Бог кувшинок

      Палеонтолог делает аборт.       Так могла закончиться история Фушигуро Мегуми, но его мать, нежная и миниатюрная женщина с короткой стрижкой под классику, профессор кафедры геолого-минералогического научного института Академии наук, однажды вместо согласия о походе в экспедицию — дела всей её жизни — согласилась выйти замуж.       Её мужем стал Тоджи Фушигуро, красивый и видный финансовый аналитик. Коллеги матери Мегуми, все эти нудные профессорши с лупами вместо глаз, вечно согнутые в позе микроскопа над ископаемыми и сами едва в ископаемых не превратившиеся, поначалу чуть не взорвались от зависти — но вскоре сочувственно охали и качали головами, сплетничая в профессорской за чаем с рассыпчатым печеньем по акции один плюс один равно три о незавидной судьбе коллеги.       Выяснилось, что Тоджи оказался человеком азартным и в меньшей степени семейным. Поэтому мать Мегуми, разочаровавшись в браке и осознав, что здорово просчиталась, потребовала развод.       Вдоволь пожалеть о растраченных впустую возможностях она тоже не успела — обнаружила, что ждёт ребенка. Матери Мегуми думалось: миллиарды лет Земля при колоссальном давлении и температуре свыше двух тысяч градусов наращивала на мантию земную кору — слой за слоем, слой за слоем — создавая будущий бескрайний океан ископаемых, чтобы она однажды могла найти на глубине от пятнадцати до тридцати метров останки существ, живших на стыке геологических эр, но вместо этого — пришлось заручаться финансовой и моральной поддержкой в лице многочисленных родственников бывшего мужа и полностью перекраивать своё будущее.       Так делом жизни матери Мегуми Фушигуро стали не ископаемые, а сам Мегуми — на долгие-долгие семнадцать лет, пока разжившаяся деньгами кафедра вновь не пригласила её в экспедицию. На этот раз — в выжженные докрасна кораллово-рыжие пески далёкой страны, чей часовой пояс позволял ей звонить сыну в районе пяти, максимум, шести вечера, но никак не позже — в пустыне, где, орудуя кисточками и ситом, погружалась в недра земли вся профессорская верхушка института палеонтологии, в этот момент наступала полночь.       — У тебя точно всё нормально? — взволнованно спрашивала она сына сквозь расстояние в тысячи километров. — Может, всё же поедешь сегодня ночевать к Маки? Мне так спокойнее будет.       Мегуми сцепил зубы. Горло стиснул спазм раздражения: раз мать заговорила о тётке — это надолго. Он демонстративно закатил глаза и покачал головой, одними губами произнося: «Началось». Нобара зажала рот рукой, чтобы не заржать в голос, Тодо, который и так давил тупую лыбу, махнул ручищей и едва не сбил с кухонного стола бутылку с пивом, но вовремя её поймал — под хрюканье и сдавленные смешки.       — Да, всё нормально, мам. — Одарив кухню, полную народа, уничтожающим взглядом и подавив желание показать всем средний палец, Мегуми нырнул в коридор и прикрыл за собой дверь.       Не хватало, чтобы мать услышала чужой смех или шепотки — иначе точно вызвонит одну из тёток. И ладно бы, если это будет Май — с ней худо-бедно можно договориться, а вот у недавно разведённой Маки тонна времени — наверняка сразу сядет за руль и примчится. Ехать ей минут сорок, друзей можно будет смело выпроваживать…       — Ты там с кем? — заподозрила неладное мама.       — Один.       — Точно?       — Мам, мне восемнадцать, — не выдержал Мегуми, на всякий случай отступив от кухни на безопасное расстояние. — Заканчивай свой контроль.       — Семнадцать.       — Завтра уже восемнадцать.       — Невелика разница, знаешь ли, — подавилась возмущением трубка и сразу же запричитала: — Ты… школьник вчерашний, только на первый курс перешёл — как мне только в голову пришло тебя одного оставить? Нет, знаешь, всё-таки договорюсь завтра с начальством, возьму билеты…       — Мам, — оборвал её Мегуми. — Хватит. Сегодня я один, завтра, как договаривались, поеду к Маки. Работай спокойно, — и, смягчившись, добавил: — Не переживай. За один день со мной ничего не случится.       На том конце судорожно вздохнули.       — Ну хорошо, — выдержав короткую паузу, смирилась мама. — Как проснёшься, напиши мне, я позвоню, чтобы тебя не будить… И умоляю только, не сиди допоздна за компьютером.       — Не буду, — поторопился согласиться Мегуми — шум и смех из кухни зазвучали на октаву выше, смелее. Нужно скорее сворачивать разговор.       — Сегодня вечером собери учебники с собой, чтобы Маки не пришлось ездить за ними по триста раз. И…       — Ага, — оборвал её Мегуми. — Всё, мам, я пойду уже. У меня тут сериал начинается.       — Сериал, — вздохнула она. — Написать мне утром не забудь, пожалуйста. Ладно, беги. Целую.       — Целую.       Мегуми нажал на сброс, облегчённо выдохнул и, мысленно сосчитав до трех, толкнул дверь на кухню.       — Все норм? — поинтересовался Юта и сунул в руки Мегуми кружку, полную чего-то тёмного, судя по запаху, вина. Из этой кружки обычно пила тётка Маки, когда приходила в гости, мама специально приобрела её для нее — большую, глубоководно-изумрудного цвета.       — Да, — недовольно ответил Мегуми. — Вы погромче орать не могли?       — Мы тихо, — примирительно отозвался Тодо и коротко похлопал его по плечу. — Ну всё, можно начинать отмечать твою днюху? Не нажрись только с вина, нам всю ночь бухать.       Все радостно заголосили, и вскоре кухня Мегуми из уютнейшего места с кремовыми панелями и шкафчиками под мрамор и миланский орех, со старательно подобранными в тон шёлковыми обоями и кожаным диваном, превратилась в подобие столовой в студенческой общаге, полной голубоватого сигаретного дыма под потолком и плохо вытертых луж разлитого алкоголя на столе и полу.       Мегуми за вечер успел тысячу раз пожалеть, что согласился отмечать восемнадцатилетие в своей квартире.       Расслабиться не удавалось. Приходилось следить, чтобы Тодо не прожёг сигаретой диван, Касуми и Момо блевали строго в туалете, а Нобара не ввязалась в очередной пьяный спор.       Юта, Норитоши, Кокичи, Такума и остальные вели себя более-менее мирно: курить послушно выходили на застеклённый балкон, пепел на пол не бросали, окурки тушили в пустой баночке из-под кофе. Цедили вино из пакета, сосали пиво из бутылок и орущую из колонок музыку сильно не перекрикивали.       Мегуми наблюдал за ними с некоторой долей зависти — сам почти не пил, опыта с алкоголем толком не имел и не мог так свободно опустошать бутылку за бутылкой, не опасаясь мгновенного опьянения. Все они, в отличие от него, — опытные, взрослые, каждому почти под двадцать. Такуме, кажется, вообще двадцать два…       За эти пару месяцев с момента, как Мегуми влился в их компанию — компанию сноубордистов — мало что изменилось. Он до сих пор не был уверен, что стал среди них своим.       — Мегуми, — окликнул его Такума и поманил к себе на балкон. — Подойди на пару сек.       Мегуми в надежде, что причина не в прожжённой сигаретой шторе или окурках в маминой бегонии, выбрался с прокуренной кухни на свежий морозный воздух.       Лёгкие приятно обожгло прохладой. Вечер двадцать первого декабря уронил на землю тёмный бархатный подол — одинокие фонари, новогодней гирляндой уходящие вглубь заснеженных улиц, тускло выжелтили снег полукружьями.       — Слушай, — Такума надвинул на лоб шапку-носок, с которой не захотел расстаться даже в квартире, затушил окурок и выдохнул дым тонкой ниткой в сторону, — меня друг одного моего кента просил сегодня встретиться по делу… Ты не против, если он зайдёт сюда ненадолго? Он постарше немного, но он нормальный чувак, я те отвечаю.       Мегуми пожал плечами — от ненормальных его новые друзья сами старались держаться подальше. Любой гопник, дышащий в спину перегаром в тёмном закоулке, был куда опаснее для бордиста в яркой куртке, чем для него, вчерашнего школьника, которому кроме компьютерных игр и книжек с научной фантастикой никаких преступлений не вменишь.       — Он тоже из наших, — пояснил Такума. — Раньше катался, но потом уехал надолго из города… Может, помнишь, Сатору Годжо? Мы как-то обсуждали его.       — Да можно, — пожал плечами Мегуми.       Такума одобрительно хлопнул его по спине и выбросил окурок с балкона.       — Соседи же!..       — Блять. — Такума проводил взглядом мелькнувшую красным искру. — Извини, забываю вечно про твою пепельницу…       Сатору Годжо стал единственным гостем, кто пришёл не с пустыми руками, а с бутылкой дорогого вина, которое Мегуми видел раньше только на стендах с премиальным алкоголем.       На первый взгляд — он едва ли казался старше остальных.       — Держи, именинник, — сказал он и пристально взглянул поверх круглых дымчатых очков. На тонкой металлической дужке золотом блеснул бренд, позволить который Мегуми мог разве что в мечтах.       Такума подмигнул из-за его спины, ткнув себя в грудь, мол, не благодари. Мегуми подарок принял и всерьёз озадачился — искать теперь, что ли, по шкафам коробку с винными бокалами, которые доставались матерью редко и то, по праздникам? И открыть же ещё чем-то нужно…       — Не суетись. — Сатору обнадёживающе улыбнулся и, игнорируя общий гам, быстро и по-взрослому решил проблему: выудил с верхней полки кухонного шкафчика какие-то бокалы — вроде бы для коньяка, мастерски откупорил вино найденным в ящичке штопором и плеснул по половине себе и Мегуми.       Казалось — никто не обращал на них внимания.       Казалось — все, кто находился на кухне, резко потеряли к ним интерес.       Несмотря на внешнюю молодость, в наполненных спокойствием и уверенностью движениях Сатору чувствовались опыт и возраст. Ещё — в тембре голоса и одежде, которая явно была на порядок дороже, чем у всей их студенческой тусовки вместе взятой. Однако ни видом, ни делом он не показывал, что ему здесь не место.       — О, ты читал «Нейроманта»? — Сатору кивнул в сторону крохотной полки, куда в компанию к нескольким книгам в жанре киберпанк и фарфоровому ангелочку, подаренному маме коллегами по работе, Нобара уместила своё пиво. — Понравился он тебе?       — Нормально. Гибсон неплохо пишет, по его книге могли бы снять фильм. Но, судя по развитию сюжета в самом начале, — с нарочитой небрежностью начал Мегуми, стараясь звучать взросло, — уже не снимут.       — Ты имеешь ввиду постельную сцену? — абсолютно открыто и без стеснения спросил Сатору, словно говорить о таком вслух для него в порядке вещей. Гремели колонки, пьяный восторженный шум врезался в уши, но каким-то удивительным образом бархатный и негромкий голос пробивался сквозь общее веселье и звучал чётче, чем всё.       Мегуми глотнул вина. Получилось больше, чем планировалось, и он едва не подавился.       — Ты знаешь, в целом, соглашусь. — Сатору деликатно отвернулся, давая Мегуми откашляться и утереть выступившие слёзы. — Может быть, ещё десять или двадцать лет назад люди проглотили бы такой сюжет, но сейчас мало быть просто главными героями противоположного пола. Между персонажами должна быть химия.       Он так произнёс слово «химия», что Мегуми растерялся. Постельная сцена на первых страницах действительно показалась ему топорной и бессмысленной, но имел он в виду совершенно иное. Мегуми не нравилось избитое клише, где персонажу преподносят на блюдечке избавление от проблем любой сложности, баснословные деньги, приключения и самую крутую женщину просто на том основании, что он — главный герой. Однако говорить об этом Сатору он не спешил — может, это и так очевидно.       — Да, — выдавил Мегуми, не сумев сформулировать ответа получше: все умные мысли рассыпались, как бусины с порванной нитки; растворились, как вода в вине, выстрелив вхолостую.       — Как между людьми. — Сатору снова улыбнулся. — Настоящую химию можно ощутить в воздухе. Он становится лёгким. Всё становится лёгким.       Он сделал короткое и изящное движение рукой. Мегуми сглотнул. Вопреки воздуху, о котором говорил Сатору — воздух между ними загустел и потяжелел, заливая лёгкие трепетом крыльев бабочек-однодневок и винным дурманом. Мегуми попытался протолкнуть наружу хоть слово, но понял — не может.       Только сейчас он обратил внимание, что под дымными очками, которые соскальзывали на нос и которые Сатору поправлял выученным небрежным жестом, скрывались упоительно голубые глаза, прорезанные ультрамариновым спектром, как у бриллианта, и ресницы — длинные и удивительного цвета: белые, точно обожжённые инеем, такие же, как брови и волосы.       Мегуми вдруг вспомнил, что, увидев Сатору в первую секунду, решил, что его засыпало снегом. Он весь был — будто старательно выведенный серебряным карандашом: молочная бледность кожи, морозный бархат ресниц… Смотрелось это до того удивительно и ярко, до того невозможно красиво, что Мегуми растерялся. Таких цветов и в природе-то не существует.       Не человек — наваждение. Невозможно красивое наваждение.       Сатору снова чему-то коротко улыбнулся, снял очки и подлил им обоим вина.       Всё стало лёгким. С этого момента, о чём бы Сатору ни спрашивал — какие фильмы нравятся Мегуми, что ещё он читал из киберпанка и как много научной фантастики знает — всё пролетало мимо ушей. Больше не скрытые дымкой очков глаза Сатору притягивали внимание, точно громоотвод молнии. Мегуми на секунду забывал, о чём его только что спрашивали, а Сатору до странного понимающе посмеивался.       — Осторожно. — Сатору поймал его и подставил плечо, когда Мегуми попытался опереться о кухонную тумбу, но промахнулся. — Тебе, кажется, хватит.       — Голова кружится, — признался Мегуми в кашемировый джемпер, остро пахнущий металлической прохладой одеколона.       — Давай выйдем, проветримся… на улицу. На балкон тебя вести не стоит. Шумно.       — Есть… другой.       Другой балкон действительно имелся — в дальней комнате, спальне мамы.       Свет включать не стали — темноту разбивал жёлтый свет уличного фонаря, набрасывая на мебель тонкую золотую вуаль: на туалетный столик, низкий шкафчик и широкую, идеально, без единой морщинки, заправленную двуспальную кровать, кое-как вписанную в интерьер небольшой спальни.       Над головой, рассеянные по потолку, тускло горели фосфорные звёзды из детского набора для рисования — Мегуми в четырнадцать наклеил их вокруг люстры, мама не стала снимать… Обычно неподвижные — сейчас они заворачивались в спираль; Мегуми казалось, его засасывает ядовито-зелёная воронка, затягивает в космически бесконечное ничто.       Сатору обогнул кровать и приоткрыл балконную дверь. В комнату хлынул студёный воздух, заколол крохотными ледяными иголочками лёгкие.       Под ноги будто подставили подножку, тело от спиртного резко потяжелело и через секунду Мегуми утопал носом в прохладе атласного покрывала, пахнущего любимым маминым кондиционером для белья — таким знакомым и домашним, что стало горько.       Пьяные бесконтрольные мысли заполонили разум: через час у него день рождения, мама далеко и приедет только через три месяца, а все, кто сейчас рядом — это пьяные друзья на кухне, которым плевать, которых он знает-то всего ничего…       Рядом под весом Сатору осторожно прогнулся матрас. Успокоительная мягкая ладонь ободряюще и легко прошлась по лопатке. Краем сознания Мегуми уловил в этом незнакомый, щекотливый подтекст — насколько это нормально, когда парень трогает другого парня? — но обдумать как следует не успел — сердце затопили благодарность и тепло.       Он будто ждал весь вечер, что Сатору дотронется до него, и теперь, когда это произошло, понял наконец, как сильно хотел этого с самого начала.       — Как себя чувствуешь? — вполголоса спросил Сатору. Ладонь снова мягко прошлась между лопаток, собирая складки джемпера. Вверх-вниз.       — Ну-у… так, — солгал Мегуми.       Мысли то сгребались в кучу, то разлетались перепуганными воробьями — Мегуми никак не мог выудить хоть одну, разумную и разъясняющую, почему чужая ладонь на спине разгоняет по телу приятные мурашки и кажется такой уместной…       Завтра он обязательно спросит себя, с чего вдруг взрослому парню, с которым они знакомы-то всего пару часов, гладить его по спине и проявлять заботу, но это будет завтра. Сейчас, в полумраке спальни, наедине, всё казалось правильнее некуда.       — Сколько тебе исполняется лет? — серьёзно поинтересовался Сатору.       — Двадцать один, — вновь соврал Мегуми, холодея от неясного страха, неизвестно откуда взявшегося. Что-то подсказало ему, назови он настоящий возраст — ладонь со спины мгновенно исчезнет.       — Двадцать один? — Сатору, казалось, искренне удивился. — Я думал, ты чуть постарше.       Рука со спины все же пропала. Мегуми едва не взвыл от разочарования. Надо было накинуть себе ещё год-два.       — Почему?       — Ну… Взгляд у тебя такой… Не знаю. Серьёзный, вдумчивый. Ты прочитал столько книг, сколько мои ровесники не читали. На это, знаешь ли, много времени нужно — у студентов и школьников его обычно нет, гуляют же, учатся… Да и кто поймёт в условные семнадцать «Нейроманта»?       Обида царапнула горло, но Мегуми ухватился за другую мысль:       — А сколько тебе?       В голос Сатору закралась лукавая неоднозначность:       — А сколько дашь?       — М-м-м, — Мегуми всерьёз задумался. — Двадцать шесть? Семь?       Сатору беззвучно рассмеялся:       — Ну, почти.       — То есть, ты думал, мне двадцать пять или около того?       — Ну, максимум, двадцать четыре… Как Такуме, может. Ты высокий. Стройный.       Мегуми, польщенный похвалой, поглубже уткнулся в покрывало — то, что он выглядит старше, льстило. То, что Сатору считает его стройным, — ещё больше.       Лопатка загорелась от ожидания — дотронутся ли, погладят ли её снова или нет? Мегуми нетерпеливо пошевелился. Сатору, словно угадав желание, вернул руку — уверенно прошелся по спине, шее, вызвав наплыв приятной дрожи.        — До сих пор нехорошо? — заботливо спросил он, задев пальцем круглую косточку позвонка под воротником джемпера.       — Да нет… — сказал Мегуми, лихорадочно придумывая тему разговора. — Сегодня катали на досках просто. Устал, может быть.       — Раньше я тоже катался на борде, — признался Сатору, — со своим парнем. Он научил меня делать расслабляющий массаж. Хочешь, покажу?       Мегуми перестал дышать и, кажется, даже протрезвел. С парнем? Он имел ввиду друга или?..       — Я… — Мегуми сглотнул, попытался протолкнуть из горла хоть слово, но голос сорвался на удивлённый вздох: Сатору осторожно, точно пробуя на вкус, тронул обнаженную кожу под линией волос — пальцы просочились под воротник, принялись вдумчиво разминать шею.       С приоткрытого балкона поддувало, но Мегуми не мог понять, от чего его колотило — от прикосновений к телу или холода. С ним впервые происходило что-то настолько необычное, настолько волнующее.       Рука Сатору вынырнула из-под воротника и проникла под под джемпер снизу — ласкающе прошлась по обнажённой спине, оглаживая плечи, лопатки, талию, спускаясь к ямочкам над поясом джинсов.       — Ты дрожишь, — шёпот раздался рядом с ухом. — Холодно?       Мегуми, который до сих пор лежал лицом вниз, оторвался от покрывала и нашёл глазами Сатору. Щёки пылали. Понадеявшись, что темнота сохранит смущение втайне, проговорил:       — Ты сказал — с парнем? В том смысле, что…       Рука замерла на талии.       — Я не гей, ты не подумай, — с губ Сатору сорвалась мягкая усмешка. — Мы были молоды, пробовали разное… Я считаю, в молодости нужно многое пробовать, чтобы знать, как бывает в жизни. Пока молодой — всё интересно, а когда взрослеешь экспериментировать отбивает желание. Кому-то хочется понятного, без сюрпризов… Скучно. — Желтизна простуженного уличного фонаря упала на его лицо и высветила капризное выражение, словно Сатору разговаривал сейчас не с Мегуми, а спорил с кем-то, кто не хотел каких-то сюрпризов. — Но в любом случае, я ни о чем не жалею.       Мегуми почти не дышал, слушая, как сердце пленённым мотыльком трепещет, бьётся в висках. Постель коротко скрипнула — Сатору прилёг едва ли не вплотную. Тёплое живое дыхание лизнуло щёку, и Мегуми коротко вздрогнул, замирая от близости.       — Ты мне его напоминаешь. — Длинным плавным движением Сатору погладил крестец: мурашки обогнули талию, схлынули в низ живота. Пальцы спустились к поясу джинсов — минуя ягодицы, тронули ногу, соскользнули ко внутренней стороне бедра и многообещающе там замерли, вырисовывая через плотную ткань округлые узоры ласки. Лежать стало тесно, неудобно. — У тебя красивые тёмные волосы. — Сатору ласково сдул прядку с лица Мегуми. — Красивое лицо. Раскосые глаза.       Мегуми сглотнул, остановил взгляд на блеснувших влагой губах. Губы у Сатору — по-мужски утончённые: ровный чёткий штрих и мягкий полуизгиб, похожий на залом клинка. Комплименты, обрушенные на Мегуми с этих губ — это, оказывается, приятно. Впервые кто-то назвал его красивым. Да, пусть сравнили, пусть это был мужчина, но всё равно — приятно, будто внутри рванули стоп-кран и пустили по венам не кровь, а пьянящий вишневый сироп.       — Я не пробовал такое, — быстро проговорил Мегуми. — Я с парнями… не пробовал. Вообще.       Сатору немного помолчал, наклонился совсем близко — губы замерли в миллиметре от губ Мегуми.       — А хочешь?       Тишина затаила дыхание. Мегуми едва не лишился рассудка — откровеннее вопроса ему ещё не задавали. Пробрало до самых костей, выдавило воздух из легких.       Вместо ответа Мегуми подался вперед и встретил губами чужие губы, тут же послушно разомкнувшиеся под неопытным, но смелым напором.       И — повело. Сатору словно этого и ждал — в мгновение ока стал смелее: сжал ягодицы, притиснул к себе, вырвав у Мегуми полузадушенный вздох, и перевернул его на спину. Он действительно оказался опытным — куда опытнее, чем девчонки, с которыми когда-то целовался Мегуми; это чувствовалось в каждом прикосновении, в каждом движении языка.       Мегуми прильнул теснее, позволяя гладить, мять и трогать везде, куда только могли проникнуть руки Сатору. Когда ему расстегнули ширинку и, не дав опомниться, сообразить, что происходит, сжали под головкой член и, размазывая выступившую смазку, прошлись уверенно вверх-вниз, Мегуми едва не задохнулся. Удовольствие было настолько взрывным, что показалось — Земля, совершив стремительный оборот, поменяла местами полюса.       Когда — по ощущениям через пару секунд — внизу оказался рот Сатору и головку члена погрузили в тёплое, влажное и шелковистое, Мегуми забыл, где он и как его зовут — вокруг вспухла одна вата, тонны сладкой ваты; ночь обратилась в густой и вязкий смородиновый ром. Всё, что Мегуми мог — это сосредоточиться на том, как глубоко заглатывают его член, как посасывают головку, кончиком языка проходясь по уздечке, и как наслаждение горячими кольцами сжимает его тело, предвосхищая оргазм.       Стиснув зубы, Мегуми коротко застонал. Тёплый рот внизу мгновенно исчез, сменившись ладонью; чуткие губы, оказавшись у самого уха, торопливо зашептали:       — Тише-тише, — у Сатору срывалось дыхание. — Твои друзья могут услышать.       Под сердце ударила слабость. Мегуми опомнился: они ведь действительно не одни. Словно в ответ на слова Сатору из глубины квартиры послышался притушенный стенами смех, и Мегуми сжало в колючие тиски страха. В кровь точно впрыснули чистый адреналин, подогрело нервы.       Ладонь вокруг члена разжалась — в следующие несколько секунд её снова сменило бережное ощущение ласкающего языка и губ, плотно обжимающих головку. И когда Сатору уверенным движением приспустил его штаны, когда пальцы без предупреждения переместились ниже и оказались у самого входа, принявшись на грани прикосновений гладить и обводить тугие складочки, горячая волна насаждения накрыла Мегуми с головой.       Сатору вовремя отстранился, и белые густые капли упали Мегуми на живот. Оргазм, неожиданный и сильный, вымел из головы мысли, оставив на их месте плотный непроницаемый туман.       Мегуми слушал своё прерывающееся дыхание, перемешанное с шумом из глубины квартиры — то нарастающим, то стихающим. Ветер ударил в приоткрытую балконную дверь и обжёг холодом. Пришлось натянуть штаны, с тупой отстранённостью раздумывая — достать бы салфетки…       — Сделаешь мне приятно? — Шёпот у самого уха отрезвил, напомнив, что на его оргазме дело не кончилось.       Мегуми не успел осознать, как руки, неожиданно тяжелые, надавили на плечи, и он оказался лицом перед чужим членом — взмокший, выпотрошенный яркой вспышкой оргазма; не успел понять, как этот член, направляемый чужой рукой, оказался у него во рту. Как пытался распробовать вкус чужой смазки, как трогал губами нежную бархатистую кожу головки, ласкал языком, пытаясь протолкнуть её глубже в рот, заглотить полностью — но всё как-то вымученно, топорно…       — Сложно? — понимающе спросил Сатору, вплетая пальцы Мегуми в волосы. — Давай я помогу. Держи рот открытым.       Он взялся за свой член и стал уверенно водить по нему вверх-вниз, каждый раз влажно ударяя головкой Мегуми по губам.       В шею будто встали свинцовые спицы, спину и локти ломило от неудобной позы; Сатору крепко держал за волосы, прижимая лицом к паху, пока наконец последним движением не приткнул головку ко рту Мегуми, и на язык и губы не брызнула густая тёплая сперма.       — Молодец, — выдохнули сверху. — Ты молодец.       Хватка на секунду усилилась и снова ослабла. Мегуми, осознав, что его едва ли не потрепали по холке, как послушную собаку, откатился вбок, возвращая дыханию прежний ритм. Пришлось несколько раз сглотнуть, стараясь избавиться от вкуса чужой спермы. Не вышло.       Что-то, наверное, нужно было сказать, но что? Мне понравилось? Спасибо? Неясное, необъяснимое чувство горечи застряло в горле.       — Есть у тебя тут… что-нибудь? — спросил Сатору, разорвав возникшую тишину.       Мегуми подполз к краю кровати, достал из тумбочки матери бумажные салфетки и протянул их:       — Держи.       Послышался шорох. Вжикнула молния на ширинке, звякнула пряжка вдетого в шлёвки ремня…       — Знаешь, ты… — Кровать жалобно скрипнула, зашелестела атласная ткань покрывала. — …Замечательный. Всё было чудесно. Ого, так много времени уже… Мне на самом деле пора, давай мы как-нибудь…       К глотке вместе с волной тошноты подкатило горькое разочарование.       — Наберу тебя, в общем. — Сатору навис над ним тенью, словно раздумывал — поцеловать или нет. Не поцеловал. Достал телефон, нажал кнопку блокировки, и экран холодно засветился в темноте. — С днём рождения, кстати.       В комнату неожиданно хлынул яркий свет — глаза резануло до слёз. Мегуми зажмурился, но смог разглядеть — дверь в спальню настежь распахнулась, на пороге замер чей-то высокий силуэт.       Дыхание застряло в горле. Ужас вцепился в виски, Мегуми понял, что от страха не может пошевелиться.       — Вот вы… ой! — голосом Нобары взвизгнул силуэт. — Я… ой…       Дверь резко захлопнулась. Сатору рассмеялся на грани слышимости.       — Не переживай. Я скажу, что приводил тебя в чувство. Никто не подумает, что мы… что ты… Что тут что-то было.       Когда за Сатору захлопнулась дверь и спальня погрузилась в тишину, Мегуми думал, что он здорово попал. Как теперь выходить к друзьям, когда каждый, кто сидит на его кухне — будет подозревать, что он только что занимался с сексом с парнем?..