Две недели в Палермо

      Внутри все задрожало, поднялась буря на океане, возмущенные волны с пышной пеной взмыли вверх и с грохотом опустились на берег, и вновь ввысь, будто желая достать до горла, до глаз, и снова вниз, ударились о стенки легких, о прерывисто бьющийся, налитый кровью орган, резонирующий с волной, отчего буря усиливалась, все громче бесновалась вода, избивая несчастное сердце, безумно желающее в данную секунду в принципе перестать существовать, если это спасет от невыразимой боли, которой его подвергают. В голове — миллиард цикад, поднявших душераздирающий шум своим стрекотанием, от которого во сне умирает лес, корчатся в боли подходящие близко к полю, полному этими громкими существами, люди, сжимают голову в висках, плачут, молят о пощаде… Потому не было слышно, что говорит Синди, нервно заламывающая свои пальцы и кусающая губы, глядящая то в глаза, то на море, которое по сравнению с тем, что творилось внутри той, к кому периодически обращался ее взор, было невероятно тихим. Но что еще она может говорить, о ком еще может рассказывать, как не о том, кто вошел в этот миг на террасу, невежливо заканчивая телефонный разговор, кого не хотелось видеть больше никогда, с кем случайно свела судьба в театре и кто каким-то образом вновь оказался рядом, спустя два месяца безуспешных попыток все спрятать в себе, захоронить, про кого еще она может говорить? Только и только про него.       Сошлись чертовы пазлы.              Скривились губы, словно неверно понимая сигнал отравленного отчаянием сердца, сошлись к переносице брови, и сорвалось тихое, звучащее очень досадливо, изнеможенно, почти зло — удивительно, как организм непроизвольно начинает врать:       — Ну конечно.       Синди тут же удивленно замолчала, услышав, видно, подругу, не осознающую, как смотрит в одну точку со смесью ужасно противоречивых чувств, обернулась, проследив за линией ее взгляда, и, конечно, сразу же обнаружила у дверей мрачного мужчину, окидывающего небрежным взглядом свободные места. Девушка тяжело вздохнула, сжимая спинку своего стула, смотря на него без ненависти, которую из себя старательно выдавливала Ясмин, без неприязни, даже без досады, как, например, это делала Каролина, ругающаяся на него, пришедшего в театр, с некоторым будто бы сочувствием и печалью, словно ей было почему-то его… жаль?.. Или жаль Ясмин? Или этой доброй, ласковой душе было невероятно жаль их обоих, каким-то образом попавших в эту глупую ситуацию, в восьмилетнюю молчаливую ссору, которая до недавнего времени даже не давала о себе знать?..       И он повернулся в их сторону.              Увидел.       От Ясмин — керосиновая дорожка прямо к этому мужчину, и незаметный даже вблизи яркий огонек, быстро бегущий по прозрачной жидкости, наконец настиг его, больно укусив за ноги, подлетел под одеждой по его телу к груди и ударил жаром, как бьют кулаком; только он не пошатнулся, если бы это физически ощущалось, но разве было проще, разве боль от огня, сжавшего сердце, бросившего его в ад, чтобы оно, несчастное, сгорало, громко и быстро билось, терзало себя, пытаясь дотянуться до света, будучи заключенным в оковы, была меньше? Он вспыхнул, так легко, просто; наверное, будь тут много его знакомых, все непременно удивились бы, как, оказалось, не составляет труда вывести из равновесия этого мужчину, схоронившего свои эмоции очень давно и очень глубоко в себя; один взгляд — сбилось дыхание, взволновалось сердце, хоть ни дрожи в теле, в руках — ничего не изменилось в нем, лишь глаза потемнели, как запотевает стекло, когда внешний холод резко сходится с внутренним жаром.       И что, он снова уйдет? Убежит, как сделал это в ресторане, как сделал это восемь лет назад? Чтобы потом вновь терзать себя тем, что поступил неправильно, отвратительно, что не должен был такое делать, чтобы потом по ночам вновь видеть эту девушку, сперва ласково говорящую о том, как он ей дорог, затем убегающую, только стоит ему подойти к ней, девушку, танцующую на краю пропасти, смеющуюся на его взволнованные крики, чтобы она отошла, и падающую назад, в темную бездну, заставляющую его кинуться к обрыву, с криком протянуть руку, выжимающую из него слезы, хоть сон такой нереалистичный? Что он сейчас сделает? Что он должен сделать, а самое главное — что ему хочется сделать? Убежать? Или…              — Здравствуйте, Ясмин.       Коротко кивнула, искоса наблюдая за тем, как он медленно присаживается на свободный стул около, будто расслабленно отклоняется назад, поправляя запонки на манжетах с таким видом, словно это единственное, что может его интересовать в данную секунду. Ясмин хотелось желчно усмехнуться, но в голове откуда ни возьмись всплыли строки, когда-то где-то по телевизору услышанные: «Вы над кем смеетесь? Вы ведь над собой смеетесь».       — Ты выслушала меня, — снова улыбнулась девушка, отворачиваясь к Синди с таким видом, словно мужчины и не было здесь. — Теперь твой… ваш, — добавила, не глядя на него, зная, что в этот миг он тут же посмотрит на нее, — черед рассказывать, что вы тут делаете.       Даже если Синди говорила об этом, пока Ясмин слушала стрекотание цикад, то виду не подала, выдохнула, как бы быстро перестраиваясь на другую волну разговора, начала также с легкой улыбкой:       — Мы сейчас проезжаем по всему миру. Ты была на «презентации» новой коллекции Б* в честь юбилея в Рио-де-Жанейро, а такое или подобное проводится во многих странах. Вот, например, Каролина, ты знаешь, поехала на конференцию с самим Б* в Афины, а здесь, в Палермо, он устраивает небольшую светскую вечеринку. Мы, конечно, здесь больше по той причине, что будут проводиться съемки в журнал. Я одна из моделей, — с некоторой детской гордостью, от чего Ясмин улыбнулась еще шире, сказала Синди, — а… — повернулась к мужчине, спокойно выслушивающему ее, — а Зейн не мог не приехать, как ценитель настоящего искусства и лично заинтересованный в новой коллекции Б*.       «Да уж, — подумала Ясмин, невольно косясь на Зейна. — Действительно странно, что Каролина рекомендовала это место. Со мной-то все в порядке, но они же пытаются развести нас…»       — Что привело сюда наших Эрнандесов? — вдруг бесцветным голосом спросил мужчина, скрестив руки на груди. — Или у вас до сих пор продолжается отпуск?       — Да, Ясмин, — Синди взяла девушку за руку, словно знала, как способны слова Зейна топить, — позови Джека. Я не видела Гуарачи с самого его рождения, очень хочу взглянуть на него.       Почти ощущая, как внутри Зейна что-то натянулось, с болью выпрямилось, пронзая его изнеможенный организм насквозь, Ясмин, чуть ли не с сожалением и одновременно необъяснимым счастьем думая о том, что не может вновь причинить мужчине бόльшую боль одним присутствием ее ребенка, произнесла нехотя:       — Я прилетела одна.       — Почему? — одновременно спросили и Зейн, и девушка, только с сильно отличающимися друг от друга интонациями.       Как ей не хотелось говорить о своих проблемах при нем, и тут дело даже не столько в том, что он может догадаться, из-за чего вдруг так неожиданно расстроилось здоровье Ясмин, сколько в самом том, что он будет знать: с ней не все в порядке. Невыносимо быть перед ним слабой, когда он знает твои проблемы, когда снова открывается ему часть твоей души, которую ты заковала от него на несколько замков, чтобы больше не подобрался, не смел больше увидеть, что же происходит там, внутри, словно оставалась возможность: они снова увидятся… Но врать ему перед Синди неприятно: девушка поймет, нет, подумает, что Ясмин якобы не все равно на Зейна, на его мнение и мысли, раз она изворачивается и говорит неправду; конечно, Синди ему не расскажет, но Ясмин будет неприятно от одного того, что о ней могут так подумать.       — Каролина сказала, так будет лучше, — осторожно произнесла она, отворачиваясь от них обоих.       — Каролина — ваш семейный помощник? — спросил Зейн, выгнув бровь. — Планирует поездки, решает, кто куда поедет.       — Удивительная «проницательность», — проговорила с презрением Ясмин, скривив губы, продолжая смотреть на море, в темноту, избегая глядеть на них. — Я приехала для личного отдыха.       — Извините, я все еще не до конца понимаю, — настаивал мужчина, явно все понимая.       «Вот привязался, — нахмурилась девушка. — Это старческая упертость или желание поиздеваться надо мной?» Однако произнесла спокойно, закрывая глаза, как бы выкапывая внутри себя спрятавшуюся тишину, ведь все еще ее сердце слишком громко бьется в груди, а ниже — все переворачивается, мешается, со скрежетом скручивается:       — Вы перестали быть проницательным человеком, Зейн, очень жаль. Я приехала поправлять ментальное здоровье, лечить нервы, говоря доступным языком.       Синди реагировала гораздо быстрее них, видимо, резко погрузившихся в плотную холодную воду, из-за чего сложно двигаться, что-то говорить, невозможно всплыть, потому остается лишь смотреть друг на друга, набрав в рот побольше воздуха, чтобы смерть настала не столь быстро; и Ясмин видела сквозь зеленую толщу воды, как что-то пожелало дернуться в Зейне, как он весь напрягся от слов о том, что с девушкой не все в порядке, как в голове у него теперь пульсируют две горячие мысли: «Она здесь одна» и «У нее проблемы», — как нечто тянется внутри него к ней, чтобы помочь, успокоить, сделать хоть что-нибудь, чтобы Ясмин было проще и лучше, как с губ хочет сорваться что-то доброе, но не смеет, так и спряталось в ранках на розоватой тонкой коже, о чем знают двое, может, потому и не нуждаются в том, чтобы это прозвучало. Отвратительно видеть, как в нем хочет что-то забеспокоиться о Ясмин, отвратительно и вместе с тем неправильно приятно…       — А мы только сегодня приехали, — сказала Синди с улыбкой, вовремя меняя тему. — Давай сходим завтра на пляж? Хочется немного отдохнуть перед работой.       — Конечно, — также улыбнулась Ясмин. — К тому же, я была на нем лишь раз.       — Почему? — удивилась девушка. — Восхитительное место, туда только и ходить и лежать там целый день, загорать… — Синди мечтательно прикрыла глаза, хоть знала, что ей, модели, это недоступно, резко повернулась к Зейну. — Ты же составишь нам компанию?       Они не видели друг друга в этот момент, но выражение лица у них было абсолютно одинаковое, Синди даже невольно подумала о том, насколько они все-таки друг на друга похожи, хоть и кажутся такими разными, улыбнулась еще шире, не позволяя мужчине хотя бы слово сказать:       — Я знаю, вплоть до съемки ты свободен, так что отвертеться не получится, только если произведя на Ясмин плохое впечатление.       «Куда хуже?» — пронеслось одновременно в мыслях у обоих, на миг лишь глянувших друг на друга и тут же будто смущенно отвернувшихся, словно было в том, как они посмотрели друг на друга, нечто неправильное, незаконное, словно они и не имели права переводить взгляд друг на друга в одну и ту же секунду. Синди либо не заметила этого, либо сделала такой вид, но ничего не изменилось в ее лице, все так же с улыбкой она продолжала смотреть на Зейна, ожидая его слова.       — Я не планировал загорать и отдаваться блаженствам курорта, — заметил с присущей ему педантичностью мужчина.       — Спрячешься под зонтиком, — прищурилась девушка. — Ну давай, ты и так из номера редко выходишь, где бы ты ни был.       — Есть дела поважнее, Синди, — спокойно заметил мужчина.       — Да нет же, я знаю, — хихикнула та. — Пойдем. Будет хорошо, обещаю. Ну пожалуйста.       А Ясмин хотела этого? Хотелось ли ей, чтобы они вместе вышли на солнечный пляж Палермо, хотела ли смотреть на него, что явно оденется как-то по-летнему, может быть, будет все так же мрачен и суров, но солнце хотя бы немного развеет ту сгущающуюся в нем черноту, ведь все в один голос твердят, как положительно влияет на людей это небесное тело, хотела ли быть с ним какое-то время, пусть и не наедине, сидеть рядом, лежать, ходить вдоль пляжа, говорить не на повышенных тонах, хотелось ли спокойно провести время рядом с ним?              — Только потому, — Зейн устало вздохнул, — что ты не отстанешь.       — Как скажешь, — усмехнулась Синди, хлопнула в ладоши. — Все, тогда договорились. Я забегу к вам обоим, разбужу, и вместе пойдем уже. Ясмин, ты в каком номере остановилась?       Ясмин тут же вновь подобралась, медленно повернулась, отвечая подруге, не в силах противостоять глубинному желанию хотя бы искоса взглянуть на Зейна, словно за те секунды, пока девушка на него не смотрела, он мог как-то измениться: это была насмешливая, злая мысль в ее голове, чтобы затмить, потушить этой злобой, сарказмом, агрессией к нему и к самой себе тот неожиданно вспыхнувший, но невероятно болезненный свет неправильной, необъяснимой, как бы и несуществующей надежды на что-то, из-за чего даже сгущающийся в Ясмин мрак помаленьку начал развеиваться. Снова хоронить нечто живое, но странно живое на дне себя, закапывать так глубоко, чтобы даже сама девушка при большом желании не смогла достать.       — Только давай не в шесть утра, — усмехнулась Ясмин, изо всех сил стараясь звучать как можно более естественно. — Хотелось бы на отдыхе хотя бы выспаться.       Синди с улыбкой закатила глаза, а все же кивнула, вытянула руку, чтобы, видимо, позвать к их столику официанта, не затрагивая даже тему того, чтобы все сейчас расходились по своим номерам, нет — она решила, что они вместе поужинают, и ни Ясмин, ни Зейн не имеют права даже говорить что-то против этого. Девушка уже поудобнее уселась, поглядывая на сцепленные в замок пальцы, тонкие, аристократично изящные, хоть и из-за возраста чуть морщинистые, на темные вены, оплетающие широкие ладони, на дорогие часы, серебряные запонки на черных рукавах, удерживая себя от того, чтобы посмотреть выше, на дорогой костюм, скрытую под ним плавно вздымающуюся грудь, в конце концов, на лицо, губительным, неправильным образом действующее на нее, хоть и так жадно, коварно манящее взгляд к себе…       Телефонный звонок. В кармане летних джинсов Ясмин. Конечно, она уже должна была позвонить Джеку и отчитаться, как прошел ее день и как она отдохнула.       Хороший повод уйти из-за стола. Плохое развитие событий.              — Синди, — Ясмин тронула подругу за руку, заметив, все-таки заметив, как Зейн посмотрел в этот момент на нее, как спустил взгляд к бедрам, у которых девушка сжимала свой сейчас неприятно трезвонящий мобильный, — я лучше пойду к себе.       — Кто это? — Синди чуть кивнула, как бы указывая на телефон Ясмин. — Все в порядке?       — Я просто сильно устала, — вымученно улыбнулась она. — Сегодня была с самого утра на экскурсии в Palazzo Chiaramonte, так что… Думаю, сегодня меня на ужин не хватит.       Ясмин быстро поднялась из-за стола, ощущая на себе прожигающий взгляд тускло-рыжих глаз, почти с отчаянием цепляющийся за ее одежду, за ремень, за рукава свободной футболки, за растрепанные волосы, за ее тонкие запястья, даже за браслет из гелиолита, с которым девушка никогда не расставалась, постаралась поскорее ретироваться, зажимая динамик большим пальцем, чтобы не создавал особенного шуму в столь тихом месте, зная, что в спину ей прилетит:       — Кто это звонит?       И бросила, чувствуя, насколько легче говорить о подобном, когда не видишь выражения его лица, когда не знаешь, какие эмоции отразились на нем и тут же спрятались, какой ужас может вскипеть в этом только физически сильном организме, когда можно лишь догадываться о том, не мучиться при виде того, какую приносят твои слова боль:       — Джек.              — Ты так долго не отвечала… — протянули на том конце провода неуверенно, мягко, осторожно. — Все в порядке? Не возникли никакие трудности в дороге?       Ясмин с еле слышным вздохом присела на край мягкой кровати, закрыла было глаза, но, неожиданно увидев в темноте неправильный образ, тут же, вздрогнув, вновь открыла, выпрямилась, произнеся с усиленно выдавливаемой из себя улыбкой:       — Конечно. Просто…       И словно что-то застряло в горле, встало поперек него, не позволяя ни сглотнуть, ни вдохнуть, ни выдохнуть; девушка согнулась пополам, прижавшись к коленям грудью, чувствуя, как внутри все сгибается, извивается, сжимается, трется о стенки слишком маленького сосуда, как долговязое растение, находящееся в непригодных для его роста условиях, как маленькое животное, запертое в клетке, безумно стремящееся на свободу, но не имеющее право на это по воле того, кто запер его там. Задрожала рука с телефоном, странно задрожала, словно так неожиданно девушку ударил неведомый озноб, хлынул к щекам холодный вакуум, стирая с них тот бледный румянец, что ненавязчиво, робко говорил о том, что Ясмин жива, когда как сейчас она стала совсем белая, как ее постель. И она произнесла почти спокойно, мягко, не обращая внимания на еле заметную дрожь в руках и покрывающий ее впивающиеся в мобильный пальцы иней, прислонившись спиной к стенке кровати, чувствуя не то сонливость, не то легкое прикосновение несущей на своих крыльях вечный сон безжизненности:       — Просто экскурсия окончилась немного позже. Не переживай.       Говорить о том, что, оказывается, в одном отеле с ней живет Зейн, не стоит: Джек не будет ревновать, он уверен в Ясмин, однако к самому мужчине у него есть несколько претензий, особенно из-за того, как он обошелся с девушкой восемь лет назад, он будет напрягаться, нервничать, понапрасну волноваться и злиться. Про Синди говорить опасно: Джек порадуется, затем позвонит с этой новостью Каролине, а та может выдать одной своей интонацией, что не так во встрече подруг, мужчина докопается до истины и… Все-таки после того, как Синди позвонит женщине выяснять, как вообще при нежелании Каро, чтобы эти двое — Ясмин и Зейн — виделись, она отправила ее чуть ли не к нему, навряд ли Каролина будет звонить Джеку и говорить об этом, гораздо меньше шанс того, что проболтается… А если потом муж все-таки узнает об этом? Ясмин тогда будет… лгуньей?..       Нет… Она не врет, она недоговаривает.       — Хорошо, — похоже, Джек улыбнулся. — Тогда расскажешь, как все прошло?              Беззвездная, бессонная ночь. Ясмин сперва долго говорила с Джеком по телефону, слушая его пение, его игру на гитаре, улыбаясь, когда звучал тонкий голосок ее сына, с жаром рассказывающего о том, какое все у папы на работе интересное и красивое, затем, когда Гуарачи уже надо было ложиться спать, а у Ясмин шел четвертый час ночи, они стали тихо переписываться с мужем, вспоминая что-то милое из жизни, как ездили на какую-то выставку, как отдыхали целый медовый месяц, наставший только после двух лет брака, в Таиланде, где даже смуглый мужчина умудрился еще больше загореть; потом, видимо, Джека срубило, потому что просто перестали приходить ответы на сообщения. К счастью, в Палермо к тому времени уже рассветало, потому в диком, тихом, глухом одиночестве девушке пришлось провести только полчаса или около того. Она старалась не думать о том, почему не смогла заснуть этой ночью, почему так усиленно отвлекала себя разговорами с мужем, делая все, только бы он не прощался с ней, только бы продолжал писать, поддерживая любую тему, что поднимала девушка; старалась не думать, почему так боялась остаться одна. До прихода Синди Ясмин просто сидела на кровати, перед этим открыв дверь на балкон, смотря на разливающееся по насыщенно-рыжему небу голубое, с некоторым даже зеленым оттенком молоко, неосознанно перебирая камушки на своем браслете, глубоко и громко вдыхала, словно пытаясь выровнять дыхание, хоть плавно вздувались ее легкие и даже сердце, остро реагирующее на любое событие, билось тихо и медленно.       А покоя не было.       И нельзя было думать о том, что или кто лишил Ясмин его.              — Тук-тук, Ясмин?       Девушка вздрогнула, обернулась к двери, хоть знала, что Синди не войдет просто так, даже со стуком — это не Каролина, которой плевать на ваш возраст, положение и пол: для нее все двери открыты, — поднялась с кровати, громко проговорив что-то про то, что она уже не спит — «А зачем? А если подумает, что я всю ночь не спала?» — пошла к шкафу, где были аккуратно развешены все наряды, достала то платье приятного светло-серого цвета, в котором шла на пляж в самый первый день своего пребывания в солнечном Палермо, соломенную шляпку и черные очки. Выслушав, что Синди будет ждать в холле, быстро умылась, оделась, пренебрегая макияжем, заколола волосы на затылке, но так, чтобы шляпа особенно не поднималась, и, зацепив солнцезащитные очки за край ворота, напоследок глянув на себя в зеркало, вышла к подруге.       К Синди, в безумно милом белом коротком платье в ненавязчивые алые розы с темными листьями, подчеркивающем ее грудь, узкую талию и бедра, с рукавами-бабочками, из-за чего девушка буквально казалась феей, ее образ невольно ассоциировался с чем-то хорошим, легким, приятным, словно Синди покинула вечно солнечную, полную беззаботного счастья страну. А вот в лице, к удивлению Ясмин, выразилась неподдельная тревога в дикой смеси с искренним недоумением, когда Синди скользила взглядом от лодыжек подруги до самых плеч, словно и не верила, что действительно видит перед собой Ясмин, а не кого-либо другого.       — Что случилось, Синди? — неловко усмехнулась девушка. — Ты смотришь на меня, словно…       — Прости-прости, — Синди замахала руками, тяжело вздохнула. — Но… ты правда пойдешь в этом?       — В чем? В этом платье? — Ясмин оглядела себя, словно не знала, во что одета. — А что такого?       — Во-первых, оно выглядит так, словно ты в нем вспотеешь и возненавидишь жару в первые же секунды твоего пребывания на пляже, — важно заметила девушка, подперев руками бока. — Во-вторых… Ясмин, ну, оно же не для пляжа.       Ясмин непонимающе выгнула брови, не заметив даже, в какой именно момент Синди схватила ее за руку и повела обратно в ее номер, как суровая мама, не собираясь объясняться перед своим малышом, что и так мало чего поймет, ведет его куда-то, просто зная, что так будет ему лучше.       — Не поверю, что у тебя нет чего-то более… «взрачного», — хмыкнула Синди, уже в номере девушки резким движением руки открывая ее шкаф и обводя вешалки внимательным, пронзительным взглядом, словно одежда могла от нее спрятаться или затаиться, чтобы только не вытаскивали ее на свет.       Ясмин, все еще растерянная от такого внезапного порыва подруги, видно, сильно недовольной выбором девушки одежды на пляж, по-прежнему не понимала, чем серое платье так не понравилось Синди. Словно можно было ожидать, что модель, а также сама по себе яркая девушка будет рада обычному невзрачному платью, которое, к слову, Ясмин носит и в Сан-Паулу, в котором даже ходит на работу, соблюдая вялую просьбу руководства одеваться не столь ярко, придерживаться «официальных цветов», хоть в рубашки и юбки-карандаши оно не способно заковать.       — Ну, хотя бы это… — неуверенно протянула Синди, доставая миловидное платье в неприметный горошек. — Или это… — еще один наряд, еще ярче. — Или все-таки это… — Цветастее. — Или… Нет, точно это.       Девушка достала из шкафа вешалку с одним довольно привлекательным нарядом, отдалила, будто бы любуясь, улыбнулась, кивнув своим мыслям, протянула до сих пор сохраняющей неловкое молчание Ясмин:       — Я думаю, это будет в самый раз. Мы с тобой, — усмехнулась, — все-таки на пляж идем. Тебе не только нужно показаться такой красивой Палермо, но и хоть чуть-чуть загореть.              — Зейну опять кто-то позвонил, — Синди с раздражением помотала в воздухе рукой, — он позже выйдет. — «Надеюсь, не сбежал» так и повисло в воздухе. — А я хотела узнать все-таки побольше из твоей жизни; ты же не думала, что меня удовлетворит лишь положение дел на твоей работе?       Ясмин надвинула соломенную шляпу на лоб, пряча глаза, и так защищенные черными очками, от настырного яркого солнца этого города, тяжело вздохнула, оглядываясь по сторонам, на дома, которые миновали девушки по пути на пляж, на вывески магазинов, на прохожих, громких итальянцев и всегда заметных даже издалека иностранцев, произнесла лениво, негромко:       — Что ты конкретно хочешь от меня услышать?       Синди не смутила некоторая грубость столь прямого вопроса, она лишь улыбнулась, в прищуре взглядывая на солнце, чуть сдвинув очки на кончик изящного носа, сказала мягко:       — Например, как протекает семейная жизнь? Каролина, конечно, мне много отчитывается про вас с Джеком, за глаза неразлучниками называет, а все же хотелось услышать многое и от тебя.       — Я не знаю, что особенно рассказывать, — хмыкнула Ясмин, подбирая легкую юбку в пол. — Ты должна понимать, что с ребенком добавляется много нового, что в итоге становится рутиной, тем, что происходит каждый день, а также уходят некоторые развлечения, которые могут позволить себе каждый день мужчина и женщина лишь наедине друг с другом.       — Ах, эта твоя арабская кровь, — хихикнула Синди. — Только вы так умеете завуалировать простое слово «секс».       Ясмин сдержанно рассмеялась, издали уже замечая на улице линию прилавков со всякими холодными напитками и сладостями, без чего многие люди не представляют свое времяпрепровождение на пляже, сказала с улыбкой:       — Я имею в виду свободные походы в кино, беззаботное: «Может быть, сегодня без ужина? Мне так лень», — прогулки по ночам, нескончаемое любование друг другом. Есть нечто более важное — ребенок, за ним нужен присмотр и уход. Именно по этой причине Джек и не поехал со мной, остался с Гуарачи, которого нельзя было брать с собой.       — Ребенок тратит много сил, — пожала плечами Синди. — Каролина права в том, что отправила тебя одну.       — Но… — тяжелый вздох. — Я очень скучаю по ним. Мне ничего не мило в Палермо, потому что я постоянно думаю только о том, все ли в порядке у них, хорошо ли поел Гуарачи и как себя чувствует Джек. В конце концов, мне не хватает его в постели в прямом смысле. Я привыкла к тому, что он всегда рядом, а сейчас он за сотни километров от меня.       — Ты разучилась отдыхать одна, — заметила девушка. — Разве это правильно? Ты все еще отдельная от своей семьи личность, необязательно отдых семьи — твой отдых и наоборот.       — Ты права, конечно, — Ясмин отвернулась, чувствуя, что проще смотреть на показавшуюся издали бирюзовую гладь утреннего моря, чем на Синди, копающуюся в ней так же хорошо, как это делала и Каролина. — Но как себя перебороть?       Синди обворожительно улыбнулась:       — Видимо, для этого нас с тобой и свела судьба в Палермо.       — Да, кстати, — встрепенулась девушка, не желая продолжать не особо приятную тему о том, что она чувствует в отсутствие Джека, — ты звонила вчера Каролине?       — Да, — не столь весело хмыкнула та. — Оказывается, когда я ей звонила и говорила, где мы вообще точно побываем в честь юбилея Б*, то ли я сказала неправильно, то ли она не расслышала, но, в общем, она жила в полной уверенности, что мы в Парме, тоже где-то в Италии.       — Наверняка позвонит мне сегодня, — нахмурилась Ясмин, — будет за что-то опять извиняться.       — За что-то? — поправляя чуть загнутый край своей шляпы, спокойно спросила Синди, когда они миновали пешеходный переход, уже собираясь вот-вот зайти на территорию пляжа.       — Да. Ну, — протянула Ясмин, чувствуя, как внутри поднимается волна негодования, причем грозящая обрушиться лишь на нее саму и ни на кого больше, — она думает, что… ну… присутствие Зейна как-то… не знаю, расстраивает меня, наверное.       Синди молчала, ничего не отвечала на это, пока они миновали громко кричащих о продаваемых сладостях итальянцев, так и норовящих обратиться к девушкам и предложить им безалкогольный мохито со льдом или мороженое, пока Ясмин, не смотрящая на свою подругу, что так резко замолчала, казалось бы, из-за обычных слов или, может быть, ни из-за чего, просто выслушав девушку, чувствовала, как внутри что-то наливается тяжелым металлом, но не свинцом — опасной плавленой ртутью, заливающей легкие и почти мягко обволакивающей сердце, давящей на него без особой злости, чувствовала, как все сложнее идти, как вновь в животе, открытом благодаря подобранному Синди наряду, скручивается неприятный ком, будто заставляющий пригибаться к земле. Наверное, было бы проще, если бы девушка все же что-то ответила, хоть что-то, было бы легче, потому что, получается, Ясмин не осталась бы наедине с теми мыслями, как при резком ударе о поверхность поднимается с нее клуб пыли, так неожиданно всплывшими в ее голове. А мысли нечеткие, расплывчатые, как солнце за пеленой смога, как отражение в мутном стекле, невозможно ничего разобрать, словно разум потерял свой голос и стал говорить вспышками эмоций, как художник мажет по белому полотну черной краской, серой, ядовито-красной, расплываются пятна невнятного, непонятного цвета, смутно похожего на погасший рыжий, словно в насыщенную оранжевую краску брызнули мелкие капли серого и глухого синего, добавивших дождливости и без того неяркому цвету.       И эта приносящая невероятную боль, как возмущает в картине четкая линия на фоне расплывчатых пятен, из-за чего рушится целостность изображенного, мысль, появившаяся так же неожиданно, как и растворилась в туче других, невнятных, странных, неприятных: «Дело ли только в молчании Синди?»       Ведь, в конце концов, они, пройдя линию стройных пальм, импровизированные ворота, уже шли по довольно пустынному в столь ранний час пляжу, к свободным почти у самой воды шезлонгам.       Ясмин вздрогнула, когда с неожиданным грохотом на лежак упал пакет с покрывалами, которые несла предусмотрительная Синди, что тут же спряталась под зонтиком, арендованным ею на входе, спряталась, защищаясь от прямых лучей солнца, постелила на свой шезлонг приятного голубого цвета подобие пледа и, оставив рядом свои изящные босоножки, стоящие явно очень дорого, с довольной улыбкой легла. Она протянула пакет своей растерянной подруге, будто зачарованно наблюдающей за тем, как ложится Синди, как бы говоря, чтобы та взяла покрывало и также легла. Ясмин, однако, довольно быстро сориентировалась, не глядя взяла из пакета белое покрывало будто с бледно-рыжими разводами, села и спустя десять секунд того, как бездумно смотрела в одну точку, чего, к счастью, не видела Синди, ищущая в своей сумке телефон, принялась расстегивать босоножки. К тому времени, как Ясмин освободилась от обуви, та кинула оставшееся покрывало на шезлонг по другую сторону от нее, как бы нехотя готовясь к тому, что к ним присоединятся.       Только стоило Ясмин прилечь, надвинув шляпу чуть ли не на само лицо, не то чтобы противясь солнцу, не ощущая раздражения от его света, но как-то не желая, чтобы его жгучие лучи касались ее глаз и щек, Синди вдруг весело крикнула, извернувшись, посмотрев назад, откуда совсем недавно пришли девушки:       — Ну наконец-то! Уже заставил думать, что смылся.              Ясмин заставила себя замереть, не сдвинуться с места, хоть что-то внутри нее рвалось повернуться, посмотреть на него, все-таки пришедшего, решившего не прятаться, хоть, наверное, девушке было бы проще, если бы он не удосужился прийти. Было бы легче, гораздо легче, ведь тогда бы она не узнала вовсе, что, оказывается, какая-то маленькая часть ее, ее души, та самая, которую девушка, может быть, так и не смогла принять, что-то дрожащее в подушечках пальцев, колющее в висках, давящее в животе, жгучее в глазах робко, тихо, боязливо желало того, чтобы Зейн все-таки пришел. «Если бы он сбежал, — тут же размышляла Ясмин, так и не оборачиваясь к очень неспешно приближающемуся к ним мужчине, — меня бы это наверняка насторожило. Да, я боялась, что нечто личное, та же обида не позволит ему прийти. Раз он тут, значит все в порядке».       — Ты выражаешься слишком грубо, — вдруг прозвучало издали тихое, суровое, до неприличия педантичное. — А если бы в этот момент тебя ловил какой-нибудь особенно находчивый папарацци?       — Пусть ловит, — рассмеялась Синди, разворачиваясь и вновь поудобнее укладываясь на лежаке. — Ему за это, в конце концов, платят.       Боковым зрением Ясмин заметила, как он, эта огромная тень, собой будто поглощающая весь солнечный свет, что попадает на тело, подошел к своему шезлонгу, замерев на долю секунды, явно смотря на девушку, наверное, думая, поприветствовать ли ее, ведь с Синди уже, должно быть, поздоровался, когда та пошла его будить — хотя Ясмин склонялась к мнению о том, что мужчина проснулся гораздо раньше, если вообще спал, — наконец сказал, понимая, что, если кивнет, девушка может и не заметить этого:       — Доброе утро, Ясмин.       Она, сглотнув, все же повернулась к нему, радуясь, что ни Синди, ни Зейн не смогут разглядеть ее глаз из-за черных солнцезащитных очков, заметив, как мутный взгляд его скользит по ее наряду приятного пастельно-зеленого цвета в еле заметный мелкий цветочный узор, топу, совершенно не поддерживающему пышную грудь девушки, и длинной легкой юбке, чуть ли не полупрозрачной, живописно опустившейся на колени, произнесла голосом, чья бесцветность, к удивлению, далась очень, чересчур тяжело:       — Доброе.       В абсолютно тишине он, одетый в черную свободную рубашку с закатанными до локтей рукавами и в темно-серые брюки, привлекательно расклешенные книзу, расстелил свое покрывало, что-то посмотрел, нахмурившись, в своем телефоне, и, собравшись прилечь, поднял голову. Поднял голову, буквально напоровшись на скрытый за черными линзами, но удивительно осязаемый, буквально мраморный взгляд, каким смотрят на тебя античные статуи в музее, с равнодушием, скрывающим в себе бесконечные размышления о жизни, о чувствах, о других людях, так и не нашедшей в себе силы отвернуться Ясмин. Та, секунд десять продолжая смотреть ему в глаза, словно и не понимая, как, очень грубо говоря, пялится, почти вздрогнув от пронзившего ее насквозь какого-то странного, неприятного, немного дикого чувства, порывисто, за что тут же обозлилась на себя, отвернулась, опустила голову, заставляя себя закрыть глаза, хоть тело почему-то упорно этого не желало.                     Спустя минут десять еле ощутимо давящей на Ясмин тишины, вместе с палящим солнцем медленно будто за что-то опускающей девушку в недра агрессивной земли, предназначенной только для тех, кто очень сильно провинился перед Богом и человечеством, Синди произнесла негромко с легкой усмешкой:       — Ты не нашел ничего легче? Или это такая тактика, чтобы быстро сжариться под солнцем и уйти обратно в отель?       — Перестань ко мне придираться, — холодное, суровое.       Ясмин не смогла сдержать насмешливую улыбку, как вдруг нечто вырвавшееся из нее, страстное, порывистое, заставившее ее даже открыть глаза, устремить взгляд на белый блин солнца, совсем не опасный в черных очках; пока ее губы кривились в нахальной усмешке, в голове сгущались тяжелые, невнятные мысли, родившиеся в невыносимую для девушки тишину.       — Серьезно, Зейн, — продолжала Синди, похоже, присев, — в черном невыносимо находиться под солнцем, ты и без меня это отлично знаешь. Расстегнись хоть немного.       — Просто не обращай на меня внимания.       — Синди, — неожиданно даже для самой себя произнесла Ясмин, стараясь будто уже по привычке сохранять в голосе спокойствие, даже холодную апатичность, — ты просишь об этом не того человека.       Молчание в несколько секунд, когда Синди, видимо, не знала, как бы получше сгладить сказанное подругой, когда Зейн, явно удивленный этими беспричинно колкими словами, будто осознавал их, а Ясмин вновь закрыла глаза, перестав улыбаться, но не чувствуя напряжение, которое успешно притупляли ее становящиеся все тяжелее и тяжелее мысли своей невнятностью, туманностью; затем мужчина произнес медленно, четко, с некоторой натянутостью, как зажимает струны на деке музыкант:       — Извините?       Ясмин, сдерживаясь и даже не поворачиваясь в сторону Зейна, сказала спокойно, бесцветно, где-то лишь в глубине души понимая, насколько тяжело дается эта апатичность:       — Что-то не так?       — Что вы имеете в виду под «не тот человек»? — выказывая нетерпение, в которое, на самом деле, девушка не совершенно верила, пояснил мужчина.       — Ваше нежелание открываться. — Услышала, насколько это двузначно звучало, невольно нахмурилась, из-за чего тут же раздраженно добавила: — Что еще можно иметь в виду?       — Вы говорите об этом как о чем-то плохом, — заметил Зейн, и Ясмин сразу представила, как он при этом прищурился, чуть недовольно скривив губы, тут же выкинула из головы этот образ. — Более того, вы так уверены, что дело в этом, раз позволяете себе так высказываться.       — Как? — хмыкнула девушка, услышав в собственном голосе какие-то злые нотки.       — С некоторой претензией.       — Ваша фантазия, — Ясмин пожала плечами. — Я не вкладывала ничего негативного в свои слова, а вы умудрились услышать прете…       — Ой, — вдруг громко произнесла Синди, судя по скрипу шезлонга, снова сев, — надо было воду с собой взять. На входе же вроде есть прилавки с прохладительными напитками, да?       — Да, — одновременно ответили оба и тут же притихли, будто недовольные даже тем, что сделали это одновременно и слишком одинаково.       — Может быть, сходим? — с ангельской невинностью спросила Синди, при этом, должно быть, смотря то на Ясмин, то на Зейна. — Я что-то сильно пить хочу.       «Почти незаметно», — ухмыльнулась Ясмин, медленно присаживаясь и открывая глаза, все же не смотря на мужчину, поправила солнцезащитные очки, скатившиеся на нос, проговорила вслух, не отрывая взгляда от горизонта, нечеткой границы чуть зеленоватой водной глади и бескрайнего нежно-голубого неба:       — Пошли.       Зейн, естественно, промолчал, не поднявшись, не выказав желания пойти вместе с ними, прекрасно, видно, поняв, зачем Синди так неожиданно понадобилась вода, зная, что с девушкой должен пойти только один из них. Ясмин не удержалась и все же взглянула на него, откуда-то также доставшего солнцезащитные очки, придающие ему не то чтобы пафос, скорее, шарм, грозное очарование, из-за которого девушка задержала на нем взгляд дольше положенного, склонив голову набок, зацепившись за острые скулы, покрытые густой седеющей щетиной, за чуть выступающий кадык, изгибы шеи, скрывающейся за воротом темной рубашки, тяжело выдохнула, как-то ощутив, что мужчина вдруг также посмотрел на нее, хотя ничего в нем даже не дернулось. Тогда же, резко отвернувшись, что, скорей всего, выдало ее Зейну, который, может быть, и до этого понимал, как на него смотрят спрятавшиеся за очками зеленые глаза, Ясмин пошла за вставшей со своего лежака и накинувшей парео на плечи Синди.       Они молчали, пока поднимались к выходу с пляжа, и, видимо, отойдя достаточно для того, чтобы Зейн при особо большом даже желании не услышал девушек, Синди произнесла с некоторым волнением:       — Что с вами обоими? Вам так хочется вновь поссориться друг с другом?       — Это, — Ясмин с тяжелым выдохом закатила глаза, — непроизвольно выходит.       — Неужели вы до сих пор друг на друга обижаетесь?       Девушка молча покачала головой, сдержавшись и не став с жаром высказываться о том, что давно уже никакой обиды нет, потому что он ей никто, так, далекое прошлое, вдруг появившееся вновь на столь короткий промежуток времени. Внутри что-то закипало, к гландам подкатывала ошпаривающая волна с густой, громко шипящей пеной, хлестала изнутри, но Ясмин была слишком крепка для того, чтобы так легко подчиниться вновь бастующим в ней, противоречащим, вступающим в борьбу друг с другом, из которой никто не выйдет победителем, чувствам; пока она молчит, пока ее губы плотно сжаты, этот кипяток не выльется из нее. Синди судорожно выдохнула, может быть, даже лучше самой Ясмин понимая, что происходит внутри девушки, потому, наверное, промолчала. Они дошли до прилавка, где невероятно красивый пухлый итальянец начал рекомендовать на хорошем английском с привлекательным акцентом напитки. Ясмин быстро выбрала свой — на самом деле, она сделала это, почти и не глядя на меню, но не понимала или не хотела это признавать, — а вот Синди выбирала довольно долго, рассматривая каждый из коктейлей так, словно от ее выбора зависит чья-то жизнь. Девушка, тронув ее за руку, тихо сказала, что пойдет к воде, пока она выбирает и пока готовится сок, заказанный Ясмин.       Ушла, мягко переступая по теплому песку босыми ногами, неотрывно смотря вдаль, на плещущиеся там, где-то совсем далеко отсюда, ленивые волны, перебирающие пену, как ходит богатая женщина, приподняв свою пышную многослойную юбку, шагая медленно, величаво, словно только для этого и была рождена, и ее свежее дыхание скользило вдоль расшитого платья, достигало ее поклонников, очарованных ее неземной красотой. Ясмин подошла совсем близко к госпоже, с непринужденным изяществом чуть приподняла свою юбку, чтобы не замочить в пышных одеяниях моря, и, осторожно коснувшись кончиками пальцев ноги еще прохладной воды, неспешно прошла дальше. Холодные волны тут же обняли ступни девушки, игриво поманили за собой, дальше в море, касаясь пеной ее лодыжек и осыпая мелкими брызгами ее бледное лицо. Красивое лицо, даже с тенями под вспухшими глазами, с острыми скулами, выточенными самой усталостью, с ранками на пухлых губах, ведь в зеленых глазах, напоминающих то самое море, что звало за собой Ясмин, до сих пор был какой-то теплый свет, рыжие блики плясали на водной глади нежного моря Палермо, из-за чего вода переливалась будто всеми цветами радуги, и даже сейчас, когда душа девушки была так измотана, что-то глубоко под водой, землей заставляло зеленые волны искриться, буквально сиять.       Шагнула дальше, выпуская юбку, из-за чего та, конечно, коснулась холодной воды, чуть потемнела по самому краю, но Ясмин будто и не замечала, чуть замедлилась, неспешно пошла вдоль берега, не выходя из моря, глядя вдаль, где, должно быть, есть конец этой воды. Хорошо, что до него невозможно дойти.              — Ясмин.       Даже не вздрогнув, словно что-то внутри это смиренно ожидало, знало, как в собственном море настигнет стихия, которой даже столь сильное существо, как вода, должно покориться, Ясмин, остановившись, медленно обернулась, придержав свои волосы, что вздымал ветер и чем затмевал взор, посмотрела на позвавшего ее. На держащего в одной руке ажурный пластмассовый стакан с соком насыщенно-багрового цвета, другую засунувшего в карман брюк, обтягивающих его узкие бедра, все-таки расстегнувшего несколько пуговиц своей черной рубашки, из-за которой теперь была видна широкая грудь, усеянная еле заметными волосами, неулыбающегося, но и не хмурого мужчину. На Зейна.       Он подошел ближе, пренебрегая тем, что вода может просочиться сквозь его дорогую кожаную обувь и намочить ноги, протянул Ясмин стакан, и девушка, еле заметно кивнув, будто и не мужчине, а своим мыслям, взяла сок. Их пальцы легко соприкоснулись, из-за чего оба одновременно посмотрели на стакан, словно желая увидеть совершенно отдаленно напоминающее переплетение их пальцев, но почти тут же Зейн отпустил, а Ясмин притянула к себе сок, поправила зачем-то трубочку, продолжая удерживать взгляд на стаканчике.       — Ваш заказ приготовился даже быстрее, чем Синди выбрала, что пить ей, — без тени улыбки произнес мужчина.       — Спасибо, — негромко ответила Ясмин, отворачиваясь вновь к лениво, будто нехотя волнующемуся морю.       Зейн не уходил, но и не приближался, молча продолжал стоять чуть позади девушки, спрятав руки в карманах брюк, наверное, также обратив свой взгляд на кажущуюся бескрайней воду; странно было стоять так с ним, особенно после того, как чуть ли не поссорились вновь, только благодаря третьему человеку все не дошло до того, чем окончилась их встреча два месяца назад тогда, в ресторане отеля, но Ясмин не находила в себе желание прогнать его, сказать еще что-нибудь колкое, неприятное, нагрубить ему, причинить боль, которая отдастся вспышкой эмоций на его изнеможенном лице. Молчала, прислушиваясь к шелесту пены, впитывая в себя эти прикосновения холодных волн к щиколоткам, позволяя солнцу скользить по полям светлой шляпы и черным стеклам очков, по сгорбленным плечам, худым рукам, по браслету на запястье и обручальному кольцу с красивым синим камнем, все смотрела вдаль, зная, что глядит в одну и ту же точку, что и Зейн рядом.       Качались на волнах мысли о том, что скоро вернется Синди, если не уже, что им стоит разойтись, но мирно, без ссор, криков и грубостей, просто, может быть, взглянув напоследок друг другу в глаза, уйти в разные стороны, даже если в теле нет желания находиться вдали от мужчины, даже если ничего внутри не против его присутствия, его близости, потому что разум должен быть громче; качались тихие, бесшумные мысли, и одна за другой скрывалась в морской пучине, ни от одной не оставалось ничего, кроме слабого, вялого отголоска где-то глубоко в подсознании, и, конечно, Ясмин просто не слышала: глухо бьющееся сердце было гораздо громче, что даже в какой-то момент начало казаться, как волны в унисон с ним бьются о лодыжки девушки.       Вдруг прозвучал тихо голос, будто не желающий нарушать опустившееся рядом с Ясмин спокойствие, скользнул по волнам и растворился в светлой пене:       — Вас все так же манит водная стихия?       Минута молчания, как песок, просочилась сквозь пальцы, мягко опустилась вновь на землю, когда он, судя по еле слышному шороху, сделал небольшой шаг к ней, но остановился, негромко ответил:       — Все так же?       Ясмин промолчала, однако, не чувствуя раздражения, обиды или злости, ведь, казалось бы, провокационный вопрос был задан без соответственной интонации, словно Зейн правда не понял или же, наоборот, углубился в воспоминания, каково это было тогда; она развернулась к нему, насилу отрывая взгляд от моря, неспешно сняла очки, отчего-то не желая смотреть на него сквозь черное стекло, элегантно сложила и зацепила за край топа, за чем мужчина, последовав примеру девушки и также сняв очки нерезким движением, внимательно наблюдал. Будто и не требуя ответа на свой неоднозначный вопрос, Зейн произнес, смотря в глаза Ясмин:       — Океан невозможно разлюбить. Поняв однажды красоту воды во всем ее многообразии, уже сложно сопротивляться желанию прийти на берег моря просто для того, чтобы любоваться им.       — Синди говорила, вы почти и не выходите из номера, — спокойно произнесла Ясмин, не отрывая от него взгляда. — Значит, в борьбе со своей тягой к воде все-таки побеждаете вы?       Зейн осторожно ступил еще, оказавшись к девушке совсем близко, хоть та не отшатнулась, не попятилась назад, даже не вздрогнула, лишь приподняла голову, продолжая смотреть в его глаза, где словно закатное солнце пробивается сквозь туман, отчаянно бросает свои рыжие лучи вперед, надеясь на то, что хотя бы один из них прорвется сквозь почти непрозрачную пелену. Тихо, но отчетливо сказал, похоже, невольно склонившись к ней:       — Днем. Ночью она все-таки побеждает меня.       Ясмин будто видела, как он, заложив руки за спину, стоит на пустынном берегу, смотрит вдаль, освещенный белым, но не холодным светом полной луны над ним, не хмурый, не мрачный, не напряженный, каким его привыкли видеть в обществе, спокойный, смирившийся с тем, что для единения с водой в безумной любви к ней человек должен отдать свое тело морской пучине, которая примет его в свои холодные объятья, погрузит тело на илистое дно, и лишь тогда влюбленный в непокорную стихию улыбнется, пусть умирая, а все же слившись с любовью всей его жизни. Стоя на берегу в звездную пору, Зейн не мог не думать о том, чтобы, отринув все навсегда, шагнуть в море, глянув назад, пройти дальше, пока под водой не скроется тело, пока под ногами не пропадет земля и мужчина не отдастся своей бурлящей стихии полностью.       — Я живу там, где нет моря, — тихо произнесла девушка. — Я не думаю о море. Но, оказавшись на берегу, понимаю всю силу водной стихии.       — Вы любите море? — вдохнул Зейн.       — Я люблю море, — выдохнула Ясмин.       Смотря друг другу в глаза странным, тяжелым взглядом, как скрытое за смогом солнце тянется к бескрайнему зеленому полю, только-только расцветшему, но отчего-то уже медленно желтеющему, с жалостью и немой надеждой ожидающему, когда блеклые лучи тронут стройные травинки, дыша неслышно для остальных, спокойно, не слыша, но ощущая медленное, усталое сердцебиение, отдающее в голове теплыми бледными вспышками, они стояли по щиколотки в воде, не чувствуя холода от волн, ласково обнимающих их ноги, молчали, позволяя шелесту пены полнить голову. Нежный ветер трепал чуть выпавшие из шишки темные, поблескивающие на солнце волосы и отливающие благородной платиной седые, проникал под длинную, чуть намоченную внизу юбку, под распахнутую черную рубашку, гладил руки, еле заметно дрожащие пальцы, открытую грудь, лица, украшенные морщинами и неразличимым оттенком возрастной усталости, скользил по чуть раскрытым губам, с которых слетает тонущее во влажном воздухе тихое дыхание.       Море.              Случайный взгляд в сторону — Ясмин заметила, как вдали, держа стакан со своим соком, чуть склонив набок голову, мягко улыбаясь, смотря прямо на девушку и на него, почти в тот же миг неспешно обернувшегося назад, стоит Синди. И волны резко ударились о скалы, они отстранились друг от друга, порывисто отвернувшись, чересчур громко выдохнули, что даже не смог перекрыть шелест морской пены; Зейн, хмуро глянув на свои ботинки, что при выходе из воды тут же облепились песком, широко шагая, пошел в сторону лежаков, и в то же время Ясмин, вновь приподняв юбку, ступив на влажный песок, неприятно забившийся между пальцами, неспешно последовала к подруге.       — Выбрала наконец? — хмыкнула девушка, почти перебивая Синди, уже собирающуюся что-то сказать, и, тщательно скрывая из ниоткуда взявшийся взволнованный трепет в груди и в руках, кивнула на стаканчик в ее руках.       — Там столько вкусов, — жалостливо шмыгнула та, громко через трубочку отпила. — Глаза разбегаются, — вновь улыбнулась. — Ясмин, а…       — Я пойду, — мягко прервала ее девушка, с неудовольствием заметив, как дрогнул голос, — мне ехать скоро.       — Куда? — удивилась Синди, растерянно разведя руками в стороны, будто бы действительно рассчитывала, что они проведут так весь день.       — В музей Диочезано, — Ясмин мягко коснулась руки подруги, почти незаметно делая шаг в сторону, как бы намереваясь уйти. — Извини, я еще пять дней назад бронировала.       У девушки было еще время, много времени, еще бы час-два она могла просто лежать на своем шезлонге и не думать ни о чем, наслаждаться в тени солнцем, еще не было так поздно. Но Синди это не стоило знать.       Почему? Ясмин убегает? Почему Ясмин убегает? От вопросов Синди? От всего того, что девушка ей может сказать про то, как они стояли у воды, не ссорились, спокойно говорили друг с другом, про их обиды, видимо, медленно теряющие свою силу, про то, как они выглядели, когда молча смотрели друг на друга? От Синди, кажется, только счастливой, если эти двое успокоятся и будут нормально контактировать друг с другом, без язвительных, будто случайно брошенных фраз, сарказма и презрения? От ушедшего обратно, к лежакам, Зейна, что, должно быть, вновь надел очки, поудобнее расположившись на шезлонге, закрыл глаза, позволяя солнцу беззлобно кусать его кожу? Или от себя?       «Не хочу быть рядом с ним, — подумала она, вернувшись к лежакам, пока, не глядя на мужчину, наспех застегивала босоножки. — Не хочу, — нахмурилась, вставая, быстро кивнув, даже не посмотрев в его сторону, Зейну в знак прощания, и, не став дожидаться ответа, быстро ушла прочь. — Этот человек слишком убежден в своей правоте и даже спустя восемь лет не может принять, что понял все совсем не так. — Что-то взвилось внутри нее, натянуло, уже не умоляя — заставляя Ясмин посмотреть назад, но девушка сдержалась, сжав тонкую ткань своей юбки, мокрым краем теперь прилипающей к коже, вышла с пляжа. — Не хочу». А продолжающая эти тяжелые думы, тихая, будто робкая мысль: «И не могу», — будто потонула в давящем на девушку, стоящем в ушах странном шуме, отдаленно напоминающем стрекотание каких-то насекомых и шум волн одновременно.                     — …Поэтому она поехала одна, — Синди закинула ногу на ногу, тут же опустила, даже не пытаясь скрыть свое беспричинное легкое волнение. — Я так и думала, на самом деле. Но, — склонилась вперед, тронув жилистую руку, что от неожиданности этого действия чуть дернулась, — ей хочется домой. Ты сам заметил, она ведет себя так, словно обязанность какую-то выполняет, — отклонилась назад, задумчиво посмотрев в сторону. — Жаль, что подольше не осталась… — нахмурилась. — Она слишком мало мне рассказала, всю информацию приходится клещами выдергивать.       Девушка знала, что неподвижно лежащий на своем шезлонге Зейн прекрасно ее слышит, хоть и никак не реагирует на ее слова, пускай из них двоих на том, чтобы Синди рассказала все, чем Ясмин с ней поделилась о своей жизни, настаивала не она, молчит, закрыв глаза, наслаждается легким ветром, игриво забирающимся под его рубашку и треплющим его волосы, и солнцем, настойчиво пробивающимся через темное стекло очков, знала, но не ждала ответной реплики. Помолчав с полминуты, она вдруг произнесла, сместившись на колени у его лежака, чтобы быть к Зейну совсем близко, сложив руки около его головы и заглянув в глаза, обращая на себя его внимание:       — О чем вы говорили там, у самой воды?       Мужчина, неспешно отведя взгляд от лица Синди, вновь посмотрел на чистое небо, тяжело вздохнул, всем своим видом показывая, как ему не хочется отвечать на этот «глупый, бессмысленный» вопрос, умело спрятав за этим неприятное чувство, вдруг навязчивой болью отдавшееся где-то в районе сердца. Наверное, девушка, уже не первый год знавшая этого человека, слишком хорошо понимала, какие эмоции Зейна настоящие, а какие — вынужденные, насильно выдавливаемые из него, холодные и безжизненные, но никогда не заостряла на этом внимание, позволяя мужчине хотя бы надеяться на то, что все еще никто не может читать его как раскрытую книгу.       Синди видела, что Зейн не собирается отвечать на этот вопрос, вздохнув, мягко продолжила свою мысль, имея слабую надежду, что мужчина все же сдастся:       — При мне вы чуть не поругались, но, когда остались наедине, оказалось, что вы можете нормально общаться.       — Ты можешь с уверенностью сказать, что мы не крыли друг друга матом? — спокойно спросил мужчина, вновь закрыв глаза, умело справляясь с ролью безразличного и почти что апатичного человека, не имеющего ни малейшего интереса к разговору.       — Ну, во-первых, Зейн, — ухмыльнулась Синди, — чтобы дождаться от тебя мат, нужно знатно постараться и вывести тебя из себя абсолютно, и то велик шанс, что ты лишь скажешь что-нибудь укоризненное. Во-вторых, если бы материлась Ясмин, она бы делала это с гораздо большей экспрессией, а я видела, насколько она была спокойна. Нет, Зейн, вы не ругались, и в обратном тебе не удастся меня убедить.       — К твоему сведению, — мужчина скривил губы, — оставшись наедине два месяца назад, когда мы пересеклись в театре, в ресторане отеля, мы накричали друг на друга и сильно нагрубили.       — Поэтому мне и интересно, что смогло поддержать в вас спокойствие и терпимость друг к другу, — усмехнулась Синди. — Что ты скрываешь?       — Синди, — устало вздохнул Зейн, резко сдернув очки и повернувшись в сторону девушки, смотрящей на мужчину, как нашкодивший ребенок, с задорной, по-детски милой улыбкой, — мы говорили о море. Все, — раздраженно пригладил свои седые волосы, мешающие взору. — Нет ничего в этом страшного, странного и особенного. — Вдруг понизил голос, когда черты его мрачного лица немного размягчились, а взгляд, наоборот, стал будто еще более тяжелым, мутным: — Больше она ничего тебе не рассказывала?       Синди отрицательно покачала головой, со вздохом отстранившись, взглянув в сторону все так же безмятежного моря, произнесла задумчиво:       — Я вчера говорила с Каролиной. Она сказала, что они с Джеком отправляли Ясмин в ужасном состоянии, особенно не распространялась, но выразилась, что она была на грани.       Зейн нахмурился, резко закрыл глаза, ощущая, будто внутри медленно стекает на дно тела ядовитая кислота, с наслаждением садиста обжигая легкие и с шипением пронзая сердце, устало приложил ладонь тыльной стороной ко рту, пытаясь упорядочить мысли в ставшей неправильно тяжелой голове. Девушка, так и не поворачиваясь вновь к нему, но будто зная, какие эмоции стремятся отразиться на его лице, сказала с легкой улыбкой, тихо, почти шепотом, знала, располагающим Зейна к себе и к таким разговорам:       — Тебе не кажется, что вам стоит поговорить?       — О чем? — конечно, равнодушно спросил Зейн, выставив в сторону руку с очками и без сожаления дав им упасть на песок, рядом с шезлонгом.       — О ваших восьмилетних обидах, — просто ответила Синди и, судя по звуку, отпила соку.       — Никаких обид нет, Синди, — тяжелый вздох. — Я не понимаю, почему ты так настаиваешь об этом.       — Не было бы обид, вы бы всегда нормально общались, а не так, что один раз чуть не до драки, а другой — чуть не в обнимку.       Мужчина скривился, не порадовавшись от грубой, хоть и точной формулировки девушки, отвернулся, всем своим видом показывая, что не хочет продолжать этот разговор, что он бессмысленный и бесполезный; возможно, Синди раздражало то, что мужчина почти что требовал, чтобы она рассказывала ему о том, как Ясмин, а продолжать разговор о ней и ее взаимоотношениях с ним не желал, но девушка этого не показывала, принимая Зейна, своего частого спутника в командировках, таким, какой он есть. Синди терпеливо продолжила свою мысль, не оставляя попыток добраться до самой души неприступного мужчины:       — Разве ты не друг ее отца? Вы можете общаться нормально, вы можете быть друзьями, просто вы оба, — в голосе проскочили сердитые нотки, — два упертых барана.       — Очень грубо, Синди, — флегматично заметил Зейн.       — Зато как метко, — хмыкнула девушка. — Разве тебе нравится это напряжение между вами? К твоему сведению, если ты вдруг забыл, мы уезжаем не завтра, вам придется провести бок о бок какое-то время. Неужели тебя не прельщает возможность хорошо провести время в Палермо без ссор с ближним?       Когда Синди начинала говорить красивым книжным языком, это означало, что она либо язвит, либо настроена решительно и очень серьезно, Зейн уже знал это наверняка. Пряча напряжение в руках, вновь приглаживающих его волосы, хоть ветер больше не касался, не трепал их, уже будто по привычке, не осознавая, насколько нервно это выглядит, Зейн произнес все так же спокойно:       — Я думаю, если свести наш контакт к минимуму, можно обойтись без разговором и тому подобного.       — Плохой план, — фыркнула Синди. — Почему ты так не хочешь разрешить эту проблему? Тебе нравится состояние войны?       Зейн ловко уклонился от ответа на этот вопрос, сказав:       — О перемирии сложно говорить, когда один другого не понимает.       — Ты пытаешься мне сказать, что ваша проблема — замкнутый круг? — усмехнулась Синди. — Ну и глупость. Вы не могли решить проблему только потому, что восемь лет не контактировали. Если вы сойдетесь и начнете разговаривать друг с другом без повышенных тонов и сарказма, то велик шанс, что перемирие настанет-таки. Вы же взрослые люди, Зейн, эмоционально зрелые и состоявшиеся, вы сможете наладить ваши отношения.              Наладить ваши отношения. Несколько слов, вмещающих в себя тяжелый, долгий разговор, который в лучшем случае ограничится хмурыми взглядами, язвительными замечаниями, но, может быть, приведет к состоянию нейтралитета, в худшем — доведет вновь до крика, до опасно брошенных фраз и слов, что выбьют сон из твоей головы на несколько недель, что заставят думать, думать все о том, что же они значили, о том, кто сказал это, мучиться от еще большей неопределенности, неясности того, что происходит между вами. Если Зейн сам не понимает, почему ему так не хочется разговора, что должен все разъяснить, почему этот педантичный, стремящийся к определенности человек не хочет сесть напротив Ясмин, объяснить ей свою точку зрения, выслушать ее, попытаться прийти к компромиссу, раз даже он не понимает, как это понять Синди, даже не представляющей, какие странные и страшные метаморфозы происходят в мужчине? Она не может знать, как до сих пор что-то неприятно, болезненно замирает внутри него, будто грубой рукой бьют по струнам гитары, чтобы прекратилась музыка, от взгляда глаз цвета увядающего лета, как по краям чуть желтеют сочно-зеленые листья, еще будто и не понимающие, как медленно подбирается к ним их конец, от ее лица, с которого, может быть, и сошла прелесть юности и чистоты, но осталась та сжимающая горло красота, безумная, дикая, болезненная, когда даже воспаление вокруг глаз, носогубные морщины и ранки на губах не способны оттолкнуть взор; из милой очаровательной девушки Ясмин выросла во властную обжигающе красивую женщину. Не будет ли все несколько сложнее, когда они перестанут плохо относиться друг к другу?..              Ясмин вернулась поздно вечером, уже в своем сером легком платье, уставшая, изнеможенная, зевающая по пути и даже не отвечающая приветливым работникам отеля. Зейн, сидя в холле с чашкой ночного кофе, спустив очки на нос, проследил, как она, стягивая с пышных волос резинку, медленно подходит к лифту, прожимает кнопку и слегка раздраженно ждет, когда тот спустится, а затем, дождавшись, пока выйдут из него, скрывается за металлическими дверьми. Подавив в себе беспричинное желание подняться с места и пойти за ней, Зейн вновь углубился в чтение итальянской газеты, видно, заставляя думать самого себя, что ему очень интересны новости о «гастролях» Б* и о предстоящей вечеринке в ближайшие дни, хоть переключить свое внимание с девушки, что странно осталась в голове образом, как она идет к своему номеру, лениво открывает, зайдя, бессильно падает на кровать, начав развязывать пояс платья, на новости о том, что мужчина и так знает.       Утром Зейн узнал от Синди, что Ясмин уже уехала в Марторану на очередную экскурсию; мужчине казалось, что девушке совсем это не нужно, не интересуют ее места, куда она вынуждена уезжать утром и откуда — возвращаться лишь под вечер, словно она приехала работать — как оказалось, она журналист, — ради материала, а не ради отдыха, лечения, и, странно, Зейн чувствовал блеклое подобие возмущения, злости, что, получается, Ясмин не удается расслабиться. Объяснять себе свое же ощущение мужчина, конечно, не стал.              Синди, постучавшись, зашла в номер к Зейну, буквально упав в кресло у окна, на что мужчина, в это время читающий книгу, лишь снял очки и выгнул бровь, даже не возмущаясь поведением девушки, ведь уже буквально привык к такому, лишь ожидая, что она собирается ему сказать, и тогда Синди, положив ногу на ногу, с улыбкой произнесла безо всяких предисловий:       — Ясмин возвращается сегодня не столь поздно, вы можете поговорить.       — Синди… — устало протянул Зейн, отложив книгу, сморщившись, потер переносицу.       — Хорошая возможность. Хотя бы попробуй, Зейн, — печально вздохнула девушка. — Я думаю, самой Ясмин хотелось бы с тобой поговорить.       — Из-за чего вдруг? — прищурился он, прожигая Синди внимательным взглядом.       — Она возвращается в четыре, — проигнорировав вопрос мужчины, проговорила девушка, заглядывая в свой телефон. — Во всяком случае, я ее засеку и дам знать, а ты, — она невежливо указала пальцем на Зейна, — пойдешь к ней.       — Ты ведешь себя так, — Зейн скривил губы, со скучающим видом возвращаясь к чтению, — словно я твой ребенок.       — А с тобой по-другому никак, — в голосе Синди проскочили нотки раздражения и даже гнева. — С вами обоими, точнее. Взрослые люди, ведете себя глупо, просто по-детски, вместо того, чтобы решить проблему, прячетесь друг от друга.       Мужчина открыл рот, чтобы уже сказать что-то наподобие того, что девушка ничего не понимает, а все же остановился и промолчал, отчего-то решив не бросать Синди, иногда умеющей докапываться до правды, эту заезженную фразу. Она поняла это по-своему: вдруг размягчились черты лица, на губах блеснула ласковая улыбка, когда девушка склонилась к нему, дотянулась до его колена, зная, как влиять на решения тактильного, хоть и скрывающего этот факт мужчины, произнесла тихо, вкрадчиво, будто тайну рассказывала:       — Не выйдет — я отстану. Но пока есть шанс наладить ваши отношения, стать друзьями или хотя бы просто перестать друг на друга обижаться, вы оба должны попытаться.       Зейн вновь отложил книгу, склонив голову вперед, чтобы взглянуть на Синди, искреннюю во всех своих стремлениях, такую забавную и милую, даже в тридцать лет, даже после становления широко известной моделью остающуюся ребенком, доброй и наивной девочкой, поверх очков, тяжело вздохнул, что вызвало еще более широкую улыбку девушки, видно, уже хорошо чувствующей Зейна, произнес, когда дрогнул уголок губ в насмешливой улыбке:       — Каролина не одобрила бы твои действия.       — У нас с ней разная политика, — хитро прищурилась Синди.       — Даже не знаю, какая мне больше не нравится, — хмыкнул он, откидываясь к спинке кресла, все же вновь сняв очки, видимо, больше не собираясь возвращаться к чтению.       — Надеюсь, ее, — усмехнулась девушка. — Судя по твоему виду, я тебя уговорила?       Зейн вновь вздохнул, закинув ногу на ногу, и у уставших, погасших глаз его наметились радостные морщинки.