Мария Магдалина

Мария убрала под покрывало густые кудри, чтобы волосы случайно не попали в пищу, и склонилась над большим котлом. Она медленно помешивала похлебку, время от времени пробуя её на вкус. Нежные щеки её раскраснелись от жара костра, над которым висел котёл. Утро было ясное. Солнце весело купалось в небесной лазури и ласкало яркими лучами землю, умытую ночным дождем. На душе у Марии было легко и радостно. Она задумчиво улыбалась, подставляя разгорячённое лицо свежему утреннему ветерку, который игриво пытался выхватить из-под покрывала шелковистый локон. Мария тихонько стала напевать незатейливую детскую песенку. Голос её был чистым и звонким, мелодия текла и журчала, словно ручеек. Внезапно Мария вздрогнула и оборвала песню на полуслове. В первый момент ей показалось, что её укусил в шею овод. Она тряхнула головой и поняла, что жалит её отнюдь не насекомое, а чей-то свербящий, жгучий взгляд. Она ощутила леденящий холодок и саднящую боль в сердце. Это мог быть только он. Мария обернулась, и лицо её омрачилось. Так она и думала! Позади, опершись рукой о дерево, стоял Иуда Искариот. Медные его волосы огнем полыхали на солнце, а губы были искривлены в постоянной презрительной ухмылке. Он задумчиво жевал травинку и бесстыдно разглядывал её с головы до ног. Мария нахмурила брови и отвернулась. Чудное утро было безнадежно испорчено. Она физически ощущала, как горящий взор его дерзко ощупывает её хрупкие плечи, тонкий стан, все её гибкое, стройное тело, словно снимая с него одежды. Мария почувствовала себя неуютно, поникла, сжалась. Ей захотелось стать незаметной, а ещё лучше, совсем невидимой, раствориться в прозрачном утреннем воздухе. Мария не любила Иуду. И боялась его. Она чувствовала, что он был единственным из людей, окружавших Иешуа, кто мог причинить ей зло, мог обидеть её. Никто из окружения Учителя — ни мужчина, ни женщина, ни ребёнок — никогда, ни словом, ни взглядом не напоминали ей о её прошлом. Никто не выразил своего отношения к жизни, которую она вела раньше. Напротив, все очень скоро полюбили её за доброту, за кроткий, спокойный нрав, за трудолюбие. Все были добры к ней и неизменно приветливы. Все, кроме Иуды. Мария невзлюбила его с первого дня их знакомства, с первого взгляда. Она вспомнила тот день, так круто изменивший её жизнь. Тогда Учитель разрешил ей пойти с ним и представил её своим ученикам. Марии живо вспомнилось, как стояли они, молча, растерянные и смущённые, потупив головы. Видно, решение Учителя не пришлось им по нраву. Они не понимали его, но не смели перечить. Неловкое молчание тогда затянулось. Ей хотелось провалиться от стыда сквозь землю. Ещё немного, и она выбежала бы вон из дома, и никогда не посмела бы вернуться. Первым опомнился Иоанн, самый юный из учеников Иисуса, и самый любимый. Он шагнул к ней, улыбаясь своей обезоруживающей, открытой улыбкой, заключил её в объятия и приветливо произнес: — Добро пожаловать, Мария! Во мне ты всегда найдешь преданного и любящего брата! Сердце её захлестнула волна щемящей нежности и горячей благодарности к этому белокурому юноше. Мария очень скоро полюбила Иоанна: его мечтательные, небесно-голубые глаза, ласковую улыбку, ребяческий смех. Он напоминал ей о её юных братьях, оставшихся в родительском доме. У него было доброе, открытое для всех сердце. Все чувства, рождавшиеся в юной его душе, сразу отражались на нежном, почти девичьем, ещё безбородом и безусом лице. Он белозубо улыбался и звонко, заразительно смеялся, когда ему было весело. Заливался краской, когда гневался или чего-то стыдился. Горько, не скрывая слез, словно обиженный ребенок, плакал, когда ему было грустно. Причём, слезы его могли быть вызваны самыми разными причинами: словами Учителя, оскорбительным замечанием какого-нибудь горожанина, смертью маленького ягненка. Пухлые губы его начинали дрожать, а выражение лица становилось беспомощным, совсем детским. Марии в такие минуты хотелось крепко его обнять, прижать к груди белокурую голову и утешить какими-нибудь ласковыми словами. Но она не смела. Опасалась, что поймут её превратно. Что пойдут разные толки и слухи. Привязанность, которую испытывала Мария к Иоанну, была взаимной. Назвавшись её братом, он, действительно, полюбил её, как родную сестру. Часто ластился к ней. Шёпотом поверял ей свои беды, свои робкие мечты и надежды. Сразу после Иоанна к Марии подошёл Симон, огромный и непоколебимый, как скала. Она оробела, когда увидела крутые плечи его, могучую грудь и услышала громоподобный голос, который произнес: — Мы рады тебе, Мария! Лишь потом она узнала, какой застенчивый и скромный человек скрывается под столь впечатляющей наружностью. И какое доброе, неподкупно честное сердце бьётся в этой широкой груди. Вслед за Симоном к Марии стали подходить и остальные ученики Иисуса. Брат Симона, Андрей, такой же величественный и немного неуклюжий. Золотоволосый и удивительно красивый Иаков с глазами синими и безмятежными, как морская гладь. Застенчивый Филипп, излучающий молодую силу и здоровье. Варфоломей, остроносый, высокий и худой, словно жердь, похожий на несчастную, одинокую птицу. Коренастый Матфей. Невысокий, юркий Фома с курчавой головой и любопытными, чёрными, как маслины, глазами. Другой Иаков, Алфеев, серьёзный и грустный, словно озабоченный какой-то печальной думой. Симон Зилот, в противоположность своему могучему тезке, маленький и тщедушный, добродушный и весёлый. Иуда Иаковлев, утончённый, несколько жеманный, медлительный юноша. Все они доброжелательно приветствовали её, улыбались, кто застенчиво, кто печально, кто сердечно и весело. И стало ей вдруг так хорошо и уютно среди этих молодых, добрых и простых людей, даривших ей тепло своих сердец. Последним подошел Иуда Искариот, и она впервые ощутила на себе этот его колючий, недобрый взгляд. Он посмотрел на неё насмешливо, презрительная усмешка скривила его губы. Театрально поклонившись, Иуда произнес: — Добро пожаловать дорогая Мария! Уверен, что тебе с нами будет хорошо! С тех пор горящий его взор преследовал её неотступно. Он смотрел на неё именно так, как часто смотрит мужчина на продажную женщину: с откровенной похотью и, в то же время, с глубоким презрением, уничижением. Марию оскорблял и коробил этот наглый взгляд. Но порой она с ужасом и отвращением осознавала, что Иуда волнует её. Что от его раздевающего взора горячий трепет пробегает по всем её членам. Женским чутьём она угадывала, что, несмотря на презрительный вид, втайне восхищается он её красотой, её грацией и женственностью и безумно желает её. Страсть сквозила в его глазах, в его движениях, даже в его молчании. И, несмотря на стойкую неприязнь, которую она питала к Иуде, это всё же льстило её женскому самолюбию. Мария не терпела его, но находила крайне привлекательным. Иуда был красив той особой грубой мужской красотой, которая часто покоряет женщин: густые кудри цвета начищенной меди; суровое лицо с грубоватыми чертами; зелёные прозрачные глаза, прищуренные, вечно смеющиеся; крупный чувственный рот; самоуверенная улыбка, обнажающая крепкие белые зубы. Атлетическое телосложение полностью соответствовало его внешности: широкие плечи, узкая талия, красивые, сильные руки. От всего его облика веяло необузданной силой и животной чувственностью. Мария знала, что мечтает он о её ласках, но не смеет их домогаться. Боится сокрушающего гнева Симона. Боится, что Учитель прогонит его. Поэтому довольствуется лишь тем, что пожирает её глазами всякий раз, когда рядом никого нет. Вот и сейчас стоит и сверлит её своим огненным взором, заставляя испытывать неловкость и досаду. Мария помешивала похлебку. Щёки её горели. Внезапно поляна наполнилась радостным и возбужденным щебетом детских голосов. Она подняла голову и сразу позабыла об Иуде. Сердце её наполнилось радостью, а лицо озарила улыбка. К ней, в окружении ребятни, направлялся Учитель. Детишки галдели, перебивая друг друга: — Учитель, расскажи притчу! — Нет, лучше слепи голубей из глины! — Нет, притчу, притчу! — Хочу глиняного голубя! Иешуа рассмеялся радостно и звонко, поднял руки: — Тише, тише, успокойтесь! Давайте сделаем так: я буду лепить голубей и рассказывать притчи. Согласны? Дети запрыгали вокруг него и захлопали в ладоши. А один из малышей, озабоченно наморщив лобик, удивленно поднял на него доверчивые круглые глаза: — Как же будешь ты и лепить, и рассказывать вместе?! Учитель, расхохотавшись, подхватил малыша на руки и расцеловал в обе щеки. Счастливо улыбаясь, с ребенком на руках, подошел он к Марии и спросил: — Как ты себя чувствуешь, Мария? — Спасибо, Учитель, замечательно! — улыбнулась она в ответ. — Сегодня такое чудесное утро! Он согласно кивнул и, заслонившись ладонью от солнца, поглядел в сияющее небо, на котором не было ни облачка: — Ты права, утро на редкость свежее и ясное, но день обещает быть жарким. Он потянул носом воздух и блаженно закрыл глаза: — Как вкусно пахнет! На свежем воздухе так хочется есть! Правда, ребятишки? Дети окружили котёл и стали принюхиваться к клубившемуся из-под крышки пару. Делали они это так забавно и были так похожи на маленьких пузатых щенят, что Мария и Иешуа одновременно рассмеялись. — Обед ещё не готов, потерпите немного, — улыбаясь, произнесла Мария. Малыши разочарованно покрутили головками и стали тянуть Иешуа за руки и одежду. — Идём же, Учитель! Ты обещал лепить голубей! И притчу, притчу! — запищали они тоненькими звонкими голосами. — Идёмте, идёмте, — он осторожно опустил кроху на землю и направился в тень развесистого дерева. Ребятишки расположились вокруг него: кто-то улегся на живот, болтая босыми ногами и приготовившись слушать Учителя; кто-то начал месить глину для голубей. Мария готовила пищу, с умилением и тайным трепетом в груди наблюдая за Учителем. Редко видела она Иешуа таким радостным и веселым. Тонкие смуглые пальцы его умело лепили из податливой глины фигурки птиц: летящих, с поднятыми, развёрнутыми крыльями; спящих, спрятавших голову под крыло; клюющих зерно; крошечных птенцов; задорных, взъерошенных воробьёв. Каждую вылепленную птицу передавал он ребятишкам, а они раскладывали фигурки на солнце для сушки. За делом он рассказывал детям незатейливые истории, шутил и смеялся тихим, счастливым смехом. Тёмные глаза его блестели, на пухлых губах играла улыбка. Своим чутким женским сердцем Мария угадывала, что только среди детей ему бывает так хорошо, так легко и спокойно. Только дети не взваливают на него своих проблем, доверчиво тянут к нему ручонки, изумляются искренне, смеются от сердца. Мария чувствовала, что, играя с детьми, Учитель отдыхает душой, на время сбрасывая с себя бремя какой-то великой скорбной думы, постоянно терзающей его сердце. Иешуа тыльной стороной ладони убрал со лба непослушную прядь темных волос и перепачкал глиной нос и щеки. Ребятишки звонко расхохотались. Он тоже рассмеялся над своей неловкостью. Глядя на Учителя, Мария подумала о том, что сейчас он и сам похож на ребенка, на этакого юного сорванца. Или нет, возразила она себе, скорее похож он на молодого любящего отца, играющего со своими чадами. Отца!.. Сердце Марии внезапно сладостно и горько защемило от этого сравнения. Да, когда-нибудь возьмет он себе жену, которая родит ему сыновей, он станет отцом. Если бы могла она хотя бы мечтать, лелеять крошечную надежду на то, что он когда-то… Тут Мария помотала головой, желая избавиться от жгучих опасных мыслей, которые в последнее время всё чаще одолевали её по ночам, налетая, словно ураган, лишая её покоя и сна. Вдруг она заметила, что Учитель внимательно и изучающе смотрит на неё, словно желая проникнуть в её думы. Встретившись с ней глазами, он ласково улыбнулся. Сердце её растаяло от этой улыбки, словно воск от печного жара. Мария неожиданно смешалась, покраснела и склонилась над кипящим котлом. Из-за деревьев показалась Марфа, молодая, полная и добродушная женщина. У неё было круглое улыбчивое лицо, блестящие чёрные глаза и очаровательные ямочки: на пухлых щечках; на мягком подбородке; на маленьких детских ручках. — Здравствуй, Мария, как ты? — приветливо произнесла она своим певучим голосом. Мария улыбнулась и кивнула: — Здравствуй, Марфа, всё хорошо. Марфа засеменила в сторону Иешуа: — Доброе утро, Учитель! — Мир тебе, Марфа! — он приветственно поднял руку. — А ну-ка, дети, дайте Учителю отдохнуть и пойдёмте со мной! Разве забыли вы, что должны сегодня мыться? Ребятишки сгрудились в одну кучу и запищали, словно испуганные птенцы. Они не любили, когда Марфа их купала: она не позволяла баловаться и плескаться и больно терла мочалкой вечно перепачканные пятки и не отмывающиеся коленки. — Не смейте мне перечить! — прикрикнула Марфа деланно строгим голосом и принялась отчитывать малышей. — Вы только посмотрите на свои чумазые лица! А руки! И одежду вы всю выпачкали в глине! Разве Отец наш Небесный велит нам ходить такими грязными и неумытыми? — Слушайтесь Марфу, дети! — с улыбкой произнес Учитель. — Вы непременно должны помыться. Ступайте, выкупайтесь, а потом приходите слушать проповедь. Да благословит вас Господь! Он по очереди целовал черноволосые, белокурые, рыжие и русые головки. Марфа собрала детишек и повела их, горделиво семеня своими маленькими ножками. Присмиревшая ребятня послушной стайкой отправилась вслед за ней. Мария подумала, что Марфа похожа на наседку с цыплятами и засмеялась. — Что тебя так развеселило, Мария? — улыбаясь, спросил подошедший к ней Иешуа. — Я сравнила Марию с наседкой, опекающей своих цыплят, — Мария обернулась к Учителю и, увидев его безнадежно перепачканное глиной лицо, снова громко рассмеялась. Она хохотала так заразительно, что и он принялся смеяться, не понимая причины её внезапного веселья. Краем покрывала вытерев выступившие от смеха слезы, Мария выдохнула: — Ох, Учитель! Хорошо, что Марфа и тебя не увела с собой, чтобы выкупать вместе с ребятишками! Твоё лицо! Оно всё выпачкано в глине! Он виновато и смущённо развел руками: — Я и сам заигрался, словно дитя! Ты не польёшь мне воды, чтобы я мог умыться? — Конечно, Учитель! — Мария налила в кувшин подогретую воду и смешала её с холодной. Иешуа подставил ладони. — Погоди, Учитель, — она поставила кувшин на землю и принялась закатывать ему рукава. — Не то ты намочишь одежду, — пояснила она и, помолчав, произнесла, — Я вижу, ты любишь детей, Учитель. Он радостно улыбнулся: — Как же их не любить, Мария? Они так открыты, искренни и непосредственны! Они не лгут и не притворяются. Души их чисты и прозрачны, словно воды ручья. все их мысли и чувства видны, как на ладони. В сердцах их нет места для ненависти. Они полны любви ко всему живому. Новорождённое дитя радуется всему: ласковой материнской улыбке, сильным и надежным отцовским рукам, солнечному свету, птичьему гомону. Душа его открыта для любви и готова вместить в себя весь мир. Именно дети первыми унаследуют Царствие Божие. Если бы люди, взрослея умом, душой продолжали оставаться детьми! Мир был бы сегодня совсем иным, а земля превратилась бы в райский сад! По лицу Учителя пробежала тень. Закатав ему один рукав, Мария принялась за другой. — Знаешь, Учитель, — проговорила она грустно, — когда-то давно, в ранней юности, я так мечтала о детях! Надеялась, что будет их у меня много-много! Думала, что буду любить их всем сердцем, растить их, заплетать дочерям шелковистые косы… — Но, — она вздохнула, — по воле Господа, мечтам моим не суждено было осуществиться. — Ну что ты, Мария! — протестующе произнёс он. — Ты ведь ещё так молода! Можешь ещё выйти замуж и стать матерью. Мария печально покачала головой: — После того, что … со мной произошло, повитуха сказала, что у меня больше никогда не будет детей. — Как может повитуха знать то, что ведомо одному только Господу! — мягко возразил Учитель. — Помнишь, Мария, ты сама говорила об Аврааме и супруге его? Сарра тоже не верила, что сумеет в старости иметь детей, но по Божьей воле родила сына. А ведь ей было девяносто лет! Сколько лет тебе, Мария? — Двадцать пять. — Вот видишь! — шутливо воскликнул он. — Всего двадцать пять! У тебя в запасе ещё более шестидесяти лет! Она улыбнулась, смахнув с ресниц непрошенные слёзы. Учитель хотел провести рукой по её волосам, но, взглянув на свою испачканную ладонь, опустил её и сказал серьёзно и убеждённо: — У тебя всё будет хорошо, Мария. Непременно будет. Нужно лишь верить. Вера творит чудеса! Она молча кивнула и, опустив голову, стала лить воду в его руки. — А ты, Учитель? — спросила она вдруг. — О чем ты, Мария? — не понял он. — Ты хочешь иметь детей? — Я?! — резко выпрямившись, Иешуа изумленно воззрился на неё. Видя, что она молча ждёт ответа, он в замешательстве пробормотал: — Я … Я никогда об этом не думал… — Но почему?! — в свою очередь удивилась Мария. — Ты молод, здоров… хорош собой, любишь детей. Из тебя получился бы замечательный отец! — Ты так думаешь? — он как-то неловко усмехнулся. — Я в этом уверена! Иешуа ополоснул лицо и задумчиво произнес: — Наверно, это чудесно — быть отцом! Лицо его приобрело мечтательное выражение и казалось теперь совсем юным: — Смотреть на маленького человечка, которому сам дал жизнь. Прижимать к груди крошечное тёплое тельце, рождённое от твоей плоти. Поддерживать дитя за руку, когда оно впервые неуверенно и робко ступает по земле. Видеть его первую улыбку, слышать первый лепет. Да, Мария, наверно, я бы хотел иметь детей, но… Он не договорил, и лицо его омрачилось. Чутьё подсказало Марии, что разговор этот не следует продолжать, и она молча протянула ему полотенце. В какой-то отрешённой задумчивости принялся он вытирать руки. — Учитель, — тихо окликнула его Мария. — Позволь мне стереть глину с твоего лица. Ты плохо умылся. Она смочила в воде кончик полотенца и, приподнявшись на носках, стала вытирать ему лоб и щеки. Никогда еще не чувствовала она его столь близко. Явственно ощущала она его теплое дыхание на своей щеке и тонкий, слабый аромат луговых трав, исходивший от его тела. Сердце её замерло, оборвалось, затрепетало, словно птица, попавшая в силки охотника. Кровь прилила к лицу и застучала, запульсировала в висках. Он машинально поднял руку, чтобы убрать со лба непослушную прядь и ненароком коснулся её руки. Ей показалось, что её с головы до пят пронзила молния. По тому, как вздрогнул Иешуа, каким прерывистым стало его дыхание, она поняла, что он почувствовал то же самое. В устремлённых на неё темных глазах уловила она какую-то напряжённость, смятение. У Марии было такое ощущение, что жизнь внезапно остановилась, и остались они одни в целом свете. Всё вокруг неуловимо изменилось. Солнечный свет стал неестественно белым. Замерли облака, плывущие по лазурному небосводу. Утих игривый ветерок. Прекратился птичий гомон в ветвях деревьев. Прозрачный воздух словно сгустился. Наступила поразительная тишина. Мир стал зыбким и нереальным. Реальными были только они двое. Только бешеный стук двух сердец. Только огонь, бегущий по жилам и будоражащий молодую кровь. Полураскрытые губы его были совсем-совсем близко. У Марии закружилась голова и перехватило дыхание. Она закрыла глаза… — Учитель! — ненавистный голос раздался в полуденной тишине, словно гром среди ясного неба. У Марии подогнулись колени. Иуда!