Вовочка

Кащей и Вова сидели на кухне, ели пельмени. На часах было около восьми вечера, а за окном шел тяжелый снег. Они сидели молча, в голове у Кащея ничего особо не было, пустота, но это ощущалось приятно, правильно. Он устал все время думать о говне, а ничего другого ему на ум последнее время не приходило. Только говно, тревожное и немного грустное. С Вовой все-таки почему-то становилось проще. Так всегда было, всю жизнь. В детстве проблемы были другие - двойки там, например. Кащей никогда не был самым умным, но всегда стремился быть лучше других. Первый раз в жизни он подрался во втором классе, в сентябре. Почему-то запомнилось. Не во всех деталях, но общий смысл сохранился. Он тогда то ли получил тройбан, то ли не смог ответить на вопрос, а другой пацан смог и оценку получил выше. Сейчас, конечно, смешно думать о таких проблемах, сейчас они совсем другие. Но ему, Кащею, стало тогда очень горько, в груди засело что-то вроде огромной злости напополам с бессилием. Тогда он пошел и отпиздил того пацаненка. Потом сидел на скамейке во дворе мелкого Вовы и дул на свои красные костяшки. Он тогда очень сильно пытался не плакать, сам только не знал, почему так сильно хочется. Вова сидел рядом, болтал ногами и пытался ему втолковать, что Кащей ничего не понимает и что грустить - это глупо, ведь обидчик избит, он теперь в страхе. – Он еще всю жизнь будет вспоминать, как ты его! Это было очень круто. Я бы так вообще не смог. Он же еще такой огромный, выше тебя в два раза. На этих словах Вова повнимательнее посмотрел на друга и сам себе кивнул. – Да, в два раза, примерно. – Ты не понимаешь ничего. – мелкий Кащей нахмурился еще сильнее. На Вову он не смотрел, а смотрел упорно на свои руки, дул на царапины и думал. – Да чего я не понимаю-то?! Тебя теперь вообще все в школе будут бояться. А ты сидишь хнычешь. Тут Кащей вскинулся и вскочил, встал прямо напротив Вовы, сжав кулаки. Посмотрел грозно. – Я не хнычу, слышишь! И не реву! Будешь так говорить, я тебя тоже изобью, понял?! Вова, конечно, уже тогда знал, что ничего ему не будет. Всегда был умный пацан. Даже не встал, только посмотрел снизу вверх, продолжая болтать ногами. – Ну ладно, не ревешь ты. Но ты грустишь. Почему, а? Кащей сел обратно и опять уставился на свои руки. – Да просто... Замолчал. Потом продолжил. – Он умный, этот Миша. А я глупый, выходит. У меня же не получилось. – Ну, в другой раз получится. – А если опять нет? – Ну, я тогда не знаю. Но я думаю, что у тебя получится. Кащей посмотрел на Вову, а тот смотрел на него. Стало легче, Вова ведь совсем не думал, что Кащей идиот. Он подумал, что если хотя бы Вова будет всегда считать, что Кащей самый умный и самый лучший, то всем остальным можно будет не доказывать. В целом, Вовы вполне хватит, наверное. К тому же, грела мысль, что теперь друг думает, что он самый сильный, что его будут бояться. Вова тогда был низкий, хилый, даже меньше самого Кащея. К тому же, из мажориков. Его в школе не любили, часто ему доставалось от одноклассников, или других. Ну и Кащею, получается, тоже. Не бросать же Вову одного, они ведь друзья. Сидя на той скамейке Кащей решил, что раз он теперь может драться по-настоящему, то их теперь никто и никогда не сможет обидеть. Вова очень хороший - всегда ему помогает, объясняет непонятые примеры на переменах, обсуждает наклейки, ходит после школы с ним играть. Иногда кормит, если есть совсем нечего. Девятилетнему Кащею иногда так горячо внутри от того, как он благодарен другу, от того, как он рад, что Вова есть. – Я подумал, и решил, что буду тебя теперь защищать, ладно? Сказал и сразу покраснел, низко опустил голову и весь надулся, как от обиды. Было немного стыдно, почему-то. Вова перестал болтать ногами и посмотрел на него, кивнул. Серьезно и по-взрослому. – Спасибо. Я тебя тоже буду защищать, если смогу. Но я не знаю, когда я смогу, но я постараюсь пораньше. – Ладно. После того дня, их жизнь совсем изменилась. Кащея теперь действительно побаивались обижать. И Вову скоро научились не обижать тоже. В жизни появилось теплое постоянство. После уроков вместе шли бродить по дворам, с кем-то драться, пробовать первые сигареты. Вова со временем Кащея в росте догнал, и теперь уже сам Кащей приходил иногда к Вове с просьбой помочь отпиздить какого-нибудь попутавшего края долбоеба. С учебой все, конечно, стало совсем плохо, но Кащею теперь и не нужно было получать пятерки, чтобы чувствовать свое превосходство над другими. Постепенно вокруг него собирались пацаны, готовые его слушать. Приятно было смотреть на то, как большие и опасные ребята заглядывают тебе в глаза, ожидая одобрения. И Вова всегда был рядом, все также слушал его, ценил. Это уже потом, когда Кащей сел, все немного изменилось. После отсидки он быстро уяснил, как именно нужно управлять людьми. Вова его не понимал, наверное, в этом дело. Он, Вовочка, добрая душа. Не понимает, что законы улицы - это не только строгость и справедливость. Чтобы по-настоящему защитить, иногда приходится делать неправильные вещи. Чтобы всем было лучше. Да, Кащей и о своей выгоде не забывал. Но разве это плохо? Он теперь не просто пацан со двора, он теперь может получить вещи, которые хочет. Может спать с женщинами, которые ему нравятся. Может уничтожать тех, кто портит ему жизнь. Снова может защищать самого Адидаса, только теперь не от мелкой шпаны из школы, а от более серьезных проблем. Абсолютно за просто так. Ну, может быть за "спасибо". Когда Адидас уехал служить, Кащей запил. Не от горя или одиночества. Просто стало как-то пусто. Как вот Вова его так смог бросить? Друг, ебанный рот. Сиди и жди, друг. Думай, сдох я, или не сдох. А если сдох, то что тогда? Кащей пытался вообще не думать об этом. Ни о войне, ни о Вове, ни о чужих смертях. У него не было права на скорбь, он сам себе бы его ни за что не дал. Лучше пить. И теперь они здесь. Вроде, все же хорошо кончилось? Герой вернулся, ноги-руки на месте даже. Но почему-то все пошло по пизде. Кащей не был готов, даже как-то не осознал сначала. Вот Вовочка заходит в качалку в окружении скорлупы, которая от радости выпрыгивает из штанов. Вроде все правильно. Да, вернулся. Он же ждал, а тот вернулся. Только все это как-то неправильно, дико. Почему? Может, по-другому представлял себе это все? Возвращение, воссоединение? Объятия и братские лобзания, радость встречи. Так он, вроде как, ничего и не представлял, не думал вообще об этом. Просто ждал. Или че? Ну ничего. Они все поправят, так ведь? Он же, Вова, сидит живой, здоровый, ест пельмени. В тельняшке этой своей сраной сидит. Все будет хорошо. – Выпьем, может? Вова поднял голову и посмотрел на него, приподняв одну бровь. – Не напился что-ли еще? – Не начинай, я тебя прошу. Я тебе по-человечески вопрос задал. Выпьешь со мной, или нет? Кащею показалось, что в каком-то смысле это момент судьбоносный, что сейчас что-то решится, и вместе им потом придется разбираться с последствиями. Адидас вздохнул, потом кивнул. Кащей моментально оживился. Театрально потер руки и поднялся из-за стола, чтобы забрать из ванной початую бутылку. – Ну вот, это уже человеческий разговор, да? Как люди с тобой посидим наконец-то. Да ведь? – Посидим, посидим. Давай неси уже. – Ну, ты только уж не борзей, ладно? Я сейчас бутылку-то принесу, но ведь нормально же можно было попросить. Возмущался Кащей исключительно для вида. Принес, поставил бутылку в центр стола. Нарезали хлеб. Выпили по первой. Водка обожгла горло, Кащей сморщился и громко опустил рюмку на стол. Потом, чуть наклонился назад, облокотившись на стену затылком и прикрыл глаза. Заебался думать про говно, пусть Адидас своим присутствием и словом уже скорее все исправит, чтобы было как в детстве, а не как сейчас. – Когда служил, там парень был. Он на гитаре играл, Высоцкого. У него так получалось хорошо, прямо один в один. Про психбольницу. Вова улыбнулся, но глаза были грустные, потом налил еще по одной, себе и Кащею. – Ай пацан, ну дает, да? Молодца! – Кащей широко улыбался, подыграл. – И че сейчас с ним? Живой? Вова ничего не ответил. Понятно было, что нет. Кащей и так знал, что мертвый, потому что о живых так не рассказывают, как Вова сейчас рассказал. С такими глазами, то есть. Кащей отлип от стены и уперся локтями в столешницу, задумчиво глядя на Адидаса. Тот теперь плакал, беззвучно и сухо, спрятав лицо в ладони, и трясся всем телом. – Вов, ну чего ты. Все нормально будет. Кащей не дурак, понимал в чем тут дело, но слова не шли, он не знал, что сказать, потому что когда Вова говорил о своих мертвецах, Кащей радовался, что на месте того солдатика или какого-нибудь другого не оказался сам Вова. Лучше они, это точно. Вообще, он редко позволял себе подобные мысли, потому что они, по своей сути, были бесполезными. А что, если, а что было бы. Главное, что пока живы все, вот что. Ну, не все, да. Но те, кто важен, не все пока померли. На том спасибо. Он встал и передвинул табуретку ближе к Адидасу. Сел рядом, придвинул к нему стопку. Выпил сам, потом проследил, чтобы выпил Вова. – Вов, ну чего ты грустишь, а? Все понимаем, что там люди все время умирают. И дети совсем, и остальные. Мы же тут ничего уже не поделаем, да? Ты успокойся, Вов. Ты ведь подумай, ты же оттуда живой вернулся. Смог же, ну? Может, Вова и слышал все, но виду не подавал. Волосы у него торчали в разные стороны, глаза были красные, нос тоже. Весь он был какой-то неживой, потухший. Как будто бы в нем ничего уже и не осталось совсем. Но Кащей знал, что это - неправда. Что все там осталось, что нужно было, потому что Адидас пиздец какой сильный. Налил еще, обоим. Выпил. Шла уже как родная, ничего не сказать. – Вовочка, ну ты послушаешь меня? Живой ты, здоровый вон, кабан. Рожа автоматная, да? – Против воли, но получалось как-то нежно. Кащей помочь не мог, это уж точно, он не священник и не медсестра, да и слишком любит громко говорить, чтобы звучало искренне. Просто иногда кажется, что он тут сам как на войне, только свою, похоже, проиграл. Может, от ветерана к ветерану что-нибудь дойдет. – Ты пей лучше давай, чтоб легче было, да? Что нам с тобой еще поможет, только беленькая уже теперь, наверное. – Ты нихуя не понимаешь, Кащей. Ты же не видел. Из-за меня же люди погибали, я убивал руками вот этими и смотрел потом, как умирают. И мои ребята тоже. Их знаешь сколько там осталось? – Он говорил громко, как-то исступленно, и в глаза Кащею он не смотрел, только куда-то в стену, пялился слепо и страшно. Кащей потянулся и обнял. Может быть, чтобы успокоить, помочь, может быть, чтобы самому стало легче. В детстве его Вова также успокаивал. Обнимет и слушает, гладит по голове и кивает на его рассказы. Там, где надо и не надо. Сам Кащей и тогда мало во всем этом понимал, поэтому попыток лезть в чужую душу не делал, был рядом, а больше ничего не мог. Вова положил голову ему на плечо и глубоко дышал, чтобы выровнялось дыхание, только не получалось, так что иногда низко и громко всхлипывал, а еще дрожал мелко, никак не мог успокоиться. А Кащей его гладил по голове, иногда пропуская волосы через пальцы, чесал затылок, как собаке. Было грустно, но тепло. Очень хотелось, чтобы так было всегда, но чтобы поменьше боли. - Кащей, почему у тебя такие ресницы длинные? Чего? - Чего? Когда Вова говорил, то в груди чувствовалась вибрация от чужого голоса. Кащей заморгал, брови непроизвольно подлетели и даже слегка приоткрылся рот. - Ты о чем вообще, Володь? - Я говорю, почему у тебя такие длинные ресницы? Кащей отстранился и немного отодвинулся вместе с табуреткой, в основном чтобы посмотреть Адидасу в глаза и понять, какого хуя только что произошло в чужой голове. - Адидас, блять, какие ресницы? Че еще обсудим? Ты ебнулся что ли, дядя? Глаза у Вовы все еще были опухшие, а нос красный, но на лице появилась улыбка. Он налил им еще водки и засмеялся.