иллюзия

Глупость — говорить, что ничего не предвещало беды, когда все дни стали сплошь и рядом похожи на каникулы в пыточной. Юнджи, вытирая руки тряпкой от краски, залезает на диван рядом с Чонгуком, редактирующим видео. И, черт, как это по-больному привычно. Чонгуку уже плохо в момент, как обивка прогибается под чужим весом. И, складывая руки на голых коленях, соседка выдает: — Чонгук-а, мне нужен натурщик. Брови ненадолго взлетают вверх. Приземляются. Норовят снова взлететь. Чонгук, оглядывая девушку снизу вверх, склоняет голову вбок. Шутка такая? Чонгук, не задумываясь, ляпает, кивая и непонятно усмехаясь: — Нет. Не выпаливает, не тянет, просто… отказывает. Невозмутимо. Голые колени упираются ему в такое же голое бедро — шорты давненько съехали ближе к заднице, потому что Чон хрен знает сколько уже медитирует в позе лотоса. Коленки липкие и слегка прохладные, что в условиях июльской жары — почти что рай. Они с Юнджи сегодня поразительно схожи в том, что надели: длинные шорты да безразмерная футболка. Только вряд ли это потому что у них особая связь. Так одеваться — банальное удобство. — Почему? — дует губы, но с другими прикосновениями пока не лезет. — Я же твою жопу уже миллиард раз видела, — а в глазах — бесконечная мольба. — Это, по-твоему, аргумент? — насмешливо уточняет Чон, наклоняясь чуть ближе. Чонгуку оторвать взгляд очень сложно, но он заставляет себя перевести его обратно на монитор ноутбука. Понимая, что Чон не покупается на ее жалостливый вид, она, сама того не зная, прибегает к тяжелой артиллерии: обнимает его поперек туловища. И трогательно бубнит в плечо: — Очень нужно, Гук-а. Ты просто себе не представляешь, насколько. — Моя голая задница? — продолжает издеваться парень, посмеиваясь. Хотя, если честно, вообще нихера не смешно. Просто дайте ему пережить это, да? Почему тогда, когда ему нужно былое уединение, он получает внимания раза в три больше? Даже Джин, с которым они не так уж и часто видятся, как будто более обходительным стал: каждый раз реагирует на любое микроизменение в поведении или во внешности Чонгука. Последний так со стыда скоро сгорит: то ли от того, что его атакуют объекты его беспокойной симпатии, то ли от того, что он ни слова внятно произнести не может и на фоне этого тушуется еще больше. В могилу его сведут — что один, что другая. — Да блять, — рычит, пока Чонгук против воли сильнее ухмыляется, — дело не в голой заднице! — А в чем? — притворно-непонимающе. — Это разве не ключевой фактор? — В том, что мне нужен ебаный натурщик, а из мужиков я не презираю только тебя! Как же Намджун? — так и просится. — Нет, нуна, — его реплики сотканы из мягкого ехидства. — Чонгук, пожалуйста. Ого, а имя без суффикса — подлый прием. И определенно убийственный. И от этого так несправедливостью накрывает. От любого слова, которое вылетает из чужого рта. И Чонгук, как дурак последний, терпит это дебильное эхо в голове: Мужик? Не презирает? Невыразимая в полной мере обида выливается в возмущенное: — Намджун тебе зачем? — Он занят. Чонгук улыбается, ломаясь, как вафля. А-а, так вот оно как. Он просто замена. Просто удобный. Выдыхает. Вдыхает. Выдыхает. Это мысли на пустом месте? Он драмаквин и высасывает из пальца? Спокойно, она не это имела в виду. Он спросил — ему ответили. Чонгук, дыши. — Гук-а, мне очень надо, — почти плаксиво. Как скоро у Юнджи дедлайн, что она его аж умоляет? — Что угодно проси. Чонгук отводит взгляд в сторону, разливаясь неприметной зловонной лужей отвращения самому к себе. Что угодно? Юнджи-то самой не страшно такое говорить, когда она и на секунду себе даже не представляет, что может твориться в его голове? Как она может доверять ему, когда Чонгук сам себя предал? — Что угодно? — решает уточнить он, бездумно колупаясь пальцем в отверстиях для разъемов в ноутбуке. Решает уточнить, подсознательно надеясь на другой ответ. Тот, который не вызовет у него моральной дилеммы. Тот, который оставит его хорошим человеком в собственных глазах. — В рамках закона и моего бюджета, естественно. — Хорошо, — с тяжелым вздохом. И вновь остается в миллиметре от того, чтобы коснуться кончиком носа пробора явно обрадованной девушки (если судить по интонации), когда глядит на нее. — Это все? — А прямо сейчас можно? — ухмыляется: это слышно. — Прямо сейчас? — растерянно копошится рукой в собственном затылке. Он… он еще не готов. Не так быстро. А как же- А как же пару дней для моральной подготовки? — Да, — и отстраняется, хлопая Чонгука по плечу. Приятная прохлада прокрадывается между ним и Юнджи, и, господи, из-за накрывающего тяжелого волнения он даже и не заметил эту адскую жару в сорок градусов за окном. — Не волнуйся, Чонгук-и, свой стручок можешь прикрыть. Мне больше анатомия твоего тела нужна, чем нюдсы. Чонгуку хочется отстраниться полностью, чтобы остался только тандем он-железо-на-коленях-обивка. Нет, прижать к себе, вдавив в диван и нависнув сверху. Нет, отстраниться и убрать с себя руки. Он не может определиться. А сказанное все же обижает. Сказанное рождает в нем слишком темные эмоции, облепляет тело нефтяной пленкой. Или проявляет? Может это всегда в нем было, а он — не знал? Ее теплые руки теряются у него в волосах. Чонгуку смерть как хочется ее распять под собой и… обнять. Только ведь обнять? Не-е-ет. Смерть как хочется почувствовать улыбку в поцелуе, вопли от щекотки или негромкие стоны, когда он замрет, выдыхая свои чувства на внутреннюю сторону бедра, в секунде от- Чонгук отворачивается, сбрасывая с себя странные мысли. Чонгук отворачивается, чтобы вспомнить об обжигающем стыде за свои мысли вновь, когда мурашки покрывают пресс, а волоски дыбятся от легкого холодка из-за того, что он снял одежду. Либо он вспоминает о стыде, потому что Юнджи восхищенно выдыхает, что-то шкрябая карандашом: — Я, наверное, никогда не устану смотреть на твое охуенное тело. Чонгук бросает взгляд исподлобья, не улыбаясь. — Спасибо? — медленно и по слогам пережевывает он, пока не собираясь опускать взгляд вниз. Юнджи выглядывает из-за холста, улыбаясь и морща нос. Такие моменты раньше вызывали в нем только умиротворение и пузырящееся счастье. — Не благодари, — Юнджи предплечьем чешет нос, заправляя выбившиеся пряди волос за ухо. — Ты реально пиздец красивый. Чонгук не может пересилить себя — все же роняет взгляд вниз. Лучи заходящего солнца подсвечивают пыль на полу. Он едва удерживается от того, чтобы не сделать ее грязью, подмешав туда внезапные горькие слезы. Он едва удерживается от того, чтобы не смешать с грязью все, что было светлого у них с Юнджи. Чонгук так старается, но почему ничего не может поделать с тем, что его тело наполняется трещинами повсюду, обнажая зияющие чувствами дыры, ослепляющий свет которых убивает все хорошее? Почему каждая секунда наедине с Юнджи теперь такая невыносимая?