Мария Магдалина

— Мне было шестнадцать, когда родители отдали меня Амосу в жены. Я росла не в городе. Единственным обществом моим были отец, мать, братья, козы, овцы, куры да пчелы. Всё своё время помогала я матери заниматься хозяйством да собирала лечебные травы. У меня это хорошо получалось — сначала я лечила больных животных, а потом временами врачевала ссадины и ушибы младших братьев. Как-то раз мать нашла меня в поле, взяла за руку и, не говоря ни слова, повела к дому. Там велела умыться, надеть самую нарядную одежду. Уложила волосы под красивое покрывало и шепнула, что сейчас увижу я своего жениха. Это было так неожиданно, что я задрожала. Колени мои ослабли, щеки заполыхали, словно огонь в печи. На негнущихся ногах, не смея поднять глаз от смущения и страха, вышла я в комнату, где за столом возлежал мой отец и его гости. — А вот и моя дочь, — услышала я приветливый голос отца. — Поздоровайся со своим женихом, Мария. — Здравствуй, Мария, — голос его был мягок и нежен. — Меня зовут Амос. Я — твой будущий муж. — Здравствуй, — еле слышно пролепетала я и, осмелившись поднять голову, мельком взглянула на него, покраснела и вновь потупила взор. — Ступай, дочка, — приказал отец. Я вылетела оттуда, словно птица и, бросившись в своей комнате на кровать, спрятала пылающую, словно в огне, голову под подушкой. Вошла мать. — Ну что ты, Мария, полно, — строго произнесла она и отобрала подушку. — Прекрати вести себя как ребенок. Ведь ты уже невеста. Тут она лукаво улыбнулась: — Разве жених не понравился тебе? Разве он не хорош? Она была права. Даже мимолетного взгляда хватило мне, чтобы увидеть, как красив Амос. Высок и строен. Тёмные кудри и на удивление яркие синие глаза на смуглом лице. И улыбка, обнажающая ослепительно белые ровные зубы. Все последующие дни жила я точно во сне. Жизнь моя закружилась, как разноцветный вихрь. Все события вспоминаются как-то обрывочно, эпизодами. Было обручение. Потом подготовка к свадьбе. Потом и сама свадьба, пышная и весёлая. Помню только синие глаза, искрящиеся радостью, белозубую улыбку и узкую руку с длинными тонкими пальцами, крепко сжимавшую дрожащую мою ладонь. Помню также, как все говорили, что давно не видели такой красивой и славной пары. Мария замолчала, погрузившись в воспоминания, которые прятала в самых глубоких тайниках своей души. Иешуа слушал, не подымая головы, вперив взор свой в землю. Она стряхнула с себя оцепенение и продолжила: — И ещё помню… — она запнулась, — свою первую брачную ночь. Меня, юную и неопытную, терзал страх перед неизведанным. Но Амос был так нежен, терпелив и чуток, что сумел открыть передо мной дверь в захватывающий мир наслаждения и страсти. Он был старше меня на двенадцать лет и с радостью и упоением обучал искусству любви свою юную и благодарную супругу. Каждая минута первого года моего замужества была для меня минутой радости. Муж был ласков со мною, и я отвечала ему горячей любовью и преданностью. Единственное, что омрачало наше безоблачное счастье — Господь не благословил наш брак потомством. По истечении года у нас до сих пор не было детей. Я огорчалась каждый месяц, когда убеждалась, что вновь не в тягости. Но огорчение моё было быстротечным: мне всего лишь семнадцать, я люблю и любима, и дети у нас будут, с Божьей помощью, непременно. Именно так утешала я Амоса, который с каждым разом расстраивался всё больше. Но шло время, пролетали дни, недели, месяцы, а детей у нас так и не было. Прошёл второй год моего замужества, потом третий. Амос день ото дня менялся до неузнаваемости: становился всё более мрачным, желчным, раздражительным. Из очаровательного, весёлого и страстного мужчины превратился он в замкнутое, злобное существо, питавшее ко всем ненависть и презрение. Вся его любовь и нежность рассеялись, словно утренний туман. Он постоянно осыпал меня упреками и оскорблениями, называл бесплодной смоковницей, не сумевшей даровать ему радость и гордость отцовства. Говорил, что женитьба на мне обесчестила его семью. Что род его прервется и некому будет передать его славное имя, потому что не будет у него потомства. Потом он стал безумно ревновать меня. К редким гостям, посещавшим наш ставший негостеприимным дом. К соседям, к слугам, живущим в доме. Меня до глубины души оскорбляла беспочвенная его ревность и незаслуженные унижения, которым он подвергал меня. Но я старалась понять его. Я знала, что он тяжко страдает, что вымещает на мне своё бессильное отчаяние и злобу. И потому я прощала его и продолжала любить. После приступов ревности он пристрастился к вину. А в пьяном угаре то вдруг любил меня с прежней страстью, рыдал и просил прощения. То с лютой ненавистью хлестал по щекам. Я всё терпела и только беспрестанно молилась, надеясь, что произойдёт чудо, и я смогу подарить ему долгожданного сына. Или же он смирится и поймет, что не прав. Ведь в том, что брак наш бесплоден, нет ни моей, ни его вины. Такова воля Господа. Всё это закончилось совершенно внезапно. Амос перестал пить, вновь стал спокойным и ласковым. В синих глазах его снова появился блеск. Казалось, что вновь он обрёл вкус к жизни. Я вздохнула с облегчением и возблагодарила Господа, утвердившись в мысли, что мольбы мои были услышаны, и супруг мой, наконец, примирился с неизбежным, видя в том изволение Бога. Однажды уехал он на несколько дней, сославшись на неотложные дела. Я ждала его с радостным нетерпением, потому что супружеская наша жизнь вновь наладилась. После трёхдневного отсутствия Амос, наконец, явился, страшно усталый, но очень довольный. Я выбежала ему навстречу и радостно кинулась на шею. Он обнял меня, нежно поцеловал и сказал, что у него ко мне очень серьёзный разговор. — Видишь ли, Мария, — начал он, смущаясь и неловко теребя себя за бороду. — Ты знаешь, что я люблю и уважаю тебя. Ты прекрасная жена, хорошая хозяйка, и я был бы с тобой до старости, если бы смогла ты исполнить свой долг. Но мы прожили с тобой четыре года, а ты так и не подарила мне ни сына, ни дочери. А для мужчины нет ничего хуже, чем не оставить после себя потомства и тем самым погубить навсегда род свой. Мужчина без потомства, словно ручей в пустыне: так же бесследно затеряется имя его в песке времени. Поэтому, Мария, как бы ни было мне скорбно и больно, вынужден я дать тебе разводную и взять себе другую жену, которая подарит мне сыновей. Тебя я не обижу, ты не думай. Ты служила мне верно и честно, поэтому отдам я тебе наш деревенский дом: там, если ты помнишь, есть фруктовый сад, птичий двор и пасека. Ты не будешь нуждаться. А если станешь жить достойно и скромно, назначу я тебе содержание, достаточное для безбедной жизни. Что скажешь на это, Мария? Я стояла, словно громом поражённая. Вся моя жизнь и любовь рухнули в один миг, а я ничего не могла ни сказать, ни сделать. Обида душила меня. Мужчина, которого я так любила и уважала, которому хотела посвятить всю свою жизнь, предал меня. Я молча повернулась и вышла вон из комнаты. Отчаяние и боль толкнули меня на безумный поступок. Недалеко от нашего дома, у реки, был лагерь римских воинов. Давно уже сотник Гай Валерий оказывал мне всевозможные знаки внимания. Давно читала я страсть и желание в его глазах. Но прежде это меня коробило и оскорбляло. А теперь сама я пошла к нему в шатёр и пригласила его к себе. Никогда не думала, что это будет так отвратительно и ужасно. Душой и телом принадлежать единственному и любимому мужчине в течение многих лет и вдруг ощутить прикосновения и ласки чужого и нелюбимого человека — у меня было такое чувство, что отомстила я сама себе, а не Амосу. Но он тоже должен был испытать унижение и боль, обиду и горечь — я так решила! Амос должен был прийти в мою опочивальню утром за ответом. Что ж, его ожидал не очень приятный сюрприз — на своём брачном ложе обнаружил он ненавистного ему уже давно Гая Валерия, сжимающего в пылких своих объятиях отвергнутую им жену. Для Амоса это действительно был удар. Он любил себя, считал неотразимым и знал, как люблю его я. Несмотря на свою ревность, он всегда был уверен в моей преданности. Он был убеждён, что я сохраню ему верность даже после развода и буду жить воспоминаниями о нём. Супруг мой был взбешён и унижен. Не смея кричать на римлянина, оскорбившего его дом, всю свою ярость обрушил он на меня. Теперь у него были веские основания для развода. Он не дал мне ничего из обещанного, да я бы и сама от всего отказалась. Мне не нужна была такая плата за мою любовь. Он растоптал мою душу и предложил взамен дом и сад. Мне ничего не было от него нужно. В тот момент… Я ушла с Гаем Валерием. Вскоре перевели его в другой город, и он взял меня с собой. А потом… потом произошло множество событий, окончательно исковеркавших мою жизнь. Кем я была до встречи с тобой, ты знаешь, Учитель. Мария устало качнула головой и тихо добавила: — А самое обидное, что в бесплодии нашего с Амосом брака не было моей вины. Позже я узнала, что могла бы иметь детей, а у него не было их и от второй жены, — мучительные сомнения отразились на ее лице, — скажи, Учитель, разве Амос поступил со мной справедливо? Да, он всё сделал по закону, он дал мне разводную, хотел оставить дом и назначить содержание. По закону он был прав. А по-человечески? Разве можно так запросто выбрасывать из своей жизни человека, который любит тебя и предан тебе? Разве отец наш Авраам поступил так со своей супругой Саррой? Их брак тоже был бесплоден, но он прожил с ней до девяноста лет. И Господь вознаградил их в старости за праведность и долготерпение. Что ты скажешь, Учитель? Кто же из нас был неправ — я или Амос? Иешуа грустно покачал головой и промолвил: — Знаешь, Мария, в подобных делах довольно трудно судить, кто прав, а кто виноват. Каждая сторона права со своей точки зрения и виновна с противоположной. Ты знаешь мнение моё о разводе. Муж твой не должен был разводиться с тобою. Он первый дал тебе повод к любодеянию. Хотя это и не служит оправданием твоему поступку. Но скажи, Мария, ты не думала о том, как могла бы сложиться твоя жизнь, если бы ты приняла его условия? Мария горько скривила губы: — Когда было мне особенно тяжко, Учитель, я не раз сожалела, что не сделала этого. Мне, наверно, следовало усмирить гордыню свою и спрятать обиду. Я могла бы жить спокойной жизнью в доме, который хотел отдать мне Амос. Занималась бы хозяйством, лечила людей. И, как знать, может быть, встретила бы однажды достойного человека, возможно, вдовца, который захотел бы скрасить свои преклонные лета в моём обществе. Возможно, была бы я уже сейчас женой и матерью. Вряд ли жизнь моя стала бы счастливой, но, во всяком случае, могла быть достойной. — Видишь, Мария, ты желала отомстить мужу, а более всего пострадала сама от этой мести. Тебе было больнее, чем ему. Жизнь твоя была более испорчена, чем его. Ты стала более несчастной, чем он. Разве не так? Месть не может принести ни радости, ни счастья, Мария. А прощение вносит в душу покой и умиротворение. Ты сама ответила на вопрос, который задала мне. Вся твоя жизнь является ответом на него. Тебя ударили, ты нанесла ответный удар. Но удар этот причинил гораздо больше горя тебе самой, чем тому, для кого предназначался. А если бы ты смирилась, Мария, то сумела бы избежать многих страданий в своей жизни. Ты понимаешь, о чём я говорю? Мария молчала, опустив голову. Потом тихо промолвила: — Понимаю, Учитель. Понимаю умом, но не сердцем. И тогда понимала, что совершаю чудовищную ошибку, но чувства были сильнее меня. Обида кричала громче разума и заглушала его голос. Иешуа досадливо поморщился: — Я знаю, Мария, это трудно понять и гораздо труднее принять. Причём принять раз и навсегда, как непоколебимый закон: делая плохо другому, наносишь ещё больший вред себе самому. Амос, вероятно, тоже был наказан за зло, причинённое тебе? Ведь так? — Его больше нет. Он отравился, — омертвелыми губами произнесла Мария. Иешуа горестно склонил голову: — Человечество неизлечимо больно злобой и ненавистью. Слишком долго следовали люди жестокому правилу: око за око, зуб за зуб. Если вырвали тебе один глаз — вырви два. Если выбили тебе один зуб — выбей четыре. На зло, причинённое тебе, отвечай ещё большим злом. Но люди не хотят понимать, что так зло в мире будет множиться до бесконечности, и не будет ему конца. Так не лучше ли множить добро, поступая иначе: отвечая на зло добром, а на большее зло — ещё большим добром? Тогда мир станет чище и светлее, а люди — счастливее. И придёт день, когда никто уже не захочет причинять зла ближнему своему, и добро восторжествует навеки. Хочешь изменить мир — начни изменять самого себя, а не жди Мессию, который придёт и всё сделает за тебя. Почему вы всё время ждёте, что кто-то будет всё делать за вас? Почему не хотите сами ни на йоту продвинуться в лучшую сторону?! Голос его тоскливо зазвенел, оборвавшись на высокой ноте. Он прижал к вискам тонкие пальцы и скорбно покачал головой. Мария изумленно и огорчённо воззрилась на Учителя. Впервые столкнулась она с подобной эмоциональной вспышкой с его стороны. Только сейчас она внезапно поняла, какое ранимое и горячее сердце скрывается под безмятежной внешностью и спокойно-ровным поведением Учителя. Поняла, что и ему ведомы мука и печаль, сомнения и душевные терзания. — Прости, Учитель, я, кажется, огорчила тебя, — пролепетала она еле слышно, — Прости… Но он уже совладал с собой, сдержанно улыбнулся и ласково потрепал её по руке: — Ну что ты, Мария… Дело не в тебе. Ты-то, как раз многое понимаешь и принимаешь… Душа твоя стала мудрой в скорби и страданиях… Он помолчал и вдруг, словно вспомнив что-то важное, с живостью обернулся к ней: — Послушай, Мария, ты сказала, что не была виновна в бесплодии вашего с Амосом брака. Значит, у тебя есть дети? Где же они? Мария содрогнулась от новой боли, причинённой ей ещё одним воспоминанием, которое она тщательно и безуспешно старалась похоронить на дне своей истерзанной души. Заметив, как переменилась она в лице, как внезапная бледность покрыла её щёки, Иешуа интуитивно понял, что ненароком коснулся чего-то страшного в жизни несчастной Марии и положил на её руку узкую свою ладонь. — Не нужно ничего говорить, — торопливо произнес он. — Ты и так причинила себе сегодня много боли, вспоминая свою прошлую жизнь. Не трави себе душу, Мария. Но она отняла руку и прошептала: — Лучше вспомнить всё сразу, чем постепенно … Я хочу рассказать тебе обо всём, Учитель. Хочу облегчить свое сердце… Сейчас… А то боюсь, что в другой раз уже не смогу решиться. Он склонил в согласии голову. Уголки его губ скорбно опустились.