Быть смелым мало — быть разумным должно, И лучше меру знать, чем сумасбродить. «Песнь о Роланде»
Когда Селезнев был маленьким, в народе еще ходила шутка про то, что, если ребенок не берет трубку, половина родителей думает, что он умер, а другая половина — что он умирает в этот самый момент. Уже тогда шутка эта начинала устаревать. Но теперь, когда он раз за разом повторял в микрофон: «Алиса! Алиса, ты меня слышишь?» — шутка уже не казалась ни устаревшей, ни смешной. И когда в наушнике наконец раздалось ответное: «Папа!» — он сам словно умер и в то же мгновение воскрес. — Все в порядке, папа! — возбужденный голос Алисы прорывался сквозь треск помех. — Мы целы! — Профессор, не волнуйтесь, — бубнил на заднем фоне Весельчак. — Простите, что не ответили сразу: мы были заняты… — Мы тушили пожар!.. Селезнев ощутил предательскую слабость в коленках. Перед его мысленным взором мелькали картины одна страшнее другой: под потолком мигает сигнализация, коридоры заполняет ядовитый дым, пронзительный писк возвещает о том, что воздухоочистительная система вышла из строя… — У нас загорелся двигатель! Пламя было до небес! Пришлось лезть в самое пекло!.. — последнюю фразу Алиса произнесла с особым старанием, почти по слогам. Видимо, цитировала своего компаньона. Селезнев неверной рукой взялся за сердце. Загорелся двигатель… К картинам бушующего на корабле огня добавились новые: разрушенная пламенем камера реактора и поначалу неощутимая, но убийственная радиация, прошивающая все вокруг… — Папа? Папа, ты здесь?.. — Здесь, — отозвался Селезнев слабым голосом. — Ох, Алиса, я думал, что ты будешь в безопасности… — Да не волнуйтесь вы так, профессор, — вклинился Весельчак. — Алисочка слегка сгущает краски. Из-за попадания ракеты у нас коротнуло проводку, возникло небольшое возгорание, которое мы оперативно потушили. Алисочка держалась молодцом. Из нее выйдет отличный космолетчик, помяните мои слова. Но Селезнева не так-то легко было успокоить. — Куда попала ракета? — спросил он напряженно. Весельчак выдержал короткую паузу, словно подбирал формулировки. — Здесь, — сказал он наконец, — хорошие новости у меня заканчиваются. Чертовы шестирукие альтруисты разнесли нам маршевый двигатель. — То есть… — Мы находимся в дрейфе, профессор. Самостоятельно, если возникнет такая необходимость, добраться до обитаемых планет не сможем. Только на буксире. — Но это не страшно, папа! — добавила Алиса. — Вы с дядей Севой и дядей Кимом захватите фиксианский корабль и возьмете нас на буксир. — Да, — сказал Селезнев, чувствуя, как волны паники одна за другой набегают на него и захлестывают с головой. — Да, Алиса, не бойся, мы так и сделаем! Все будет в порядке! — Что там у вас делается? — спросил Весельчак деловито. — Уже обнаружили противника? — Ищем, — ответил Селезнев уклончиво. — Ну, тогда мы с Алисочкой не будем вам мешать и сходим еще раз проверить очаг возгорания. Если что, мы прослушиваем линию… — Пока, папа! — Пока, Алиса! И Селезнев остался один. Он высунулся в дыру в стене, которую чуть раньше проплавила капсула при стыковке, и оглядел лежащий за ней пустынный коридор. Его обуревали сложные чувства. Основная причина, по которой он отстал от друзей, была в том, что он беспокоился об Алисе — тут он не покривил душой. Но была и другая причина, менее значимая. В тот короткий промежуток времени, пока штурмовая капсула несла их сквозь голодный вакуум, Селезнев сделал пренеприятное открытие: он забыл свой бластер на «Эвересте». Задним числом он не мог вспомнить, как это получилось. Возможно, наклоняясь, чтобы обнять Алису, он положил бластер на пол… В любом случае, это уже не имело значения. Он был безоружен, и у него не хватило духу сказать об этом боевым товарищам, которые взяли его на штурм ради огневой поддержки. «Я неплохо управлялся с инъектором со снотворным», — ах, каким хвастовством теперь разило от этих слов. Ведь инъектора у него тоже не было. Была только петля зверолова на телескопической ручке, которую он всегда носил под скафандром, у сердца. Если вы космозоолог-практик, нужно всегда быть готовым зафиксировать какое-нибудь опасное животное на безопасном расстоянии. Коридор простирался в обе стороны и был совершенно пуст. Прислушавшись, Селезнев уловил в отдалении какой-то шум и вроде бы крики, но не смог понять, откуда они доносятся. Можно было бы вызвать по рации Всеволода или Кима, но, во-первых, обоим капитанам могло сейчас быть не до звонков, и, во-вторых, любой контакт с ними в перспективе обещал неловкое объяснение по поводу бластера. Так что Селезнев во всем положился на судьбу и двинулся по коридору налево. Будь что будет, рассуждал он. Постараюсь быть полезен всем, чем смогу. Если встречу противника, то сдамся в плен и скажу, что на подходе десять судов космофлота… Тьфу ты, фиксианцы же чувствуют ложь. Так он шел и шел, а коридор все тянулся и тянулся, ветвился и поворачивал, и скоро Селезнев уже перестал понимать, где он находится и где осталась штурмовая капсула. Корабль словно вымер, даже голоса в отдалении затихли. Возможно, изначально он выбрал неверное направление, но теперь уже не мог вернуться, чтобы исправить ошибку. Оставалось только двигаться вперед… … И, когда его окликнули сзади, у него едва сердце не выскочило из груди. Он обернулся и увидел высокого фиксианца с белыми волосами и в свободных белых одеждах. Должно быть, фиксианец тихо стоял в поперечном коридоре, и Селезнев, проходя мимо, его не заметил. — Здравствуйте, профессор Селезнев, — сказал фиксианец. Голос у него был звучный и сильный. Приятный голос. — Здравствуйте, — ответил вежливый Селезнев. — Боюсь ошибиться, но ваше лицо мне кажется знакомым… — Так и есть. Два года назад я вручал вам орден за спасение жизни Третьего Капитана. — Точно! — воскликнул Селезнев. — Простите, я не запомнил тогда вашего имени… — Это не страшно, — сказал Попечитель. Сознание возвращалось к Третьему постепенно. Сначала он понял только, что вокруг темно. Он моргнул несколько раз, но темнота не рассеялась. Потом он различил звук собственного тяжелого дыхания. Звук отдавался в ушах странным металлическим эхом. Следующим пришло ощущение движения. Кто-то тащил Третьего, перекинув его верхнюю руку через плечо и обхватив за пояс, и он автоматически переставлял ноги. Дальше полагалось бы включиться эмпатии, но перед очами разума у него царила такая же беспросветная тьма, что и перед обычными очами. Словно кто-то полностью отключил его эмпатический центр. Это было страшно. Что происходит? Его пленили? Он сглотнул слюну и спросил в пространство: — Где я? Его голос породил гулкое эхо, словно Третий кричал внутри колокола. Он ойкнул от неожиданности. Его спутника этот внезапный звуковой эффект тоже застал врасплох: он подпрыгнул и выпустил руку Третьего. Тот свалился на пол и ойкнул еще раз. Казалось бы, он уже полностью пришел в себя, но ни зрение, ни эмпатия так и не восстановились. Автоматически Третий поднял руки к голове и нащупал что-то похожее на шлем. Потянул… — Ты что, издеваешься?! — спросил он сипло. В руках у него было оцинкованное ведро. — Не благодари, Третий, — ухмыльнулся Крыс. — Я нашел тебе защиту от эмпатических атак. — Это ведро! — Это трехслойный металлический контур, который может рассеивать волны определенной длины. — Чушь собачья, — пробормотал Третий. — Здесь весь корабль — это многослойный металлический… Он осекся. Внезапно вернулось отвратительное чувство, словно кто-то легко-легко, кончиками пальцев касается его разума — чтобы затем вцепиться как следует. — Не хочешь — не носи, — говорил меж тем Крыс. — Твои мозги, твой выбор. Селфи на память я все равно уже сделал… Незримые пальцы действовали все настойчивее. Третий слишком хорошо понимал, что последует дальше. Ни на что не надеясь, он нахлобучил на голову ведро — и ощущение чужого присутствия в мозгу немедленно ослабло, почти сошло на нет. — Не может быть, — промолвил он гулко, словно из бочки. — Это антинаучно. Какой-то эффект плацебо. — Тебе очень идет, — сообщил Крыс доверительно. — Всегда так ходи. Третий не знал, какое чувство переполняет его больше: обида на вопиющую абсурдность ситуации или веселье по тому же поводу. Он выбрал золотую середину и остался спокоен. — Где футболисты? — спросил он, понемногу приподнимая и опуская ведро в поисках того уровня погружения, на котором его разум еще будет защищен от атак, но при этом появится хоть какой-то обзор. — Частично повержены, — ответил Крыс. — Знаешь, Третий, этот прикол с оглушающим режимом был очень несвоевременным… — А где мы? Крыс запнулся. Третий приподнял ведро повыше. Прямо у него перед глазами обнаружилась табличка с номером яруса и указателями. — Стоп, — сказал он. — Мы же были наверху. Как мы оказались на втором ярусе? Крыс молчал. Глаза у него бегали. Третий сложил два и два. — Ты что, — спросил он, — ходил проверять люк? — Нет, — сказал Крыс злобно. — Я иду проверять люк прямо сейчас. Третий ничего не мог с собой поделать: он расхохотался. Благодаря ведру раскаты получились поистине громовыми. — Думаешь, это смешно? — прошипел Крыс. — Где же твоя разрекламированная эмпатия, Третий? У меня из-за этой чертовой паники чуть сердце не выскочило… — Не знал, что у тебя есть сердце, — фыркнул Третий. — У меня их два, — ответил Крыс с достоинством. Третий удивленно высунулся из ведра. — Зачем? — спросил он. — Пиратский принцип: бери что хочешь и не отдавай. Третьему сразу стало не смешно. Перед глазами у него успела пронестись вереница кровавых образов, связанных с извлечением органов и черной трансплантологией. Крыс проследил за тем, как вытянулось его лицо, и хмыкнул: — Это шутка, Третий. Второе механическое, на всякий случай. — А ведешь себя так, как будто ни одного нет. Крыс демонстративно скривился. — Ну-ну, — сказал он. — Давай, приосанивайся. Я бы посмотрел на вас, фиксианцев, если бы это вас облучили вашей адской машиной. Много ли у вас тогда останется сердечности… Третий и не думал, что когда-нибудь сможет так разговаривать с Крысом. Что с ним вообще можно так разговаривать — в формате легкой пикировки, беззлобно и весело. Как будто он говорил не со злейшим врагом, а с Севой или с Кимом. Он открыл рот, собираясь парировать выпад собеседника новой колкостью — и осекся. За эмпатическим экраном он не видел эмофона Крыса. Да если бы и видел, все равно сквозь эту гнетущую черноту почти ничего невозможно было прочесть. И тем не менее он в одно мгновение очень ясно понял, что происходит, к чему собеседник аккуратно подводит и какую почву прощупывает. Он не знал, чем обязан этому озарению: интуиции или протянувшемуся между ними каналу. Но он вдруг увидел Крыса как на ладони, увидел все его мысли и чувства. Не разделил их — ни в коем случае! — но понял. И сказал, без сожаления, но с искренним сочувствием: — Нет. Это не сработает. — Что не сработает? — переспросил Крыс ненатуральным голосом. — Машина, — сказал Третий терпеливо, — работает по-другому. Она не может навязать личности черты, которых не было прежде. Может только выкрутить на максимум то, что уже есть. У крокрысцев машина раздула до небес агрессию и паранойю. Но с фиксианцами так не выйдет. У нас нет агрессии в принципе, она не совместима с эмпатией. Ты не сможешь отомстить таким способом. Крыс смотрел на него остановившимся взглядом. Третий не отводил глаз, хотя это было тяжело. Жутко было всматриваться в свое собственное лицо и читать на нем такую опустошенность и обреченность. Упавшая тишина давила на плечи, она была как натянутая до предела струна, и Третий, чтобы хоть как-то ее заполнить, брякнул: — У нас нет недостатков. Машина может только сделать нас еще лучше. Это помогло. Он почти физически ощутил, как дрожащая от напряжения струна лопнула, и время снова пошло. Крыс моргнул. — Не могу представить, — сказал он, — что может быть еще лучше. Лицемерие и самолюбование у вас и так… на максимуме… Уставясь куда-то Третьему за спину, он медленно поднял верхнюю пару рук, а средней правой нырнул за пазуху халата. Третий обернулся, приподнимая ведро. — Вот мы и встретились наконец, — промолвил тренер футбольной команды. Семеро футболистов стояли позади него, перегородив коридор, и семь бластеров смотрели Третьему в грудь. Эффект неожиданности способен творить настоящие чудеса, но только в краткосрочной перспективе. Самая безумная атака может увенчаться успехом, если только враг не успеет опомниться и перегруппироваться. В противном же случае атака неизбежно захлебнется. В истории и литературе Земли описано множество таких прискорбных случаев. Леонид пал при Фермопилах. Роланд не пережил Ронсеваль. Тень улыбки промелькнула на бледном, без кровинки, лице Боромира. И сейчас капитан Ким собирался последовать этой печальной, но славной традиции. Если бы дело ограничилось отрядом учителя музыки, с которого Ким начал свой крестовый поход, он уже праздновал бы победу. Но на помощь первым двадцати противникам постепенно подтянулись и остальные тридцать. Ким выдохся. Его верный гравитационный Дюрандаль с каждым взмахом становился все тяжелее. Ноги устали наносить пинки и заплетались. Хуже того, враг изменил тактику. Видя, как успешно Ким отражает шпагой выстрелы бластеров, спешившие к месту битвы фиксианцы теперь вооружались подручными средствами: швабрами, стульями, даже парочкой складных столов. С помощью этого инвентаря у них получалось удерживать Кима на расстоянии, превосходящем зону поражения. Ким увяз в этом изобилии мебели, его продвижение замедлилось, а потом и вовсе прекратилось. Затем он начал отступать. Что было еще хуже, теперь, когда баланс сил на поле боя изменился, задние ряды фиксианцев снова получили возможность сосредоточиться. Державшийся в арьергарде Всеволод внезапно ощутил приступ слабости и дурноты, такой сильный, что ему пришлось привалиться к стене, чтобы не упасть. — Ким! — прохрипел он. — Брось меня и отходи! И тогда капитан Ким запрокинул голову к потолку и выкрикнул фразу, уже успевшую войти в историю: — Дер-ржаться нету больше сил! — Весельчак, вы слышали? — спросила Алиса дрогнувшим голосом. Эхо капитанского вопля еще висело в рубке. — А? — переспросил Весельчак, ненатурально изображая рассеянность. — Что такое, Алисочка? — Дяде Киму нужна помощь! Мы должны что-то сделать! Весельчак посмотрел на Алису долгим взглядом. До недавнего времени у него был четкий план действий. Как только штурмовая капсула покинет борт, он намеревался, развернуть «Эверест» и на максимальной скорости чесать прочь от фиксианского корабля в надежде, что губительное поле, генерируемой адской машиной, рассеивается и на большом расстоянии становится безвредным. Но фиксианцы нанесли упреждающий удар, и планы Весельчака изменились: поскольку путь к бегству был перекрыт, он собирался теперь по мере сил сохранять спокойствие и ждать счастливого исхода. Камбуз «Эвереста», который для музейных нужд переоборудовали в буфет и наполнили бутербродами, пирожными и газировкой, предлагал для этого все условия. Однако этот план не учитывал Алисочку. А Алисочка была не таким человеком, чтобы обжираться в буфете, когда рядом решаются судьбы мира. Она неотрывно смотрела на Весельчака, и под ее взглядом он чувствовал себя неловко. — Мы должны пробраться на корабль и помочь папе и капитанам! — Алисочка, — пробормотал он, — у нас повреждены двигатели, орудий на борту нет. Как же мы к ним проберемся? — Вы обязательно что-нибудь придумаете, вы же опытный космолетчик! — И потом, даже если мы каким-то чудом попадем к ним на корабль, что мы будем делать дальше? — У вас же есть бластер! — У них тоже есть бластеры, — парировал Весельчак. Глаза Алисы сверкнули. — Весельчак, — промолвила она. — Я вас не узнаю! — В смысле? — переспросил он осторожно. Ему казалось, он как раз ведет себя очень типично. — Вы же совсем не такой! — А какой? — уточнил Весельчак испуганно. — Вы же бесстрашный покоритель космоса, акула звездных трасс, настоящий сорвиголова! Весельчак на всякий случай огляделся. У него на секунду возникло абсурдное подозрение, что в рубке есть еще один Весельчак, к которому все сказанное относится в большей степени. — Вы же сами рассказывали, как в одиночку покорили Леониду! Весельчак в самом деле некоторое время назад совершил такую оплошность. Историю про покорение Леониды он когда-то почерпнул в газете, а красочные подробности придумал на ходу. Он видел, какими сияющими глазами Алиса смотрела на Капитанов, и ему вдруг захотелась, чтобы она так же посмотрела и на него. Теперь он об этом пожалел. — Вы же ставили нам песню! — продолжала Алиса вдохновенно. — Там были такие замечательные слова!Я как поезд-беглец на закрытом пути Часовая бомба — никому не уйти И пускай все вокруг обратится во прах Я буду тем одним, кто устоит на ногах
— Неужели же эта песня не про вас?! Весельчак по праву считался великим хитрецом, способным обдурить кого угодно. Но перед такой открытой, бесстыдной и прямолинейной лестью все его хитроумие оказалось бессильно. Он не устоял. Никто на его месте не смог бы устоять. Он восстал из капитанского кресла. Это было слитное, неудержимое движение, так целеустремленный айсберг поднимается из пучины вод навстречу своему «Титанику». — Ты права, Алисочка, — проговорил он, и голос у него почти не дрожал. — Эта песня про меня. Идем! Алиса смотрела на него, и глаза у нее сияли. В шлюзе Весельчак быстро вооружился. Проверил топливные баки «Харлея» и суконкой еще раз прошелся по хромированным крыльям. В бой следовало отправляться при полном параде. — Иди сюда, — распорядился он и, когда Алиса подошла, подсадил ее на высокое седло. Алиса восторженно провела руками по изогнутому рулю «Харлея». — Я знала, — сказала она, — что я в вас не ошиблась. Вы именно такой! У Весельчака было по этому поводу свое мнение, но он не стал его озвучивать. — Поехали? Весельчак копался в кофре с дисками. — Сейчас, — приговаривал он, — сейчас, Алисочка… Без музыки отправляться нельзя… Вот она! Он вставил диск в лючок на груди. Ткнул на стене кнопку автоматического открытия люка и взобрался в седло позади Алисы. Повернул ключ зажигания. «Харлей» довольно заурчал двигателем. — А это еще один лучший певец с планеты Земля? — спросила Алиса, когда в наушниках взвизгнули первые гитарные рифы. Весельчак не мог обмануть ребенка. — Нет, — признал он с сожалением после паузы. — Но зато эта песня — про меня. А теперь поехали! Шлюз открылся. В наушниках грохнул пронзительный гитарный запил, и, вторя ему, космический «Харлей» взревел и прыгнул в бездну. Профессор Селезнев нервно поправил на носу очки. Он не слишком понимал, что делать дальше. Очевидно, один из собеседников должен был взять другого в плен, но Попечитель пока не демонстрировал такого намерения, а Селезнев не располагал средствами. — Верно ли я понимаю, — произнес он, чувствуя, что пауза затянулась, — что именно от вас исходит эта… варварская инициатива с применением машины? — Вы правы наполовину, — ответил Попечитель. — Инициатива действительно исходит от меня. Но вы ошибаетесь, называя ее варварской. Напротив, только цивилизация, достигшая вершины духовного развития, может взять на себя ответственность за решения подобного масштаба. — Но зачем?! — Профессор, — начал Попечитель задушевно. — Насколько я понимаю, вы уже в курсе ситуации с воздаянием. Неужели вы посмеете утверждать, что ваше отношение к фиксианцам не изменилось? Что вы по-прежнему считаете нас дружественным народом, открыты для контакта и не испытываете страха и отвращения? Селезнев расправил плечи. — Несколько часов назад, — ответил он, — Третий Капитан действительно ввел нас — своих друзей — в курс дела. Смею вас заверить, ни один из нас после этого от него не отвернулся. Это признание не омрачило нашей дружбы. Да, лучше бы никаких тайн не было с самого начала, но… — Отрадно это слышать, — прервал его Попечитель. — Но, профессор, держите в уме, что вы и ваши друзья — нетипичные представители низ… в смысле, ваших рас. Вы все — выдающиеся и сильные личности, а силе обычно сопутствует великодушие. Но готовы ли вы поручиться, что так же отреагируют и остальные жители вашей системы? Неужели вы считаете, что я могу доверить судьбу своего народа существам, лишенным эмпатии? — Да, — твердо сказал Селезнев. — Я думаю, что вы можете, — Попечитель не выглядел убежденным, и он добавил: — Если это вам поможет, знайте, что я, чтобы добраться сюда, оставил свою дочь под присмотром космического пирата. Иногда нужно просто довериться! Некоторое время Попечитель молчал. — Да, — произнес он наконец, — ваша раса, профессор, воистину непостижима и непредсказуема. Благодаря вам я сейчас еще раз убедился, что все делаю правильно. А теперь прошу меня простить, мне нужно идти. Напоследок позвольте вас заверить, что лично к вам я не испытываю никакой неприязни. Мне жаль, что мы встретились именно в таких обстоятельствах. Он повернулся и успел сделать несколько шагов по коридору, прежде чем в спину ему уперлось что-то похожее на дуло бластера. — Ни с места, — произнес у него над ухом Селезнев. Голос у него слегка дрожал, но рука, сжимавшая ручку ловчей петли, была тверда. — Возможно, — продолжал он, — вы сейчас думаете, что съедите мои мозги. Может, и съедите. Вопрос, успею ли я перед этим нажать на курок. Хотите это проверить? — Я чувствую, что вы в ужасе, — сказал Попечитель, не оборачиваясь. — Вам бы тоже не помешало, — парировал Селезнев. — Я держу бластер впервые в жизни, и я довольно легковозбудимый. Палец на курке может дернуться в любой момент. — Что вы, я отношусь к опасности очень серьезно, — успокоил его Попечитель. — Вы, должно быть, хотите, чтобы я отвел вас к вашим друзьям. Собственно, я туда и шел. Составим друг другу компанию. — Спасибо! — искренне сказал Селезнев. — Вот мы и встретились наконец, — произнес тренер, поднимая бластер. — И теперь, когда отступать вам некуда… Третий открыл было рот, чтобы воззвать к его чувству милосердия и здравого смысла — но его опередил Крыс. — Вы ходили проверять люк? — спросил он напрямую. — Что? — не понял тренер. — Какая разница… — Проверили или нет? — Проверили, — ответил тренер после паузы. — И как? — В порядке, — сказал тренер, и они быстро обменялись скупыми улыбками людей, связанных общей заботой. Этот короткий диалог, казалось, слегка разрядил атмосферу. Тренер не убрал бластер, но опустил его дулом книзу. — Так вот, — молвил он. — Теперь, когда отступать тебе некуда, мы наконец должны серьезно поговорить. Тебе нужно остановиться и осознать, что ты делаешь со своей жизнью. Посмотри на себя! Вспомни, с чего ты начинал. Какие перспективы перед тобой лежали, как все в тебя верили. Но ты оступился. Поставил личные привязанности выше общего блага. Да еще привязанности к кому? К низшим существам, созданным лишь для того, чтобы служить нам пищей! И взгляни, куда тебя это завело. Ты стал предателем, ты спутался с презренным крокрысцем! На тебя жалко смотреть! Еще и халат этот дурацкий напялил… На протяжение своей речи он время от времени обличительно тыкал в собеседников пальцем, но непонятно было, кому именно предназначаются эти жесты. Однако последние слова все расставили по местам. — … Одумайся, пока не поздно! Все еще можно исправить. Признание ошибки снимает половину вины. Вспомни, если ты плюнешь в коллектив, коллектив утрется… — Минуточку, — сказал Крыс. Дождался, чтобы тренер выдохнул вхолостую, и уточнил: — Третий Капитан — вот. Третий вежливо приподнял ведро. Тренер моргнул. — А ты кто? — спросил он после короткой паузы. — Я презренный крокрысец. — Ну вот о чем я и говорил, — надо отдать тренеру должное, он сориентировался быстро. — Заручился помощью крокрысца в дурацком халате, сам напялил на голову ведро, стоишь как придурок. В глаза мне боишься посмотреть, а? Стыдно?! Третий сдвинул ведро на затылок, чтобы действием опровергнуть это предположение. — Это, — отчеканил он, — моя защита от эмпатических атак. От _твоих_ атак. — Спорю, вы и футбол играете так же, — вступил Крыс. — Небось выходите на поле — и давай эмпатировать! Хорошо хоть, в правилах прописано не больше одиннадцати человек в команде… — Иначе вы бы так же выходили, как сейчас, — закончил Третий. — С троекратным превосходством и бластерами. Честная игра, так это у вас называется? Тренер побледнел, затем покраснел. На его лице перекатились желваки. Пять ладоней сжались в кулаки, в шестой, также сжавшейся, жалобно хрустнул бластер. — Так, — проговорил он сдавленным голосом. — До сих пор я готов был предложить тебе руку дружбы и помощи. Но, вижу, ты слишком далеко зашел на пути порока и преступлений. Можешь снять свое дурацкое ведро, я не буду атаковать тебя мысленно. Бластер тоже не потребуется. Я разберусь с тобой так, как это принято у твоих любимых низших рас — на кулаках. Футбольная команда засвистела и заулюлюкала. Тренер убрал бластер в кобуру и с хрустом размял плечи. В воздухе отчетливо запахло тестостероном. Такого поворота Третий не ожидал. — Ты хочешь биться врукопашную? — уточнил он. — Разве Скрижали не осуждают прямую агрессию? «Жизнь бесценна», не забыл? — А я не буду тебя убивать, — парировал тренер, методично засучивая все шесть рукавов. — Я тебя только отлуплю хорошенько. Третий ощутил некоторое замешательство. — Я никогда в жизни не поднимал руку на другого фиксианца, — прошептал он. — Боюсь, у меня не получится переступить через эмпатию и сострадание. Может, лучше ты с ним сразишься? — Я-то тут причем? — ответил Крыс, проворно отступая ему за спину. — Я вообще не понимаю, что делать с шестью руками. Давай сам, я буду за тебя болеть. В этот миг тренер взревел и бросился в атаку. В одно короткое мгновение вся жизнь пронеслась у Третьего перед глазами. Истины со Скрижалей, которые каждый фиксианец начинает постигать еще в колыбели… Осуждение ненависти и физического насилия… Стремление всегда решать дело миром или по крайней мере не применяя физическую силу… Разум его очистился и стал прозрачен как стекло. Третий перехватил ведро за ручку, широко размахнулся и нанес сокрушительный удар тренеру в голову. После чего крутанул ведро в воздухе и водрузил на место. Все это заняло не более секунды и было проделано так ловко и уверенно, словно он исполнял подобные номера постоянно. Тренер пошатнулся, на миг застыл и рухнул навзничь. Так падает подрубленное дерево. — Ого, — произнес Крыс в наступившей тишине. — Какое счастье, что у вас нет агрессии! Страшно представить, если б была. Третий не ответил. Он тяжело дышал, сам был слегка в шоке от себя, но ни о чем не жалел. Футболисты хранили молчание и растерянно переглядывались. Низвержение командира их потрясло. — Ну, короче, — сказал Крыс — он единственный сохранил внешнее спокойствие, — наш человек победил вашего человека. Так что вы все неудачники, а мы, пожалуй, пойдем. В плен вас брать, так уж и быть, не станем. Не поддавайтесь панике, контролируйте люк. Третий, пошли! Футболисты переглянулись и скучились плотнее. — Я смекаю, это как-то по-другому должно работать, — выражая общее мнение, сообщил центральный защитник. — Лучше просто сдавайтесь. Крыс наконец-то извлек руку из-за пазухи халата. В руке был бластер. — Вас, конечно, больше, — сказал он и демонстративно щелкнул реле, переводя бластер в боевой режим. — Но одного-двоих я шлепнуть успею. Как у вас говорят, проиграна та война, где была потеряна хоть одна жизнь? Тогда эту войну вы однозначно… Краем глаза он уловил сбоку движение и успел пригнуться. Разящее ведро, направляемое твердыми руками, просвистело в каком-то сантиметре от его головы. — Третий, ты охренел?! — взвизгнул Крыс. Уклоняясь от удара, он на секунду опустил бластер. Футболисты не стали ждать другого шанса. В едином порыве они ринулись вперед с таким энтузиазмом, словно всю жизнь играли не в обычный футбол, а в американский. В одно мгновение диверсанты оказались придавлены к полу и разоружены. — Какого черта?! — орал Крыс (впрочем, довольно тихо, потому что на нем лежали два футболиста). — Третий, ты на чьей стороне вообще? — Я на стороне справедливости, — столь же сдавленно, но твердо ответил Третий. — Жизнь бесценна! — Это, — прохрипел Крыс, — был самый неуместный приступ гуманизма, который я видел. Следом за Попечителем, одной рукой придерживая его за плечо, а другой упирая ему в спину рукоятку петли зверолова, Селезнев брел бесконечными коридорами фиксианского корабля. Поначалу коридоры эти были пусты. Затем начали попадаться тела. Тела стонали, кряхтели и потирали ушибленные места. Здесь только что кипела жестокая битва, на павших нельзя было взглянуть без ужаса и сострадания. — Видите? — спросил Попечитель грустно. — Вот, уважаемый профессор, ваша раса гуманистов. Вы все еще будете утверждать, что нам следует без опасений предать себя вашему суду? Селезнев оставил этот вопрос без ответа, но про себя подумал, что Капитаны и в самом деле слегка перестарались. Вскоре впереди послышались звуки боя: крики, удары и звон, и над всем этим поднимался слегка осипший, но все еще твердый голос капитана Кима: — Дер-ржись, Пер-рвый! Бор-рись! Прор-рвемся! Наконец коридор повернул, и глазам Селезнева предстало поле битвы. Капитана Кима загнали в угол. Он укрылся за штурмовым щитом и вяло отмахивался гравитационной шпагой. Волны фиксианцев набегали на него одна за другой и пока что разбивались об эту защиту, но чувствовалось, что исход боя предрешен. Капитана Бурана видно не было. Но не успел Селезнев по-настоящему испугаться, как из-за щита раздался ослабший, но волевой голос: — Кимушка, помолчи! И так голова раскалывается!.. Селезнев ткнул своего пленника в спину. — Велите своим войскам прекратить бой, — приказал он. И тогда над коридором разнесся глубокий и властный голос: — Остановитесь! Этому голосу нельзя было не повиноваться. Фиксианцы в самом деле остановились и опустили занесенные стулья, швабры и прочий подручный инвентарь. — Остановитесь, капитаны! — продолжал Попечитель. — Ваша битва проиграна. Сложите оружие и примите свою судьбу. А вы, профессор, если вам не сложно, постарайтесь не тыкать в меня так сильно вашей палкой. Это все-таки довольно ощутимо. — Извините, — пробормотал Селезнев смущенно. Он хотел еще сказать, что только исключительные обстоятельства заставили его прибегнуть к столь нелепому розыгрышу — но не успел. Вдруг у него в наушниках — как и у остальных участников операции — грянули электрогитары и ударные. Песня началась с середины, словно ее источник долгое время находился где-то вне действия связи и вдруг приблизился. «Бой продолжается, мой бой продолжается, мой бо-о-ой!» — надрывался в наушниках незнакомый, но благозвучный голос, и Селезнев почувствовал, как его плечи расправляются сами собой. Вопреки всей плачевности ситуации он ощутил, что незнакомый певец прав: пока они живы, бой еще не кончен! Он покрепче перехватил петлю зверолова, готовясь провести удушающий прием… — Ого, — перебивая песню, прозвучал в наушниках сдавленный голос Крыса. — Похоже, на подходе кавалерия! В мгновенной вспышке озарения Селезнев понял, что это значит. — Весельчак, — произнес он страшным голосом, — вы что, оставили Алису одну на корабле? — Что вы, профессор, — ответил издалека Весельчак. — Как вы могли такое подумать? Это же не безопасно! Его прервал новый голос: — Весельчак, покажите, пожалуйста, еще раз, где гашетка. — Вот здесь, Алисочка. Жми на полную! Звука выстрела не было, потому что в вакууме звуки не распространяются. Но конвульсия, сотрясшая все перекрытия и переборки корабля, свидетельствовала о том, что Алиса определила гашетку правильно.