Бельчонка

      Саша слышит возню в коридоре, а затем хлопок двери. Отец ушёл на работу. Слышит, как ключ проворачивается два раза. Просыпается. Открывает глаза, смотрит в потолок, думает о чём-то, но не встаёт.       Белкина не шевелится, просто лежит, словно бездыханное тело. Дышит ровно, медленно, почти незаметно. Вспоминает вчерашний день: и Марата, и Универсам, и Турбо, и Влада. Последнее имя слишком больно отзывается в груди. И не только в груди — руки до сих пор горят от некоторых ударов.       Спутанные рыжие волосы, хаотично раскиданные по подушке в цветочной наволочке, сейчас больше напоминали огонь и выглядели на фоне бледной кожи неестественно. Будто реально горит.       Саша понимает, что надо бы сходить и сделать все утренние процедуры, но не встаёт, не хочет. Сейчас она никуда не хочет.       Переворачивается на другой бок и мгновенно проваливается в сон. И так несколько раз за день. Просыпается, засыпает, просыпается, засыпает.       Окончательно пробудилась она лишь к тому времени, когда яркое солнце, пропускающее свой свет сквозь тонкий тюль, сменилось луной. Когда желудок уже кричал, просил хотя бы крошки. Но кто сказал, что Бельчонка не относится к мазохистам?       Взглянув на потолок в последний раз, она всё же встаёт с этой злосчастной кровати, потирая глаза. Комната чернеет, расплывается, красится в нестандартные цвета, но через какое-то время возвращается в первоначальный вид, отчего у Белочки голова кругом идёт, а в ушах громко звенит. Саше хочется приложить к ушам ладони, как в детстве, когда папа говорил плохие слова маме на кухне, когда тарелки летели на пол с неимоверной силой, когда отец, не в силах держаться на ногах, падал, случайно опрокидывая посуду за собой. Но Саша знает, что шум этот не убрать, он внутри неё. И тогда возникает желание выдернуть барабанные перепонки и все составляющие внутреннего уха. Только вот нельзя. Иначе как она услышит смех близких людей, свой смех?       Белкина размахивает руками, делая упражнения, которые раньше делала каждое утро со своей старшей сестрой, затем опускается на пол, отжимается раз десять, встаёт, смотрит в замёрзшее окно на скамейки, засыпанные снегом, на сугробы, переливающиеся от света фонаря, на машины, соседние дома, на прохожих… Там, за пределами квартиры, жизнь идёт полным ходом. А у неё что?       Александра лениво плетётся до ванной, чтобы наконец умыться. Потом смотрит в зеркало. Закусывает губу от увиденного, аккуратно щупает лицо, узнавая, насколько всё плохо, шикает, когда пальцы доходят до синяков на щеках. В целом, такой вид её устраивал, ей даже нравилось. Вся такая побитая, искалеченная, уставшая… Улыбка невольно появляется на губах, окончательно разрывая кожу на некоторых участках.       Она не злится на Владислава, нет. Она его понимает, даёт отыграться на себе, не отвечает, не бьёт в ответ, терпит. Он ей не враг, он её отец. Единственный, любимый. Может, не самый лучший, но любимый. Владислав старается, делает всё для неё, работает, воспитывает, не бросает, и она это понимает, чувствует, поэтому не противится. Все люди ошибаются, и она готова прощать, закрывать глаза на это. Потому что он всё ещё с ней.       Саша обходит квартиру несколько раз, снова о чём-то задумавшись, глядит на свои хоромы, отмечая про себя недостатки. Когда-нибудь её руки доберутся до хоть какой-то уборки. Раньше, когда вся семья была в сборе, в доме царили чистота и порядок, пахло свежестью, моющими средствами, различными вкусными ароматами и аппетитной едой с кухни, выпечкой…

***

      — Долго вас ждать? — послышался голос матери.       — Идём-идём, — крикнула тринадцатилетняя Эля с другой комнаты.       Две рыжеволосые девчонки забежали на небольшую кухню. Глаза горели искренним интересом и нетерпением.       — Так, Саша, тебе задание, — начала командовать Таисия, поставив на стол глубокую миску. — Ты у нас разбиваешь яйца вот сюда, — доставая из холодильника вышеназванный продукт, продолжала старшая Белкина, успевая прочитать что-то в своей книге рецептов, которая покоилась в другой руке.       — А сколько надо? — спрашивает семилетняя девочка, склонив голову набок и забравшись на пуфик.       — Три, там всё написано, — чуть суетясь, отвечала Тая. — Эль, ты сахар отсчитай стаканом.       — Будет сделано, — шутливо отдав честь, сказала та и с гордо поднятой головой отправилась выполнять поручение.       За окном стояло жаркое лето, птички пели песенки, понятные только им одним, жужжали пчёлы и другие насекомые, детвора резвилась, играя в разные игры: кто-то за кем-то гнался, кто-то прятался, кто-то мячик пинал.       Детство шло своим чередом, радуя каждым своим днём, представляя Сашеньке все прелести жизни постепенно. Оно любовно гладило ту по головке, холило, лелеяло, не показывало ненужного, дарило счастье и окружало заботой. А потом вдруг резко отдалялось, давая Сашеньке «насладиться» миром. Жестоким, бездушным, холодным, гнилым. А потом снова начинало свою игру с девочкой, снова брало её за ручку и вело на детскую площадку, знакомило с другими детишками. И Сашенька по-детски наивно шла, словно кукла. Самая красивая, хрупкая, бледнокожая, тоненькая… будто сделанная из фарфора. Будто сошедший с небес ангелок, послушный, улыбчивый и миловидный ангелок. Тот, что до восторженного визга любит смотреть мультики и жевать конфетки.       Сашенька растёт, наблюдает за поведением Эльвиры, стремится подражать ей. Хочет поскорее вырасти и стать такой же, как она. Белкина-младшая всё смотрит со стороны на сестру, смотрит, приглядывается… замечает те вещи, которые спрятаны от чужих глаз. Видит же эту смену настроения, видит эти мешки под глазами, этот необъяснимый другим страх. Но Сашенька ещё слишком мала, чтобы осознать это.       — А скорлупу куда? — задаёт вопрос семилетняя, поднимая липкие руки вверх.       — Съешь, — усмехается старшая, но тут же меняет настрой, увидев выражение лица мамы. — Давай выкину, — и забирает скорлупу.       Таисия достаёт из выдвижного шкафа венчик и начинает перемешивать содержимое миски до однородной массы.       — А когда мы к Вове пойдём? — спрашивает Саша у Эли, странно улыбаясь и пытаясь играть бровями.       — Когда позовут, — отвечает старшая, отводя взгляд.       — А когда позовут?       — Откуда я знаю? Позвони да спроси.       — Мне чужих женихов не надо, — высовывая язык, лукаво говорит девочка.       — Чего? — хмурится Эльвира, уже готовясь возмущаться. — Каких женихов? Я же тебе ничё не говорю про Маратика твоего.       — Господи, успокойтесь, что как дети малые, — беззлобно останавливает ещё не начавшуюся перепалку между дочками.       — Ты покраснела, — тихонечко смеётся младшая.       — Ты тоже.

***

      Саша улыбается собственным воспоминаниям. Как давно это было. Память и вправду удивительная вещь.       В те времена всё было хорошо. Тогда и дышалось легче, и жилось спокойнее. И идти никуда не надо было. Белкина и сегодня не хочет никуда идти. Да и завтра тоже. Хочет лежать в постели, смотреть мультики, готовить с семьёй, гулять, веселиться… Только вот как в детстве уже не будет.       Бельчонка вдруг задумалась о Вове, что вот-вот уже должен будет вернуться. Ей не терпится подбежать к нему, запрыгнуть в объятия, почувстовать защиту. Столько всего нужно рассказать, столько всего нужно услышать… А как Суворов отреагирует на новость об Эльвире? Разозлится? Осудит? Расстроится? Поймёт? Обрадуется? Что? Саша не знает. Хочет знать, но не может.       Ноги сами ведут её обратно в комнату, туда, где на соседней кровати сестры, лежит гитара. Чуть пыльная, но Белкину это не волнует, её вообще мало что сейчас волнует, тем более внешний вид. И речь идёт не только про гитару.       Девочка садится так, как ей удобно, наплевав на правильную посадку, которой её так яростно учит книжечка, на обложке которой красуется надпись «Самоучитель игры на шестиструнной гитаре». Её она открывала редко, времени на такое всё не находила, зато тетрадку, где выписаны тексты излюбленных Эльвирой и заодно Сашей рок-песен, сверху которых были начирканы названия аккордов. Взяв плеер и эту самую тетрадку, Белкина сначала наигрывает знакомые мелодии. Потом уже приступает к новым песням, стараясь для начала подобрать всё на слух, а после проверяя и исправляясь. Так и сидит она, прикладывая чуть больше усилий чем надо для зажатия аккордов. Любит боль и эти мозоли на подушечках.       Саша переставляет пальцы умело, следит за их расположением, чтобы получался исключительно чистый звук. Второй рукой двигает от души, не жалея ногтей и кутикулы на указательном пальце при создавании щелчка. Хочет петь, кричать. Но вместо этого лишь громко бьёт по струнам, играя песню Цоя снова и снова.       До тех пор, пока не слышит стук в дверь. Сначала думает, что показалось, поэтому приходится остановиться и прислушиваться. Не показалось.       Она лениво встаёт, убирая музыкальный инструмент на место, и, еле переставляя ноги, идёт в прихожую. Неужели соседям настолько понравилась её игра, что они решили прийти на концерт?       Только вот это не соседи. Совсем не соседи.       — Ты чего тут забыл? — стараясь не терять остатки самообладания, спрашивает Белкина.       — Впустишь? — пытается отдышаться парень, опираясь на дверной косяк.       — Куда я денусь, — под нос бормочет Белкина, уже подуспокоившись. — Что с тобой опять?       — А не видно? — хмыкает Турбо, снимая ботинки.       — Да вроде видно, — безэмоционально говорит та, осматривая своего гостя и его одежду. — Стирать надо.       — Конечно, надо, — отвечает Валера, держась за нос, откуда сочилась кровь.       — Ну что ты встал? Всё мне запачкаешь! — развела руками Бельчонка, уже готовая наброситься на него и добить. Так, куда-то не туда её мысли завернули.       — Дак где ванна-то у вас? — тоже закипал Туркин, суетясь в узком коридоре в поисках нужной комнаты.       — Глаза открой, может, заметишь, — несильно ударила себя по лбу девочка и, указав рукой на нужную дверь, пошла следом.       — Какая ты гостеприимная, — саркастично улыбнулся тот, повернув голову в её сторону, перед тем как открыл воду.       Саша благополучно пропускает его слова мимо ушей. Она стоит, облокотившись спиной на стенку напротив зеркала в ванной, и посматривает то на себя, то на парня. А тот всё пытается рану промыть и ждёт, когда кровь остановится.       Белкина голову чуть в бок наклоняет, пытаясь рассмотреть нанесённый ущерб. Волосы мокрые, будто его в снег головой окунали, одежда насквозь пропитана грязью и кровью. Неизвестно, чьей больше: его или чужой? И «чужой» это чьей?       — Может, принести чего? — ради приличия задаёт вопрос Александра, пытаясь разбавить обстановку, на что получает лишь отрицательные мотания головой. — Что случилось-то?       А Валера молчит, в последний раз протирает лицо и проворачивает кран обратно.       — Подрался я, вот что случилось.       — Ну это я вижу. С кем?       — Да какая разница? Я вот не пойму, ты всегда во все щели лезешь или это я так влияю? — Валере снова что-то в голову ударило, раз он решил завести этот спектакль.       Бельчонка понимает, что нервы у парня сдают быстро и это не зависит от других, тем более от неё. Она просто оказалась не в том месте не в то время. Точнее, нет, не так. Он оказался.       — Никуда я не лезу, — сквозь зубы цедит девочка. — Не я же в чужой дом вваливаюсь посреди ночи.       — Я не виноват, что ты живёшь ближе всех, — в той же манере отвечает Турбо, проходя мимо Белочки. — Так, ладно, хватит негатива. Давай хоть, что ли, чай попьём, — тут же натягивает улыбку тот.       — Быстро у тебя настроение меняется, — вздыхает хозяйка и отправляется на кухню. Ей бы тоже не помешало перекусить.       — Ну, на то я и Турбо, — довольно говорит Туркин и улыбается по-кошачьи, садясь на табурет.       Саша лишь приподнимает уголок губ, услышав слова универсамовского, ставит чайник на газовую плиту и присаживается на второй стул.       — Валер.       — М? — спокойно кивает головой Турбо в знак готовности слушать, пододвигая к себе вазочку с конфетами.       — Расскажи. Пожалуйста.       Парень тяжело выдыхает, старается не придавать этим словам огромной значимости, разворачивает красную обёртку. Молчит. Думает. Может, ему и вправду стоит перестать вести себя как упёртый баран?       — Двое шли навстречу, плечом толкнули и без разбирательств накинулись. Понятия не имею, кто это был.       — А лица незнакомые?       — Незнакомые. Теперь твоя очередь.       — Что?       — Тебе кто лицо разукрасил?       — Папа, — тихо говорит Бельчонка, опустив голову вниз.       — За что это? — хмурится Туркин, с неприкрытым любопытством разглядывая лицо визави.       — За дело. Сама виновата, — тараторит Бельчонка, стараясь искоренить нотки разочарования из голоса.       Кухня заполнилась пронзительным свистом чайника, и рыжеволосая встала, чтобы снять его и разлить содержимое по двум кружкам.       Турбо задерживает взгляд на хозяйке квартиры. Сейчас, когда она отвернулась, он может насмотреться на неё вдоволь, и ничего ему за это не будет. Саша — это та девочка, которой пришлось рано взрослеть; та девочка, которая выглядит слабой, но внутри себя скрывает силу, и не только физическую; та девочка, которая старается казаться бессердечной. А сейчас выглядит такой домашней. В этой растянутой футболке серого цвета, заляпанной в еде, зубной пасте, чернилах, красках и в того же цвета шортах она выглядит домашней. Такой миленькой, беззащитной…       — Сахар нужен? — поворачивается к нему Белкина, прерывая поток мыслей.       — Не.       Александра ставит две кружки на стол, кладёт в свою одну ложку сахара, размешивает и присоединяется к чаепитию за лёгкими разговорами. У Саши на кухне впервые за долгое время царит какая-то идиллия.       Так они и сидят до самого утра, до восхода солнца, рассеивающего свои лучи по комнате. Сидят до тех пор, пока не слышат тяжёлые шаги по лестнице в подъезде. Шутят между собой о том, что сейчас кто-то к ним заглянет.       А когда ключ вновь проворачивается в замке именно этой двери, становится не до смеха.       — Разве твой батя должен был сегодня вернуться? — с некоторой паникой в глазах и голосе спрашивает Валера, уже готовясь бежать куда угодно.       За эти несколько часов они многое узнали друг о друге. Подростки успели обсудить и проблемы страны, и своих друзей (в хорошем ключе, конечно же), и немного затронули тему семьи, умолчав о подробностях.       — Какого хуя…       Дверь открывается.