком слов, но всё, что её волновало, — чтобы её статус был выше. Впервые в жизни кто-то пробовал указать Ичиджи на его место. По общепринятому закону эта девушка действительно считалась высшим существом, и он предвидел нечто подобное. Но манера, в которой это донесли, ему всё равно не понравилась.       Ичиджи согласился подчиняться — уже тогда решив, что не наделит её истинной властью. Пусть владеет им самим, коли хочет, — уступка неприятная, но небольшая. Но не королём Джермы. Королева должна была подчиняться королю. Кем бы ни была его наречённая — став его супругой, она автоматически попадала под его юрисдикцию.       Он сразу разделил в своём сознании, что было допустимо, а что нет. И намеревался хладнокровно придерживаться границ. Однако следовать этому решению в реальности оказалось гораздо труднее.       Начать с того, что сама концепция брака до сих пор немного сбивала его с толку. Эта незнакомка не была безропотной, подчинявшейся ему девицей. Как и не была той, кто занимал его мысли. И всё же он вынужденно впустил Шалрию в свою жизнь — и у неё имелись определённые права, которые она так бездумно и непредсказуемо заявляла направо и налево.       Перед свадьбой Ичиджи планировал не обижать её, быть может, даже уважать и заботиться — как и надлежало супругу, в его выученном, отчасти книжном понимании. Быть может, спросить совета у отца. Или Ниджи, получившего некоторый опыт брачной жизни, — если бы существовал шанс добиться от брата серьёзного ответа. Быть может, воспользоваться тем, что ему открылось когда-то с Годжу: попытаться обращаться с женщиной так, чтобы той тоже нравилось… Йонджи передал сразу после своего возвращения с Сабаоди её слова — с лёгким недоумением и тайной ухмылкой победителя.       Но открытое пренебрежение со стороны Шалрии с первых же минут уязвляло Ичиджи. Она не то что не помышляла об ответном уважении — не посчитала его достойным прикасаться к ней. И сносила редкие, дозволенные ею самой соития с равнодушием, переходящим в плохо сдерживаемое презрение.       По большому счёту Ичиджи было безразлично, что та оказалась не девственницей, пусть это мало вязалось с заявленными благородством и величием её семьи. Но финт, выкинутый женой в брачную ночь, выявил, что ей самой это было весьма небезразлично. Она явно стыдилась, хоть и тщательно это скрывала. Неужто думала, что такая мелочь способна расторгнуть контракт с Мировым Правительством, подразумевавший гораздо большее, нежели брак двух людей?       Но одновременно это значило, что существовал кто-то, до кого она снизошла, кому разрешила — прикасаться. Ведь кто против воли мог поднять руку на тенрьюбито?       Ичиджи отвечал ей тем же равнодушием. Да, Шалрия приказывала ему — но зачастую потому, что он вынуждал её приказывать. И тем самым вынуждал её смирять собственную гордость. Однако полностью равнодушным он не был, скорее сдерживал себя по давней, натренированной привычке. Шалрия всё же была не только заносчивой, но и привлекательной. Её гибкое изящное тело бесспорно вызывало желание — и даже в той урезанной, навязанной ему манере он продолжал испытывать острый и приятный оргазм от каждой проведённой с ней ночи. Прежде Ичиджи сам добивался подобного бесстрастного, безмолвного подчинения от женщин. Но с некоторых пор его перестало это устраивать.       С супругой он получал больше удовольствия, чем с обычными безликими девушками, порой ему было нелегко играть с ней в безразличие, зная, что она лежит подле него, в той же постели. И всё-таки это не походило на то, что он испытывал когда-то вместе с Годжу.       Ичиджи пока не удавалось забыть кузину. Ему хотелось видеть её — он с каким-то недоумением признал за собой это неуместное чувство, едва вновь повстречал Годжу спустя почти год разлуки, — только поэтому изменил собственным правилам и разрешил ей вернуться. Безо всякий условий, безо всякого подвоха. Хотя бы изредка, но ловить краем глаза скрывающиеся за углом летучие белые пряди волос или замечать смущённую улыбку, слышать смешливый и звонкий голос — оказывается, ему этого не хватало.       Правда, дополнительно это означало быть невольным свидетелем тому, как Йонджи, позабыв про всякий этикет, обжимается с ней там и сям по замковым закоулкам — ни дать ни взять парочка изголодавшихся мартовских котов… Кажется, Годжу была по-настоящему счастлива с его младшим братом. В Йонджи нашлось что-то, чего самому Ичиджи недоставало.       Он даже решил простить ей долг — за хитро выторгованную улитку, ведь теперь пропала необходимость возвращать деньги. Правда, когда Ичиджи предложил это, задержавшись как-то раз после ужина в Тронном зале и ненароком оставшись с ней наедине, та лишь покачала головой, задумчиво глядя на него.       — С вами, Винсмоуками, ничего нельзя загадывать наверняка. Предпочту честно оплатить и спать спокойно, зная, что у меня по закону есть кое-что в собственности. Если настанет такой день, что Йонджи вдруг… э-э-э… охладеет ко мне, — Годжу лукавила, и это лукавство собиралось лучиками лёгких морщинок вокруг её улыбающихся серых глаз. Как и она, Ичиджи не сомневался, что такого никогда не случится.       Впрочем, в последнее время Шалрия стала понемногу отвлекать его, оттягивать на себя его внимание. Особенно после выходки с королевским троном. Сначала этот поступок оскорбил Ичиджи до глубины души, пусть отчасти он был сам виноват, что поддался уязвлённому в брачную ночь достоинству и решил наказать гордячку хотя бы так, молчаливо поддержав общий глупый розыгрыш с креслами. По здравому рассуждению, что ещё Шалрии оставалось, когда та обнаружила, что именно ей, а не Рэйджу, «нет места за общим столом»? Возможно, Ичиджи, окажись он в подобной ситуации, поступил бы так же.       Ведь она действительно была в своём праве. Просто дело заключалось в том, что Ичиджи ни разу не представлял её на этом троне. С ним у него ассоциировалась лишь одна женщина — и это точно была не Шалрия.       Однако с тех пор Ичиджи осознал, что стремление поддразнивать и провоцировать супругу — это не обычная ответная реакция на её самодовольство. Ему нравилось наблюдать, какие искры рождаются в столкновении между её гордостью и своей собственной. Шалрия продолжала упрямо называть себя его госпожой, и Ичиджи продолжал поддерживать эту игру, хоть это невероятно его раздражало. Он не собирался уступать ни в чём, но теперь эта игра вызывала в нём некий азарт. Что-то подобное он ощущал прежде в бою — в схватке с равным по силе соперником.       Одновременно он начал невольно подмечать её привычки. Некоторые — злые и жестокие, другие — совсем детские и наивные. Ему нравилось, как она моментально вспыхивала, если он чем-то её задевал. Окружающим его людям такое было несвойственно. Даже Годжу не была столь яростна и непосредственна в своих дерзостях, изначально сознавая своё место. Но Шалрия оказалась подобна неуправляемому шторму, буре — из тех, что скрыты за фасадом безмятежного белоснежного облака и порой возникают на просторах Нового Мира буквально из ниоткуда. Ичиджи не любил бури, опасные и непредсказуемые, их трудно было просчитать заранее, предугадать последствия. Но эта — личная, принадлежавшая только ему буря — его развлекала.       Пожалуй, Ичиджи ответил бы на любой её вопрос — если бы та пожелала задать ему хоть один. Мог бы провести экскурсию по Джерме, показать ей всё — в том числе и лабораторию. Рассказать о себе, об экспериментах отца, удачных и не очень. Всё-таки она была королевой. Но эта женщина оказалась настолько гордой, что предпочла подслушивать, подглядывать, разведывать тайно, угрожать, нежели снизойти до прямых расспросов. Шалрия отказывалась признавать себя частью Джермы — а значит, пока была недостойна ответов.       Она совала свой нос повсюду, подобно лисе, подбирающейся к аппетитно пахнувшему курятнику. А Ичиджи забавлялся, по-хозяйски строя ей преграды. Ей не стоило бросать вызов его гордости — он собирался доказать ей, что у него самого та была не меньше. Он собирался выиграть.

***

      Навстречу Шалрии по коридору двигалась грузная краснощёкая старуха, смахивавшая на улыбчивого гоблина.       Очередное напоминание о том, что Святая Земля осталась далеко позади. В Мариджоа никогда бы не стали держать стариков, уродов или калек в услужении — Небесным Драконам для услаждения взора полагалось самое лучшее. В Джерме же никому не было дело до эстетики. Стариков, правда, здесь почти не держали, но вот солдат, у которых вместо руки или ноги торчал грубый механический протез, она навидалась немало. Те нисколько не смущались увечий, не пытались их прикрыть — наоборот, как будто гордились.       — …Это как называется? Это что за спектакль? Никакого уважения к старшим! Я отцу вашему пелёнки меняла, деда за ручку учить ходила, а вы такое вот вздумали устроить, Нико-сама! — строго выговаривала по пути старуха. — Матушку хоть свою уставшую пожалейте!       На каждом из её согнутых у груди локтей плотно свёрнутыми кулёчками лежало по месячному младенцу. Один из них, красный и сморщенный, извивался червяком в своих пелёнках, заходясь гневным пронзительным ором — всё равно что водил зубчатой пилой по оголённым и натянутым нервам Шалрии. Другой лежал смирно и пялился на беснующегося соседа с мутным неосознанным интересом. У каждого из них на макушке виднелись крохотные ярко-синие чубчики.       Близнецы — не один гигантский ребёнок, как когда-то воображала Шалрия, а двое мелких и суетливых. Козетта разродилась легко, как кошка, все переживания за бывшую кухарку не стоили и выеденного яйца. Простолюдины всегда плодились быстро и беспечно, это для Драконов дети считались даром небес.       Шалрия с презрением и досадой поджала губы, рассматривая младенцев: девочки… бесполезные создания… Годные лишь для того, чтобы ими откупиться или же дать на сдачу, скрепляя очередной военный союз. Им капельку повезёт, если выйдут красивыми. Хотя всё могут испортить эти нелепые отцовские завитушки…       Их назвали Нико и Кони — по первым слогам имён родителей. До чего же сентиментальная чушь! Впрочем, Второй принц был каким угодно, только не сентиментальным. Он часто смеялся и язвил — по мнению Шалрии, чересчур часто, — но всякий раз, когда его подвижный, беспокойный рот расплывался в ухмылке, за этим проступало что-то стылое и опасное. Как и у её мужа.       Ичиджи порой мог быть яростным — на тренировке, жёстким — в общении с теми, кто ему подчинялся, порой мог улыбаться и сдержанно шутить, но неизменно возвращался к стеклянной холодности, которая так её нервировала.       Занятая этими мыслями, Шалрия едва обратила внимание на пусть и почтительный, но очень короткий кивок, которым одарила королеву старая служанка, деятельным, стремительным шагом проносясь со своими подопечными мимо.       У Шалрии тоже была нянька — пожилая, но вполне красивая дама, со спиной, прямой как палка, и тысячей историй про то, как положено вести себя юным леди — чтобы привлечь внимание прекрасных принцев. Шалрия в ту пору не догадывалась, что нянька несла откровенную чепуху: это принцам следовало добиваться её внимания. Тогда она была ещё малюткой и наивно верила в сказки — в том числе и в самую бесполезную из них, истинную любовь…       Коридор вывел её в незнакомую часть замка, кажется, именно здесь Винсмоуки принимали гостей. Сегодня впервые пригласили присутствовать и её — Ичиджи прислал после обеда вежливую записку; речь в ней шла о каком-то деле, связанном с его кузиной. Шалрия даже не помышляла отказаться — раз требовалось её официальное присутствие как королевы.       Ручка на двери дальней гостиной плавно провернулась под её ладонью, и Шалрия, окутав себя, точно мантией, флёром королевского величия, вступила в просторную светлую комнату, украшенную старинными портретами в золочёных рамах. И тут же разочарованно опустила плечи: сперва показалось, что в гостиной никого нет. Но затем за массивным, перегородившим полкомнаты роялем мелькнула знакомая белая макушка.       Кузина короля уже была здесь, пришла немного раньше. И, как обычно, не одна. Годжу полулежала на кушетке среди мягких бархатных подушек, невинно сведя коленки. Чуть поодаль от неё, в кресле, устроился Четвёртый принц, лениво уронив на подлокотники крупные мускулистые руки.       И откровенно раздвигал эти самые коленки взглядом.       Годжу заметила подошедшую Шалрию и разом покраснела, отводя глаза, — а та в свой черёд прикусила изнутри щёку: мало ей было проблем, так ещё и терпеть подобное бесстыдство в своём доме… Перед Шалрией немедленно всплыло вчерашнее безобразное происшествие в библиотеке.       В последнее время молодая королева частенько там засиживалась — в тишине и уединении. В пропахшем потёртой кожей, старой бумагой и чернилами полумраке царило удивительное спокойствие. Ей не нравилось сидеть за освещённым солнечными лучами столом, придвинутым вплотную к окну, но в углу, за соседним книжным стеллажом, обнаружилось уютное кресло, где ей вполне хватало пробивавшегося сквозь полки слабого света.       Шалрию, сколько она себя помнила, увлекали политические трактаты, исторические очерки, на худой конец — исторические романы. Интриги и заговоры, которые приводили к взлёту и падению королей или же колоссальным переворотам в судьбах целых народов, случавшимся как по прямому приказу сильных мира сего, так и в результате неудачно брошенного слова, необдуманного поступка, завораживали её.       Она была тенрьюбито — дочерей Драконов учили экономике и управлению наравне с изящными искусствами. Впрочем, у всех дам в её кругу эти знания сводились, в основном, к ведению дома и вышивке по шёлку. Обычно те фыркали и перешёптывались, стоило ей завести разговор о военных альянсах или же старых мастерах живописи из Норт-Блю, — и это в лучшие дни, когда Шалрия не ставила целью вывести их из себя…       Неожиданно пространство библиотеки, где лениво плясали пылинки, в то время как в голове у Шалрии призрачно сталкивались в кровопролитном сражении древние армии, наполнилось чьими-то шагами и смехом: низким и хрипловатым мужским и заливистым женским.       Прошли совсем рядом — стеллаж, отгородивший её закуток, дрогнул, неосторожно задетый чьим-то крепким плечом, на нижней полке накренилась, а потом проехалась вдоль и шлёпнулась плашмя пара томов. Шалрия недовольно поджала губы: слуги временами заходили за книгами по поручению господ или изредка выбирали себе чтение из шкафа с дешёвой беллетристикой, выставленного для них у самого входа. Но прежде не допускали устраивать столько шума.       В любой другой ситуации Шалрия гневно отчитала бы их, наслаждаясь коротким ощущением имевшейся у неё власти. Возможно, развеяла бы скуку придумыванием наказания — глядя, как те со страхом выжидают её решения. Но выдавать своё присутствие не хотелось. К тому же она совершенно не по-королевски сбросила туфли, забравшись в кресло с ногами.       Мужчина меж тем что-то негромко произнёс, вызывая у спутницы новый прилив веселья. Через несколько секунд всё стихло, и Шалрия расслабилась: нарушители её спокойствия наконец-то нашли нужную книгу и решили покинуть библиотеку. И тут отчётливо скрипнуло — несомненно, ножки громоздкого письменного стола, того самого, возле окна.       Шалрия недоумённо вскинулась: в узком горизонтальном зазоре между рядом книг и верхней полкой она различила склонившуюся над столом широкую мужскую спину, затянутую светло-зелёной рубашкой, вслед за этим что-то резко звякнуло. Четвёртый принц?.. Скрытая от её взгляда женщина едва слышно пожаловалась:       — Надо быть осторожнее… — но жалоба тотчас оборвалась — и та охнула, смазанно и рвано глотая воздух.       — Ты про стол? — насмешливо и ломко ответили ей. — Не бойся, он выдержит, я проверял.       Стол тем временем скрипнул снова. И снова. Быстрее. Буквально заходил ходуном.       Такой знакомый, характерный ритм… Женщина тонко застонала.       Они что — решили заняться этой мерзостью прямо здесь?! Брат короля настолько не утерпел, что приволок одну из замковых девок в библиотеку?! Может, делал это уже не раз, может, даже на вот этом самом кресле, где она сидела?!       Шалрия взвилась с кресла, громко и с отвращением захлопывая лежавшую на коленях «Военную историю Алабасты». Возня за стеллажом резко притихла. Намеренно звонко и неторопливо пристукивая каблуками, она надела туфли и, прижимая к груди тяжёлый том, выдвинулась на свет из своего убежища. Пялиться в сторону Йонджи было выше её достоинства, но всё-таки Шалрия не выдержала, глянула разок — стало до безумия любопытно, насколько же хороша на лицо и фигуру девица, которой Винсмоук отдал своё предпочтение.       Да так и застыла, встретившись со взволнованным взглядом Годжу, сидящей на крышке скрипучего стола и с опаской тянущей шею из-под локтя своего… любовника. Подол платья у той был задран чуть ли не до груди, а щёки и уши густо полыхали малиновым.       Изящные девичьи ноги, перекрещиваясь за поясницей Четвёртого принца и сминая нижний край рубашки, плотно обхватывали его голые угловатые ягодицы — он стоял перед кузиной с приспущенными до колен брюками, развеивая последние сомнения в сути происходящего процесса. В отличие от Годжу её партнёр сконфуженным не выглядел — наоборот, раздражённым, что их так внезапно прервали. Даже не попытался ничем прикрыть свою задницу! Вместо этого колюче, исподлобья зыркнул Шалрии вслед — будто та была не его королевой, а простой служанкой! — когда она, спохватившись, постаралась согнать с лица оторопь и продолжила тактическое отступление к дверям.       С собственным кузеном! Посреди бела дня! На библиотечном столе!.. Им и в голову не пришло расцепиться в её присутствии — задержись Шалрия там на минутку-другую, небось, так бы и продолжили!       «Вот развратники!»       Шалрии почудилось, что, когда за её спиной захлопнулась дверь, из библиотеки донёсся тихий отголосок прежнего смеха.       У неё не было ни малейшего представления, как реагировать на подобное. Она смолчала вчера — за обедом и ужином, смолчала сегодня — за завтраком, всё это время мрачно и осуждающе косясь на них с высоты тронного возвышения, куда ей уже месяц как приносили небольшой столик. И молчала теперь, в гостиной, нервно покручивая на пальце перстень-печатку.       Йонджи радушно скалился со своего кресла — точь-в-точь как его дерзкий синеволосый братец. Казалось, ему абсолютно неведом стыд. Да что такое со всеми этими Винсмоуками?..       Шалрия опустилась на скамеечку, скрываясь за роялем, лишь бы не видеть этих двоих.       Его отец об этом знает? Наверняка — поэтому зыркает на них всякий раз с таким недовольством. А кузина-то хороша, строит из себя скромницу… Шалрии доводилось слышать, что та успела побывать замужем, правда, не совсем понимала, чем это замужество закончилось, — ни единого намёка на мужа не наблюдалось. Но это не должно давать ей право свободно отдаваться кому вздумается. Тем более двоюродному брату!       «Тенрьюбито веками женились на собственных сёстрах…» — прошелестел ей на ухо отзвук старого воспоминания. Как бы то ни было — среди потомков Основателей это был древний и благородный обычай, освящённый самим Небом. А не эти животные желания. Она осторожно качнула подбородком, выглядывая поверх крышки рояля: Годжу с притворной застенчивостью посматривала на своего любовника из-под полуопущенных ресниц.       Вот почему те вечно казались двумя попугайчиками-неразлучниками — и как только сразу не догадалась? Впрочем, чтобы мыслить в подобном направлении, требовался воистину извращённый ум!       Шалрия неожиданно осознала, что испытывает жгучую неприязнь к этой ложной скромности. По правде говоря, испытывала давно, но раньше это чувство было смутным, не оформившимся, — и не только из-за презрения к чужому выбору недостойных занятий. Оно возникло, пожалуй, с того дня, как Годжу посмела отнять у неё револьвер — и без малейших колебаний! А после раз за разом усиливалось, когда Шалрия постепенно раскрывала для себя всю подноготную королевской кузины.       В каком-то смысле Годжу вышла хуже Козетты. Кухарку хотя бы отмыли и подняли до принцессы. Та изо всех сил старалась дать мужу наследника — пусть пока не слишком в этом преуспела. А вот истинная принцесса сама рухнула на дно. И, в отличие от Шалрии, ту никто к этому не принуждал. Как на такое можно пойти добровольно? Открыто прислуживать другим и получать за это деньги — неважно, будь то механика или ещё что… И как вообще можно получать удовольствие от подобной связи? Даже если бы он был посторонним, не кузеном…       Видать, низменные занятия в кругу простолюдинов разбудили в Годжу низменные страсти. Шалрия с раздражением разгладила смявшуюся складку на платье.       Дверь в гостиную вновь распахнулась, пропуская внутрь короля в сопровождении приземистого пухлого человечка в дорогом белом смокинге и маске, скрывающей верхнюю половину лица. Чисто выбритые щёки гостя лоснились от самоуверенности. Шалрия поднялась со скамеечки — сердце внезапно заколотилось. Она видела таких людей на улицах Мариджоа; его облик и манера держаться выдавали одного из членов Сайфер Пол. Расслабленная непринуждённость и кажущаяся неповоротливость были обманкой — глаза незнакомца под маской остро поблёскивали, изучая присутствующих. Но что представителю Мирового Правительства понадобилось здесь, в Джерме?       Тем временем Ичиджи обернулся к брату, вслед за Годжу выбравшемуся из-за рояля:       — И ты здесь, Йонджи?       Тот ничего не ответил, только плотнее придвинулся к кузине. Едва ли не приобнял. Уголок королевского рта дрогнул.       «Ичиджи тоже знает, — вдруг поняла Шалрия, — и тоже недоволен этим распутством».       — Этот человек прибыл к нам из Мариджоа. Близится рассмотрение твоего судебного спора, Годжу, он готов ввести нас в курс дел, — между тем подтвердил король её догадки по поводу незнакомца.       Теперь понятно, почему королеву пригласили на встречу — должен же здесь присутствовать хоть кто-то, знакомый с благородными манерами Святой Земли. Чтобы посланник по возвращении не распускал сплетни, насколько плохо с этим обстоит дело в Джерме 66. На придирчивый взгляд Шалрии, лишь Ичиджи соответствовал тому, как вели себя истинные тенрьюбито, — единственный среди местных «сверхлюдей». Она невольно представила: одень его соответствующе, зачеши особым образом его алые волосы — и любой бы обманулся…       Гость с мнимой рассеянностью поправил тыльной стороной пальцев маску, переводя взгляд с одной девушки на другую:       — Кто же из вас Годжу Шарлотта?       — Не Шарлотта! Винсмоук! — невежливо рявкнул Йонджи, а Шалрия изумилась: Шарлотта? Так звали представителей семейства бывшей Йонко! Даже Шалрии, при её-то пренебрежении к пиратам, доводилось о них слышать. Годжу вдобавок ко всему была замужем за кем-то из них? За пиратом?!       Шалрия сделала осторожный шажок вбок, вдоль рояля, подальше от этой парочки.       — Винсмоук?.. — гость уставился на завитушчатые брови Годжу и покивал вслед своим мыслям. — Юридически пока нет. Но у вас есть все шансы, — он мельком осмотрел кипятящегося Йонджи и уставился на королеву: — А вы, госпожа?..       — Её Величество, — улыбнулся Ичиджи, пока Шалрия наливалась гневным румянцем: неужели по её взгляду, по тому, как она держится, в ней нельзя узнать Дракона? Неужели она стала такой же незаметной, частью Джермы, как остальные? И для этого понадобились ничтожные два месяца. Шалрия возмущённо вздёрнула подбородок — чуть ли не под потолок.       — Ах вот как? — глаза человечка загорелись, он отвесил вежливый поклон. Вежливый-то вежливый — но в Мариджоа давно бы упал перед ней на колени. — Припоминаю… Вы же Святая Шалрия, если не ошибаюсь, — он помедлил и уточнил: — Хотя, пожалуй, нынче это обращение не совсем уместно. Сами вы предпочитаете «Святую»? Или «Ваше Величество»?       — Ваше Величество — вполне достаточно, — если бы Шалрия при всех попыталась заставить называть её Святой, цепляясь за утраченное, это выставило бы её на посмешище.       Тот снова сдержанно поклонился.       — Шансы? — холодно переспросил Ичиджи, терпеливо выжидавший, пока они закончат выяснение её зыбкого статуса. Но ему явно понравилось, что она признала себя королевой. — Здесь присутствует госпожа Небесный Дракон — она выступила залогом этих шансов. Вы же в курсе нашей сделки с Горосэй?       — Да, но… — человечек замялся. — Понимаете, месяц назад господин Шарлотта любезно соизволил передать нам свой экземпляр договора. Имеются некоторые разночтения…       — Этот договор — фальшивка! — на сей раз невежливый выкрик принадлежал Годжу. Та отчего-то побледнела, пальцы её правой руки нервно поглаживали искусственные — на левой. Как и солдаты, та не стеснялась выпячивать перед всеми своё увечье. Из неё тоже хотели вылепить «сверхчеловека», но что-то пошло не так? Или неудачно сунула руку в одну из своих механических штуковин?       — Я абсолютно уверен, что решение будет в вашу пользу, госпожа, — гость примирительно вскинул ладони. — Но, сами знаете, устоявшиеся за долгие годы процедуры…       Он достал из принесённого с собой небольшого портфеля конверт и передал его Годжу:       — В любом случае слушание вашего дела состоится на совете Горосэй через три недели. Это официальное приглашение.       — Мне надо будет явиться лично? — Годжу, не раскрывая конверт, стиснула его в ладони. — И там будет… он?       — Да, обе стороны обязаны присутствовать. Но вы вправе взять кого-то в сопровождение…       — Я с тобой, Эри! — немедленно вклинился Четвёртый принц.       — В твоём присутствии нет нужды, — оборвал его Ичиджи. — Годжу, — он как-то по-особенному, звеняще выделил имя кузины, словно перетирая неказистую, почти собачью кличку, с которой обратился к ней младший брат, — буду сопровождать я как глава рода Винсмоук, чтобы засвидетельствовать обстоятельства заключения договора, подписанного отцом. Теперь я король, а его печать — это моя печать.       Йонджи хмыкнул, всем своим видом демонстрируя, что данный довод мало его убедил.       — Ещё раз повторяю, с учётом всех имеющихся обстоятельств волноваться абсолютно не о чем, все фальшивые браки рано или поздно подлежат расторжению, — уверил представитель Мариджоа. — Закон Небес неотвратим!..       Его слова сопроводил громкий и мелодичный, но ужасно нестройный перекат клавиш — Шалрия, покачнувшись, машинально попыталась опереться пальцами на стоявший рядом с ней рояль, но не заметила, что клавишная панель была открыта. На удивлённые взгляды присутствующих та пожала плечами, отдёргивая руку.       По спине у неё раскатывался колючий холодок: гость говорил про Годжу, но на секунду померещилось, что про неё, Шалрию.       Если бы Ичиджи стали известны все… обстоятельства. Он простил ей — или замял — неприглядный факт того, что был не первым, кто касался её тела. Но если бы только знал, что изъян крылся далеко не в её теле, а в самой сути его сделки с тенрьюбито. Этот человек приехал из Святой Земли, он мог слышать слухи — не потому ли так снисходительно усмехнулся в её сторону?       «Вы слышали? Да она всего лишь балласт!..»       «Ящерица, притворяющаяся драконом…»       «Фальшивка!»       Шалрия уже не прислушивалась к дальнейшему разговору. Вежливо кивала и улыбалась, но мысли занимало иное. Едва гость распрощался, как она, ни на кого не глядя, поспешно покинула комнату — всё равно что сбежала, — взметая за собой складки широкого шёлкового платья.

***

      В Джерме, несмотря на плавучий характер королевства, имелись лошади. Шалрия обнаружила их ещё неделю назад, прогуливаясь от скуки по дальним уголкам обширной платформы. И с тех пор её манило желание заняться конными прогулками.       Пожалуй, самый подходящий случай начать выдался сейчас — отвлечься от неуютных, раздражающих мыслей, развеяться после неловкой беседы в гостиной.       Зачем Ичиджи позвал её на эту встречу, если от Шалрии не было почти никакой пользы? Для придания себе большей важности в присутствии представителя Мирового Правительства? Если так — попросту использовал её, как декоративную куклу, кем она, по сути, и являлась. Или хотел в очередной раз поддеть её при всех?.. От этой мысли её охватило не прежнее возмущение, а какая-то гнетущая тоска. В последние дни Шалрия была сама не своя, отчего-то не находила себе места.       К конюшне она подошла в новеньком костюме, который отчасти поднял ей настроение. Для верховой езды по её распоряжению сшили такой же мундир, как у супруга, разве что чуть короче, изящнее. И не чёрный, а цвета рыжеватых осенних листьев — с вышитой на нём золотой канителью двойной шестёркой. К мундиру полагались узкие брюки и сапоги. Носить брюки ей раньше не приходилось, но, вопреки опасениями, это оказалось на удивление удобным. Те плотно облегали ноги и оттого с непривычки слегка натирали кожу по швам на внутренней стороне бедра, однако давали много свободы — не только в движениях, но и в том, на что не годилось платье. Ездить верхом в том числе.       В детстве у неё был свой пони, но совсем недолго — в Мариджоа благородным дамам запрещались подобные развлечения. Считалось неприличным сидеть в седле по-мужски — да и одевать мужскую одежду тоже. Но, как верно заметил в день свадьбы супруг, — она была не в Мариджоа. А королевам закон не писан!       Гнедая лошадка хрустела яблоком, которое Шалрия держала на ладони, затянутой тонкой замшевой перчаткой, — прихватила его после переодевания из вазы с фруктами. На краю сознания проскочила мысль, что аристократам негоже кормить животных, но мигом исчезла: уж очень приятно и доверчиво лошадь задевала мягкими бархатистыми губами её запястье — там, где между короткой перчаткой и краем рукава выступала ничем не прикрытая полоска кожи. У животного была блестящая чёрная грива и большие печальные глаза. Во всяком случае, лошадь весьма печально обфыркала быстро опустевшую ладонь. Солдат, выведший свою подопечную из конюшни, тем временем закончил подтягивать стремена и проверять крепление седла.       Лошадей в конюшне Джермы держали не для хвастовства и удовольствия — это были ладные, крепко сбитые боевые лошадки. Смирные и послушные командам — и ужасно высокие. На пони малышку Шалрию когда-то подсаживал конюх. Представить, чтобы кто-то из солдат, заменявших здесь конюхов, касался её тела, было решительно невозможно.       Разглядывая чересчур высокое стремя и рассеянно поглаживая лошадь по шее, Шалрия раздумывала, не приказать ли подать ей стул или скамеечку — не будет ли это смотреться слишком унизительно? — когда чьи-то руки легонько и бесцеремонно подхватили её сзади за талию, приподнимая, чуть ли не подбрасывая вверх. Шалрия судорожно дёрнула ногой, вставляя носок сапога в стремя. Оперевшись, перекинула вторую ногу через круп животного и наконец-то вырвалась из чужих ладоней, дерзко прошедшихся по её бедру. Хорошо обученная лошадь не проявила беспокойства, разве что слегка переступила на месте копытами. Шалрия поёрзала, надёжно устраиваясь в седле, и только тогда соизволила обернуться и обжечь яростным взглядом неизвестного бесстыдника. Кажется, кто-то напрашивался на порку!       На порку, как выяснилось, напрашивался не кто-нибудь, а король собственной персоной.       Шалрия напряглась на мгновение, уставившись в его непроницаемое лицо, но сразу же расслабилась: ей не собирались пенять на неподобающее женщине поведение — сам же подсадил её на лошадь!       Его ладонь опустилась ниже, придерживая её колено, — видимо, Ичиджи решил убедиться, что она не сползёт с седла. Шалрия немедленно выпрямила спину, стараясь придать своей позе непринуждённости: лишь бы не догадался, что она не умеет ездить верхом.       — Интересный костюм, вам очень идёт, — уронил он. Его пальцы вновь будто бы случайно прошлись кругом по оказавшемуся под ними женскому колену: — Давно хотел сказать: вы совсем непохожи на своего отца и брата… — сердце Шалрии сделало резкий скачок, а он задумчиво добавил: — Вы красивая.       — Вся в мать, — буркнула Шалрия, сжимая поводья и сверля взглядом аккуратно расчёсанную лошадиную гриву. Она знала, что для любого наблюдательного человека этот вопрос был неизбежен, но Ичиджи, по своему обыкновению, задал его в самый неожиданный момент.       Впрочем, он не стал развивать эту тему — всё равно что механически отметил очевидный факт и так же механически принял её ответ к сведению.       — Вы так быстро удалились после встречи, и я не успел кое-что с вами обсудить, — спокойно продолжил супруг, оставляя в покое её колено. — Кстати, пропустите поводья между безымянным пальцем и мизинцем, будет удобнее.       — Этот разговор может подождать? Как видишь, я отправляюсь на прогулку, — обронила Шалрия, следуя его совету с самым что ни на есть небрежным видом: мол, она в курсе, как держать поводья, нечего отвлекать её по пустякам.       — Да, вижу, — уголки красивого мужского рта изогнулись в подобии улыбки. В голосе почти не чувствовалось металла. Это какой-то подвох?.. — Я подожду.       — Меня долго не будет, — мстительно протянула Шалрия. В действительности она не собиралась задерживаться — для пробного-то выезда. Да и местность вокруг была не то чтобы очень живописная. Но тут же упрямо решила, что сделает не меньше трёх-четырёх широких кругов вокруг замка. — Час или даже два…       — Не волнуйтесь, мне есть чем заняться.       Когда Шалрия осторожно понукая своего скакуна, выезжала из конюшни, то супруг уже направлялся в соседнюю. Странно, там же абсолютно ничего не было — Шалрия на днях из любопытства заглянула внутрь, но просторное вытянутое помещение пустовало, только на противоположном его конце, на полу, лежал чуточку подранный бархатный тюфяк размером с приличный ковёр.       Чем же он собирался там заниматься? Сказал это так уверенно…       Она отвернулась, крепче перехватывая поводья: какая разница? Как будто ей было до этого дело! Круп лошади плавно колыхался, тяжёлые мышцы животного размеренно перекатывались между её коленями в такт неспешному перестуку копыт. Лошадь была тёплая и успокаивающая; покачиваясь в седле, Шалрия на минуту испытала подобие умиротворения. В старинном трактате про верховую езду поэтично писали, что конь и человек — созданы друг для друга, дополняют друг друга. Правда, «человек» на всех картинках был мужчиной.       Ударивший в плечи порыв морского бриза донёс до неё загадочный звук, раздавшийся откуда-то сзади, со стороны оставленных конюшен, — громовой, раскатистый, до смешного напоминавший кошачье мурчание. Шалрия машинально вскинула глаза вверх, покрутила головой, выискивая грозовые тучи: но нет, до самого горизонта небо было безоблачным…       Лошадка послушно и неторопко переставляла копыта, и так же неспешно текли мысли Шалрии. Она намеревалась отвлечься от призрачного лицемерного смеха, невольно пробуждённого словами гостя и до сих пор отдающегося в её ушах, — но вместо этого ещё глубже погружалась в старые воспоминания.       «Вы не похожи на отца и брата…» — левая рука Шалрии судорожно натянула поводья, и лошадь едва не вильнула на газон, покоряясь этому спонтанному жесту — стоило больших трудов снова выправить её ход.

***

      …Росвальд озаботился её существованием через три недели со дня смерти матери — когда слуга напомнил ему про дочь, которая осталась одна-одинёшенька в опустевшем дальнем флигеле.       Все эти дни Шалрия блуждала в полутёмных коридорах дома, сжимая тряпичную куклу и изредка выбираясь на кухню, чтобы поесть вместе с немногочисленной прислугой — куда-то разом подевались няньки, горничные и учителя, а те, кто остался, словно не знали, что делать с маленькой госпожой. Каждую ночь Шалрия просыпалась в одиночестве, в тишине детской, и тоненько звала, прислушиваясь к звучанию своего испуганного голоса, отражавшегося от сумрачных стен: «Мама? Мама?» — а после, не дождавшись ответа, куталась с головой в шёлковое одеяльце, чтобы спрятаться от окружавших её пустых теней и ночных кошмаров. В какой-то момент страх постепенно пропал, обернулся злостью: как мать посмела умереть?! Как посмела оставить её одну?!..       Отец обнаружил её в саду, бездумно отщипывающей и бросающей под ноги лепестки сорванной хризантемы. Тогда он небрежно приподнял за подбородок голову Шалрии, изучая её осунувшееся детское личико. Шалрия больше не плакала — поняла ещё в первую неделю, что в этом не было смысла.       Его глаз за тёмными очками было не видать, но отцовские губы с тонкими, ухоженными усами дрогнули в странной улыбке, в которой не было веселья или гордости:       — Выйдет красавицей. В точности как её мать, — пробормотал он под нос в ответ на собственные мысли.       Шалрия тогда была слишком мала, чтобы правильно считывать такие улыбки. Но суть сказанных слов уловила верно.       Женщина, которая была его женой. Женщина, которую до десяти лет Шалрия называла матерью… Та любила её до безумия, относилась к ней с лаской и добротой. Но при всём этом была… ужасно некрасива.       В неё пошёл Чарлос — к сожалению, только лицом.       Этим же днём Росвальд забрал её из уютного тихого флигеля в главный дом и довольно скоро представил кругу семейств Мариджоа. Детство закончилось быстро. Иногда Шалрия думала, что лучше бы этого детства и вовсе не было — проще было бы привыкать.       Последнее, что для неё успела сделать мать, — привить своей любимице манеры, свойственные благородной крови. Это помогло держаться первые, самые трудные дни, пока Шалрия училась прикрываться от чужих насмешек и колкостей, не роняя лица. Терпеть возмутительные и глупые выходки Чарлоса. Понимать, что слуги слушались её не из уважения или любви, а исключительно из страха, и человеческая жизнь (жизнь простолюдина, жизнь раба) не стоила ни белли — в отличие от её собственной. Ведь Шалрия была другой — не просто миленькой девочкой, которая любит кукол, цветы и никому не интересную историю древних времён. Она была тенрьюбито — Святой. Ну, или её так с почтительным придыханием называли.       Хотя краем уха она слышала иное. В лицо ей все улыбались, но за широкими веерами женщин порой проскальзывало тихим шёпотом «Ящерица», «Ложный дракон». Сначала Шалрия полагала, что они просто завидовали — её молодости и привлекательности. Справедливости ради, это тоже присутствовало. Мужчины не говорили ничего; отец пользовался среди них уважением и авторитетом — и раз он ввёл Шалрию в их круг, те молча признали её право находиться среди божеств, быть божеством. Но взирали на неё снисходительно, свысока, понимающе переглядывались между собой.       В четырнадцать лет, не в силах выносить этой двойственности, она набралась смелости спросить, кем на самом деле была её мать. И отец, скривившись, соизволил пояснить:       — Женщины с Коции всегда отличались красотой, умом и пылкостью. И она была такая, я выбрал её лично. Жаль, долго не задержалась в нашем доме. Моей супруге после очередной… неудачи с наследником было бы невыносимо воспитывать ребёнка, чья мать постоянно мозолила бы ей глаза. Мы от неё избавились.       Лучше бы не спрашивала. Дочь, прижитая от рабыни… Шалрию мутило несколько дней после осознания. Порой тенрьюбито брали в жёны девушек «с земли» — но те были принцессами или дочерями благородных семейств, а не клеймёнными девицами без роду без племени, купленными с молотка на аукционе исключительно для развлечений…       Чуть позже Шалрия узнала: у супруги отца было одиннадцать выкидышей, двое детей родилось мёртвыми, ещё двое — не дожили и до одного года. Как не сойти с ума от такого, тем более если в роду к этому имелась предрасположенность?.. Но это сумасшествие было тихим, добрым — из тех, что никому не мешает: та могла часами напевать, качая несуществующего младенца, или же молча плакать, расчёсывая Шалрии волосы, — особенно в те дни, когда море под белым мраморным балконом затягивало низкими тучами. Солнце по-прежнему ласково согревало их уютный маленький флигель, но там, на земле и на море, у смертных, шёл дождь. Шалрия не обращала внимания на её странности — ей не с кем было сравнивать, и потому она считала, что все матери такие.       Дочь рабыни, по решению Росвальда, стала профилактическим средством, лекарством от более сильного безумия — он попросту заменил одного, мёртвого, младенца на другого, живого и здорового. И его супруга заботилась о Шалрии так рьяно и всепоглощающе, словно её собственного сына, Чарлоса, и не существовало — во всяком случае, та очень редко о нём вспоминала. Впрочем, его, единственного выжившего наследника, от неё забрали рано — в два или три года. Отец растил его под собственным присмотром.       Изредка Росвальд навещал супругу, относился к ней весьма ласково и с уважением — как-никак, согласно древнему обычаю, та приходилась ему родной сестрой. Но старался не задерживаться — кроме тех дней, что она брала его за руку и настойчиво уводила за собой в спальню. Мать была одержима идеей дать ему ещё наследников, выполнить долг. В те дни отец вовсе не замечал Шалрию, притаившуюся в гостиной, в уголке за диваном, со своими куклами…       Стало понятно, почему на неё так косились — слухи всё-таки просочились. Вот почему она, завидная невеста, не пользовалась спросом, хотя у Шалрии было то, чего не было в выродившейся крови других, — красота и ум. С тех пор она перестала стеснённо жаться в уголке на каждом чаепитии, на каждом рауте — наоборот, задирала подбородок выше всех и улыбалась так, что, будь яд её улыбки настоящим, отравила бы половину присутствующих. Была надменнее и злее их всех вместе взятых, но по-прежнему оставалась богиней, с которой не считались другие боги. Для которых превыше всего стояла их древняя хилая кровь — не красота.       Чарлосу тоже было на неё наплевать — не только оттого, что у него всегда были несколько иные… наклонности. Но и такой тупица, как он, давно научился проводить между ней и остальными Драконами невидимую грань, а потому не собирался брать в жёны ни для красивой ширмы, ни для того, чтобы просто сохранить честь и достоинство сестры — подобный брак умалял его самого. Симпатичных девочек-рабынь, которых он кликал «жёнами», Чарлос держал в задних комнатах дворца чуть ли не десятками. Те были нужны ему исключительно для сопровождения, он выгуливал их, словно дорогих собак (и обращался не лучше, чем с собаками). Но в его глазах сестра, с её сомнительным происхождением, не годилась даже для этого.       Это угнетало, лишало сна и воздуха, в какой-то момент Шалрия отчаялась так сильно, что не думала уже ни о чём, кроме чужого принятия, чужого признания. Но стоило бояться своих желаний — ведь потом всё стало только хуже…       …Отвлёкшись, она ослабила поводья и перестала обращать на лошадь внимание — а та, почуяв отсутствие контроля, сама выбрала путь и бодро, с удовольствием потрусила назад, в сторону «дома» и кормушки.       Ичиджи, как и обещал, поджидал жену, прислонившись к широкому столбу возле ворот конюшни и невозмутимо скрестив на груди руки. Шалрия, со всей надменностью процокав мимо него внутрь, всё же вынужденно склонилась к шее животного под низкой балкой входа. Воспользовавшись тем, что Ичиджи не повернул головы, кое-как спрыгнула позади него на землю, едва не упав — весьма неловко выпутала ногу из стремян. И тотчас выпрямилась и гордо крутанула подбородком, откидывая назад упавшие на лицо светло-русые, с лёгкой примесью меди волосы. Непринуждённо подошла к супругу, стараясь не обращать внимание на то, что с непривычки, после чересчур затянувшейся поездки, нижнюю часть тела ощутимо ломило.       Посреди его правого предплечья, на чёрном бархате, отчётливо выделялся длинный женский волос. Не такой длинный, как её собственные, и гораздо более светлый. Шалрия отчего-то первым делом подумала про Годжу — но нет, при ближайшем рассмотрении, волос оказался не белым, скорее цвета топлёного молока. Ей вспомнилось, с какой уверенной ленцой Ичиджи заходил в пустую конюшню…       Во рту стало кисло до тошноты от резкой догадки: он встречался с женщиной. Всё-таки снизошёл до прислуги — прямо там, на старой и потёртой бархатной подстилке…       Позвал первую попавшуюся или спланировал это заранее? Перед мысленным взором Шалрии невольно пронёсся ряд покорно склонённых перед ней женских голов — она никогда не запоминала их имён, разве что лица. И теперь мучительно соображала, у кого из них имелся такой же оттенок волос — но, кажется, в Джерме не было подходящих девиц. Новенькая?..       Шалрия внезапно замерла: с чего бы это её так взволновало? Он здоровый мужчина — всем мужчинам свойственны низменные физические потребности. В конце концов, она же сама ему разрешила! Лишь бы не трогал её. Странно, что умудрился сдерживаться так долго. Так долго, что Шалрия уже свыклась с тем, что это будет всегда. Что она останется единственной.       Она с трудом удержалась от гневного стона. Нет, эта была вовсе не ревность! Просто какое-то непонятное, гнетущее чувство — как если бы кто-то покусился на твою вещь… На твою и только твою.       То, чем Шалрия владела долгие годы, её единственное сокровище — её гордость, — было эфемерно, готово было рухнуть и разлететься в любой момент, как шаткий карточный домик… Но с некоторых пор существовало нечто иное — помимо этой гордости. Что-то своё, от Шалрии не зависящее. Столь же призрачное, но одновременно такое, чего можно было коснуться рукой. И оттого гораздо более реальное.       Она тронула пальцами его рукав. Ичиджи поднял голову и, проследив её взгляд, равнодушно смахнул подозрительный волос на землю. И улыбнулся. В приближающихся сумерках его улыбка была бледной и застывшей — так умели улыбаться старинные статуи, высеченные резцом мастера из вековечного белого мрамора.       Ожившая, но оставшаяся холодной статуя.       «Сейчас объявит мне, что наш брак — ошибка. Фальшивка… Этот человек из Сайфер Пол — он сказал ему…» — вдруг безосновательно, на ровном месте испугалась Шалрия. Это было ужасно нелогично: зачем Драконам собственными руками рушить выгодный им альянс? Но с другой стороны, с чего бы Ичиджи сам пожелал разговаривать с ней? Он два месяца её избегал.       — О чём ты хотел поговорить? — в горле пересохло, и эти слова она почти прошептала.       — Я хочу, чтобы вы сопровождали меня и Годжу в поездке на Святую Землю. Ваши знания могут быть полезны. Вы согласны? Вы поделитесь со мной обычаями Мариджоа, госпожа тенрьюбито?       Шалрия медленно и как бы свысока — на самом деле с лёгкой растерянностью — кивнула: её глупые страхи оказались ложными, она попросту себя накрутила. А Ичиджи впервые понадобилась её помощь.       «Всё ещё госпожа, — отчего-то защемило сердце. — Всё ещё… мой!»