Мария Магдалина

Последние дни Мария ходила, словно тень. Машинально выполняла она работу по хозяйству. Невпопад отвечала на вопросы. Почти ничего не ела. Все замечали, что она осунулась и похудела, обеспокоенно справлялись о её здоровье, но она отвечала, что с ней всё хорошо. Иуда думал поначалу, что переживает она из-за того, что произошло между ними в шатре. Но Мария практически не замечала его. Он понял, что не собирается она ничего никому рассказывать, и успокоился. Учитель много раз пытался узнать, что беспокоит и печалит её, но Мария избегала его расспросов, избегала его самого. Она боялась оставаться с ним наедине, боялась, что не совладает со своими эмоциями, выдаст свои чувства. Ей этого не хотелось. Не хотела она, чтобы догадался он о её мыслях и желаниях. На землю опустился теплый летний вечер. Всюду загорелись костры; зазвучали голоса, песни и смех: люди отдыхали от дневных своих трудов. Мария в одиночестве сидела у огня и задумчиво, отрешённо глядела на пламя. Огненные языки его извивались, причудливо переплетаясь в фантасмагорическом танце, красные искры с треском взлетали в бархатно-черное глубокое небо. На душе у неё было тоскливо и беспокойно. — Здорова ли ты, Мария? — тихий участливый голос заставил сжаться её сердце. Учитель присел рядом и протянул к костру узкие свои ладони. Она молча кивнула. — С тобой творится что-то неладное, — он пристально посмотрел на неё. Огненные блики пробегали по бледному лицу его и отражались в тёмных глазах. — Что случилось? Тебя кто-то обидел? — Со мной все хорошо, Учитель, — промолвила она, не глядя на него. Он покачал головой: — Я ведь вижу, Мария: ты подавлена, всё время молчишь, избегаешь говорить со мной. Быть может, дело во мне? Может, я чем-то обидел тебя ненароком? Мария грустно опустила голову: — Что ты, Учитель! Разве можешь ты кого-либо обидеть? — Тогда почему ты не поделишься со мной свое печалью? Поговори со мной, Мария, излей душу. Тебе станет легче. Я помогу тебе, если сумею. Она подняла на него глаза, но тотчас отвела взгляд: — Мне нечего сказать тебе, Учитель. Всё хорошо. Иешуа почувствовал, что его присутствие тяготит Марию, что хочет она остаться одна. Он поднялся, хотел провести рукой по её волосам. Она резко отстранилась, испугавшись, что сможет он понять, прочувствовать через прикосновение мысли её. Рука его повисла в воздухе. Он печально повёл плечами и тихо произнес: — Если захочешь поговорить, приходи ко мне в любую минуту. Я всегда готов выслушать тебя, Мария. И всегда готов помочь. Слезы навернулись ей на глаза. — Я знаю это, Учитель… Спасибо! — прошептала она. Иешуа кивнул и, ссутулившись, стал удаляться в сторону своего шатра. Она осталась наедине со своими печальными мыслями и бесконечными сомнениями, терзающими её душу. День ото дня всепоглощающая страсть росла в её сердце и полыхала, словно пламя костра, готовая в любую минуту превратиться во всё пожирающий пожар. Мария страдала. Мысли об Учителе причиняли ей боль. Она не могла отдаться своей любви, окунуться в неё без оглядки, с головой, потому что считала чувства свои недостойными, точнее, считала себя недостойной его. — Иуда прав, — с горечью прошептала она, — я всего лишь блудница. Я вся в грязи — и душой, и телом. Я не могу, не вправе любить его. Любовь моя оскорбительна для него. Мария вновь погрузилась в горькие раздумья. Она мучительно старалась понять свои чувства, вникнуть в глубину своих переживаний. «Ну почему, почему должна я стыдиться любви своей, прятать её от людских взоров? Разве любовь моя — преступление? Разве можно испачкать кого-нибудь любовью?» — путаные мысли её лихорадочно бежали одна за другой. «А если сказать ему о своих чувствах, признаться в грешной своей любви?» — вкрадчиво вопросила глубинная, тайная часть её души. «Нет, нет! Он ничего не должен знать, ни о чём не должен догадываться!» — ужаснулась другая, та, которая следовала установленным нормам. Та, которая стыдилась и боялась людского злословия. «Но почему? Ведь он всегда относился с пониманием и участием ко всему, что ты говорила. Он всегда старался помочь тебе и утешить. И сегодня сказал, что готов выслушать тебя вновь!» «Я не могу, не могу сказать ему об этом! Он станет презирать меня! Я навсегда потеряю его доверие и дружбу!» «Разве он хоть раз осудил тебя за грехи твои, Мария? Разве не простил он тебе всего, что творила ты в прошлом?» «Простил. Но то было в прошлом. А моя любовь — это настоящее. Сумеет ли он понять мои чувства, не отшатнется ли с презрением и отвращением, как от блудницы, так и не сумевшей исправить порочную свою натуру?» «Любовью оскорбить нельзя, Мария! Откройся ему, он поймет и простит, — настаивал голос, идущий из тайной глубины её души, — хватит страдать и мучиться сомнениями! А вдруг он тоже любит тебя? И тоже боится признаться? Если будешь столь трусливой, то так никогда ничего не узнаешь! И оба будете несчастливы!» Эта мысль поразила её. Вихрем пронеслись перед внутренним взором её воспоминания: его внимательный, какой-то настороженный взгляд, безмолвно говорящий о чем-то; его нежная, даже слишком нежная улыбка, обращённая к ней; его рука, касающаяся её волос так трепетно, словно боязливо. Она всегда чувствовала, относится он к ней иначе, чем к другим. В терпеливом его участии и доброте сквозило что-то ещё, что было незаметным для чужих взоров, но ей говорило о многом; пугало её и, одновременно, переполняло чувством щемящего счастья. Мария отчаянно замотала головой и в мучительном раздвоении продолжала вести разговор сама с собой. «Нет, нет! Этого не может быть! Учитель добр со мной, как и со всеми. Он просто жалеет меня за мои страдания. А я пытаюсь усмотреть в его жалости что-то еще! Я выдаю желаемое за действительное!» «Что ты знаешь о его чувствах? Что руководит им — жалость или любовь? Вспомни, как он смотрит на тебя! Разве жалость читаешь ты в глазах его? И разве жалость не является одной из многих граней любви? Ступай к нему, откройся, и только тогда узнаешь всё до конца!» «Я не могу! Мне страшно!» «Чего ты боишься, Мария?» «Он прогонит меня! Будет презирать!» «Ты действительно так думаешь? Может, ты боишься, что он не прогонит тебя? Возможно, ты боишься любви?» «Я не знаю! Я совсем запуталась!» «Ступай к нему! Только он может разрешить все твои сомнения. Только он сумеет помочь тебе!» И Мария решилась. Вскочив, она, словно пьяная, нетвёрдыми шагами направилась к его шатру. Голова её пылала, мысли путались, а сердце бешено стучало. Остановившись возле шатра, она почувствовала, что решимость её улетучилась. Ноги стали ватными; по телу разлилась мучительная слабость; сердце задрожало и оборвалось. Она поняла, что не может сделать более ни шага. Собрав свою волю в кулак, боясь передумать и уйти прочь, дрогнувшей рукой откинула она полог шатра и вошла.