Две недели в Палермо

      Пробуждение выдалось трудным: отчего-то глаза были будто песком засыпаны, склеились ресницы — пора бы выработать привычку умываться и снимать макияж сразу после работы, а не перед самым сном или, того хуже, уже на следующее утро, перед нанесением нового макияжа. Пальцы сразу полезли в глаза, чтобы прочесать их, убрать из уголков мнимый песок, но от прикосновения им стало только больнее, загорелось что-то внутри них, из-за чего рука испуганно дернулась назад. По мере приближения сознания к реальности возвращалось все больше ощущений, из них — влажность одежды, прилипшей к груди, спине и животу: пускай не было одеяла поверх, похоже, в комнате стояло приятное тепло, из-за чего вспотело изнеможенное тело, не сумевшее даже себя раздеть. Пальцы брезгливо оттянули от торса тонкую влажную ткань, отчего тут же холодок пробежался от груди до живота; раздался тяжелый вздох, полный усталости и, может быть, совсем немного раздражения.       Наконец открылись глаза. Со зрением вернулись и запахи — по комнате витал привычный пряный аромат каких-то сладостей, что часто заносятся сюда на милых тарелочках, — и звуки. Из дальней комнаты по коридору тянулась, аккуратно огибая предметы на своем пути, извиваясь и переливаясь, тихая, еле слышная музыка, словно и создание непроснувшегося сознания, настолько негромко она звучала, но при этом была отчетливее, чем голоса ведущих какого-то шоу, идущего по телевизору.       Ясмин с кряхтением дотянулась до пульта, брошенного на другой край кровати, не с первого раза выключила без толку работающий телевизор и прислушалась. Музыка продолжала тихо играть где-то там, вдали, по ощущениям не то чтобы на улице — на другом конце света, настолько она собой отчего-то напоминала сказочное явление. Девушка сперва нахмурилась, не совершенно понимая, откуда льется этот прекрасный, а все-таки странный звук, но, видно, сон окончательно сошел с нее, раз все-таки вскоре она довольно улыбнулась: узнала. Хотела было сразу встать, пойти навстречу льющейся мелодии, но налитые свинцом ноги подчинились не с первого раза, лежали, словно онемели, но, на удивление, Ясмин не испугалась, не подумала о том, что это плохо и опасно, как ноги просто не получают сигнал от мозга, лишь досадливо поморщилась, продолжая пытаться вернуть контроль над своими конечностями. Наконец свесив ноги с кровати, Ясмин, сладко потянувшись и протяжно зевнув, встала с кровати и, на ходу расстегивая пуговицы своей рубашки, поплелась из темной спальни в проливший теплый приглушенный свет коридор. С каждым шагом мелодия становилась все отчетливее, громче, что девушка даже умудрилась различить среди нот струнного инструмента еле слышный низкий голос, будто извивающийся вокруг дрожащих струн, растекающийся по полу и подлетающий к потолку, переносимый неспешным потоком свежего воздуха, льющегося изо всех открытых окон, такой красивый, легкий, чарующий. Таким голосом гипнотизеры внушают какую-то глупость, которой люди верят, потому делают все, что скажет этот человек с голосом, где магии и колдовства больше, чем во всех народных сказках; так поют чудесные морские создания, привлекая к себе неаккуратных моряков, позволивших себе расслабиться, прислушаться к этому губительному пению.       Ясмин подошла к двери комнаты в глубине дома, чуть заглянула, не желая, чтобы ее заметили, примкнула виском к косяку, наблюдая за такой милой картиной, всегда греющей ее уставшее, поросшее скептицизмом и цинизмом из-за издержек профессии сердце.       В уютной комнатке, освещенной лишь слабым розовым светильником, задвинутым в угол стола, на полу, перед кроватью сидела, выставив одно колено вперед, утонченная фигура, чуть скрытая в тени из-за мрака здесь. На лоб падали темные локоны, чуть вьющиеся, похоже, также влажные, прилипшие к вискам; очаровательно была подсвечена розовым негустая темная щетина на широких скулах; отливали теплым цветом летнего рассвета глаза в темноте, словно две горящие на ночном небе звезды, маяки всем заблудшим в темную пору, самые верные проводники, что никогда тебя не покинут. До локтей небрежно закатаны рукава белой, чуть смятой рубашки, натянулись в коленях темные классические брюки — конечно, уличная одежда, сам недавно пришел или просто решил не переодеваться по какой-то причине. Плавно скользили по струнам изящные длинные пальцы, покрытые мелкими ранками и мозолями, при этом безумно красивые, будто не инструмент издавал такую чудесную мелодию, а они сами, словно в этом сильном загорелом теле жила эта музыка, потому и звучала так необычно, ведь исполнял ее сам человеческий организм. Потому и сливалась она с голосом, принадлежащим мужчине, что сидел на полу спиной к столу, перед кроватью и играл на своей гитаре, обклеенной персонажами из мультфильмов не по его прихоти; из-за этих наклеек сложно было воспринимать всерьез этого человека, с темной щетиной, с морщинками в уголках глаз и на переносице, с мешками под глазами, удивительно, придающими этому сохранившему прежнее молодцеватое очарование лицу шарм, когда он вдруг начинал играть на гитаре будто бы тринадцатилетнего подростка. Но сейчас в этом была даже своя гармония, сейчас, когда искристые глаза, видившие много ужаса, грязи и крови, не утратившие солнечного цвета, из-за чего всегда-всегда горели, эти глаза смотрят на сидящее на кровати чудо.       Маленький мальчик, не издающий ни звука, завороженно смотрящий на руки мужчины, на его перебирающие поддатливые струны пальцы каким-то чересчур осознанным взглядом темных, как ночь, красивых глаз. Ручки забавно сложены перед собой, выкинуты в разные стороны маленькие ножки: он прислонен спиной к массивной подушке, которую специально, видимо, положили на край кровати у стены, чтобы ребенок мог опереться, и, похоже, ему удобно так сидеть. Мило оттопырена нижняя губка, чуть двигается, будто вторя тому, как шевелятся губы тихо поющего перед мальчиком мужчины, и, когда те складываются в чарующей улыбке, малыш тоже улыбается, но не хлопает в ладоши, не кричит и не смеется, хоть многие другие дети в его возрасте именно так себя и ведут, лишь спокойно смотрит вперед и слушает, как красиво играет и поет его отец. Даже удивительно, откуда в этом создании столько умиротворения: линия и матери, и отца — импульсивные люди, с трудом сдерживающие в себе эмоции даже уже в приличном возрасте. Видимо, это вознаграждение за все те страдания, из-за которых нервная система и без этого эмоционально нестабильных людей стала более расшатанной.              Ребенок, видимо, заметил тень на светлой полосе света из коридора, чуть повернулся, как бы нехотя отрываясь от пения, неотделимого от музыки, и, увидев из-за косяка родной любопытный глазок, радостно улыбнулся, протянул руки в сторону Ясмин, упав из-за этого плашмя на кровать, но тут же поднялся, повторяя лишь одно: «Мама! Мама!» Тень на полу почти тут же среагировала на это движение, мягко хлопнув рукой по гитаре, останавливая движение струн, поднялась с пола, попутно оттряхивая штаны и отставляя гитару в сторону.       — Привет, милый, — Ясмин, не скрывая умиленную улыбку, приблизилась к малышу, шустро подхватила его на руки, не испытывая никакой тяжести. — Как ты, солнышко?       — Хорошо! — почти с гордостью ответил мальчик, конечно, на деле еще не выговаривая букву «р» и некоторые другие, с трудом дающиеся многим детям в его возрасте. — Тетя Лаура и я сегодня ходили в парк.       Поначалу было очень тяжело понимать, что говорит это маленькое создание себе под нос, ненамеренно коверкая некоторые слова, но, удивительно, Ясмин быстро приноровилась, будто половину своей жизни говорила на этом языке. Девушка улыбнулась, прижимая к себе теплое тельце, чувствуя, как годовая усталость лениво отступает перед солнечностью и жизнью еще ее не видавшего человека, наконец посмотрела на подошедшего к ним, как всегда, с лучезарной улыбкой, не гаснувшей уже столько лет.       — Давно пришел? — спросила Ясмин уже у него, потянувшись уже даже по привычке к его губам.       Он не стал противиться, пламенно, но быстро, искрометно поцеловал ее, на миг положив руку на ее влажную шею, как бы ласково притянув к себе, отстранился, не смущаясь малыша, но зная, что целоваться, когда между вами целое создание, неудобно и сложно, улыбнулся еще шире, когда на щеках наметился легкий румянец. Удивительно, но сколько бы лет ни было этому мужчине, он всегда будет краснеть при поцелуях с любимой, не говоря уже о чем-то большем; эта особенность всегда умиляла Ясмин, и, кажется, в такие моменты она любила своего мужа еще больше.       — Не особо, — он покачал головой. — Лаура звонила, сказала, чтобы я забрал Гуарачи.       — Прости, я… — девушка тяжело вздохнула. — Я хотела просто переодеться, села на кровать и… просто отключилась, буквально. Спасибо, что забрал.       Он беззлобно усмехнулся: Ясмин говорила так, словно отец этого ребенка мог поступить по-другому, оставить на ночь его у своей хорошей знакомой.       — Может быть, тебе взять небольшой отпуск? — спросил он ласково, нежно коснувшись большим пальцем щеки, на которой еще остались легкие вмятины от того, что лицо прижималось во время сна к постели. — Ты последнее время сильно уставшая, на тебя смотреть больно.       Ясмин махнула одной рукой, ловко продолжая удерживать второй Гуарачи, примкнувшего головой к ее пышной груди, произнесла со слабой улыбкой:       — Ты же знаешь, это ненадолго. Приноровлюсь к новому главному редактору — и все пойдет в прежнем темпе. Это… — тяжело вздохнула, — временные трудности.       Он глянул в сторону, опустив взгляд, как бы размышляя над словами жены, явно не соглашаясь с позицией работать до потери сознания, хоть сам проходил такой этап, снова посмотрел в глаза Ясмин, продолжающей улыбаться ему и чуду на ее руках, кажется, нехотя засыпающему на груди матери, вдруг ласково заправил ей выбившийся из хвоста локон за ухо, снова погладил по щеке. От такого нежного движения вновь теплело на душе Ясмин; в глубине подсознания плавала извечная мысль о том, как же ей повезло с ним, но уставшая девушка не могла ее услышать.       — Как же вы сейчас с ним похожи, — усмехнулся муж, взглянув на Гуарачи, старающегося изо всех сил не закрывать глаза. — Я думаю, нам пора укладываться.       — Детское же время, — зевнула Ясмин, посмотрев на настенные часы, но из-за мрака так и не разглядев время. — Но солнышку надо ложиться, ты прав.       Девушка пошла к кровати, но он мягко остановил ее, обняв за талию, притягивая жену, с улыбкой закатывающую глаза, к себе.       — Куда это мы? — ухмыльнулся он. — Иди отдыхай.       — Не-е-ет, Джек, — печально изогнула губы Ясмин, не в силах удержать Гуарачи, тут же привлекаемого мужем к себе, уже тише: — Я и так с ним мало времени провожу.       — Не твоя же эта вина, — возразил Джек, поглаживая по голове встрепенувшегося Гуарачи. — Если ты с ним мало времени проводишь, то я, получается, вообще с ним не вижусь.       Мужчина осторожно уложил мальчика, все тянущегося к свисающей с шеи цепочке отца и при этом верно засыпающего, взмахнул над ним простыней, накрыв Гуарачи, совсем разомлевшего от сна, склонившись, легко поцеловал в лоб, в самую линию темных волос.       — А я, а я?       Ясмин, не обращая внимания на тихое хихиканье мужа, кинулась к сыну и также нежно поцеловала в миниатюрный носик, после чего, влекомая Джеком на выход, в светлый коридор, тихо с улыбкой пожелала Гуарачи спокойной ночи, на что тот лишь неслышно что-то пробормотал, выйдя вместе с мужем из комнаты, без лишнего шума притворила дверь. Они немного отошли, чтобы уже не мешать своими разговорами засыпающему ребенку, и тогда Джек, давно набравшийся откуда-то дотошности — это, видимо, уже старческое, — начал с укором:       — Нельзя так относиться к себе. Я подозреваю, ты скоро вообще на работе будешь оставаться ночевать, да?       — Нет, — нахмурилась Ясмин. — Она… — тяжелый вздох, — она сказала подправить кое-что, я приношу соавтору, а ему не нравится, говорит, что еще вот то-то нужно исправить, я снова приношу ему, ему нравится, а ей нет, говорит, что вот это-то не так. Ну, и…       — Я понял, — махнув, Джек закрыл глаза, потер двумя пальцами переносицу. — Во сколько ты вернулась?       Девушка смутилась, потупила взгляд:       — Не знаю… В девять… Или десять…       Муж сохранял тягостное молчание добрую минуту, в которую Ясмин не рисковала смотреть на него, потому как не хотелось ей видеть боль на его лице, особенно если эту боль вызывала сама она; а еще она знала, какой ее Джек бывает иногда предприимчивым и если решится за что-то взяться, нечто сотворить, то его никакими силами не остановишь. За несколько лет их совместной жизни девушке не раз пришлось убедиться в этом и взять себе на заметку, что ее мужа лучше не провоцировать. Так, он однажды пришел серьезно говорить с фельдшером их издания, пытающимся почему-то внушить Ясмин, что у нее какие-то проблемы с головой в прямом смысле этого слова, когда как не одно исследование показало, что все в порядке. К слову, фельдшер, конечно, отстал.              Уже поднялась широкая грудь мужа, обтянутая тонкой белой рубашкой, из-за которой хорошо выделялся шрам, — вдохнул побольше воздуха, чтобы начать что-то говорить, сыпать нравоучениями, укорять, затем же успокаивать, но его вдруг перебил звон стационарного телефона, стоящего на тумбе напротив их спальни. Ясмин, воспользовавшись случаем, тут же подскочила к ней, почувствовав даже неожиданный прилив сил, схватилась за трубку, быстро глянув на растерянного Джека, наверное, тоже сильно уставшего, потому не поспевающего за такой быстрой реакцией на происходящее вокруг, проговорила:       — Алло?       — Алло? Солнце, я тебя слышу?       Ясмин удивленно округлила глаза, посмотрев на мужа, чуть кивнувшего в немом вопросе: «Кто это?» — и девушка снова повернулась к зеркалу, висящему прямо рядом со стойкой для телефона, присмотрелась к своему отражению, произнося медленно:       — Каро?..              — Я, я, — громко ухмыльнулись на том конце провода. — Что за удивление в голосе? Или я не вовремя?       — Нет-нет, что ты, — протянула Ясмин, зачем-то оттянув нижнее вспухшее веко, присмотрелась к алым сосудикам, причудливо оплетающим глазное яблоко. — Просто ты никогда не звонила на этот телефон, да и вообще обычно сообщения пишешь. Все в порядке?       — Конечно, солнце, даже не переживай, — при этом, должно быть, Каролина махнула рукой. — Надеюсь, вы в своем Сан-Паулу еще не спите.       Ясмин усмехнулась тому, как женщина, пробыв вне этого города от силы неделю, уже говорит о нем, как о чем-то постороннем, не относящемся к ней. Конечно, это все были шутки, даже просто забавные традиции, которым Каро из года в год не изменяла.       — Нет, еще нет, — девушка специально растянула рот в широкой улыбке, чтобы лучше рассмотреть ранки и трещинки на губах. — Скажешь ты или нет уже, что случилось?       — Я знаю, что это довольно неожиданно, но меня саму это застало врасплох, — Каролина тяжело вздохнула; Ясмин нравилось представлять, как женщина лежит при этом на кровати в своем номере, конечно же, шикарного отеля, запрокинув голову на подушку, и говорит по телефону, закручивпя на пальце локон светлых волос. –Ты же помнишь, почему я вообще приехала в Рио?       — Конечно, — кивнула девушка, с особой придирчивостью рассматривая фиолетовые тени, украшенные россыпью туши, под глазами. — Старые друзья проезжали.       — Умница, — хмыкнула Каро. — Они меня позвали кое-куда, и сначала все было-то хорошо, но затем один из них вдруг понял, что не рассчитал время, и им, как оказалось, уже завтра нужно срочно улететь. А уже куплены места, понимаешь?       — Понимаю, — улыбнулась Ясмин, осознав, к чему так издалека подводит женщина.       — Не пропадать же добру, да? Я зову вас с Джеком.       Девушка посмотрела на своего мужа, уже ушедшего в спальню, старательно прислушивающегося к телефонному разговору, но делающего вид, что переодевается и вообще не обращает внимания, с кем и о чем говорит его жена.       — И когда это? — усмехнулась Ясмин. — Завтра?       — Обижаешь, — громко ухмыльнулась Каролина, — я не настолько жестокая. Послезавтра.       Девушка вновь посмотрела на свое отражение, со вздохом продолжила расстегивать пуговицы прилипшей к телу рубашки.       — А что за мероприятие-то?       — Спектакль. В Городском театре, — добавила, видимо, для большего эффекта.       — Надеюсь, твои старые друзья приезжали не ради этого в Рио-де-Жанейро. Иначе я их не понимаю.       — Их вообще мало кто понимает, — вновь ухмыльнулись на том конце провода. — Но это не абы какая постановка. Ты наверняка же слышала про пятидесятилетие бренда Б*?       — Понятия не имею, — фыркнула Ясмин, придержав плечом и щекой трубку, чтобы освободившимися руками снять с себя рубашку.       Каро не смутил отрицательный ответ — может быть, она и не ожидала другого, — пояснила:       — Актеры будут в одежде из юбилейной коллекции. Потому билеты стоят как жизнь нескольких нас. Это можно назвать своеобразной презентацией, потому мероприятие очень важное.       Ясмин снова взглянула на Джека, нехотя стягивающего с себя брюки, залюбовавшись бедрами мужа и его мощными икрами, которые, к удовольствию обоих, знает на ощупь не только руками, произнесла неуверенно:       — Каро, а как же Гуарачи? Мы не можем отдать его Лауре на такое долгое время. Как минимум, мы принесем ей неудобства.       — А вы и не отдадите его ей, — в голосе женщины послышалось удивление. — Тут же есть Лукреция, или ты забыла о доброй старушке?       — Лукреция… — задумчиво протянула Ясмин, думая о том, что до «старушки» доне еще далековато. — Не знаю, все равно это все очень спонтанно. У нас же тут работа, у Джека — так вообще.       — Кто бы говорил, — тихо пробурчал тот, будто специально поворачиваясь спиной к своей жене, чтобы она вдоволь налюбовалась столь прекрасным видом.       — Солнце, буквально сутки! — усмехнулась Каролина, одной интонацией как бы выражая то, насколько работа для нее не аргумент. — Выезд примерно в двенадцать-час, сразу в театр, ночуете в отеле и отбываете ранним утром с первым же автобусом обратно в ваш Сан-Паулу.       — Мне статью нужно писать, Кароли…       — Я уже согласен! — громко произнес Джек, чтобы сидящая по другой конец провода женщина услышала это.       «Не стоило мне об этом заикаться», — скривилась Ясмин, испепеляя своего особенно довольного мужа красноречивым взглядом.       — Смотри-ка, глава семейства «за», — ухмыльнулась Каролина. — Гуарачи тоже, я уверена, мальчику хочется посмотреть новые места. Так что трое против одного, солнце. Против одной, точнее.       — Каро-о-о, — захныкала Ясмин, надеясь победить женщину ее же умилением девушкой и жалостью к несчастной матери-журналистке. — Войди в мое положение…       — Какое положение, родная? — при этом Каролина должна была нахмуриться. — Я давно уже себя не загоняю работой. А детей у меня нет. Так что перестань упрямиться! Ты и так почти без выходных работаешь, а тут сутки, жалкие сутки. Ты моргнуть не успеешь — уже снова дома будешь.       — Что за мероприятие-то хоть? — тихо спросил Джек, видимо, не расслышавший про это.       — Спектакль, — нехотя сообщила Ясмин, понимая, что победить в этой нелегкой схватке с этими двумя заботящимися о ней людьми поможет только чудо.       — Давно в театре не были, — ухмыльнулся мужчина, подходя ближе, произнес громче: — Каролина, мы согласны!       — Джек! — Ясмин тут же прикрыла ладонью трубку, из которой доносились радостно-язвительные реплики женщины. — Меня посадят собачкой на панель ее дорогой машины!       — Ты утрируешь, моя любовь, — тепло улыбнулся Джек. — Завтра напишешь заявление и все. Почему же за один день пропуска по уважительной причине и с предупреждением тебя должен ждать расстрел?       — Потому что в кресле главного редактора самодур! Самодура! — прошипела девушка. — Ее в общество-то опасно пускать, не то что в управление журналом!       — Могу я с ней поговорить, — спокойно, уверенно заявил мужчина.       — Я знаю. Ты можешь, — тяжело вздохнула Ясмин, не обращая внимания на громкие повторяющиеся «алло» из трубки. — Если тебе так хочется моего отдыха, может быть, дождемся воскресенья? — она положила одну руку ему на грудь. — Я буду свободна. Сходим вместе с Гуарачи в парк…       — Мы можем это всегда, — возразил Джек, разведя руки в стороны. — Мы с тобой не выбирались никуда с самого рождения сына. Я уже и забыл, как выглядят расслабленные и всем довольные люди.       — Это ты на меня намекаешь? — возмутилась Ясмин.       — Ученые вообще люди невеселые, — ухмыльнулся мужчина, увернувшись от ответа на ее вопрос. — А бактерии улыбаться не умеют пока, да и не особо они дружелюбные… Ну Ясми-и-и-ин…       Джек осторожно обнял девушку со спины, положив голову на ее плечо, используя свое главное оружие — любовь его жены к нему да свое очарование, не утраченное с годами. Ясмин с улыбкой закатила глаза, наблюдая за его действиями через зеркало, напротив которого они все еще стояли: мужчина, чуть шевельнувшись, ласково коснулся губами ее шеи, провел языком с пирсингом, чье движение по груди и некоторым другим местам его жене было особенно приятно, вдоль изгиба к нижней скуле, буквально вынуждая девушку с глухим мычанием закрыть глаза и запрокинуть голову, легко поцеловал раз, на несколько секунд отстранился, словно позволяя девушке впитать в себя это сладкое ощущение поцелуя любимого человека, и тут же принялся зацеловывать ее щеку, не быстро, не искрометно, тихо, спокойно, нежно, доставляя своей тактильной жене огромное удовольствие.       — Какой коварный, — прошептала Ясмин, слабо улыбаясь. — Ты же знаешь, что за это я на тебя еще буду какое-то время обижа-а-а…       Он чуть прижал губами кожу на шее, оттянул, дразня имеющую к этому слабость девушку, и снова языком, как бы закрепляя эффект от своих действий, спустился ниже, к ключицам, там мягко поцеловал кожу уже близ открытой груди, соблазняя свою жену, чтобы у нее уже не было сил отказать настойчивым Каролине и Джеку. Мужчина осторожно обхватил ее запястье, поднял руку, чтобы чуть коснуться губами костяшек, тыльной стороны ладони, не оставив без внимания обвивающие ее вены, к локтю, вызывая тихое хихиканье от щекочущего ощущения, к плечу, чтобы поцеловать каждую родинку, каждый участок кожи тонкой руки, не утратившей свое изящество с годами; и снова примкнул к шее, как люди ставят заключительный росчерк в подписи и громко стукают концом ручки для жирной точки.       — Мы едем в Рио-де-Жанейро? — тихо, специально растягивая гласные, соблазняющим голосом спросил Джек, поднявшись к уху жены и коснувшись губами мочки уха, заставляя Ясмин прикусить губу.       — Да! — раздалось глухое из трубки до сих пор пребывающей на связи Каролины, видно, ни капли не смущенной этими горячими выдохами по тот конец провода. — Вы едете в Рио-де-Жанейро?       Вторая рука мужчины, до сих пор покоящаяся на талии, по ребрам медленно потекла вверх, к полной груди жены, и без того сдающей свои позиции, чуть коснулась сокровенного изгиба, как бы намереваясь обхватить, но не стала, лишь начала ласково поглаживать интимное место, раздразнивая нетерпеливую в этом, жадную Ясмин.       — Мы едем? — совсем тихо повторил Джек, медленно очерчивая пальцем край лифа, протягивая горячую дорожку по влажной коже.       — Какие вы злые, — прошептала Ясмин, смотря на своего мужа томным взглядом. — Знаете все мои слабости…       — Мы тебя просто очень любим. — Удивительный слух для сорокаоднолетней женщины.       — Да, мы тебя очень любим, — с ухмылкой произнес муж и прижал мочку губами, чуть оттянул, намеренно возбуждая уставшую девушку. — И потому мы хотим с тобой в театр. Ты же нам не откажешь?..       Ясмин помолчала секунд десять, впитывая в себя приятное ощущение влажных поцелуев и ласковых движений пальцем у самой груди, после чего медленно замотала головой:       — Нет… Не откажу…       Ну, какая у нее против них сила?                     — Тут все номера такие роскошные?       Каролина, подумав секунд десять, неопределенно помотала рукой, оперлась плечом о дверной косяк:       — Не сказала бы. А все равно это место не на помойке себя нашло.       Ясмин ухмыльнулась, невольно думая о том, как иногда причудливо говорит эта женщина, бросила сумку на кровать возле Джека, от усталости свалившегося на нее с глухим болезненным стоном: отвык, несчастный, кататься шесть часов в транспорте на большие расстояния, забыл, видно, какой путь прошел в той пустыне в поиске призрачной «розы пустыни»…       Наблюдая за тем, как Гуарачи осторожно подходит к кровати и ненавязчиво тянет за штанину распластавшегося отца, Ясмин продолжала стоять рядом с Каролиной, похоже, также забавляющейся от этого «зрелища». Женщина, вдруг легонько задев плечо счастливой матери, как бы обращая на себя ее внимание, произнесла негромко:       — Я зайду в шесть. Чтобы были уже готовы! — погрозила пальцем. — Не хватало еще опоздать.       — Плохого ты о нас мнения, — улыбнулась Ясмин.       — Я просто вижу, что вы как разбуженные рыбы, сейчас захотите вообще остаться, потому что устали. Джек уже похож на труп. Да, родной? — с притворной ласковостью позвала Каро.       — Отстань, — донеслось глухое из-за подушки.       — Скоро и Лукреция приедет, — флегматично продолжила женщина, проигнорировав мужчину. — У нас не будет так много времени, чтобы заезжать еще и к ней, она заберет Гуарчонка. И, Ясмин…       Девушка чуть подняла брови как бы в немом вопросе: «Что такое?»       — У тебя не будет особенно времени накраситься и сделать прическу, — заметила Каро. — Я в тебе никогда не сомневалась, но, знаешь, иногда что-то даже те…       — Я и не буду особенно «наряжаться», — сказала Ясмин, мягко остановив ту.       Каролина, пораженная беспощадными словами девушки, почти театрально приложила руку к груди, проговорив:       — Почему? Только не говори, что ты еще и в толстовке пойдешь.       — Нет, что ты, конечно нет, — усмехнулась Ясмин. — Не знаю, просто не хотела краситься. Разве это так странно?       — Последний раз, когда мы были в театре, ты выглядела так обворожительно. Ты помнишь, какое на тебе было платье? — Каролина мечтательно закрыла глаза, видимо, вспоминая. — Прическу мастера три часа делали… И тебе хотелось этого, я точно помню, — женщина вздохнула, чуть хмурясь. — Неужели ты лишь подчинялась нам с Синди, особенно после того, как…       Резко замолчала, из-за чего даже приподнялся Джек, кое-как оторвав лицо от мягкой подушки, внимательно посмотрел на Каролину, конечно, в лице никак не выдающую, что, может быть, что-то зря вырвалось или неправильно была сформулирована мысль, из-за чего пришлось тут же замолчать, чтобы не продолжать нести бред. Лишь в глазах брызнуло искрой что-то, какой-то испуг, или отчаяние, или досада, что уловила лишь Ясмин, находящаяся в непосредственной близости к Каролине, и не понял ее муж, похожий, действительно, на разбуженного минут пять назад.       Ясмин, порывисто приблизившись к Гуарачи, все пытающемуся залезть на высокую кровать, и осторожно подхватив его на руки, бережно усадив рядом с Джеком, который уже будто по привычке тут же положил руку на его лохматую голову, произнесла с легкой улыбкой, не поворачиваясь к женщине, словно зная, что та-то все разглядит:       — Каролина, ты должна понимать, что со временем у человека могут меняться взгляды. Раньше мне было важно блистать в обществе, сейчас я не вижу смысла. Знаешь, многие называют это взрослением.       Ясмин присела напротив сына, ласково провела большим пальцем по полной щечке, отчего мальчик улыбнулся, схватился за руку матери, за тонкий браслет на ее запястье, бессознательно чуть потянул, из-за чего на мгновения девушка почувствовала тянущую боль в руке, но, наверное, понимая, что делает неприятно, малыш отпустил украшение, улыбнувшись еще шире. Она ласково поцеловала, отодвинув челку, в лоб сына, чуть отстранилась, невольно замечая, что Каролина продолжает сохранять молчание, наверное, не зная, что ответить или как сгладить, а Джек слишком устал или невнимателен для того, чтобы развить эту тему. В момент, когда Ясмин показалось, что ее муж снова заснул — в автобусе в спящем состоянии он пребывал около двух третей всего времени, если не больше, — Каролина хлопнула в ладоши, заставив Джека и Гуарачи вздрогнуть, произнесла явно с улыбкой:       — А я пойду готовиться. Благо мне осталось только платье. Помните, когда зайду?       — В шесть, — ответил Джек, явно при этом закатив глаза: при своей возрастной дотошности он насмехался над набравшейся к сорока годам педантичности в некоторых вопросах Каролиной. — Иди уже, а то придется нам тебя ждать.       Женщина явно должна была при этом показать или произнести одними губами что-то неприличное: это стало своеобразной традицией у коллег и друзей, если так можно сказать — молча собачиться за спиной Ясмин. Та не принимала их перепалки, пускай и несерьезные, а все же привлекающие к себе много внимания, потому запретила им кусаться при ней; «Хоть съешьте друг друга, но, будьте добры, пока меня рядом нет». Те условия приняли не сразу, потому как привыкли в открытую задирать друг друга, но вскоре все же смирились, а потом и признали, что так «ссориться» даже веселее.       Хлопнула дверь — Каролина ушла.       Ясмин, следуя странному порыву, положила голову на ноги своего мальчика, чтобы тот, встрепенувшись, тут же уронил свои маленькие ручки на затылок матери, пытаясь подражать тому, как она гладит его перед сном, читая какую-нибудь книжку или рассказывая любимые зулейкины сказки из своего детства про храбрых принцесс, отважных принцев и коварных злодеев, готовых на все, только разрушить бы счастье героев. Неожиданно головы Ясмин коснулся кто-то другой, чья-то легкая изящная рука, что ласково провела от линии волос на лбу к темени, и зарылись пальцы в густые волосы, чуть надавили, вдруг начав подушечками осторожно массировать кожу головы. Гуарачи, видимо, вдохновившись этим плавным движением отцовских пальцев, попробовал было тоже массировать, только уже на затылке. Ясмин хотела было сперва подняться, но удержалась, невольно улыбнувшись.       Лишь эти два чуда помогают ей стоять на ногах и продолжать жить с громким смехом, что способен перекрыть любые рыдания, вдруг вырвавшиеся из девушки, любимый мужчина, которого она знала еще ребенком, с которым встретилась спустя долгие годы и который стал верным спутником ее жизни, который был рядом с ней в самые сложные периоды и никогда не покидал, который ставит ее желания выше своих и ни капли не сомневается в том, что так правильнее. Любимый мужчина, которым она любуется, лежа в их широкой кровати и смотря на него через зеркало, на его спину, мощные руки, икры и, конечно, упругие ягодицы, необыкновенные для мужчины, восхищающие девушку с того самого момента, как она впервые увидела их без джинсов; любимый мужчина, улыбающийся ярко, когда прорезаются ямочки на щеках, смотрящий всегда тепло, нежно — светлый луч, хоть черны волосы и глаза. И его копия, маленький сын, в котором от мамы, кажется, только лишь зеленый цвет глаз, ребенок, которого выпрашивают матери у бога, ведь такого послушного, тихого, при этом дружелюбного, милого, но не застенчивого малыша можно считать лишь чудом. Ребенок, к которому они долго готовились, воплощение их чувств друг к другу, крепкий узел красной ниточки, соединяющей их, можно сказать, поцелуй судьбы, решившей после всех таких страданий подарить Ясмин милого сына.       — Свет мой, — тихо прошептали ей на ухо, убрав волосы, — в чем-то Каролина, безусловно, права. Там стоит начать собираться. Представляешь, — тихий смешок, — как долго она будет язвить и ехидничать, если мы не будем готовы к ее приходу.       — Может быть, она была права, — вздохнула Ясмин. — Я могла накраситься заранее и сделать прическу. Театр не поход за продуктами… Я как-то и не подумала о том, чтобы «прихорашиваться».       — Ты прекрасна в любом виде, — произнес явно с улыбкой Джек. — Накрашенная, ненакрашенная… Это не важно. А вот в театр лучше идти в платье, которое мы взяли. Дорожная одежда… Ну, как тебе сказать…       — Непрезентабельна? — беззлобно усмехнулась девушка.       — Нет. Мы оба с тобой пахнем как кухонные крысы.       Ясмин тихо рассмеялась, протянув руку в сторону Джека, положив ладонь на его колено, и тут же его пальцы ласково коснулись ее запястья, скользнули по браслету из светло-рыжего гелиолита, забрались под него, чтобы переплестись с ее, изящными, нежными, сжать в немой поддержке во всем, в чем только может понадобиться помощь. Подражая своему учителю, Гуарачи взялся за вторую руку матери, точнее — за два ее пальца, не в силах обхватить всю ладонь, как это сделал его большой отец, будто даже чуть погладил, бессознательно, скорей всего, не понимая, какое значение несет в себе это нежное действие, но чувствуя, что если он так сделает, то Ясмин, его любимой матери, будет хорошо.       Всегда рядом. Всегда будут рядом.                     Еще раз десять посмотрелась в зеркало, то ли любуясь собой, то ли придирчиво оглядывая себя, хоть собирающийся позади Джек, за которым было наблюдать не менее интересно, особенно когда он менял джинсы на классические брюки, раз десять повторил, что Ясмин выглядит просто восхитительно. Она то оттягивала ворот своего темно-охристого жоржетового платья, увеличивая декольте, то, наоборот, старалась больше прикрыть плечи — ей не то чтобы не нравилось, как она выглядела, нет, скорее, дело лишь в легком волнении, трепете перед мероприятием, где все вокруг будут такие нарядные, красивые, лишь девушка будет создавать впечатление, что вспомнила о театре час назад. Безусловно, платье очаровательное, пышное, в пол, с длинными рукавами, с миловидным поясом, который подчеркивал пышную грудь и широкие бедра, но без вечернего макияжа и особенной прически оно превращалось в обычное летнее.       Джек, видимо, понимая, в каком состоянии пребывает его мнительная жена, неспешно приблизился к ней, осторожно обнял со спины, положив руки на талию, ласково коснувшись пальцами живота, прислонился виском к ее, закрыв глаза. Ясмин, не смея сдержать слабую улыбку, в которой было так много умиления своим тактильным и нежным мужем, так хорошо ее чувствующим, легко поцеловала Джека в щеку, как бы показывая, что, в общем и целом, все в порядке, хоть убедить в этом слишком хорошо знающего ее мужчину было не так просто.       — Почему ты волнуешься? — тихо спросил Джек, заглядывая к глаза Ясмин через зеркало. — Ты выглядишь так красиво, солнце мое, скажи, что не так?       — Я не знаю… Нет, все так, — она помотала головой. — Я отвыкла от каких-то торжеств и мероприятий, оказывается, за эти два года с лишним. Каролина была права.       — Каролина ничего не утверждала, — заметил мужчина, носом касаясь струящихся по плечам волос жены.       — Ты понимаешь, о чем я, — устало вздохнула она, притронувшись к цепочке на шее.       — Ты никому не обязана выглядеть как-то определенно. В твоей воле было прийти в мешке из-под картошки. Пока это не вредит окружающим, ты можешь выглядеть так, как хочешь, и делать все, что хочешь.       Ясмин закрыла глаза, безмолвно соглашаясь со сказанным мужем, позволила изящным пальцам с загрубевшими от струн и тяжелой работы подушечками коснуться ее шеи, аккуратно спуститься к ложбинке, проложив по коже идеальную греющую дорожку, словно линию позвоночника, от ключиц к груди, чуть расправить складки у ворота медленными, ласковыми движениями, чтобы далее игриво спуститься по груди, не минуя чуть выделяющиеся под тонкой тканью холмики, к ребрам, чтобы вновь обнять талию, мягко прижать девушку к себе, не давая возможности даже освободиться. Словно Ясмин могла не желать объятий этого мужчины, словно они не успокаивали, не утешали, словно он плохо ее знал — глупо. Девушка позволила себе улыбку, думая о том, какая все-таки удачная тактика у Джека: сперва высказывать разумную вещь, истину, с которой, конечно, в глубине души Ясмин согласна, а затем обнимать, закрепляя эффект от своих слов; и, наверное, если бы он захотел, мог бы без особого труда заставить поверить свою жену в любую чушь, даже в то, что дважды два дает нуль.       Но он не станет.                     Вскоре приехала Лукреция и, высказав очень много лестных слов по поводу внешнего вида супружеской пары, с которой она довольно давно не виделась, и по поводу самого мальчика, раскидав типичные «какой хорошенький», «крепыш» и «что за чудо», прервав Ясмин, уже было начавшей объяснять опытной женщине, когда и как кормить Гуарачи, укладывать и вообще что с ним делать, с улыбкой пообещала, что все будет хорошо с их сыном, сказала, чтобы они и не думали волноваться о нем, что он в самых надежных руках — «Конечно же, после ваших», — и забрала Гуарачи, очень заинтересованном в своей новой «няне». Почти сразу же после этого пришла и Каролина, лишь немного подправившая свою идеальную укладку, в черном закрытом платье, чем-то отдающем готикой, широко улыбающаяся им обоим и при этом поторапливающая их, хоть и получалось, что они, действительно, собрались быстрее нее.       На удачу, такси уже стояло возле их роскошного отеля, потому, к особенному удовольствию Каролины, не было потрачено ни одной лишней минуты, благодаря чему к театру прибыли вовремя, даже с небольшим запасом. Женщина, на удивление обоих, горела искренним желанием показать внутреннее убранство столь замечательного здания, но холл был полон людей, на каждого из которых Каро очень злилась, словно все специально сегодня собрались сорвать ее грандиозные планы. Все, что могла, женщина показала вцепившимся друг в друга из-за сильной толкучки Ясмин и Джеку, ненамеренно заводя их в места, где людей было особенно много; роль экскурсовода «размягчила» ее, Каролина даже перестала покрикивать на встречающихся ей на пути, лишь молча, но с улыбкой толкала плечом, на что те громко возмущались, думая, что привлекут хоть каплю внимания поглощенной в экскурсию женщины. Она тянула их ко фрескам, к картинам, с особенной любовью — Ясмин знала, что Каро далеко не впервые здесь, — касалась колонн, поручней, выгравированных узоров, рельефов одной рукой, а другой держала их за рукава, чтобы не потерять в толпе. Удивительно, но ей удалось снять почти все напряжение, которое испытывали оба от такой давки, потому уже в сам зал, погруженный в приятный полумрак, все трое вошли с относительно хорошим настроением.       — Друзья попались богатые, — ухмыльнулась Каролина, элегантно проходя вперед, вдоль рядов. — Пятый ряд, как по мне, самые удобные места.       — Хорошие у тебя друзья, — усмехнулась Ясмин, держась за локоть мужа. — Даже жаль, что никогда с ними не знакомила.       Каро промолчала, продолжая улыбаться, что можно было даже подумать: из-за гама собравшихся в зале людей она просто не услышала сказанное девушкой, но та отчего-то не сомневалась, что женщина точно просто проигнорировала по какой-то причине реплику Ясмин. «Может быть, мы не должны знать о них? — задумалась девушка, позволяя своему мужу вести ее вперед, вдоль ряда, к их местам. — О, я знаю, — вдруг ухмылка показалась на ее губах. — Это какие-нибудь бандиты, которых Каролина по доброте душевной, обладая медицинским образованием, спасла. — Тут же нахмурилась, минуя десяток коленей на своем пути. — А если это ее возлюбленный? Но зачем скрывать? Хотя, конечно, Каро сложно разгадать; может быть, это какая-то очень известная личность».       Джек по-джентельменски опустил сидение перед своей женой, чтобы та спокойно присела, не успел сделать подобное и для Каролины, тут же плюхнувшейся на свое место так, словно в машину садилась.       Ясмин, придержав уже опущенное сидение коленом, пользуясь тем, что до начала спектакля еще далеко, глянула назад, на зал, медленно, но верно наполняющийся людьми. В глазах чуть рябило от блестящих на теплом свету ярких ламп драгоценных камней на шеях и запястьях женщин, стекол наручных часов и очков мужчин, сверкали сами платья, в своем преимуществе «королевских» цветов — красного, темно-зеленого и золотого, — и, конечно, белоснежные улыбки. Здесь уже были не столько ценители искусства, сколько представители модельных агентств, эксперты в моде, сами модельеры, весь тот контингент, что присутствует на показах в Париже и в Милане.       Балконов было четыре этажа, несмотря на то что территория была большой, уже все они были забиты людьми, хотя, кажется, здесь нет и половины толпы, собравшейся в холле. С интересом скользил взгляд по молодым девушкам в роскошных платьях, в дорогих ожерельях, с изящными прическами и ярким, но не пошлым макияжем, по мужчинам, почти и неотличимых друг от друга из-за смокингов, где сложно проявить фантазию, и зачесанных назад волос, преимущественно явно не жителям Бразилии, из благородной «белой» Европы, по женщинам возрастов Ясмин и Каролины, мужчинам, чей возраст от сорока плавно перетекал к семидесяти; наверное, единственно не было детей и подростков, что, впрочем, и неудивительно. Больше было пар, чем компаний и одиночек: не стесняясь, шли две девушки, с мягким выражением лица что-то обсуждая, суровые мужчины, даже не глядящие друг на друга, держащиеся за руки влюбленные, с теплой улыбкой говорящие о чем-то. Одинокие люди занимали партер и первый этаж балкона — это те, что пришли как раз ради новой коллекции Б*, а не ради спектакля. Ясмин сперва не обращала внимания, но вскоре все же заметила, что вокруг них гораздо больше серьезных людей, чем простых зрителей, как компания девушки.       На первом этаже балкона было, конечно, больше таких, потому как все-таки в партере занимали места и извечные богатые ценители искусства, чиновники, владельцы компаний и фабрик, с ними приходили и жены, и любовницы, и любовники. А вот там люди были несколько суровее и мрачнее, видимо, привыкнув сохранять строгое выражение лица на показах. Неулыбающиеся женщины в облегающих платьях, взирающие на всех свысока, как эта девушка в черном, постоянно пытающаяся связаться с кем-то по телефону, как та пожилая дама в роскошном закрытом платье, презрительно скривившая алые тонкие губы, серьезные мужчины, постоянно поправляющие наручные часы и приглаживающие идеально уложенные волосы, как, например, сидящий в первом ряду, в черном костюме и темной рубашке, постоянно хмурящийся, в прищуре оглядывающий остальных, словно анализирующий каждого в зале, позвонивший раз кому-то, но с недовольством отложивший телефон. Казалось, ему не особо нравилось это мероприятие, казалось, что он кому-то обязан быть здесь, что, будь его воля, его здесь вообще не было бы.       Какая глупость, конечно нет, он просто не показывает своего удовольствия, потому что не имеет права, сам себе запретил показывать положительные эмоции, из-за чего и выглядит несколько раздраженным, злым.       Понимал ли это еще кто-то, кроме находящейся так далеко от этого мужчины Ясмин?              И слово, одно лишь слово, вырвавшееся само собой, но прорезавшее воздух, так как было сказано на рваном выдохе, дрогнувшим голосом из-за вдруг ударившего со всей силы в ребра сердца:       — Зейн.              Одно лишь слово.