И ты не спрашивай, что ж я такой дурной,
Злыми пальцами доводы теребя,
Ведь я хотел бы жить как ты —
Да только небо звездное движется надо мной.
Я никогда не буду старше тебя,
Я ни за что не стану старше тебя,
Эх, так уж вышло…
(«Зеленая дверь», О. В. Медведев)
Местный табак оказался немногим хуже, чем этолийский, к которому за прошедшие годы он успел обрести привычку. Даже в те времена, когда приходилось беречь каждый флорен, на темерский табак он и смотреть не мог. Не мог ощущать этот запах, тяжелым облаком оседающий на одежде, без того, чтоб не вспомнить Горс-Велен, и берег туманного моря, и треск ломающихся бортов. Свою помощь он предложить тоже не мог, и оттого пришлось бессильно наблюдать, как Марэт рвет тонкую бумагу и просыпает табак на стол. Изгадив впустую еще пару листков, она покорно вздохнула и, кажется, сдалась – от одного взгляда лист свернулся в тугую сероватую трубочку. Она вынула поленце из очага, дохнула на припорошенные пеплом уголья и выдохнула, даже не раскашлявшись. – Да, есть такое дело, – неловко призналась она, – но любой Восстановитель сказал бы, что я здорова. Да ты бы и сам сказал. – Я давно не практиковал, – возразил Кеаллах, – лет двадцать, по меньшей мере. – Иногда я ощущаю себя старой развалиной, но… – тихо добавила Марэт, – но лучше уж так. Я не могу потерять голову. Орать, блевать и нарушать порядок я тоже не могу. Или… – Или? – Как Каэл. Ты помнишь Каэла? – Ему тоже памятник отлили… ему и Тайлеру Вердену, – скривился Кеаллах, – почти сразу. Должно быть, уже и позеленел. – Ему сапоги натирают, – заметила она, – вроде бы для того, чтоб никогда не пришлось идти на войну. Кеаллах задавил в кулаке смешок. Не то, чтобы Каэл Тренхольд был охоч до драки, но, как и всякий темерец, от драки не бегал. Марэт покривилась, словно от уксуса. – Я тоже потерла, – с вызовом призналась она, – это не повредит. – Перестань, – посоветовал он, – никаких предпосылок нет. Похоже, мы действительно научились разговаривать. Быть может, это после Горс-Велена, быть может, и Горс-Велен здесь не при чем. Я не знаю, Марэт. Не могу сказать. Она недоверчиво качнула головою, ударила ладонью по столу – и расплылась в улыбке, бесстыдно обнажившей глазные зубы. Где бы она ни прожила четверть века, там, похоже, не сторонились людей оттого, что они походили на кровопийц. На кровопийц, застывших во времени, как в стекле! – О, Свет! Так ты сказал «мы»… – выдохнула она. – Ты действительно сказал это! Я запомнила революционера, а теперь… теперь царедворец? – Да я бы так не сказал, – возразил Кеаллах, – нет, я не зря ем свой хлеб. И я не царедворец. Давай-ка лучше про апельсины. Или про кипарисы. Или… – …да, про чору, – перебила его Марэт, – знаешь, все это началось с чоры.***
Хиона не дала ей ни местных денег, ни точного адреса. Только шпильку для волос дала, тонкую, как ветвь молодой березы, наказав заколоть ею волосы, когда… когда настанет пора возвращаться домой. В свое место. В свое время. Впрочем, если что-то беспокоило ее меньше всего, то это были деньги и точные адреса. Вместе с Силой перед нею открылись века, целые века, и можно было никуда не спешить. Как никуда не спешили эльфы. Хиона обещала вернуть ее туда же, откуда перенесла, в одна тысяча триста пятый. Это даже немного смешило. Для всех, у кого в запасе не было лишних лет, не пройдет ни года, ни даже месяца. Ради этого вполне можно было смириться с манерой, с какой сестра умела выражать свои намерения. Память могла подводить, но, кажется, даже Владычицу Озера было проще понять, чем порой Хиону. Впрочем, так ли сильно она отличалась от божества? Она стояла на тропинке посреди рощи, и высоко над городом, объявшим рощу, похоже, со всех четырех сторон, парила яркая белая сфера. Шером, сказала Хиона, часть научно-исследовательского комплекса, крупнейшего в этом мире. Ей, впрочем, покуда требовалось совсем другое место, и находилось это место, похоже, не в этом городе. Паарен Дизен звался тот город, припомнила Марэт, а место – Зал Слуг. Хотела бы она увидеть их, тех, кто в честолюбии своем так назвался. В том, что в этом было так мало от смирения, она даже не усомнилась. Впрочем, и заявить, что разглядела в этом много греха, не могла тоже. Орден Золотой Розы так и не дождался благочестивой девы, исполненной достоинств. Только ее одну. Вдалеке виднелись фигуры гуляющих, и она, казалось, даже могла различить благостные улыбки на их лицах. Над ней безмятежно звенели трёхглавые листья, и Марэт потянулась, вытянув руки над головой. По спине немного ползала дрожь, за которую она не взялась бы себя осуждать – в конце концов, не каждый день оказываешься там, где над головою парят научно-исследовательские институты и проносятся воздушные корабли всего-то для пары человек. И это не считая того, что до вечера ей следовало не только отыскать возможность заработать местных денег, но и заработать их сами – на гостиницу, на ужин, на плату за билет до нужного города. Впрочем, это могло быть недешево. Хотя бы на гостиницу и на ужин... По спине немного ползала дрожь, но под этими кронами отчего-то все казалось простым и понятным. Казалось решаемым. Преодолимым. В конце концов, она лет с двенадцати умела заработать себе на гостиницу, ужин и плату для капитана, с чего ж теперь должно быть иначе? Марэт легко прикоснулась к рукояти меча и тотчас же убрала руку. «Как здесь хорошо, – подумала она, – ты чувствуешь это, сир Салливан?» «Да, – ответил призрак, – но тебе бы сперва понять, кому принадлежит эта роща…» «Ты что же, не слушал Хиону? Здесь нет феодалов, если ты об этом, – засмеялась Марэт, – здесь все принадлежит людям. Если, конечно, я сама правильно поняла…» «Что, и частной собственности тоже нет?» «Да я не пойму, – призналась она, – куда ты клонишь, сир Рашпиль. Посягать на частную собственность я и не помышляла…» И все-таки, со всеми этими деревьями что-то было не так. Она из любопытства подошла к одному, но остереглась – вместо того, чтоб хватать руками, коснулась тонким переплетением Силы и тут же прекратила, даже дыхание пресекла. Показалось – и листья, и кора, и самые корни, все в нем – яд! Да нет, Хиона не могла... Она успокоилась и попробовала еще. Нет, не яд, по крайней мере, не знакомый яд, но что-то в нем явно было. Это дерево выделяло в воздух какое-то вещество – и это, и то, другое, и все вокруг. Она подпрыгнула, уцепившись за один трехглавый лист, сорвала и осторожно поднесла к носу. Он не имел никакого ощутимого запаха, этот лист, поверху серебристый, а по низу зеленый, даже будучи растерт между пальцами. – Мне отрадно видеть… От этого голоса она чуть не подпрыгнула. Казалось, так могли бы говорить скалы. Или, быть может, деревья. Это был приятный голос, но от него что-то завибрировало внутри. И вдобавок, она его поняла, в чем вовсе не была уверена должным образом. Она обернулась, и совсем не дерево говорило с ней. Ее собеседник был высок – роста в нем было никак не меньше девяти футов. У него были кустистые брови, заплетенные в косицы, мягко обрамлявшие лицо, и у него были уши. Не такие, как у эльфов, нет – эти уши сидели выше на голове, и на них были кисточки. Настоящие кисточки, как у рысей. Уши слегка подергивались. «Годрик Салливан! – укоризненно подумала она. – Оно подошло ко мне незаметно! Оно подкралось!» Впрочем, существо выглядело мирно. И оно улыбалось – улыбалось, если она правильно трактовала этот изогнутый разрез рта. – Мне отрадно видеть, что кого-то из людей по сей день так живо интересует чора, – повторило оно так неторопливо, с таким достоинством, что Марэт подумала – не оттого ли так хорошо она его понимает. – Позвольте представиться: Райкан, сын Арборила, сына Синабара. Из стеддинга Коломон. – О! Я Марэт, дочь Дерана, сына Кеаллаха, – ответила она в тон и добавила без особой уверенности, – из стеддинга Новиград. Из глаз брызнули злые слезы, и все то время, пока она пыталась перевести дыхание, Райкан, сын Арборила глядел сочувственно. – Стеддинг. Это не то же, что людской город. Стеддинг есть стеддинг, – мягко прогудел он, – откуда же вы пришли, Марэт, дочь Дерана? – Издалека… – просипела она и осеклась, решив дождаться, покуда горло перестанет уже скрипеть. – Вы правы, Райкан, сын Арборила. Я не из здешних мест. Но я не хотела повредить деревьям, напротив, мой интерес… Он и не думал ее перебивать. Он разглядывал ее со сдержанным интересом, но уши, эти уши с кисточками на концах, они продолжали слегка подергиваться. Он досадовал? Беспокоился? Злился? – Расскажите о деревьях, Райкан, сын Арборила. Они явно особенные. У нас таких нет. – Чора, – так начал он, – деревья зовутся чора. Город без них подобен пустыне, так говорят, и мне жаль, что их нет в местах, откуда вы родом. Впрочем, это можно легко исправить! Их есть много видов, хм-м, разновидностей, да… Она не была уверена, что все верно расслышала, но по всему выходило, что вещества, производимые чорой, благоприятно влияли на другие, производимые человеческим телом. Счастье, спокойствие, собственная значимость – за все отвечали эти вещества. И даже за любовь. А трехглавые листья – они тоже были полезны, они тоже были по-своему важны… будто бы они издавали тонкую вибрацию, успокаивающую тех, кто находился рядом. Райкан, сын Арборила говорил долго, объяснял неторопливо, но весьма интересно. Он уже дошел до того, что каждому человеку (да и огир тоже, пожалуй, но в меньшей степени), следовало подобрать ту чору, которая лучше будет соответствовать его природной склонности и житейскому опыту, да сидеть под нею почаще. Вот она и сидела. Сидела, слушала и совершенно его не перебивала. Пока он не закончил. – Четыре вещества, – уточнила она, действительно разыскав блокнот, новый, почти нетронутый, – повторите, пожалуйста, если не затруднит. – Гормоны, – охотно прогудел огир, – а именно эндорфины, дофамин, серотонин и окситоцин. Чора стимулирует их лишь в здоровых пропорциях. Словом, я хочу сказать, Марэт, дочь Дерана, что она безопасна. Безопасна будет даже целая роща, вот как здесь. Почва зашлась стоном под их ногами, и сам воздух, казалось, загустел, стал для дыхания непригоден. Удивленно воскликнул Годрик, а сама она, даже не запомнив, как оказалась на ногах, покрутила головою по сторонам. Кто-то из вдалеке гулявших людей напряженно замер на месте, кто-то, спотыкаясь, бежал в их сторону. Имя собеседника напрочь вылетело из головы. – Милсдарь огир… – позвала она неуверенно, – это что такое? Судя по ушам, прижатым к голове, он мог быть напуган так же, как и она. – Я… – покачал головою Райкан, сын Арборила, и косицы качнулись в стороны, – я не знаю. Я не уверен. Что-то в Коллам Даан… К ним подбежали двое. На лице женщины средних лет, что обращалась к огир, тревога сглодала всякую безмятежность. – Садовник! – воскликнула она с уважением, дрогнувшим на кончике языка. – Что это может быть? Сад же не закрывается? – Я не знаю, – гулко повторил огир, – не беспокойтесь, добрые люди. Уверен, что в скором времени Айз Седай прокомментируют… Он так и не договорил. Массивное тело его напряглось, недоверчиво вытянулось лицо, и он, бережно подвинув женщину, зашагал вперед, на поляну, где был разрыв между густыми кронами чор. Люди, переглядываясь, согласно потянулись за ним, и она решила не отставать. По поверхности белоснежной сферы, парившей над гордым городом, парившей, казалось, над самим садом из чор, пусть бы это только казалось так, ведь город был велик, один научно-исследовательский центр, похоже, был больше, чем весь Новиград и его предместья – по этой поверхности бежали, змеились черные трещины, пересекали одна другую. Оттуда, где они пересекались, вскоре вырывались упругие струи черного пламени, яркого на фоне голубовато-нежного неба. Они рвались бесшумно, безмолвно, хотя такому большому пламени по всем признакам надлежало громко гудеть. Сфера лопнула, как яйцо, упавшее со стола, и тихо начала терять высоту. Люди вокруг глядели на это, словно завороженные. – Прокомментируют… – холодея, прошептала Марэт, – Райкан! Сколько весит этот ваш Шером? – Я не знаю, – в третий раз повторил огир, и уши его печально повисли, – я не интересовался, Марэт, дочь Дерана. Многие тысячи тонн, полагаю я. – Не упадет, – уверенно заявил мужской голос, – Шером не упадет. Айз Седай сумеют удержать его в воздухе. Марэт развернулась к нему всем телом, желая получше разглядеть храбреца, так убежденного, что кому-то достанет сил удержать такую громаду в воздухе. Но она не нашла храбреца. Он распахнул свой узкий рот, чтоб закричать, едва она на него взглянула. Обломки Шерома распались в воздухе, отъединились один от другого, застонали, терзая слух – так могло стонать чрево тонущего корабля. Но страх, что превзошел животворное влияние дерев, что росли во множестве вокруг них, вскипел не от этого. Там, где прежде висела сфера, теперь распахнулась тьма. Слепящая, бездонная тьма, на которую было больно глядеть, и она нисколько не завидовала тем, кто мог взглянуть на нее сразу двумя глазами. Тьма ползла по небосклону, как алчная туча, и погасал дневной свет. Первый обломок проломил разом три серебристо-голубых купола. – Грот! – закричал огир, сын Арборила. – Он крепок. Укройтесь в гроте! – Прокомментируют… – повторила Марэт, падая на колени; она высыпала из сумки все содержимое, торопливо нашарила статуэтку, схватив ту за ноги, облепленные легкой мраморной тканью, поднялась, бросив остальное. – Отступаем, как было сказано! В грот! – Поторопитесь! – крикнул Райкан, сын Арборила, и она его разглядела. Содрогнулась земля, и она упала лицом в траву, ушибла локоть, и, кое-как сумев подняться на четвереньки, затрясла головой. Похоже, здесь не было Айз Седай, способных удержать эту громаду в воздухе – быть может, они и были, быть может, они пытались. Но здесь вообще не было Айз Седай. Только она, эти люди, да еще Райкан, сын Арборила. Она принялась сплетать самый крепкий щит, который сочла уместным, который сумела вспомнить – против живого противника он, наверное, не годился, служа помехой всему другому, но против стихии, против ударной волны, пыли, камней, осколков… она была быстрой, как мысль. Она знала, что сработала хорошо. Ее ударило в левый бок, опрокинуло на спину и повлекло по земле.***
Она повернулась набок, и ее вырвало. Жареные яйца, хлеб, ветчина. Этот завтрак она разделила с Хионой в последний раз… а в носу стоял навязчивый запах гари, в глазах пекло, а голова гудела. Как рында, гудела. Руки, ноги – похоже, что цела. «Годрик… – простонала Марэт, вцепившись одной рукою в статуэтку, как в единственное спасение, а другой в ножны, – Годрик, да как же так?!» «Они успели укрыться, – ответил призрак, – почти все. Я видел…» Роща загорелась, но, похоже, не вся. Дым забивался внутрь, дым выедал глаза. – Райкан! – позвала она. – Райкан, рысий ты сын! Других она и вовсе не знала по именам. Ей показалось, что в стороне среди треска раздался стон, и она побрела туда, откашливаясь, почти ничего не умея разглядеть… Похоже, он шел последним, не считая ее, и его придавило чорой – тяжелый гладкий ствол лег на живот, на ноги, раздавил плоть и кости, но он еще жил, он жил, этот гигант Садовник. Гиацинт выпал из руки, искривилось лицо, и зубы стукнули друг о друга. – Марэт, до… – выкашлял огир, и возле рта у него вскипело кровавой пеной. – Помоги… Она была готова возненавидеть чору. Она попыталась поднять ствол, попыталась, плотно опутав его оковами Воздуха – но статуэтка была не помощник ей. Она по-прежнему умножала Силу, которую она еще могла выдавить из себя, но даже с нею жалкая струйка оставалась струйкой там, где требовался ручей. Не река, пожалуй, не море – но и ручья-то не было… Где все остальные? Почему до сих пор прячутся? Где хваленые Айз Седай, которые держат небо? Но огир хрипел, и она, отерев пот со лба, попыталась еще раз. Тяжелое дерево легко взмыло в воздух и легко отвернуло в сторону, туда, где никому не могло повредить. Только теперь, вздрогнув, растерявшись от удивления, она заметила, что роща уже не горела, едва исходила дымом. Только теперь она обернулась. За ее спиною стояло двое, и по их серым длиннополым плащам пролегали две желтые полосы. Мужчина вытянул руки перед собой, и едва дерево легло в стороне, опустил руки и посмотрел на женщину. У нее на голове был богатый пучок из совершенно седых волос. – Вначале огир, – ровным голосом сказала она, – потом я осмотрю остальных. Она стремительно шагнула вперед, и, склонившись над Райканом, сыном Арборила, обхватила его виски своими длинными, но отнюдь не худыми пальцами. Осев на землю, Марэт завороженно наблюдала за ее работой, за тем, какое сияние охватило ее фигуру. Огира пробила дрожь, а когда она закончила, о страшных ранах, о торчавших костях напоминала лишь окровавленная одежда. Он, тяжело дыша, остался на земле. – Я немного отдохну… – прогудел он слегка смущенно, – Я благодарен вам, Айз Седай. Не позабудьте, молю вас, об остальных. Грот, должно быть, устоял. Он ведь устоял? – Да. Но здесь лучше не отдыхать, – заметила Айз Седай, и ее цепкий, сощуренный взгляд коснулся Марэт. Она видела, что та делает, на что, по меньшей мере, это было похоже, и возражений тому не имела, но неплохо было бы вначале спросить. Это было бы вежливо. – Хорошая работа, сестренка, – мужчина слегка улыбнулся, хотя улыбаться, похоже, ему совсем не хотелось; он был молод и темноволос, – иначе бы здесь было куда больше работы для нас двоих. Седая полная Айз Седай подошла ближе и посмотрела на ее руки, грязные руки, покрытые пеплом. То, как она искала ее раны и отбитые органы, слегка пощипывало за кожу. – Деррик, ты так невнимателен. Она не из нас, – заметила женщина, – она, похоже, даже не человек. Но с этим потом разберемся – задета артерия. Само не выйдет. Не человек? Марэт возмущенно раскрыла рот, но вместо этого прикоснулась к шее, где порядком саднило. Пальцы натолкнулись на распоротый ворот, на острую неровную кромку... – Ну, не трогай! – прикрикнула Айз Седай. – Деррик, давай, вытаскивай. Я готова. Кровь единожды плеснула на грудь перед тем, как ледяная волна Исцеления окутала тело.***
Пошарив в своих карманах, она достала серебристый куб со скошенными краями – куб был невелик, всего-то двух или трех дюймов в диаметре. Свесившись со стула, Марэт бережно опустила его на пол, на мгновение прикрыла глаза – и куб стал расти в размерах. Один фут, два… похоже, он собирался заполонить все свободное место в комнате. – Поначалу никто и не задумывался над тем, чтоб сделать что-нибудь маленьким. Легким было многое, но… дома… крылопланы… нимы и огир, – она отчего-то сдавленно хохотнула, – все было большим. А потом как-то вдруг оказалось, что иногда ты можешь рассчитывать лишь на то, что унесешь с собой, – она посмотрела ему в глаза, – а этого бывает очень мало, просто мало, бывает и больше – но больше уж не поднять. – Тоже мне, новость, – Кеаллах насмешливо фыркнул, – я это понял еще в пустыне. – Эльфы воевали с вранами и краснолюдами. Мы воевали с эльфами и друг с другом. Здесь пустыня была всегда, сколько помнит цивилизация, – откликнулась Марэт, слегка склоняя голову набок, – там пустыню давно забыли. Куб прекратил расти, превратившись в большой металлический короб – но он не заметил ни замка, ни петель, ни даже щели, куда бы можно было просунуть нож. Раздался тихий щелчок, короб окутало легким туманом, что быстро растворился в хорошо натопленном воздухе, и крышка, что занимала верхнюю треть, плавно сдвинулась в сторону. Кеаллах приподнялся на локте и заглянул внутрь. Внутри укрылась большая хрустальная чаша, трех, а то и четырех футов диаметром, порядком глубокая, в основании тесно обложенная прямоугольными бумажными свертками и двумя рулонами ткани, чтоб не могла шататься. По полированной поверхности хрусталя бежали кучевые облака – такие легкие, что, казалось, они действительно движутся. Это было бы красиво, не будь чаша доверху набита землей. Над землей возвышался росток, совсем еще молодое деревце с трехглавыми листьями, серебристыми поверху, с гладкой корой – впрочем, уже порядком укоренившееся, и Кеаллах сам не понял, когда улыбка успела коснуться его лица. – И где ты его посадишь? Если идей пока нет, то я бы предложил одно местечко… Марэт покачала головой. – Я пока не решила, – ответила она, глубоко задумавшись, – Это должно быть особое место, ведь она у меня одна. – Горшок и вправду хорош, – продолжил он, – но пора пересаживать. В Мехте, на центральной площади, есть особое место… и, когда наступит весна… – Это не горшок, – спокойно возразила она, но едва заметная дрожь прошла по ее плечам.***
Лечебница, в которую их доставили после Исцеления, ослабевших, как брошенные котята, и, как котята, голодных – она тоже была большой, с высокими потолками, с широкими белыми коридорами, с картинами, сменявшимися внутри самих стен … вернее сказать, она была просторной. Она была построена так, чтобы обеспечить человеку все возможное спокойствие и удобство, но не была рассчитана на большое количество человек. Похоже, лишь из уважения к садовнику Райкану им досталось отдельное помещение. «Мне кажется, – тихо заметила Марэт, глядя, как измученный гигант засыпает, – что здесь нечасто такое бывает. Возможно, что и впервые…» «Возможно, – согласился Годрик, – всякое случается. Разве у тебя никогда не случалось взрыва в лаборатории? Хиона не послала б тебя к глупцам…» «Я люблю Хиону, – ответила она, – но порой мне кажется, что она подобна гению и сама мыслит, как гений…» Ей даже не велели оставить меч – а она не стала бы пререкаться, оставила бы, где велено, не желая, чтоб они решили, будто она враждебна. По ней, по ней одной они станут судить обо всех других. Будут судить о том, каким знанием поделиться, а какое лучше утаить… Но они остались порядком равнодушны к мечу. Когда она проснулась, в высокое окно с голубоватым стеклом безмятежно светило низкое рыжее солнце – кипучая тьма уплыла с небосвода, как будто ее никогда и не было. Панику на широких улицах, кипящую, как сама эта тьма, похоже, почти удалось унять – конечно, если судить по тому, что было видно в высокое окно с голубоватым стеклом. Но тусклые дымы, еще поднимавшиеся от руин научного комплекса, говорили о том, что было. Не прошло и часа, как к ним заглянула прежняя Айз Седай, с седым богатым пучком на голове, но без своего спутника. Как его звали, Деррик? Сама она не представилась… Вид у нее был порядком усталый, но держалась она прямо и терпеливо. – Я хочу знать, дитя, – спросила она без обиняков, – кто ты есть и откуда у тебя ангриал. Райкан, сын Арборила неуверенно пробудился и сонно захлопал большими глазами. – Ангри… – растерялась Марэт. – Простите, что? Брови собеседницы слегка приподнялись – слегка, пожалуй, на толщину волоса. И немедленно опустились. – Белая статуэтка, – ответила она безмятежно, – та, что была у тебя в руках. Женский ангриал… не такой уж и сильный, скорее всего, троекратный. Марэт окатило жаром, и душа ударила в пятки. Да не может этого быть… значит, ангриал. Женский ангриал, что немаловажно – а Седрик и впрямь не сумел им воспользоваться, не почувствовал ничего, тогда как и Эвелин, и Трисс Меригольд, и она сама… Эта женщина знала о подобных вещах, и знала о них скучающе. Обыденно. И где же его раздобыл Парци Фосетт, археолог, низушок, чьи слезы могли растрогать самого вар Ллойда? – Я его реквизировала, Айз Седай. Прежде вор украл его у археолога, – ответила она, и, стащив с носа свои очки, здесь, по всей видимости, бесполезные, опустила их на маленький столик, чтоб взглянуть собеседнице в глаза, – а где его нашел археолог, мне знать не дано. Зато я знаю, что мне следовало так поступить – попав не в те руки, эта вещь могла стать причиной немалых бед… Айз Седай задумчиво помолчала. – Вы сказали – он женский, – Марэт этим воспользовалась, – так почему мужчины не могут его использовать? – Дитя, – усмехнулась Айз Седай, – я первый Восстановитель во В`зайне, и теперь работы хватает. Я улучила час, чтоб задать вопросы тебе. Не наоборот, понимаешь? – Мое имя Марэт, – ответила она, внимательно проследив, чтоб голос прозвучал так же спокойно, как и у собеседницы, – и я понимаю. Но я бы могла ответить на все ваши вопросы лучше, если б чуть больше знала. В темных глазах промелькнул теплый блик закатного солнца. – Мое имя Салита. Салита Седай, дитя. – Салита Седай, – с некоторой долей робости в густом голосе вопросил огир, – когда же я смогу вернуться к своему саду? Мне следовало бы оценить ущерб, и позвать Айил и Нимов, если понадобится… – Лишь завтра, Алантин, – ответила Айз Седай, – твоей роще хуже уже не станет. И она рассказала. Она рассказывала кратко, емко, без неуместных словесных кружев, не теряя попусту ни минуты своего времени – будто б читала лекцию на медицинской кафедре. Она рассказала о Колесе Времени, чье вращение сменяет целые Эпохи, и об Великом Узоре, который есть сущность и реальность, и прошлое, и настоящее, и будущее известного мира. Другие миры, другие реальности, другие возможности. То, что было, то, что происходило теперь, еще не произошло и только может произойти – все было Великий Узор. И части той Силы, что по воле Создателя вращала Колесо Времени, прядущее Узор, все время мира находились в единстве друг с другом – и вечной борьбе. Саидин отличалась от саидар, как палящее лето отличалось от тихой весны. Только женщины могли объять саидар, подобную спокойной сильной реке, подобную ласковому солнцу из-за плеча, и только мужчины могли совладать с яростным пламенем и жгучим холодом саидин. Это несправедливо, подумала Марэт – звучало это, по крайней мере, как непреходящая мука. Впрочем, мужчины были способны и не на такое, многим из тех, кого она знала, действительно, похоже, нравилось преодоление там, где можно было обойтись без него. Она не знала, как было у Седрика, Пинетти и у других, она не знала доподлинно, как устроено было в Нильфгаарде – но на Севере была Аретуза и был Бан-Ард, для женщин отдельно и для мужчин. Но она была алхимиком; всегда была, и оттого не слишком сильно удивилась, услышав это. – Благодарю, Салита Седай, – ответила она, когда Восстановительница рассказала обо всем, о чем посчитала нужным упомянуть, – за исцеление от ран, да и от невежества тоже. Теперь, когда удастся предстать перед Залом Слуг, я буду иметь менее глуповатый вид. Собеседница слегка улыбнулась, и в уголках ее глаз обозначились тонкие, почти незаметные морщинки, какие с возрастом появляются у людей, которым в самом деле нравится это делать. Похоже, она не была такой уж сухой, какой показалась вначале... – Зачем ты хочешь предстать перед Залом Слуг? – Я ищу знаний, – ответила ей Марэт, – мне хочется понять, как принести пользу в те места, откуда я родом. Принести, но не причинить. Я хочу стать одной из вас. – Что ж, – вздохнула Салита, – мое слово в этом деле не помешает, иначе долго придется ждать. Похоже, что ты говоришь вполне искренне, и мне захотелось тебе помочь. Но завтра тебя не примут. Тебя не примут через неделю – но наберись терпения… – Доброе дело, Салита Седай, – громыхнул огир, слегка зарумянившись, – это доброе дело! Марэт не растерялась, хотя мы всего-то вели степенную беседу, когда… Она коротко поклонилась, пряча улыбку – сперва седой Салите, потом ему. – Мне нелегко об этом говорить, – призналась она, и, поглядев на стену, все-таки нашла силы для того, чтоб больше не прятать взгляд, – и, признаться, меня задевает прямота, подобная вашей. Я родилась человеком, жила, как человек, я мыслю категориями людей – и уповаю, что этого будет достаточно. Я бы никому не причинила вреда, даже если бы полагала, что мне сойдет с рук... – Дитя! – мягко возразила Салита. – Я Восстановитель. Я не обвиняю тебя ни в чем. Но при таких регенеративных возможностях у тебя полностью дисфункционален левый глаз, и даже Исцеление этого не исправило. Моя работа этого не исправила. Разумеется, мне интересно, в этом есть вызов, но я ничем не стремилась оскорбить тебя – или обвинить. – Покорно прошу простить меня, Айз Седай, – выдохнула Марэт, ощутив небывалое облегчение, – по сей день не могу говорить об этом с должным спокойствием. Но если вы захотите изучить меня, то я возражать не буду, ведь сама не знаю своих пределов. Это было бы интересно не только вам, только бы не кончилось моей смертью… Салита Седай качнула седой головою. – Те места, откуда ты родом, – сказала она задумчиво, – какие-то они дикие. Диковатые. – Да, Салита Седай, не без того, – честно ответила Марэт, – но всякий год те места становятся лучше, и этот процесс неостановим, подобно горной лавине – должно быть, его тоже плетет Колесо. Огир слушал их – и молчал. Поутру ее спросил сухопарый, порядком скучный молодой человек. Он просил ее прикоснуться к Силе, просил провести пальцем по тускло светящему коробку, взять коробок руками и поднести к лицу – и после всего этого из коробка вышла узкая, так же светящаяся пластина, которая вполне умещалась в ее ладонь. Там, на этой пластине, было ее имя, ее лицо – словом, похоже, это были ее бумаги. – Проверьте ваш счет, – посоветовал молодой человек, – вскоре могут быть поступления. Райкан, сын Арборила пригласил ее немного пожить в саду, во вполне уцелевшем доме – там разве что стекла выбило. Она разыскала свои вещи, брошенные как зря – и, о счастье, книги были почти в порядке, только ткань и бумага, в которые был бережно укутан каждый из трех томов, обуглились и почернели. А до иного и дела не было. На следующий день, когда она порядочно научилась пользоваться своими бумагами, оказалось, что на ее счету полно средств – эта сумма позволила бы, пусть скромно, прожить полгода, не делая ничего, а то и приобрести поношенный джокар – самоходную повозку на четырех колесах. На те, что парили в воздухе, как летучие корабли, этого б не хватило. – Я-то здесь совершенно не при чем, – заявил огир, шевельнув ушами, – и люди умеют быть благодарными. Так-то вот, Марэт, дочь Дерана. – Но кто-то ведь им сказал, – вкрадчиво заметила она, – что мне бы не помешало?***
Она твердо решила, что хувер-флаер (так звались те личные летучие корабли, что, сверкая на солнце серебристыми боками, парили в воздухе) – появится у нее тогда и только тогда, когда она на него заработает; людская признательность, с которой подсобил Райкан, для этого не годилась. Фактически, она ничем не отличалась от любых других денег, разве что не имела ни веса, ни серебряного бока, порою срезанного. Они просто прятались в той пластине, что заменила ей все бумаги – та имела связь с банком, а то и не с одним. Это было удобно. Часть признательности она быстро обменяла на обучение. Теперь трижды в неделю она садилась на мягкое кресло, дверь за нею с тихим щелчком закрывалась, пальцы ложились на удобный штурвал, и терпеливый инструктор хвалил ее куда больше, чем ругал, пока учебный хувер-флаер, летавший невысоко, совершал круги по тренировочным трассам. Поначалу душа трепетала так, что готова была вырваться из тела и обогнать узкую серебряную каплю с учебными пометками на бортах – от восторга, не смешанного ни с чем. Это было поразительно, куда более поразительно, чем в мечтах. Это было то, чего ей не хватало всю жизнь. Но это быстро прошло – учебный аппарат летал так медленно, так невысоко, и трассы были уже знакомы… Когда она призналась в этом инструктору, он задумчиво помолчал, а потом, тепло улыбнувшись, пообещал другой аппарат и другие трассы. Безо всякой доплаты, сказал он, ведь время обучения еще не закончилось. Она хотела растратиться и на одежду – и не смогла. Вещи из заморского шелка, расшитые ручной вышивкой, стоили здесь дорогую цену, баснословно дорогую цену, но это были поистине княжеские наряды, ей не по статусу совершенно. Недешевы были вещи, пошитые из фанклота, из ткани, позволявшей владельцу сливаться с местностью, так, что не вдруг заметишь – фанклот искажал самый свет, падающий на него, особым образом. Синие Полоски, подумала Марэт, за такие плащи если б не душу продали, то все, что есть. Но спроса, каким фанклот пользовался у местных, она, право слово, не понимала. От кого они собрались скрываться там, где от веку не было никакой опасности? Никакой, поправил Годрик Салливан, кроме падающих с неба исследовательских институтов… Так тут и плащ не поможет, возразила она ему. Но все прочее, из добротной ткани, исключительным образом пошитое, разом и практичное, и красивое – оно не могло ударить больно ни по чьему карману. Впрочем, потом ей попалась на глаза другая чародейская ткань, и тогда она не выдержала, купила платье, даже два платья – одно закрытое под самое горло, другое с тонкими бретелями на плечах, мягко струившееся до щиколоток. Вся прелесть была в том, что ткань меняла свой цвет в зависимости от настроения – и это тоже было именно то, чего ей хотелось. Она уже перестала носить очки – ни в саду не надевала, ни на улицах, ни тогда, когда садилась в хувер-флаер. Никому не было дела до ее глаз там, где жили Огир и Нимы, а когда кто-нибудь все-таки замечал, то замечал лишь для того, чтоб сделать комплимент – когда ей самой, а когда и Восстановителю, «поработавшему над образом» ... Огир, Нимы – и Дашайн Айил. Больше недели они трудились над садом, занимавшим больше десяти акров, больше сотни их было вместе. Даже Нимы поразили ее не так глубоко, как поразили Дашайн Айил. Вокруг Нимов кружились бабочки, и она поняла, что именно имел ввиду старый Рис, когда говорил о шелки – по сравнению со взглядом их глаз, похожих на лесные орехи, даже самый добрый человеческий взгляд показался бы недобрым и настороженным. Нимы всего-то были выше Огир настолько, насколько Огир были выше рослого человека, их тела всего-то оплетала вечнозеленая поросль, а вместо волос на плечи спускалась буйная молодая трава. Каждый из Айил, даже самый невысокий среди своих, был куда выше, чем она. Эти люди, рослые и светлокожие, носившие рабочую одежду во всех оттенках земли и камня, чаще всего бывали рыжеволосыми, и волосы свои стригли коротко, но часть прядей оставляли длинными, стягивая их на затылке в высокий хвост. По этим приметам перепутать их с кем-нибудь еще было трудно. Дашайн Айил издавна служили Айз Седай, и это считалось высокой честью. Но поразительным было совсем не это – поразительным было то, что в них отсутствовала любая агрессия. Они, казалось, никогда не злились, они, похоже, даже не обижались – хотя и ничтожно мало было тех, кому взбрело бы в голову обидеть Дашайн Айил, неосторожное глупое слово порою могло слететь из какого угодно рта. Но они нисколько не обижались – похоже, всегда готовы были извиниться сами. Они насилие отрицали. Поначалу она решила, вопреки всему, что говорил Райкан, что чор может оказаться слишком много для человека, что такие вот Айил – продукт счастливого и сытого времени. Она любила свой мир, но попробовали бы они выжить в ее мире, бушующем, как гневное море – о нет, у них бы не получилось. Они, и верно, принялись бы уговаривать любого разбойника идти своею дорогой, а им предоставить идти своей. Так она думала, пока они не запели для первой чоры, не запели вместе с Огир. Поначалу Ним стоял, опустив зеленую голову, и так прикасался рукою к мертвому, казалось, безлистному стволу чоры, как люди касаются смертельно раненого товарища – с бережной скорбью и бессмертной надеждой. Гудящие, густые голоса Огир, которых вел Райкан, сын Арборила, постепенно оплели все пространство вокруг, и только тогда их пение подхватили мелодичные голоса трех Айил, полукругом стоявших вокруг раненой чоры. Напевы двух народов сплелись в гармонию, из которой родилась Песнь. Когда она вспомнила о себе, то поняла, что стоит на коленях, закрыв глаза, и слезы текут из-под сомкнутых век. То, что произошло… то, что произошло, могло исцелить не только раненое дерево, которое на глазах покрывалось крупными почками, принимавшимися лопаться и выпускать трехглавые листья, зеленые листья, еще не успевшие осеребриться на воздухе… могло исцелить не только раненую душу. Это исцелило бы даже душу, закосневшую во многом зле. Дашайн Айил могли тем ее разбойникам просто спеть. – Чора действительно не при чем, – объяснил потом Райкан, сын Арборила. – Дашайн Айил таковы, потому что следуют Договору. Кодекс их чести зовется Путем Листа. И это тоже стало тем, чего ей всегда не хватало, пусть прежде она об этом не знала и жила вполне безмятежно – то, что Дашайн Айил могли жить, окруженные уважением, могли петь Песни для деревьев – и для нее! – и следовать своему удивительному Пути Листа.***
Вызов от Зала Слуг пришел тогда, когда она решила, что уже привыкла к большому – по-настоящему большому городу. Но Паарен Дизен, правительственный центр, средоточие всех путей – о, этот город легко доказал ей, что это совсем не так. Она села во В`зайне на крылоплан, огромный, белый, летавший куда выше любого хувер-флаера, способный поднять в воздух целую тысячу человек, добрую сотню огир и весь багаж и тех и других, а когда вышла в город, то сразу поняла, зачем ей любезно предоставили лишние пару дней. Для того, разумеется, чтоб успеть добежать до Зала Слуг, по пути бегло рассмотрев все это великолепие. Она, пожалуй, даже не преувеличила, когда решила, что этот город больше и прекраснее, чем все города разом, которые она видела прежде, в которых жила подолгу… а жила-то она в столицах – Вызима, Лан-Эксетер… Новиград был Столица Мира – но в один район Паарен Дизен легко вместилось бы три таких Новиграда. Здания, построенные огир, выглядели, как оживший сон – тут морская раковина, розовато-нежная, как рассвет, распахивала створки величиной с королевский дворец, там драгоценный кристалл сверкал в небеса. Они были сделаны из одной красоты, из чистой любви с искусству – но и это было не так. Все эти здания, оказалось, отлично годятся для работы, для отдыха, для жизни… Зал Слуг вовсе не был залом, как она и предполагала. Оно было массивным, как линия горизонта, и было грациозным, как нога танцовщицы, это здание, широко окруженное цветущим тенистым садом, видимое издалека. Его белое сверкающее тело легко поддерживали черные колонны, сгустившиеся у главного входа, и по колоннам с большой высоты спускались знамена с символом, который она уже видела на плече у Салиты Седай, и у Деррика, и у многих других – две капли, черная и белая, слились в один круг. На сияющей белизне угольно темнела черная точка, а снизу, на черной капле, сияла белая. Их здесь хватало, Айз Седай – старых, среднего возраста, молодых, мужчин и женщин. Они прогуливались по саду, пружинным шагом шагали мимо нее в ту же сторону, что и она сама, выходили из сияющих проемов в воздухе, видимо отличавшихся от порталов, но, скорее всего, имевших то же самое назначение – они распахивались из вертикальной полосы и, похоже, были не вполне безопасны, раз их открывали на широких, выложенных камнем площадках – и только там. Несколько Айз Седай с большим вкусом спорили, расположившись в тени под широким деревом, и порой то одну, то другую женщину охватывало сияние. О чем шел спор, расслышать не удавалось. Она намеренно кое с кем проконсультировалась, чтоб одеться уместно случаю, не скучно, но и не вызывающе. Никакого стрейта, менявшего свой цвет и свою прозрачность. На ней была голубая блузка с высоким воротом и широкими рукавами, узкая юбка и легкая накидка поверх всего, слегка тронутая вышивкой с солнечными лучами. С нею было три книги, какие она собиралась преподнести в дар тем, кто станет с ней говорить. А что она еще могла, право, нести – не метиннских же лошадей? Не ковирские жемчуга? Дверная арка, поднимавшаяся высоко вверх, сама назвала ее имя, ее уровень в Силе и цель прибытия. Пока ей не дозволено было подниматься выше первого этажа. Салита Седай обещала быть – вспомнила Марэт и шагнула в арку главного входа.***
Хорошо, что это была кафедра. Если бы это было кресло, сколь угодно удобное, она бы почувствовала себя осужденной перед Высоким Трибуналом, так бы оно и было. Сотня глаз устремились на нее – с любопытством, испытующе, с явной скукой… но по центру большого круглого зала, над потолком, вознесенным на недостижимую высоту, у подножия амфитеатра, легко способного вместить несколько сот человек, стояла понятная, знакомая университетская кафедра, и это меняло дело. Их, конечно, не было несколько сотен. Но их было довольно много. Темные, теплые глаза Тамерлина ждали ее ответа, не требовали – предлагали дать. Салита Седай сидела во втором ряду – не там, где сидели те, кто в действительности будет принимать решение по ее вопросу, но и не там, где задержались те, кто имел право, но пришел из праздного любопытства. Ее присутствие успокаивало. И все же – заданный вопрос немного сбил ее с толку. Втайне она ожидала совсем другого вопроса, вопроса, такого логичного в тех диковатых местах, какие она покинула, но какие не покидали ее. Но все-таки Льюс Терин Теламон, Тамерлин, Первый среди Слуг – он задал именно этот. – Почему ты этого хочешь, Марэт Вар Даффрин? У него был приятный голос, теплый взгляд и располагающая улыбка, но она отчетливо поняла, что солгать этому мужчине было бы очень трудно, даже если бы она могла это сделать, не раскашлявшись и не заплевав слюною весь Высший Совет. – Мне немало дано, и я хотела бы продолжить свой магистерий, – сказала она тогда, – но я боюсь повредить своему миру своим невежеством. И оттого я здесь, Тамерлин, стучу в ваши двери и прошу ваших знаний. – Именно моих? – хохотнул Первый среди Слуг. – Слышите, Ишар Моррад, ваши знания для этой женщины не годятся. И зря, я хочу заметить! Тот, кого звали Ишар Моррад, задумчиво подернул узкой бородой, точно все слова пропустил мимо ушей, и слегка кивнул головою. Он кивнул, а Марэт поняла, что плечи у нее сотрясаются от едва сдерживаемого смеха. Плечи, с которых в этот самый момент обвалилась целая гора. – Немало дано! – фыркнул кто-то с задних рядов, не особо скрывая неудовольствие. – Не выше двенадцатой категории, стоит ли терять время… Гора обратно не взгромоздилась. Марэт чувствовала, что многие из женщин, сидящих здесь, куда сильнее, чем она сама, и это было в порядке. Это был Высший Совет, и это было здесь. А там, где был дом, ни Кассия, ни Трисс Меригольд, ни, быть может, даже Йеннифэр из Вергерберга не были сильнее ее – это она тоже чувствовала. Они были опытнее, а опыта и знаний она уже пришла просить – в этот высокий зал. – Не выше восьмой, – негромко возразила Айз Седай с целой копною мягких золотых кудрей, – я бы сказала, не выше восьмой, если начнет почаще практиковать. А восьмая – это совсем не то, что двенадцатая… И она встала, продолжая улыбаться, как первое весеннее солнце. – Я Илиена Тэрин Морейле, – сообщила она, – и я этнограф. И она рассказала, в чем состояло ее призвание, ее работа. Здесь были известны Портальные Камни – сооружения, что позволяли перемещаться в другие измерения и миры, сооружения, открытые Айз Седай, но построенные не их руками. Некоторые были заселены колонистами – таких хватало всегда, горячих сердец, которым не давали покоя предания о былой Эпохе, когда люди были владыками неба и звезд, об Эпохе, которая кончилась, когда Моск и Мерк, два великана, решили биться огненными копьями, что протянулись через весь мир… Другим мирам Айз Седай помогали – потому что могли. И порою она, Илиена, сама стояла во главе экспедиции – и тогда эспедиционная группа «жила на местности», изучала культурные особенности и быт, примеряла на себя чужую жизнь, как одежду, чтобы потом, как она выразилась, не пришлось «забивать гвозди ценным терангриалом». – Я услышала достаточно для того, чтоб любопытство охватило меня, – так закончила Илиена в полной тишине, нарушаемой лишь дыханием, лишь шелестом одежд, – никогда прежде я не сталкивалась с последствиями того, что ты называла Сопряжением Сфер. В этом должен крыться какой-то удивительный замысел, – обронила она задумчиво, – иначе Узор не сопряг бы их. Словом, я хотела бы это видеть. Тебе известен символ твоего мира? Первый среди Слуг мимолетно взглянул на золотую женщину так, будто был он слегка раздосадован, будто не по душе пришлась ему подобная щедрость – но ни словом ей не возразил, а высокий лоб разгладился за мгновенья. А Марэт поняла, что ей остается лишь понадеяться, что к концу этого заседания ее уши не начнут трепетать тем манером, что у Райкана, сына Арборила. Как можно было вписать в один символ все то, чем был ее мир? Шумные, яркие празднества Новиграда? Ничем не сокрушимое темерское упрямство, что постоит еще после смерти? Раненую эльфскую гордость? Их нет – услужливо, но голосом Хионы напомнила память – они ушли. И она поняла, нет, даже не поняла – догадалась. Этот знак был вписан в основание вещицы, что ей отдала Хиона. Этот знак был на эльфских знаменах времен Восстания – о Восстании, бывало, пел Орна аеп Криалад, усталый непризнанный стихотворец с прекрасным профилем. Точка, точно вписанная в круг. Весь мир, что принадлежал им. Она уже раскрыла рот, чтобы ответить Илиене – но опомнилась вовремя. Их здесь было больше пяти десятков, и следовало быть осторожнее. Гнать коней уж точно не следовало. – Да, Илиена Седай, – отвечала она, – я назову его тотчас, когда увижу. Ваше предложение… ваша помощь и ваша щедрость согрели мне сердце. Я и во сне не ожидала подобной чести. – В этом вся Илиена. Если кто-нибудь попросит у нее единственный ломоть хлеба, она позовет просящего за свой стол и предложит ему ночлег, – на этом Айз Седай был темно-серый элегантный наряд с высоким белоснежным воротником, и когда он встал, его глаза вдохновенно загорелись, – но я спрошу Высший Совет вот о чем. Вы все слышали то, что слышал и я. Тот мир исполнен страданиями и смертью, человек даже не способен попасть из одного города в другой, не рискуя оказаться убитым или замученным. Так для чего нам протягивать руку, делиться знанием – для того лишь, чтобы продлить мучения? Это было бы так жестоко, и мое слово – нет. По всем пунктам. Айз Седай зашептались – это было, как гул, что пронесся по залу, и Марэт похолодела от ужаса. Она видела, как гневно – и как бессильно! – расширились глаза Салиты Седай, как ахнула златокудрая Илиена, и даже Первый среди Слуг переменил положение на своем на высоком кресле. Похоже, слово этого человека имело немалый вес. И злость заклокотала внутри нее, едва давимая волей – на него, на его высокий кружевной воротник, на его глаза, горящие убежденностью в своей правоте; на Хиону, что притащила ее сюда – да, она просила сама, но она просила не этого… совсем не этого… Но у нее во В`зайне был хувер-флаер с учебными пометками на бортах, были люди, ничуть не пугавшиеся ее лица, был милый Райкан, сын Арборила и были песни Дашайн Айил. Это было славное путешествие… Злость опала, как костер, залитый полным котлом воды. – Поровну, – ответила она негромко, но хорошая акустика, похоже, донесла ее слово до каждого в этом высоком зале, – в моем мире поровну крови и негасимого золотого света. Он не так уж страдает, со мной или без меня, чтобы его списывать со счетов. Меня называли пророком Вечного Огня, Айз Седай, и таково мое слово. Их поровну. – Пророком… – медленно повторил он; он явно знал это слово, но знал его, скорее, из книг – вряд ли оно касалось его языка во второй раз. – И легко ли было смущать ложной надеждой незрелый разум? Она проигрывала. Проигрывала. Ответить ему, не солгав – означало расписаться в его победе. Но она не желала ему победы, а для себя победы уже не видела – не так быстро! Мысли заметались, и метких слов на язык не шло. Но надежда не была ложной… Надежда никогда не бывает ложной… Она сказала это вслух, или голос отказал ей, и мысль осталась неизреченной? – Оставь, Элан Морин. Я прошу тебя, сядь, – Льюс Терин Теламон поднял руку, повернул голову, и тот, кто звался Элан Морин, пожав плечами, спокойно и снисходительно сел на прежнее свое место, – обещаю: мы поговорим об этом и о другом, но не теперь. Не здесь. В то мгновение пророк Вечного Огня познала – и запомнила навсегда, что может испытывать приговоренный, получивший помилование уже в петле. – Что ж, это правда: я действительно люблю принимать гостей, – так беззаботно, будто ничего и не произошло, согласилась золотоволосая Илиена, – и всегда бываю вознаграждена интересной беседой. Чем-то новым, чего не было прежде… – О, ты рискуешь провести остаток дней своих, – немедленно объяснились с нею глаза Салиты Седай, – рассказывая Илиене обо всем, что знаешь. Волнение улеглось, и она снова сумела дышать свободно. – В моих диковатых краях в гости редко заявляются без даров. Это может быть крытый золотом экипаж, а может и собственными руками выпеченный пирог, – начала она, и, раскрывая книги, глядела на Илиену, – все зависит от повода. Но для сегодняшнего повода я не нашла ничего, что было бы лучше книг. Краснолюды были ею несправедливо угнетены, но, и верно, тот их фольклор, который ей доводилось слыхивать, был бы здесь удивительно неуместен, а до подлинных подгорных преданий кто бы ее еще допустил? Они простят ее, если когда-нибудь об этом узнают. Но все же, она была тем человеком, которым была, и ни один Айз Седай, даже этот Элан Морин с белоснежным воротником, не заставит ее бежать от этого. – Здесь найдутся северные легенды. Здесь найдутся эльфские песни, – продолжила Марэт, выкладывая на кафедру три тома различной толщины, переплетенные добротной, дорогой кожей, – и нильфгаардский трактат по военному делу. Это Маркус Брайбант, он лучший. – Легенды, – кивнула Илиена, – порой они обнажают души куда вернее, чем любые исторические труды. С легендами я с радостью ознакомлюсь. От последнего ряда поднялась юная рыжеволосая Айз Седай в пышном облаке голубоватого стрейта – ее наряд за все заседание, которое, на взгляд Марэт, начинало уже затягиваться, всерьез своего цвета не изменил. Черты ее лица, цвет мягких кудрей – все это напомнило о Трисс Меригольд, но, в отличие от нервической манеры северной чародейки, всякое ее движение дышало покоем. – Насколько я понимаю, все три потребуют перевода, – вполне резонно заметила она, слегка наклонившись вперед, – и пока никто не опередил меня, я бы взялась за песни. Марэт поклонилась ей, прижав руку к груди, и улыбнулся Тамерлин, заметив, что у Солинды, как звали эту молодую женщину, песни были в крови – уж что бы это ни значило. Она была рыжеволосой, как и большинство встреченных ею айил – могло быть так, а могло и вовсе ничего не значить, кроме того, что было сказано. – Тогда я возьму трактат, – встряхнув золотистыми волосами, поднялся Айз Седай с такой широтою плеч, с такой знакомой повадкой, что если б это было возможно, она б расценила его как лучника, и лучника немало опытного, – это по мне. Скажи, Марэт Вар, на что у вас привыкли ставить в сражении? Она вздернула бровь, услыхав, как он к ней обратился, но ничего решила не возражать. Такой интерес был куда лучше, куда приятнее, чем… «не попасть из одного города во другой, не рискуя быть убитым или замученным!», чем Элан Морин со его словами… – На Севере прославленная пехота, – ответила она охотно, – а что до Нильфгаарда… говорят, бригада «Наузикаа» была способна задержать рассвет на остриях своих копий… – Но? Звучит так, будто в этом кроется какое-то «но»… – Давно не находилось повода, чтоб проверить. Вот уже три полных десятка лет. – А порох уже известен? – Скоро начнутся Летние Игры, – заметил Тамерлин, прежде сверкнув глазами, – а перевод всегда требует времени. Я бы мог принять на себя это бремя, коль ты не против. – А я против, – усмехнулся золотоволосый, – ты ведь тоже участвуешь, Льюс Тэрин. Марэт невольно улыбнулась – представить такие вот дружеские подначки на заседании Капитула, каким Капитул открылся ей, у нее совершенно не получалось. – Игры? – спросила она тогда. – Не уверена, что правильно понимаю слово… Тот, кого назвали Ишар Моррад, поднял голову с таким видом, будто и в самом деле заснул на заседании – а теперь проснулся. – Так мы называем спортивные состязания, – охотно объяснил Первый Среди Слуг. –Единая Сила никогда не используется в Летних Играх, важно лишь личное мастерство. Тел Джанин, взявший в руки лук – словом, это надо видеть. «Надо же, – удивилась Марэт, вежливо кивая, – выходит, не показалось…» Золотоволосый Тел Джанин, видимо, открыл рот, чтоб ответить любезностью на любезность, но его опередили, поднявшись в знак намерения говорить. – Не думаю, что для вас уместно участие в Летних Играх, – заявил Ишар Моррад, потирая пальцами острую бородку, – но я готов изучить, до какой степени простирается ваше отличие от, выражусь деликатным образом, среднего человека; возможно, я ошибаюсь. Она не то, чтобы собиралась участвовать в состязаниях, о которых только теперь узнала, или, что было бы еще более странно, стрелять из лука – но такая манера слегка ее огорчила. Немного – потому, что первым он уже не был. – Все дело в том, – ответила ему Марэт, – что я уже обещалась. Обещалась сдаться на милость Салиты Седай, что здесь находится вместе с нами. Салита Седай, к ее изумлению, встала и медленно покачала головой. – Я лишь Первый Восстановитель во Взайне, – возразила она, – Ишар Моррад являет собою настоящий талант в генетике. Вместе вы дойдете до самой сути. «Ничего не бойся, – добавил ее теплый взгляд, – я не предаю тебя, но хочу помочь, и поэтому уступаю…» – Вы оказываете мне честь, – Марэт поклонилась и одной, и другому, – хотя я и не уверена, что дело зашло так далеко. – О времени я дам знать, – бросил генетик и, опустившись на прежнее свое место, вновь, похоже, погрузился в глубокие размышления. Когда поднялся Тамерлин, она невольно затаила дыхание. Никто, кроме Элана Морина, не высказался против нее открыто, напротив, Илиена предложила план, предложила проект, о котором она и вовсе не помышляла, на который и не надеялась, да и немало других Айз Седай проявили свой интерес, господин генетик даже сказал, что даст знать о времени – но что это будет, если их глава согласится с белоснежным воротником? Она посмотрела на сияющий каменный пол под своими ногами. Что будет, что будет… прежде, чем заколоть волосы подарком Хионы, она обязательно посетит то место, где по крутым горкам требовалось съезжать, визжа, в бассейны с прозрачной теплой водою. Еще раз послушает, как поют Айил. И пролетит по новым трассам, их обещал инструктор… Льюс Тэрин Теламон оказался выше, чем Каэл. Даже выше, чем Кеаллах. И вот ему такому уместно участие в Летних Играх, а ей, значит, нет, пусть даже гипотетически? – Я не думаю, что пожалею об этом когда-нибудь, – сказал он, сняв с плеча черно-белый знак; и сняв его, вложил ей в ладонь, – ты сможешь надеть его, когда завершишь экзамен. Она не смогла б сказать, что не потрясена этим жестом, этим широким жестом; но со знаком или без знака, он оставался Первым среди Слуг. Она надеялась, что и ей не придется целовать кольцо или что-нибудь в этом духе – это противоречило всему, что она увидела в этом месте, и никто об этом не предупреждал, ни Салита Седай, ни Деррик… – Вы оказали мне высокую честь, – сказала она слегка севшим голосом, – Тамерлин. – Но я не пообещал, что будет легко, – заявил он, улыбнувшись, как старый друг. Все остальные, похоже, куда раньше, чем она, сообразили, что заседание кончено. К кафедре спустилась Илиена Седай и, лучезарно улыбаясь, уточнила, в каком из томов она сможет найти легенды. Как же она была красива, эта золотоволосая женщина… Она задумчиво поглядела на высокую золоченую дверь, в которую еще никто не успел выйти, слегка поджала губы и взглянула на Льюса Тэрина. – Я нисколько не сомневалась, – заявила она, – полагаю, что я должна проводить нашу гостью до Площадки Перемещений. Это будет лучше всего, тебе так не кажется? Тамерлин ответил ей взглядом, согласным взглядом, и Марэт по одному этому взгляду немедленно поняла, чего не сумела взять в толк за все долгое заседание, так независимо друг от друга эти двое держались – Льюс Тэрин Теламон… Илиена Тэрин Морейле… эти двое всерьез любили друг друга и, судя по своим именам, были уже супруги. «Что ж… – подумала Марэт мимолетно, – когда женщина дружит с женщиной, это куда естественней...» Хорошо, что Годрик Салливан остался во В`зайне и потому не мог, никак не мог непрошенным злоречивым гостем вторгнуться в ее мысли. Они вдвоем вышли в высокие золоченые двери, и ее кулак сжимал черно-белый знак. – Теперь не торопись. Готовься к экзамену, я пришлю тебе некоторые полезные материалы, – посоветовала Илиена так беззаботно, будто бы вовсе не была супругой первого человека в огромном мире, а была так, по-простому, соседкой-студенткой где-нибудь в Оксенфурте, – мне прежде нужно закончить некоторые дела, это тоже не будет быстро. А еще будет профориентация, весьма полезное тестирование – после него ты поймешь, какие у тебя Таланты, а восьмая категория с Талантом в чем-то может и третью посрамить, так что пока не переживай, и думать забудь о том, что говорил Элан Морин… Илиена Седай не успела закончить мысль – их окружила толпа. Это не были другие Айз Седай, это была толпа, гремящая, бесноватая, самая настоящая, которой Марэт нисколько не ожидала. Ей совали к лицу продолговатые цилиндры, наперебой кричали свои вопросы, вокруг мелькали яркие вспышки… она услышала, как негромко, но отчетливо рявкнула кроткая Илиена. Она позволила задать ей ровно пять вопросов – и ни единым вопросом больше. Марэт запомнила всего один вопрос, самый из них последний. – Как вы получили третье имя? – спросили ее, и она лишь теперь сообразила, отчего так странно обратился к ней Тел Джанин. Третье имя, знак почета и уважения, того почета и того уважения, которое местные могли снискать лишь за преданное служение обществу. Марэт Вар Даффрин! Но лгать она не могла – да и не хотела. Скверно было бы начинать со лжи, когда ее рука все еще сжимала знак, в доверии отданный ей Первым среди Слуг. – Я могла бы заслужить третье имя, – ответила она тогда, – о, думаю, я бы его снискала. Но в тех местах, откуда я родом, иной обычай в ходу, не этот. Это же – лишь приставка к имени моего рода, ничего больше. Не третье имя. Ей стало легко и радостно от того, как улыбнулась ей Илиена, открывая узкую яркую полоску Врат, ведущих обратно во В`зайне, через полмира, на такую же Площадку Перемещений неподалеку от городского госпиталя. Подальше от лиц, жадных до информации, жадных до всей твоей подноготной… Они, признаться, здорово ее напугали.***
А другие… о, другие истратили на нее целую уйму времени, полных два дня, несмотря на то, что она успела понять: и Салита Седай, и Деррик редко бездельничали, а когда подступали еженедельные дни для отдыха, они оба словно бы начинали мучительно ожидать, когда же вновь начнется работа. Они истратили на нее столько своего времени, сколько не жаль было лишь для доброго друга. И это было поразительно. Они бродили по высоким лесам, у корней которых жило немало змей – но те змеи не умели прокусывать высоких сапог, а если бы и умели, по лесам вместе с нею бродили два опытных Восстановителя, трое айил Салиты Седай да еще Райкан, сын Арборила. Даже Годрик, и тот перестал ворчать, когда они взобрались на утес, с которого водопад ронял серебристые воды, а далеко внизу над лесом возвышались деревья, так похожие на колонны, с раскидистой кроной на самой своей вершине. Он досадовал, что она не взяла его с собою в Паарен Дизен, он клялся чистым дыханием Владычицы Озера, что уж он бы нашелся, что подсказать ей для этого Элана Морина с белоснежным воротником… она все еще могла заплатить за то, чтоб и его перевезли на белом большом крылоплане, но прийти с мечом к Залу Слуг? Это было бы так неправильно, это был бы лишний повод для обвинений… Они испробовали еще теплый пирог, который испекла она, они пили легкое вино из Садов Ансалейна, а айил безо всякой Единой Силы, зато с большой сноровкой распалили большой веселый костер. Деррик и Райкан, сын Арборила, вместе взялись поведать о том, что этот немалый остров, в центре которого, на берегу реки расположился В`зайне, этот остров вот уже восемьдесят восемь миллионов лет, как отделился от всех других земель, и потому здесь, и только здесь можно встретить зверей, птиц и растения, каких не встретишь больше нигде – общество решило, пусть так и останется. Некоторых из них, прежде исчезнувших, воскресили с помощью науки и Единой Силы, и где-то внизу мегаладапис громким криком призывал самку. Улыбающаяся веснушчатая айилка показала ей звереныша – звереныш был размером не больше мыши и доверчиво, так потешно пучил на них глаза. Он уже взрослый, сказала ей Годалин. Того Таланта, который здесь назывался Голос, не было ни у Салиты Седай, ни у Деррика, ни у нее самой. Но ни айил, ни Райкан, сын Арборила, даже не сморщили лиц, когда она, слегка разомлев от вина, решила напеть немного того, что знала – то ли из вежливости, то ли все было не так уж скверно. Быть может, это был простой интерес. – Я не понимаю… – призналась она потом. – Отчего поднялся подобный гвалт? Ведь вы же здесь знакомы с другими цивилизациями, так мне сказали в Зале Слуг – вы даже им помогаете. У вас колонии. Тогда отчего? И эти страшные люди, я снова забыла слово… – Репортеры, – подсказала Салита, – не суди их строго. Они бывают и отважны, как никто другой. Она переглянулась с Дерриком. Гулко кашлянул Райкан, сын Арборила. – Другие цивилизации, это верно. Но видишь ли, дело в том, что мы отыскивали их сами… – продолжила Айз Седай с седым пучком на голове, из которого не выбилось ни волоса за весь день. – Ты же пришла сама, и пришла вторая. – Первыми были мы, – чинно добавил Райкан, сын Арборила. – Я говорю обо всех огир. Марэт удивленно подняла брови, пытаясь осмыслить, что именно это значит и к чему должно привести, но с легким вздохом встал Деррик, освещенный рыжим огнем костра. – Хороший вечер, – сказал он, – мне понравился. Но я думаю, что следует уже показать... – А я так не думаю, – хохотнула Салита Седай, точно девица, – уж лучше было бы дождаться трансляции Летних Игр. Но, вопреки собственным словам, она встала, направила и залила костер, подняв совсем немного речной воды.***
Салита Седай жила в просторной квартире неподалеку от госпиталя, на сорок девятом этаже – ей нравился вид, который открывался на город с этой высоты; нравился, пока Шером не грянулся вниз, оставив на теле города безобразные шрамы, которые она не могла Исцелить. Разрушенные здания во многом успели восстановить – этим занимались огир и строители, искусные в работе с Землей, но она по свежей привычке пока держала шторы плотно закрытыми. Квартира была просторной, но в комнате с мебелью для огир не было экрана, а в комнате с экраном не было тяжелой мебели для огир – и Райкан, сын Арборила, не желая тревожить хозяйку сверх необходимого, попросту опустился на пол, на однотонный ковер с высоким пушистым ворсом, прислонившись спиной к стене. Другая стена, что прежде показывала одно и то же изображение – заснеженные, залитые солнечным светом пейзажи Джаланды, эта стена оказалась экраном, вмещавшим тысячу и одно видение. Пока Деррик искал, то начинала играть торжественная, но печальная музыка, то деловитые лица раскрывали свои деловитые рты, то незнакомый герой воздымал меч против чудовища, у которого не было имени, но было множество лиц… Все остановилось на Зале Слуг, на высоких потолках, на знакомом амфитеатре, знакомых лицах – и время потекло медленно. Марэт увидела саму себя, и это было чертовски странное чувство. Создавалось впечатление, будто наблюдатель невидимо находился сразу в дюжине разных мест, и изображение плавно перетекало, не разрываясь – но никого лишнего она не замечала, только тех, кто пришел послушать. Оказалось, что ее голос не был таким уж жалким, таким убитым, как ей показалось в тот час. Оказалось, что она возразила. Надежда никогда не бывает ложной… «А говорила, – возмутился Годрик Салливан, – а говорила, что затоптал!» «Затоптал, – подтвердила Марэт, – у него оставался рот, и он мог еще задавать вопросы. Так что мне бы только и оставалось, что упасть на меч…» «Нет, – взвизгнул призрак, – только не на меня!» Деррик с прищуром улыбнулся. – Ты готова? – спросил Айз Седай. – Там наверняка и комментарии есть! Она запустила пальцы в порядком отросшие волосы и встряхнула головой, с озорной веселостью поглядев и на него, и на довольную Салиту, и на огир, неловко спрятавшего улыбку – с его-то ртом ни одну улыбку спрятать было решительно невозможно. По стене поползли длинные строки, короткие строки – так люди, живущие здесь, публично выражали собственное свое мнение. И она начала читать. «А Эвала Раммена, значит, и не позвали. Признаться, я порядком возмущен – специалиста по примитивным цивилизациям не пригласили! Или что, они всерьез испугались, что он прямо там в драку полезет? Да ну, какая глупость…» «А зачем он нужен, когда есть Илиена Морейле? Она с разными цивилизациями имела дело, и если хотите знать, у женщин более внимательный, более совершенный подход к живой истории. Просто вспомните, сколько раз она возвращалась!» «Глупость, говорите вы? Имею возразить, что Зал Слуг не глуп. Вы на нее внимательно посмотрели, на эту Марэт? Там налицо психические расстройства, да такие, что ее к Камарейл Мерадим Ниндар надо, а не на экзамены, даже я бы пробовать не взялась. Хорошо, что Эвала Раммена не было, непременно дошло б до драки…» «Льюс Тэрин в своем репертуаре, но как же он хорош, когда так делает…» «А Элан Морин дело говорит…» «Вот лучше скажите мне, кто-нибудь читал его и понял? Или лишь бы за умного сойти, классика, надо знать?» Марэт замахала рукой, и экран послушно мигнул, спрятав все дальнейшее обсуждение за пейзажем зимней Джаланды. – Должно быть, это шутка какая-то, – заметила она в замешательстве, – выходит, каждый может не только посмотреть, но и выразить свое мнение? О ком угодно? И это увидят все? – Мы служим, но мы не правим, – после недолгого раздумья ответила Салита Седай, – каждый человек имеет право знать, что мы делаем и какие решения принимаем. – Салита Седай, – громыхнул огир, – не найдется ли еще чаю?***
Кеаллах ошарашенно уставился в потолок. – А я просто много работал, – признался он со вздохом, полным досады, – но ты продолжай, мне действительно интересно. Даже появились некоторые свежие мысли, но я пока не готов… Да, пока не готов… Марэт заглянула в кувшин, который, он знал, давно уже опустел, и зевнула, отвернув к плечу подбородок. – Я порядком устала, – вздохнула она, и, порывшись в карманах, достала фигурку ежа, искусно вырезанную из дерева, – и весь стерла свой язык. Ты не возражаешь, если я попрошу тебя слегка потесниться? Мне было важно, чтоб был очаг. – Спи, конечно, – мягко возразил он, – я покуда навещу градоправителя. Я должен дать знать, что я еще жив. Она часто заморгала. – Само собой, – согласилась она, – но потом возвращайся. Когда он неловко набросил на плечи плащ и шагнул к двери, она уже спала, и деревянная фигурка стояла у изголовья.