Ксено — самая маленькая измеряемая единица
человеческой связи, обычно обмениваемая
между проходящими незнакомцами.
Утро наступило тихо. Ацуши медленно открыл глаза, ощущая резкую боль в голове. Сознание возвращалось к нему медленно, словно через туманную завесу: пол был холодным, а твердые деревянные доски впивались под кожу едва заметными занозами, заставляя морщить нос. Первые мгновения пробуждения были размытыми — как после долгого, неприятного сна, оставившего горькое послевкусие. Его тело ощущало слабость, а мозг, будто с трудом пробуждаясь от кошмара, медленно возвращался к реальности. Взгляд застыл расплывчатой туманной пеленой: сквозь неё виднелись лишь слабые лучи солнца, на которых всё так же танцевала витающая в воздухе пыль, напоминавшая о ветхости дома. Первым ощущением был холод, что проникал под одежду сквозным ветром вдоль деревянных половиц. Ацуши тихо выдохнул, приподнимаясь на трясущихся руках: обрывки воспоминаний о прошлой ночи сверкали в голове резкими вспышками, вызывая дрожь в его теле. Застрявший в горле ком напоминал заточенный внутри крик, — словно что-то хотело вырваться наружу, — и Ацуши нервно сглотнул, оглядываясь по сторонам в попытке вспомнить хоть малую часть произошедшего. — Почему я… Здесь? — он тихо спросил, недовольно нахмурившись. В последний раз ему приходилось спать на полу, когда он жил ещё в приюте. С тех пор прошло много лет, а кости и суставы успели ощутимо отвыкнуть от боли. — Неужели я… В туманной голове резко всплыл образ Дазая и соломенная шляпка в его руках. Следом — яркое летнее солнце на портовой набережной и спертый воздух, заполняющий всё ближнее пространство. Ощущение головокружения раздавалось с невообразимой настойчивостью — так, что Ацуши на миг задержал дыхание, пытаясь прийти в себя. Дрожащая ладонь прикоснулась к груди, а следом переместилась на сердце, что отбивало бешеный ритм из-за резкого пробуждения. Будто бы пытаясь его успокоить, кончики пальцев нежно погладили вдоль грудной клетки, скребя ногтями по поверхности запятнанной светлой футболки. — Голову напекло, что ли, — Ацуши произнёс досадливо, медленно потирая ушибленный затылок. Факт нахождения на полу, а не в тёплой постели после утомительного путешествия, надвинул его на мысли о солнечном ударе. — Как же больно… Вытянутая лодыжка легко прикоснулась к деревянной ножке рояля, скользнув вдоль лакированной холодной поверхности. Ацуши неловко покосил взгляд, подползая к невысокому стульчику для опоры: его руки напряглись, обхватывая мягкую обивку, а ноги медленно поднимались с места — осторожно, чтобы голова не закружилась вновь. Поднимаясь, Ацуши почувствовал, как каждый мускул напрягся, ноги задрожали, а он старался сохранить равновесие, опасаясь, что голова может снова заслониться темнотой. Большой инструмент в углу комнаты всё так же одиноко простаивал, покрытый толстым слоем безжалостной пыли: невесомо прикоснувшись к нему ладонью, Ацуши вдруг резко почувствовал знакомую дрожь. В голове отчётливо поселился расплывчатый голос из ночного видения: тихий, строгий и такой же одинокий, как нетронутые клавиши и расстроенные струны. Губы сомкнулись сами, а рука медленно оторвалась от поверхности дерева. Застрявший в горле ком не давал покоя — вид рояля вызвал странную, уже ведомую ранее тревогу. Знакомую, держащую в крепких объятиях, от которых Ацуши хотелось оцепенеть, растворяясь в ветхом пространстве гостиной. Отчего-то казалось, словно его ладонь оскорбляюще пятнает чужую собственность. — Приснится же такое… — он шепчет на выдохе, стараясь немного расслабиться и уменьшить поступившее к горлу напряжение. Сделав шаг в сторону, рояль он решает больше не трогать — из страха случайно сломать. — Жуть. Полупустое пространство гостиной комнаты наполнялось звонким и радостным пением садовых птиц. Ацуши вслушался. Отчетливые звуки доносились со двора сквозь приоткрытую входную дверь, заставляя его в смятении опустить брови. Ацуши прекрасно понимал, как работает потеря сознания. Ожидаемая слабость по всему телу, головокружение, небольшие провалы в памяти — всё это было весьма стандартным набором симптомов. Однако в одной вещи он был убежден, несмотря ни на что: входная дверь в дом была плотно заперта прошлой ночью. Неловко высунув голову из-за угла, Ацуши напрягся. Судя по свету, что слабыми лучами пробивался через запятнанные стёкла, на улице уже давно наступил день. Сколько часов он провел в беспамятстве — оставалось только догадываться, делая осторожные шаги по скрипящим половицам. Не запереть дверь для Ацуши было чем-то из разряда невозможного: с самого детства Куникида воспитывал его строго по всем правилам порядка и безопасности. Не оставлять включенным свет, горящий без дела, не использовать слишком много горячей воды, всегда закрывать кран при чистке зубов, не открывать незнакомцам двери, никогда не пить ничего из рук Дазая — всё это являлось неотъемлемой частью сводки строгих условий. Закрывать двери на замок, проверяя их пригодность — одно из них, которое Ацуши упустить не мог. Ацуши оглянулся, пытаясь найти чемодан и дорожную сумку. Встреченный абсолютной пустотой, он забеспокоился сильнее, судорожно взмахнув руками: — Мои вещи пропали… — голос его прозвучал тихо, слегка отчаянно. Глаза распахнулись широко — так, что Ацуши практически сразу пришёл в себя от осознания пугающего факта. — Мои вещи пропали?! Мысль о том, что кто-то умудрился прокрасться к нему в дом под покровом ночи, постепенно окутывала всё туманное сознание. Тихое щебетание птиц продолжало доноситься со стороны дворика, а слабые лучи солнца пробивались сквозь маленькую, едва заметную щель приоткрытых дверей. Ацуши затаил дыхание. Что-то слышно копошилось в кустах и высокой траве прямо по ту сторону. Шанс быть ограбленным не представлялся абсолютно невозможным: дом уже несколько лет не был заселен жильцами, и, судя по многим деталям интерьера, возможно, здесь даже найдутся драгоценности или редкие вещи, которые многие хотят заполучить себе. Вероятно, похитители просто не знали, что теперь дом кому-то принадлежит — этот факт заботил Ацуши в самую последнюю очередь. Острое желание схватиться за вазу, стоявшую на туалетном столике прихожей, полностью завладело телом, а ноги уверенно двинулись в сторону выхода. Пальцы крепко сжали холодный керамический сосуд, а свободная ладонь осторожно подтолкнула дверь. — Кто здесь?! — Ацуши прокричал. — Покажись! Шуршание кустов и щебетание птиц стали громче. — Я вооружён, — последовало более тихо и неуверенно, сквозь противный скрип дверных петель. Отсутствие ответа тянулось, словно резина, заставляя его делать новые, более смелые шаги. — Выхожу на счёт «три»! Двигаясь к выходу, Ацуши сжимал вазу у тоненького расписанного горлышка. Шумные шорохи становились всё более отчетливыми. Резко выдохнув, Ацуши выпрыгнул с деревянного крыльца. Раздался резкий щелчок — глаза со всех сторон вмиг ударил дневной свет, и Ацуши прокричал: — Три! Счета не последовало. Испуганных криков пойманного вора — тоже. Лишь одинокий скулеж брошенной собаки, которая со стыдом поджала уши, между острыми зубами крепко держа белую рубашку. Ацуши эту рубашку сразу же узнал: на ней отличимое неотстирываемое пятнышко, из-за которого Куникида однажды грозился разрезать ткань на лоскуты. Избавиться от неё Ацуши так и не смог — уж слишком дорогие воспоминания. В ней он справлял выпускной из старшей школы. Его брови поднялись в удивлении: незнакомый пёс ухватился зубами за ручку дорожного чемоданчика, вытаскивая раскрытый багаж из кустов под окнами дома. У несчастного куста переломанные веточки да опавшие листья, где-то погрызенные собачьей пастью — прямо как и белая пластмасса, что хранила все его вещи, привезенные из Йокогамы. Ацуши раздосадованно вздыхает, опуская заведенную над головой вазу: весь двор и сад теперь устилала его одежда, которую придется отстирывать вручную. — Здравствуй, — Ацуши чуть склонился, делая медленные шаги в сторону незнакомого зверя. — Ты здесь один? Собака недовольно ступила назад, отвечая на вопросы в крайне раздраженном тоне: её рычание нырнуло вниз, позволяя оголить зубы. Ацуши видит — не злая, просто испугалась. Если так подумать — он на неё первый напал. — Тише-тише, — он приподнял ладони вверх, — Видишь? У меня совсем ничего нет, я тебе не наврежу. Влажный нос отвернулся в сторону с новым рычанием, меж зубов пес всё так же зажимал уже грязную, влажную от слюней ткань: Ацуши сделал очередной краткий шаг навстречу, чуть улыбаясь уголками губ. На собаке был ошейник — значит, бездомной она не была. Оставалось лишь подобраться к ней поближе. — Давай начнём всё сначала, — Ацуши протянул влажную ладонь, — мне очень жаль, что я тебя напугал. Это было ужасно невежливо с моей стороны. Собака чуть приподняла обвисшие уши, мордочку склоняя вбок, словно вслушиваясь в извинения. Её рычание стало тише, однако опасения продолжали возникать, когда Ацуши случайно двигал рукой, не давая принюхаться к чужому запаху. Ацуши замер: влажный нос слегка касался бледной кожи, а зубы расслабились, выпуская застрявшую между ними ткань. Собака вскоре завиляла хвостом, подползая ближе и облизывая горячую протянутую ладонь, заставляя Ацуши залиться тихим смехом облегчения. — Вот видишь, тебе нечего бояться, — он произносит уверенно, второй рукой осторожно дотрагиваясь до рыжей шерстки. Почти рыжей — до той, что ещё не вымазана в грязи. — Хороший мальчик. Или… Девочка. Собака довольно гавкнула, усаживаясь перед Ацуши. К тёплой ладони она ластилась с особой щенячьей радостью, раскрывая пасть и высовывая мокрый язык. Длинный хвост качался из стороны в сторону вдоль зелёной травы, подминая под себя сорняки, а Ацуши улыбался шире, осторожно расчесывая шерсть за её ухом. — Откуда же ты здесь взялся, дружок? — Энн! Энн, родная, ты где? Звонкий девичий голос раздался где-то совсем неподалёку: Ацуши резко повернулся в сторону косой тропинки, заросшей травой, когда собака приподнялась, издавая горделивый, отчетливый вой. Шум травы и ломающихся веток продолжался ещё около минуты, пока среди громоздких деревьев наконец не появилась рыжая-рыжая, будто огненная макушка девушки с пышными волосами. Она, кажется, торопилась вслед за утерянной собакой — по крайней мере, так Ацуши понял, наконец прочитав осторожно выведенное «Энни» на брелоке, повешенном на ошейник. Девочка, всё-таки. — Энни, нашлась наконец! Девушка облегченно выдохнула, подбежав к скрипучей калитке. Ацуши осторожно повернулся, оглядывая её с ног до головы: её цветастый сарафан измазался в грязи и пыли — весьма ожидаемо, учитывая, сквозь какие тернии ей пришлось пройти, чтобы найти собаку. На тоненьких ножках только одна красная туфелька, застегнутая на такой же тоненький ремешок — вторая осталась лежать где-то за калиткой на обочине дороги, утерянная от скорого бега. В её волосах — кусочки обломанных веток и сухих листьев, выжженных на солнце, а на чуть смуглом лице, покрытом веснушками, отчетливый ярко-красный румянец, ползущий к острым ушам. — Моя девочка, никогда так больше не делай! Нельзя убегать, нельзя! Что же я без тебя делать здесь буду совсем одна?! Кто мне будет помогать вёдра к колодцу носить? Дурёха! Её голос не звучал рассерженно — скорее испуганно, отчаянно и на грани громкого плача. Ацуши чуть отполз назад, когда девочка резко перепрыгнула через калитку. Её пышный сарафан слегка задрался о выступ ограждения, разрываясь по едва заметному шву где-то внизу, но ей, казалось, было совершенно всё равно — она резко упала на колени, разбивая их о траву, и вцепилась в собаку крепкими объятиями, утопая лицом в гладкой рыжей шерстке. Ацуши едва заметно улыбнулся, наблюдая за картиной. Хозяйка оказалась весьма похожей на Энн. — Прошу прощения, — он осторожно позвал незнакомку, — я недавно проснулся и обнаружил собаку на своём участке. Мы как раз только познакомились и собирались искать законных хозяев. Она резко подняла голову, сверкая изумрудными глазами, что вмиг заплыли пеленой из слёз. Щеки девочки, казалось, стали ещё более красными, а губы вместе со звонким голоском задрожали на выдохе: — Спасибо огромное! Мне очень жаль, надеюсь, что Энни не доставила много проблем! Собака виновато заскулила, словно оглядываясь по сторонам. Её гладкий язык поспешил облизать мокрое от слёз лицо, вызывая тихий смех хозяйки. — Совсем немного, но это не беда, — на бледном лице всё так же держалась приветливая улыбка. — Меня зовут Ацуши. Он протянул руку в знак приветствия, которую девочка сразу же обхватила своими двумя — её изящные пальчики были тёплыми, на кончиках покрытыми пёстрыми лейкопластырями, и держали чужую ладонь крепко-крепко. — Люси! Люси Мод Монтгомери! Очень приятно познакомиться! — она вздохнула, шмыгая тоненьким носом. — Боже, как я рада, что Вы нашли её, Вы даже представить не можете! Если бы она потерялась, я бы не пережила… — Наоборот, очень хорошо представляю. Потерять кого-то дорогого безумно страшно и тяжело, — Ацуши осторожно погладил собаку. — Поэтому, Энн, в следующий раз не пугай свою хозяйку. Энни издала громкий лай, а Люси осторожно утерла нос краешком пестрого платья. Боль в коленях её абсолютно не заботила — кажется, она даже не заметила, что содрала кожу, когда приземлилась на траву. — Если хотите, я Вам помогу собрать вещи, — Люси уверенно кивнула. — Всё-таки, это моя вина… Я не удержала поводок, он оборвался… — Не стоит, — Ацуши виновато потёр затылок, качая головой. Не пристало ему заставлять даму заниматься грязной работой. — У меня не так много вещей, я только недавно переехал. Я справлюсь один. — Мы с Энн живём не так далеко, на въезде в деревню в небольшом желтом доме, — Люси приподнялась на ноги, отряхивая с платья землю и прилипшую траву. — Обязательно приходите, когда будет свободное время. Мы испечем печенье! — Не смею отказываться, сладкое я люблю, — Ацуши улыбнулся. — Тот самый дом с чуть скошенной крышей? Там ещё красивый небольшой сад с петуниями за забором. — Да-да, именно он! — Люси удивленно вздохнула, прикрывая рот ладошкой. — Вы его видели? — Вчера, — Ацуши кивнул. — Теперь думаю, что тогда же слышался отчетливый и знакомый собачий лай. Наверное, это была Ваша очаровательная девочка. — Ха-ха! Это точно! — девушка засмеялась. — Она постоянно ищет, с кем бы ещё поиграться. Вы простите, — она немного покосилась, виновато шаркая ножкой. — Я не знала, что здесь теперь кто-то живёт. Ацуши понимающе кивнул. — Этот дом достаточно далеко. Сам еле-еле до него добрался, этой тропинкой словно век никто не пользовался! У Вас, кстати, в волосах веточка застряла. — Ой! — Люси быстро замахала ладонями, отряхивая пышные рыжие локоны. Её косички свисали по оба плеча, а яркие цветы, которые были помещены в переплетенные пряди, сбросили несколько лепестков на землю. — Ужас какой, стыдоба… Энни недовольно поскребла лапой, вскапывая землю и траву. Послышался тихий скулёж, едва заметный, но уловимый по тому, как собака потянула зубками краешек чужого сарафана. Люси опустила голову: — Гин не может с тобой поиграть, она давно уехала, помнишь? Собака вновь жалобно взвыла, на что девочка лишь осторожно погладила рыжую шёрстку, утирая мокрый нос ладонью. Ацуши слегка нахмурил брови: отчего-то незнакомое имя неприятно кольнуло под рёбрами. Увидев грустную улыбку девушки, спрашивать он не решился. — Зато мы познакомились с Ацуши! Он может с тобой играть, если будет не против. Взгляд зелёных глаз переметнулся на парня, который вмиг закачал головой: — Не против! Абсолютно не против! Люблю животных, и Энн мне очень нравится! — Это взаимно! — Люси довольно усмехнулась. — Значит, мы теперь друзья! — Получается, что так… — Ты что, чем-то не доволен? Резкая смена тона девушки заставила Ацуши чуть подпрыгнуть, выпрямляя спину. Её нежный голос словно упал в пропасть в считанный миг: он округлил глаза, чувствуя, как по спине прошлась легкая дрожь. Люси же недовольно скрестила руки на груди, смахивая косички за спину, и выжидающе приподняла бровь. Её веснушки, казалось, чуть поплыли вниз из-за надутых губ и морщинок. — Я такого не говорил! — Вот и славно, — Люси вновь улыбнулась. — Мы тогда пойдём. Впереди ещё целый день и много-много работы. Ты, это… — девочка потерла затылок. — Тропинку-то прибери! Или мы к тебе в гости не придём. Ацуши засмеялся. Впервые за долгое время в его сердце наконец-то нет тревоги. — Обязательно. Люси довольно сверкнула передними зубами — улыбка у неё была добрая, как у обычной деревенской девчонки, и именно поэтому столь спонтанное знакомство внушало Ацуши столько доверия. Энн гавкнула что-то краткое на прощание, выбегая из дворика и хватая в зубы утерянную красную туфельку, а Люси выбежала следом, чуть прихрамывая — разбитые коленки всё-таки дали о себе знать. Жаль только, что Ацуши ничем не может помочь. Ему остаётся только махать рукой вслед рыжей девчушке, надеясь, что когда-нибудь он ещё увидит её вновь.***
Ацуши всегда учили говорить правду — какой бы странной, неприятной или едкой она ни была. Правда бывала колючей, обжигающей губы, стучащей непреодолимой болью где-то внизу живота, и даже вызывала реку крокодильих слёз, когда его в детстве ставили на низкий стульчик, строгим взглядом осматривая с ног до головы. Дазай всегда врал — это была одна из правд, которую Ацуши выучил с малых лет, и единственная, которая давалась ему без особого труда. Потому что говорить правду про других людей было просто. — У тебя была всего одна простая задача — позвонить, когда доберешься! Если забыл — так и скажи, или хотя бы придумай оправдание получше! Ацуши пожалел, что на этот раз нагло не соврал. Голос Куникиды по ту сторону телефона звучал весьма и весьма недовольным: оно и понятно, ведь Ацуши не удостоился чести оповестить их с Дазаем о своём прибытии на место, а его телефон и вовсе потерял связь на несколько долгих, наполненных неизвестностью часов. И всё же, Ацуши сжимает сотовый покрепче, чуть отодвигая динамик от уха, слегка дрожащим голоском отвечая: — Но я хотел позвонить! Мои вещи правда украла собака! Про свой обморок он тактично умолчал — отчитывание Куникиды продлилось бы на долгие часы. — Говоришь, как первоклассники, у которых нет домашнего задания. — Я не вру! Голос Ацуши уже полностью наполнен отчаянием — прямо как в моменты, когда приходилось выпрашивать у Дазая любимое пирожное с заварным кремом, соблазнительно лежавшее на тарелочке за витриной кафе. — Ладно, — Куникида чуть смягчается, и Ацуши расслабленно выдыхает. Он не видит мужчину сейчас, но почему-то уверен, что тот только что поправил съехавшие с переносицы очки. — Сейчас это уже не важно. Рассказывай, как новоселье. — Ещё не обжился, — признаётся он. — Дом достаточно старый. Здесь очень холодно, что странно для разгара лета, но есть небольшой камин. Думаю, если ночью похолодает, стоит наколоть немного дров. — Как соседи? С кем-нибудь познакомился? — М-м, да! Только с парочкой, правда. С одной старушкой и девочкой, про собаку которой я тебе рассказывал. Люси, кажется. Больше никого не встречал. — Ну, это не страшно, — мужчина тихо выдыхает. Ацуши почему-то хочется улыбнуться, и он не сдерживает своё желание, осторожно шагая по комнате. — В деревнях обычно все на слуху, когда приезжает кто-то новый. Глядишь, и от гостей вскоре совсем не отделаешься. — Куникида-сан бывал в деревнях? — О-о-о, да где он только не бывал! — послышался приглушенный голос Дазая. Кажется, из другого конца комнаты — Ацуши стоило сразу догадаться, что звонок поставлен на громкую связь. — Например, в моей- И вот ведь предатель — ни слова не сказал, когда Куникида его отчитывал. — Довольно, — мужчина прокашлялся. На фоне, кажется, кого-то громко шлёпнули — Дазай тихонько ойкнул, вызывая на губах Ацуши усмешку. Заслужил. — Не будем тебя отвлекать. Не забывай звонить хотя бы иногда. Ацуши прыснул от смеха, но попрощаться не успел. Тихие гудки по ту сторону раздались над ухом, обрывая короткий, но приятный разговор, в котором он нуждался больше, чем в чём-либо ещё. Словно глоток свежего воздуха — голос родных людей, которые одновременно так близко и так далеко, обдает теплом даже сквозь непозволительно назойливый сквозняк, что вьётся непрекращающейся невидимой дымкой вдоль скрипучих половиц. Прошел только день, но Ацуши кажется, что его пребывание здесь длится целую вечность. Он уже скучает — непозволительно сильно, как маленький ребёнок, у которого ещё впереди вся беззаботная жизнь. В голове непривычная тишина — она пропитала этот дом насквозь, залезла к нему в мысли тягучей резиной, и даже несмотря на поглощающий шепот летнего ветра, Ацуши не может найти покой. Он не уверен даже, что где-то там, на затворах заброшенных дворов огромного портового города, для него было выведено особенное место. Не уверен, что даже благодаря теплу родных ему людей он по-настоящему находился дома. Не уверен, что дома находится и сейчас, ведь стены здесь словно пропитаны чужим именем — незнакомым ему, заведомо утерянным в ветрах и застывшим лишь на устах проходящих мимо людей, как нечто совершенно не важное. Незначимое. Иногда Ацуши казалось, что незначимым был он сам. Таким же незначимым, как и следы грязи под его ногтями. Он тихо выдохнул, рассматривая испачканные сажей и землёй ладони. После долгих попыток найти все свои вещи, разбросанные во дворе, он некоторое время занимался полезными делами в саду. Где-то в самом углу старого сарая, который спрятался за огромной травой, нашёл маленькую садовую лопатку, острую железяку, похожую на серп, и совсем-совсем крохотную, едва ли заметную пластмассовую лейку. Жёлтого цвета, похожую на солнце, чуть покрытую маленькими трещинами, из которых вытекала вода. Лейка была словно детская — пыльная, украшенная наклейками с утятами, с крохотной, почти незаметной кривой подписью на самом донышке обратной стороны: «От Рю для младшей сестрёнки». Когда Ацуши увидел надпись, на его лице невольно образовалась улыбка. Лейку он выкинуть не смог. Не посмел. Лишь осторожно обмотал крохотные трещины найденной в сарае изолентой и поставил обратно на деревянную полочку. Почему-то лишь тогда, когда с противным скрипом за ним закрылась деревянная дверь, Ацуши ощутил холод, текущий вдоль позвоночника леденящей жилкой. Словно сзади кто-то очень внимательно смотрел – прикасался, — а полка с озлобленным грохотом свалилась вниз. У детской лейки отломилась ручка. Ацуши больше не улыбался.***
Ацуши проснулся ночью. Резко, с истошным криком, застрявшим в горле, широко распахивая глаза и вскакивая на мягкой постели, вытягивая руки, будто бы пытаясь за что-то ухватиться. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы проморгаться и прийти в себя, пока плывущий взгляд узнавал еще непривычный интерьер комнаты. Очередной кошмар — они не снились ему уже давно. Обычно пугающие образы всплывали в его голове ещё в детстве: среди них были безликие взрослые, бьющие по его крохотным запястьям, что тянутся в надежде обхватить. Была куча огромных пожирающих глаз, что смотрели на него в огромной белой комнате, в которой не было границ и конца. Были приютские дети, что избивали его палками, а стоило ему прикоснуться к ним протянутой ладонью — рассыпались в прах. Были родные ему люди где-то в конце длинного коридора, по которому он бежал, задыхаясь и захлебываясь собственными слезами. Ацуши никогда не мог их догнать — всегда оставался позади, как сильно бы ни старался добежать, ухватить, разорваться на части, чтобы хоть украдкой прикоснуться к протянутой руке. Его искуплением были лишь одинокие улыбки, что понемногу расплывались где-то вдали, а после и вовсе исчезали — потому что Ацуши оставался один. Но в этот раз всё было по-другому. Ему снился новый дом. Счастливый, наполненный смехом и радостью, окутанный солнцем и теплом. Живой. Ацуши стоял посреди двора. Вокруг звонко щебетали садовые птицы, неподалеку слышался отчетливый детский смех и всплески воды. Чёрная кошка, сидевшая на лавочке, довольно вылизывала гладкую шерстку, маленькая яблоня посередине сада раскачивалась на тёплом ветру, что приятно обдувал лицо. Её ствол ещё совсем маленький, тонкий — дети осторожно поглаживали кору ладошками, поливали деревце жёлтой лейкой и бегали вокруг деревца с босыми ногами, ощущая приятное касание зелёной скошенной травы. Маленькая девочка резко поскользнулась, заваливаясь на бок, а лейка выскользнула из неокрепших пальчиков, с треском разбиваясь о каменную плитку. Ацуши замирает, когда тоненькие губы начинают дрожать. А затем девочка плачет. Громко-громко плачет, а её брат садится на коленки перед ней, нежно берёт округлое личико в ладони и утирает девичьи слезы подушечками больших пальцев. Целует стертые в кровь пальчики, гладит по тёмной пушистой макушке и говорит, что всё будет хорошо. Ацуши хочется подойти. Он делает осторожный шаг вперед, но трава перед ним высыхает, разрастаясь под неуверенными ногами какой-то невесомой пылью и гарью. Он тянет руку, пытаясь прикоснуться, дотронуться хоть на секунду — на мгновение, — но маленькая девочка исчезает, проходит невидимой гладью сквозь его пальцы и растворяется в воздухе, оставляя за собой лишь утихающий плач. Остаётся только мальчик, который смотрит на Ацуши глазами серой бездонной дыры, что окутывает его с ног до головы непроглядной тьмой. Холодной одинокой тьмой, из которой он вырывается, разрывая толстую пелену ногтями, пока не задыхается и не открывает глаза. И лишь тогда видит, как темный силуэт, сидящий на краю его кровати, заинтересованно склоняет голову, разрывая ночную тишину: — Объяснишь, что ты делаешь в моём доме? Ацуши больше не спит. Он видит те самые глаза маленького мальчика, в которых утонула жизнь.