Want die Boer en sy roer
word nooit moeg om te ploeg
as hy staan, staan hy sterker as 'n rots
sit jy kettings om sy taal
sal die duiwel jou kom haal
los sy grond, jy speel met 'n bom se lont.
(«Boer en sy roer», Anton Myburgh)
Зима 1328 года, Новая Альба Журчала вода. Это ручей сбегал внизу по канаве, хорошо слышимый сквозь распахнутое окно. Это таял в предгорьях снег, тронутый почти весенним теплом, и торопился-спешил к реке, а река торопилась на встречу с морем. Кеаллах сел, опустив ступни на гладкий дощатый пол, и прикрыл глаза — пол оказался прохладным, по нему прокрадывался сквозняк, остужая разгоряченную кожу. То ли комната им досталась такая, то ли все здесь, в Новой Альбе, протапливалось легко — а теперь, к тому же, и потеплело. Оно и верно, на Ковир непохоже, он был там с Риланом… Полупрозрачные, легкие облака вспыхивали по рваному краю, едва задев лунный лик, и спящий мир замирал, обращаясь в таинство; они проносились мимо — и сонно всхрапывала в конюшне лошадь. Крылатые корабли, подумал он, глядя на облака, как ветер, быстрые — должно быть, привыкнув раз, трудно ходить по земле ногами. Кеаллах вздохнул и развернулся спиной к окну, весь подсвеченный лунным светом. — Значит, ты это можешь… — спросил он задумчиво, — согревать дома, беречь урожай? Делать все это, вот как листовки штампуют на типографии? Она, глядя на него неотрывно, раскачала стул так, что он встал на дыбы, и, чтоб не повалиться назад, оперлась рукой на стол. — Это я могу. Доволен, Кеаллах улыбнулся. — Не надо на отшибе. И кипарисов не надо, — заявил он, — ты можешь жить в Мехте, иметь уважение от людей. Можешь работать столько, сколько захочешь, а я лично прослежу, чтоб никто тебя излишне не беспокоил… там я знаю хороших врачей, а здесь никого… Стул грянул о гладкий дощатый пол, и она оказалась рядом. Марэт глядела на него молча, приподняв подбородок вверх, и взгляд ее блуждал по его лицу, скрытому в ночной полутьме, точно искал ответа. Направляла ли она свою эту Силу? Если и направляла, он ничего не чувствовал, да и рубаха не стала тлеть. — О, я слышу прежние ноты… — произнесла она. Он раскрыл рот, но и Марэт подняла маленькую ладонь, призывая его к молчанию. — Ты словно перекованный меч. Крепче, лучше, чем был, — продолжила она, качнув головою. — Все, что ни попадет к тебе, ты возложишь к подножью Мехта… — А не слишком высокопарно? — Кеаллах рассмеялся. — Таков был Тайлер Верден, все, все к подножью Темерии. Он был таков, не я. Марэт покачала головой, в ее глазах блеснул лунный луч. — При чем же здесь Тайлер… — пробормотала она, — Джейин. С возрастом ты стал похож на него, теперь-то я разглядела. — Но мне не сто двадцать, а всего-то пятьдесят четыре… — А мне куда больше, — Марэт отмахнулась, — не в этом дело. Дело в том, что изо всех решений ты хотел бы выбрать самое доброе. Да, — она потерла ладони с таким видом, будто все для себя решила. — Да! Я помогу тебе, вот и все. Кеаллах вздохнул. Было б неплохо, если бы Великое Солнце ниспослало ему терпения — что это значило, куда больше? Два года — это уже куда? — Попробуй перефразировать, — предложил он, — я не уверен, что вполне тебя понимаю. Марэт отступила от окна и от него, не оглядываясь назад, зловещая, будто призрак, в побелевшей рубахе, в рассеянных лучах света — луну за его спиной затянуло облаком… Затрепетал огонек свечи, капля воска скатилась, падая на подсвечник. — Мехт, значит Мехт, — она обнажила глазные зубы, — но отвоевывать вам независимость я не стану. — А ты могла бы? — спросил он с вызовом, и надежда забилась на дне души — нелепая, необоримая, незабытая. Он не позволил ей выплыть, не позволил ей вдохнуть воздуха, и без того сделав за жизнь немало. Но если б было иначе, если бы могло быть иначе… Марэт призадумалась, будто высчитывая в уме, и стул под нею не скрипнул. — Меч другой, — пробормотала она, не поглядев в его сторону, — а вот сталь все та же. — Так могла бы ты или нет? Он шагнул вперед. — Нет! Ты, наверное, вообразил себе пылающие города, вообразил имперских чародеев, бегущих в страхе, представил вороненые латы, сам металл, что пузырится, кипит на телах солдат… — ее живые черты обратились в холодный мрамор, — нет, Кеаллах. Нет. Я бы могла по-другому, но я не стану. Довольно этого! Сочти, что я… брякнула, не подумав… Он обвалился на скрипнувшую кровать, он сгорбился, стиснул руками голову. — Да я и сам этого не хочу, — глухо признался он, — но все же хотел услышать.***
96 лет до Разлома Мира Годрик горько затосковал. Будто мало было ему прочитанных книг — даже Годалин примирилась с тем, что она порою вешает ножны себе на кресло или кладет, читая книгу, его перед собою на низкий стол. Примирилась еще до того, как узнала правду. Четверо было их, посвященных в тайну, видевших туманный лик рыцаря — еще Джейин Гирру, Мондвин и Реанне. Познакомить его с Райканом, сыном Арборила, с Салитой и Дерриком все не представлялось уместного случая — казалось, что время упущено безвозвратно. Как будто мало ему было репетиций и даже концертов, куда она его иногда брала, дабы поддержать сценический образ. Не для того ее пальцы в стремительном танце касались струн, чтоб играть пресную, беззубую музыку, не для того горел «Негасимый Свет». Джейин Гирру ходил меж звезд, высаживался на иные планеты, а она… о, она была дикой женщиной из дикого мира, была Пророком Вечного Огня — пусть когда-то давно, но пророки бывшими не бывают. Недавно ей стукнуло сорок семь, но теперь это мало имело смысла, теперь это не значило ничего — всего-то появлялся лишний повод для праздника. И все же, все же Годрик затосковал… Он был мечом. Нет, он был рыцарем, был жрецом, ее стражем и верным другом — и все же он был мечом. Первоклассным фламбергом с золотым клеймом Вироледо, солнцем со змеившимися лучами. Клинком, вынутым из озера рукой божества. Свидетелем ее клятвы. Он хотел вздыматься над ее плечом, как и прежде, и не для того, чтобы отнимать чью-то жизнь, но для того лишь, чтоб не растерять весь навык. Словом, Годрик Салливан попросту хотел жить. Он действительно хотел жить, и она уступила — всегда можно отыскать в неделе еще два или три часа, если другу так надо. Но всемирная инфосеть осталась к ней беспощадна — существовал какой-то бескровный бой на мечах, такое себе спортивное направление, мал-помалу набиравшее популярность, но тех, кто практиковал его хоть с какой-нибудь регулярностью, было мало, на весь большой мир и нескольких тысяч не набралось бы, исчезло б оно — никто бы и не заметил. Но им с Годриком с лихвой хватило бы этого…***
Она отрицала, что стала беспечна. Послушать ее — так и вышло бы, что все это нужно ему одному, а она, как добрая подруга, совсем не против ему помочь. Да если б он высказал ей все, что думал, то она бы, конечно, возмутилась, возразила, сказала бы, что это совсем не так. А правда была в том, что Марэт слишком уж пристрастилась к Единой Силе. «Шафрановый змей», возразила б она — о, ее любимые гонки! На гонках никогда нельзя направлять, и оттого-то ты целиком неправ, Годрик Салливан, так она и сказала бы. Но правда была в том, что она часто меняла Плетения, наложенные на флаер — на корпус, на движитель, повсюду, где могла дотянуться. Она сплетала Воздух, Землю и Дух, иногда Огонь, подробно рассказывая ему, чего же хочет добиться на этот раз, и бранилась, как сапожник, зная, что и другие заняты тем же самым. Один раз дошло до того, что она подала заявку на Объединяющий Круг! Словом, Марэт усердно делала вид, будто пред ним винилась, а уж на деле, видно, считала его скучающим мертвым бездельником, а себя — занятой женщиной, которой и вздохнуть-то лишний раз некогда. Меч есть меч, а уж особенно он, Годрик Салливан, Гиацинт — всегда наготове, всегда надежен. Потом сама поблагодарит, так думал он, оглядываясь по сторонам. Думал, пока не разочаровался во всех этих бескровных боях, куда она его понесла, куда носила из школы в школу, в неделю раз, даже перемещалась для этого, не жалея Врат — да, все это было красиво, и ей понравился чистый звон стали, понравился стремительный танец незнакомых мечей, случайный отблеск света по зеркальной глади клинка… В этом было искусство — в том смысле, что ничего настоящего в этом не было, красота ради красоты. Их научили тому, что называли мастерством контроля — умению остановить клинок за один волос до цели, и неважно, что было целью: каменная стена, воздушный шар или живая плоть. Загубят в ней рыцаря, сотворят из нее плясунью, понял он с леденящим ужасом: лучше уж совсем ничего не делать, чем день за днем делать это. Понял, донес мысль нехитрую, и, кажется, всерьез ее разозлил. Разозлил, похоже, судя по тому, какими злыми пальцами она вцепилась в фигурку из темно-синего камня, с помощью которой связывалась с другими. Разозлил, судя по тому, с каким гневным воплем бежала с кресла маленькая белая кошка. — Госпожа моя Илиена, — голос почти не выдал ее досаду, — это Марэт. Могу ли я просить о некотором содействии? Не думаю, здесь важнее, что это вы… Она была правдива, как и всегда, но ничего не сказала о нем самом, о его недовольстве, копившемся семь недель. Сказала, что хотела бы попасть на занятие к отцам-основателям, среди которых был Льюс Тэрин, но не уверена, что это так просто сделать, что это вообще возможно. Ему не понравилось, что она вообще говорила это; он помнил, как она писала письма реданскому королю, писала Иерарху, не замолкала под пронзительным взором нильфгаардского императора — но она признавалась честно, что этот мир для нее велик. Он ощутил облегчение в ее голосе, а под конец разговора она даже защебетала о каких-то женских пустяках, ему и непонятных, и даже интереса не представляющих для него. А спустя две недели она переместилась в Паарен Дизен, пришла в светлый, просторный зал с высокими потолками, на таком несусветном этаже, что из окон виднелась добрая половина города. В светлом, просторном зале собралось не меньше сорока человек — но им не было тесно. А ему осталось лишь следить, с каким зачарованным вниманием его Марэт сперва наблюдает, а потом повторяет движения учителей, равно как остальные — да, такому он ее не учил. Все было применимо на практике, чему учил, немало из того, что знал, рассчитано было на носимый доспех, и благодаря этому она была по сей день жива — но был бы женщиной, притом живой, может, и сам бы залюбовался. Он и сам при жизни был ростом не обделен, но, похоже, лишь золотоволосый Тел Джанин был бы вровень ему. У него был понятный двуручный меч — пожалуй, на пол-ладони длиннее, чем надо было. У трех других их матери явно согрешили с Огир — уж другого объяснения он не видел. Марэт покуда ни разу не достала его из ножен, оставила у окна, на широкой скамье для отдыха. Всем, кто пришел сегодня, были выданы тренировочные клинки, безопасные совершенно; многим из тех, кто пришел, все это и вовсе было в новинку, и были они неумелы, словно младенцы, и восторженны, будто дети. Марэт украдкой указала ему на одного из учителей — черноволосый был, с выразительным цидарийским носом, с клинком прямым, длинным, с игольчатым острием. Из-под ладони выглядывала рукоять — то была львиная голова, но не из металла отлитая, сработанная из дерева. Даже Годрик не сразу разглядел голову, так ловко плясал клинок. Но потом он замедлился, замедлился еще немного, чтоб за ним могли повторить. Марэт слегка улыбнулась. Барид Бел Медар, объяснила она ему, автор «Уснувшей бури». Он казался расслабленным, может быть, даже отрешенным, но в глубине серых глаз трепетал огонь. А Первый среди Слуг, о чьих решениях Марэт порой заговаривала по вечерам, этот Льюс Тэрин тираном вовсе не показался. Глядел безмятежно, объяснял терпеливо и творил чудеса не хуже. Другое дело, что его слегка изогнутый меч и, уж тем более, тяжелая шпага в руках седовласого Дуррам Ладдел Чама ее заинтересовали мало. Для тяжелой шпаги у нее не годились запястья, он это знал. Да и какая могла быть шпага, если он, Годрик Салливан, Гиацинт, был длинным мечом? И все же — это было не то. Это было то же фиглярство, которого он бежал. И он, не стесняясь, сказал об этом. «Потом, Годрик, — она была недовольна, — я ведь дошла сюда, для тебя дошла. Чего же ты еще хочешь? Или мне теперь покомандовать ими всеми?» Занятие кончилось, и люди уже начали расходиться (и чуть ли не половина мужчин и женщин уважительно кланялись — они заверяли, что никогда в жизни подобного опыта не испытывали, что свет наполняет их, что они непременно придут еще), вставать под струи теплой воды, переменять одежду, а Марэт все медлила. Он кожей ножен ощущал ее неуверенность, но она молчала, ни слова не говорила ему. Минула минута, другая — и, похоже, она решила. Она откланялась со всей вежливостью Айз Седай, поблагодарила за ценный опыт и прекрасное выступление — и Первый среди Слуг с теплотой кивнул, а золотоволосый Тел Джанин приосанился. Она заметила, что читала «Уснувшую бурю» и была заворожена языком, а теперь ищет, что бы еще прочесть о погодных терангриалах. — Вы даже не останетесь? — разочарованно произнес Дуррам Ладдел Чам. — Не покажете нам, как убивали людей? Годрик слышал, как Марэт сдавленно ахнула. Видел, как она удивленно приоткрыла рот, как обвела взглядом мужские лица, словно упрекая их в равнодушии, словно требуя от них какого-нибудь вмешательства. И все же она сама подняла ладонь — слишком быстро. — Я посвященный рыцарь, Дуррам Седай, — отвечала она легко, — о таком ведь написано в ваших старинных книгах? Случалось, я убивала, но никогда невинных. Он видел печать сожаления, что затронула лицо Первого среди Слуг. Он видел огонек интереса, мелькнувший в глазах Барида Бел Медара — того, с цидарийским носом. — Ваш меч, Марэт Седай, — упорствовал Дуррам Ладдел Чам. — Это фламберг. Он оставляет страшные раны, разве не так? Марэт судорожно дернулась, будто что-то с нею произошло. Годрик не был уверен, что они заметили это — но он заметил. В другое мгновение на ее лице уже застыла улыбка. — Я не буду ничего показывать, господа, — возразила она. — Разве что в следующий раз, мне, пожалуй, надлежит подготовиться. Предложение ведь терпит до следующего раза? — Приходите, Марэт Седай, — произнес Льюс Тэрин, — с фламбергом. Через неделю, в это же время. Все будет иначе. Его лицо осталось невозмутимо, но Годрик, и сам будучи мужчиной, полагал так — едва Марэт уйдет, он в тот же час захочет сунуть кулак под ребра этому Чаму. Вряд ли он позволит это себе, связан титулом Первого среди Слуг — но намерение в нем кипело.***
Она даже головы не повернула в сторону водного парка, хотя прежде рассчитывала провести там время, как бывало всегда — до самого закрытия, до поздней ночи. Даже не повернула головы… Все перекипало внутри нее, и она не знала, чего в ней больше — ужаса или негодования. Четверо мужчин — красивых мужчин, взрослых мужчин с третьими именами, да что там, четверо членов Высшего Совета! — и пошли на такую подлость. Правду молвить, говорил-то один, но разве другие не сумели понять, как все это оскорбительно для нее? Покажите, как убивали — да сколько ж оно могло продолжаться? Она вспомнила, как омрачилось лицо Барида Бела, когда Первый среди Слуг сказал, что в его монографии не было места для словесных красот, зато был полный раздел из пяти глав, посвященный континентальным погодным терангриалам. Но в этот вечер ей уже не было никакого дела ни до терангриалов, ни до них, высокомерных, спесивых, сожги их Свет… Много хуже было иное. Она-то думала, что прошло, что она каким-то чудом избыла это, но ничего она не избыла. Их было трое. Вряд ли бы ей удалось вцепиться в лживое, лживое, лицемерное горло Дуррам Чама, но ей хотелось, о, как ей захотелось этого! — говорили, он служил адвокатом, а опыт нескольких веков и душевная склонность помогали ему оправдывать тех, кого никто другой оправдать не мог. Оправдать! — а для нее он послужил обвинителем… Ее бы, наверное, не отъединили, но жезла округа Паарен Дизен ей бы точно пришлось коснуться. Сократить вдвое свою жизнь, обрести лицо, лишенное возраста — и навеки стать преступницей в их глазах. Призрак Тамарат снова проплыл над нею… От площадки перемещений Марэт побрела пешком — спустилась к пляжу по длинной лестнице, стянула обувь, да так и шла. По мокрому песку, по самой кромке прибоя, под гитарный перезвон где-то в стороне, и волны хватали босые ступни. Годалин еще не ложилась. Она никогда не ложилась, если Марэт задерживалась и не давала о себе вести. Айилка растерянно приподняла рыжеватые брови, уставившись на стальные ножницы, которые Марэт держала в своей руке. Она села рядом, играя ножницами. — Плетением не хочу, — пробормотала она, — хочу по-человечески, вот чтобы ты, своими руками… да… — Что от меня требуется, Марэт Седай? — Годалин нахмурилась. — Вид у вас какой-то… нездоровый. — она смутилась. — Не такой, как обычно. Марэт отдала ей ножницы и запустила в волосы пальцы. — Выстриги мне виски покороче, — потребовала она, решившись, — по вашей, айильской моде. И вот еще что… Годалин с интересом внимала. — Подаришь мне самый маленький кадинсор, который у тебя сыщется? Мне поделок не надо, мне надо, чтоб самый настоящий, самый что ни на есть айильский. Так задумано. — Есть один, из которого я давно выросла, — ответила Годалин, — лет в пятнадцать он был мне впору. Но все равно подшивать придется. — Не беда, подшить — значит, подошью. Я еще помню, как в пальцах держать иглу. — Марэт Седай! — потребовала айилка. — Вы же не решили следовать Пути Листа? Прецеденты бывали, но вы… вам… ваш меч… — А вот не надо, — строго предупредила Марэт, — даже не вздумай! На сегодня с меня довольно упреков. Нет, я не решила — но, знаешь ли, когда мужчина сотворит подлость, мужчина должен испытать стыд. Женщина, впрочем, тоже, но нас устыдить сложнее… — И для этого понадобится мой рабочий костюм? — Светом клянусь. Да режь уже эти волосы! Когда Годалин закончила, Марэт коснулась висков. Непривычно короткие, они щекотали пальцы, и она стянула волосы в хвост на своем затылке, так, как делали Айил. Годалин принесла ей куртку, принесла штаны, нашла иглу и прочную зеленую нить, когда оказалось, что подшивать придется и рукава, и штанины. Ткань была прочной, но мягкой, приятной к телу, ткань хорошо дышала, и бежевые, коричневые, зеленые пятна плясали по ней, образуя узор во всех оттенках мха, и камня, и земли.***
Такого результата она и вовсе не ожидала. Когда она вышла из раздевалки, облаченная в кадинсор, с безмятежным выражением на лице, но с пальцами, стиснутыми на ножнах Гиацинта — мужчины оборвали беседу, что до того вели, и медленно, медленно развернулись к ней, словно бы к нежданной опасности. В их взглядах отчетливо проступало непонимание. — Что это значит? — поморщившись, выдавил Тел Джанин. В том году он стал чемпионом на Летних Играх. Чемпионом в их этих бескровных боях, не только в стрельбе из лука… Она взглянула на них, встретив сосредоточенный взгляд Барида Бел Медара, раздраженный — Дурама Чама; глядеть на Льюса Тэрина она избегала — в своем роде, все это было порядком хуже, чем просить императора построить себе новый флагман. — Это значит, что в эти игры можно играть, и будучи в кадинсор, — ответила она без вызова, тем именно голосом, которым, бывало, докладывала о результатах своих исследований, — в том, что я видела неделю назад, нет и грана от подлинного насилия. Но есть насилие в злых словах, — она слегка наклонила голову, и волосы, стянутые в хвост, легли на плечо, — Айз Седай. Она все же взглянула на Первого среди Слуг — и нашла, что по его лицу расползлась улыбка, светлая улыбка — разом и смущенная, и насмешливая. Что она прячется и в его темных, теплых глазах. — Дело в том, Марэт Седай, — заметил он, — что мы хотели понять, стоит ли распахнуть перед вами двери нашего маленького, покуда закрытого клуба — или должно нам воздержаться. Теперь очевидно, что мы начали не с того, с чего следовало начать… — Я по сей день считаю, что должно воздержаться, — фыркнул Дуррам Ладдел Чам, — это было наше прибежище, наше братство, на какое даже Илиена не посягала. К слову, Элана хоть кто-нибудь известил? Элан? Элан Морин с белоснежным воротником? Господин философ, выходит, тоже вхож в братство — и Марэт пожалела, что пришла, с нелепым своим представлением пришла… Но бежать было поздно. — У Илиены в роду айил, — с веселостью возразил Льюс Тэрин, — ей неинтересна наша острая сталь, я ведь спрашивал, и не раз. Да и Барид интересовался, а ответ был тот же. Улыбка его погасла. — Если так подумать, — бросил задумчиво Дуррам Чам, — всякая женщина отчасти айил, сколько б мы не твердили о равноправии. С негодованием в серых глазах взглянул на него Барид Бел Медар. Марэт, не вытерпев, настойчиво кашлянула. Пусть нелепое, но это было ее представление, и она знала, как сделать его куда менее нелепым. Они хорошо знали это вдвоем. — Я хорошо вас услышала. И я не рвусь посягать на ваше братство, вы, безусловно, можете отказать мне в вашем высоком обществе, — отвечала она, встав перед ними, и улыбка, полная ликующей простоты, пронеслась по ее лицу, пока она смотрела в глаза Дураму. — Но никому не дозволено честить меня убийцей, даже вам. За мои слова вам поручится Годрик Салливан, мой друг и защитник моей чести. Она опустила наконечник ножен на нос мягкого, шнурованного сапога — и отвела руку в сторону, будто в танце. Она не ощутила прикосновения, но ее рука видимо легла в туманную ладонь Годрика. Он стоял перед ними, высокий, красивый, с аккуратно постриженной бородой, и расшитые одеяния, перехваченные поясом, прикрывали на нем кольчугу. Он стоял перед ними — мертвый рыцарь, туманный образ, и сквозь его тело виднелась противоположная стена. Марэт не могла этого видеть, но была уверена совершенно — все четверо охватили саидин, этот бурлящий пламень, и в воздухе рядом с нею, должно быть, мечутся десятки невидимых ей плетений. — Никто не явился сюда под Сложенным Светом, — с осторожностью заметил Тел Джанин. — О, никто, — согласился Льюс Тэрин, — нас здесь пятеро, четверо мужчин и одна женщина перед ними, но… — он слегка склонил голову перед Годриком и продолжил. — О, Свет! Я имел сказать, что душ здесь действительно шесть. Годрик Салливан убрал свою руку. — Так и есть, ошибки в этом нет. Деликатно выражаясь, я мертвец, — ответил он, почти не пряча свою досаду, — и порою это всерьез мешает. — он развел руками, он, склонившись в поклоне, улыбнулся строго. — Но я рад. Знакомство с вами — это честь для меня, благородные господа. Нечасто в моем положении случается такая оказия… Серые глаза, расширившись, взглянули на него с изумлением — с тем изумлением, какое среди Айз Седай было известной редкостью. — Я вижу некое сходство, — произнес Барид Бел Медар. — С легендой о Роге Валир. Тел Джанин закатил глаза. Герои Рога, вечные герои — о да, этот миф был не хуже прочих. — Возьми белого быка, — он фыркнул с насмешкой, — и принеси жертву Iuppiter Victor, — он осекся, нацелил указующий палец и продолжал, — тогда-то, и верно, удастся меня побить. — Разве я не бил? — голос прозвучал отрешенно. Льюс Тэрин вырос между ними, как примиряющая стена. — И я не возносил жертв, — сказал он с лукавой улыбкой, — не возносил никогда. Но сегодня к нам пришли гости, стоит ли забывать об этом? Тел Джанин покосился на его руку на своем плече. — И правда, не возносил, — буркнул он, — но не на Летних Играх! Дурам Ладдел Чам взглянул на них странно блеснувшим взглядом. — Если позволите, так я продолжу, — весомо произнес Годрик, шагнув вперед, — будучи жрецом Креве и посвященным рыцарем Владычицы Озера, — каждое его слово падало с невозмутимостью камня, — я привык, что мне верят на слово. И вот мое слово: Марэт играет в опасные игры, в этом правда. Но никогда она не нарушала своих клятв, сколько я ее знаю, и готов поручиться, что и до этого. Она не есть убийца, благородные Айз Седай, с пламенеющим клинком или без него. За такое таинство она готова была отпустить Годрику сто тысяч поддевок, сказанных не со зла. Вмешаться в это хотя бы единым словом значило бы сокрушить волшебство, и она молчала, воздавая хвалу Создателю за то одно, что он сотворил их разными. Браслет из краснокамня, покрытый витым узором, показался кукольным в руках Первого среди Слуг. — Как я уже говорил, в прошлый раз мы начали не с того. Все дело в том, что мы здесь не танцуем с мечом. Мы здесь фехтуем, — объяснился Льюс Тэрин, все вращая в руках браслет, что казался каменным, — так, как это было описано в древних манускриптах. Тальхоффер, Сильвер, Фиоре — пусть эти имена теперь скажут мало, но, если вы останетесь с нами, вы узнаете их, и другие, и научитесь отличать. — Я нашел эти книги, покрытые пылью былой эпохи. Я готов был возродить древнее искусство фехтования, — добавил Дурам Ладдел Чам, — но мир оказался не готов. Он принял танцы для Летних Игр, это мы сумели — но не принял подлинное искусство. И тогда я решил — пусть так, так даже лучше. Мастеров никогда не бывает много. — Большая честь для нас, — повторил Годрик Салливан, — большая радость повстречать мастера меча. Не то, чтоб я был готов причислить себя к прославленному числу — но при жизни я был неплох. Да и погубил меня не человек, но чудовище… — Для вас? — уточнил Дурам. — Для нас, — подтвердил, улыбаясь, Годрик, — у меня, как видите, нет рук, что могли бы держать клинок, нет ног, чтоб избежать удара. Но мы готовы сражаться, как одна душа. Дурам вздернул седые брови. — Мы фехтуем, черпая знания в древних книгах. Полный контакт, если угодно, и вся та скорость, на которую мы способны, — продолжал Льюс Тэрин. — Но, желая избежать неуместных травм и лишнего Исцеления, мы, конечно, озаботились мерой предосторожности. Этот терангриал я сделал вчера, но Илиена… Он ласково рассмеялся, и лицо у него смягчилось. — Видит Свет, Илиена заставила меня проверить его работоспособность! На ней самой… — Ты отказался? — колко уточнил Барид Бел. — Браслет полностью работоспособен. Терангриал образует надежный буфер, незримую броню, какая рассеет удар по всей поверхности тела. Бояться нечего, кроме того, Исцеление всегда под рукой, — не заметив вопроса, Льюс Тэрин вгляделся в полупрозрачное лицо Годрика, — нам можно доверить кого угодно. Мое слово — за. — За, — пожал плечами Тел Джанин, щедрым жестом отбросив со лба свои золотые волосы. — Смущает она меня, — едва слышно пробормотал Дурам Ладдел Чам, поводя тонкими седыми усами, — неважно. Пусть будет «за». Браслет оказался впору, и лег на запястье так, как будто там-то всегда и был. Барид Бел Медар возвышался над нею почти так же монументально, как Льюс Тэрин. Он протянул руку, и его рука просила — нет, требовала ее клинок. Марэт недоуменно воздела брови. — Я хочу осмотреть эту сталь, — объявил он. — Какой бы она ни была, думаю, она не выдержит наших клинков. Она разлетится в прах. — И что вы хотите сделать? — спросила тогда она. — Перековать клинок. Она потянула Гиацинт из ножен, обтянутых светлой кожей, обнажила светлую сталь — но сама, не переставая, косилась на Годрика Салливана. Что значит — перековать клинок? Не повредит ли это ему? Она так привыкла к Годрику, она не может им рисковать… Сейчас она откажется, теперь, пока Барид Бел ткал свои невидимые плетения. — Похоже, вы связаны Узором, — ответил он, будто прочитав ее мысли, — но явно не на субмолекулярном уровне, это было бы слишком пресно. Годрик задумчиво кивнул — выходит, он был вполне согласен? — Хорошо, — уступила она, — сделайте это, Барид Бел Седай. Его ястребиный профиль окрасился довольством — а может, ей показалось это. — Вам дорога форма фламберга? — внимательно спросил он. — Или мне ее изменить? — Его имя Гиацинт, — ответила она твердо. — Гиацинт всегда будет фламбергом. Фламберг взмыл в воздух, и Годрик смотрел на него, не двигаясь с места. Она смотрела. Клинок начал таять, как ледник по весне, но металл не обрел жидкую форму, не капли не упало на пол — металл поплыл нитями в воздухе, и множилось их число. Рукоять осталась нетронута, так и висела в пустоте, лишенная клинка, а нити металла, покорно изгибаясь, уже формировали другой — и ей еще предстояло понять, чем отличался новый. Последние нити сменили цвет стали на цвет золота — и клеймо Вироледо знакомо легло под гарду. — Ни нужды в точильном камне, — заметил Айз Седай, возвращая ее клинок, — ни опасения, что меч сломается в поединке. Она повесила ножны, взялась обеими руками за рукоять, осторожно пробуя изменения — но баланс, очевидно, стал только лучше. Гиацинт стал удобней именно для нее. Вряд ли он мог стать легче — она не видела Плетения, но видела сама, как все нити вновь легли в узор пламенеющего клинка, но отчего-то ей так казалось. Она поклонилась — в благодарность за добрый труд. — Мой ответ будет «за», — сказал он ей, — если вы снимете проклятый кадинсор. — О, мне снять его? — спросила она тихим, звенящим голосом. — Полностью? Оставить только браслет? Он не смутился. Да что там, он даже не усмехнулся — впрочем, странно было бы все иное, учитывая возраст таких, как он. Учитывая возраст каждого в этом зале. — О, нет. И без того три голоса у меня. Я не хочу снимать. — Вы отлично понимаете меня, пророчица, разве нет? Здесь не место для Айил, — он усмехнулся сухо, как пустынный ветер. — И вам не к лицу смирение. Она отложила меч. Она стащила с плеч куртку, глядя ему в глаза, и осталась в белой хлопковой рубашке и в пятнистых штанах. Она распустила волосы, чувствуя облегчение в голове. — Этого хватит, — сказала она твердо, — я люблю Айил. — У каждого свое место. — Мне пора, — заметил Годрик Салливан — и пропал, туманный образ растаял в воздухе. В первом же бою Тел Джанин снес ей голову — метнулся слева двуручный его клинок, рассекая воздух, а она заметила слишком поздно. Он сделал бы это, если б не терангриал из краснокамня — а с ним она почувствовала лишь слабую волну, упруго пробежавшую по телу, и оглушительный, запоздалый страх. К терангриалу еще следовало привыкнуть, научиться ему доверять, чтоб потом, по прошествии лет, утратить в нем любую нужду — личная работа Первого среди Слуг, а не кого-то незнакомого, неизвестного… Тел Джанин отсек бы ей голову, но до этого Годрик успел нанести ему рану в его бедро.***
94 года до Разлома Мира И в этом было что-то от таинства. Во всем остальном мире человек мог быть членом Высшего Совета, а мог быть исследователем — но в стенах одного зала, зала в самом центре Паарен Дизен, когда человек и сам становился мечом, это до известной меры теряло смысл. Медленно, но их число возросло за эти два года — вместе с нею их было ровно две дюжины, и давно она перестала быть единственной женщиной в этом зале. Илиена Морейле, впрочем, так и не заинтересовалась порывами острой стали. В отношении себя, что вернее — порою она присутствовала. Как она говорила, только чтобы полюбоваться; бывало, начинала отбивать ритм на маленьком барабане, бывало, зажимала рукою рот, позабыв о защитных терангриалах. Но правда была в том, что она приходила, чтоб о них позаботиться — иногда в пылу поединков они забывали и о простой воде. Годрик Салливан, трижды проклятый лжец! Он от нее отрекся, он давно ее отпустил, и в редком поединке теперь она могла ощутить незримую его помощь — каков был лжец, пожелавший жить, испивший тоску из высокой чаши… Нет, о, нет, как Хиона, был вероломен он; заманил, обманул, затуманил — для того одного, чтоб постигала она фехтование, как давно было должно, для того, чтоб безжалостно отрывала свое время от «Негасимого Света», от летной практики — две репетиции вместо трех! Но она не гневалась на него — понимающе улыбался Джейин, легко вздыхала Реанне, и порою за две репетиции они теперь успевали больше, чем до того за три. То же было и с летной практикой. Она не гневалась на него — от науки, от своего долга никогда она не бежала, не отнимала времени, да и все другие были много занятыми людьми. Она не гневалась на него — это было негодное чувство, не оправданное ничем, а такие она сжигала одним ярким языком пламени, плывущим по бескрайней пустоте. Годрик ее отпустил не раньше, чем она в должной мере овладела Единением, ментальной практикой, боевой медитацией, что позволяла сосредоточиться на одной цели, пренебрегая даже усталостью, голодом или негодным, мешавшим чувством. Отпустил не раньше, чем она научилась облекаться в Пламя и Пустоту, как в лучший заморский шелк. Единению ее обучил Барид Бел, не пожалев даже времени своего. От гор и заповедных осколков вельда в Тсомо Насалле до северных рубежей Джаланды — то, чего он ожидал от нее, не было жестоко, не причинило ей никаких обид. Просто это было беспощадно. Он походил на нильфгаардского генерала, и, если уж не кривить душой, то она вполне умела представить, как он мог бы задержать рассвет на острие своего клинка. С туманной, зимней серостью глаз, характерной для белых уроженцев Тсомо Насалле, с блестящими волосами, с цидарийской горбинкой носа — не то, чтоб она не мечтала лишнего. В последнее время вокруг хватало грязных, отвратительных интрижек, поднимавших какой-то шум, но она не то, чтоб не представляла, как устроить другую, вполне беспорочную. Не то, чтоб ее волновала некоторая зависть ко Льюсу Тэрину, которому все удавалось немного лучше — в конце концов, ее это не касалось, а для мужчин это было свойственно. Но он не любил Айил. Тех, которые служили ему, и тех, кто служил кому-то другому. Нет, он никогда бы не позволил себе ударить Дашайн, но это легкое презрение, эта глубокая убежденность в собственном превосходстве, в том, что им должно только служить… Она примеряла это на Годалин, на свою ласковую, умную Годалин — и тогда пламя гнева приходилось унимать в огне, плывущем сквозь пустоту. Это было неверно. Это был отчетливый недостаток, почти порок. Теперь она с ощутимой вероятностью могла одолеть добрую половину тех, кто пришел в зал после нее самой, и считала это достойным делом. Гордилась бы вполне, если б только Годрик не продолжал настаивать, что учиться надо у мастеров — а вот мастера продолжали бить, мастера и сами учились новому, имея фору в добрый десяток лет. Только у Льюса все получалось естественно, как дышать, без капли любой обиды. Во этом, строго говоря, было мало клинка, но много человека. Тел Джанин был силен и хорошенько об этом знал — ну, по крайней мере, ему больше не удавалось ударить ее через слепую зону. С Дурамом Ладделом всякий поединок превращался в сущую пытку — он все еще возил ее, как щенка. Впрочем, от этого страдала гордость одна, и страдала лишь после боя. Это было нестрашно. Но когда зал намеревался посетить Элан Морин Тедронай, она старалась и вовсе не перемещаться в Паарен Дизен, любой отыскать предлог. Поговаривали, что так она пропускала самое интересное. Поговаривали, что недавно в зал наведалась Майрин Эронайл — без меча, зато в белом прекрасном платье, вся перевитая серебром, со сверкающими глазами… Та самая Майрин, которой посчастливилось выжить посреди хаоса и черного огня, когда Шером грянулся с небес, талантливый физик с лицом богини, былая любовь Льюса Тэрина. Поговаривали, она подошла к нему, раскинув в стороны руки, словно мученица за веру. — Пронзи меня клинком, Льюс Тэрин! — потребовала она, и так громко, чтоб это слышали все. — Сделай это, закончи дело, коль ты отвергнул мою любовь! Поговаривали, что его лицо исказилось; что при этом присутствовала бедная Илиена… — Майрин… — торопливый шепот в углу, которым ей все это пересказали, весь сочился страданием, вовсе не был похож на привычный голос Первого среди Слуг. — Уйди, Майрин, я прошу тебя. Довольно этого, не надо себя порочить… Вот в это Марэт уже готова была поверить. В то именно, что ни одна женщина ни в одном мире себя так не опорочит, не обесчестит, не втопчет в прах свое имя ради мужчины. Любого мужчины — и титул неважен, и личные достоинства не важны. Скривив лицо, она заявила, что все это какая-то мыльная опера. Что это kak — грубое слово, подслушанное в Тсомо Насалле, показалось весьма уместным. Зато теперь мастера развлекались тем, что придумывали всякие поэтические прозвания для ударов и всех фехтовальных стоек. То, как все могло быть названо в древних книгах, им давно перестало нравиться. Плуг, Крыша, Глупец — о, во всем этом было мало поэзии… Им совершенно не хотелось прослыть глупцами. Утром с нею связался Райкан, сын Арборила. Он жаловался ей, его уши бессильно висли, и больно было видеть его такого. Как именитого чораведа, его срочно вызвали в Джаланду — в Джаланде усохли чоры, все разом, и молодые деревца, и могучие старики. Что бы он не делал, как бы не бился сообща с Нимами и Айил — никакого проку не было от того. Она попросила новостей, она пообещала поразмыслить, сможет ли им помочь хоть чем-нибудь — но для этого хорошо было бы понимать, что вообще вредило им, джаландийским чорам. Только им одним — иное все стояло, роняя осенний лист. Марэт облеклась в Пустоту, сжигая в Пламени свою тревогу о Райкане и о чорах, а следом открыла себя ласковому потоку саидар — тут ведь были не гонки, здесь не воспрещалось получить малое преимущество для себя. Они были фехтовальщики, и были Айз Седай — если, конечно, это не могло повредить всерьез. Скупо улыбнувшись, она отсалютовала клинком Бариду Белу. Он был тактичен в бою и после — почти так же, как Льюс Тэрин. Он ответил, и она рванулась вперед. Она начала с «Радуги, пронзающей облака», с косого удара, что восходил, но Барид разбил радугу «Падением ястреба», и следом она почувствовала, как вокруг клубятся потоки Воздуха, нити прочнее стали. Она бросила в них загодя заготовленным лезвием Духа, Огня и Земли, и отскочила влево, отвечая своим потоком. Это было все равно, что толкнуть скалу, но он замешкался, и она проскочила за его спину, так и не получив удара. Но тактичность не имела ничего общего с жалостью или со снисхождением, и не будь на ней браслета-терангриала, она б осталась хромать, истекая кровью, получив другой удар под колено. Резкие удары, идущие сверху вниз, удары, от которых заныла кисть — так камнепад мог срываться с горных вершин. Она швырнула ему в лицо редкое плетение Земли — правда, колотье в глазах проходило почти мгновенно. Гиацинт оставил бы порез на его руке, неопасный, но и верно, болезненный. Этим можно будет потом гордиться. Пол вздрогнул прямо под ее ногами — для здания, спроектированного с умом, в этом не было никакой опасности, нисколько не было, но она от неожиданности упала. Упала — и дернула рукой, помогая себе откатиться в сторону. На этой руке мог бы остаться еще порез — Барид Бел возвратил ей долг. Они обошли друг друга по кругу, обмениваясь ударами, ни один из которых не достиг цели. Не было больше Единой Силы — остались одни мечи. Ее быстрый выпад — шутка ли молвить, семьдесят на тридцать! — почти дошел до его груди, но следом, еще не опустив рук, она ощутила, как самое острие чужого клинка уперлось под подбородок, натянув плетение терангриала. — Ты делаешь успехи, — заметил он, опуская меч, — для той, что пришла сюда в кадинсор. — У меня хорошие учителя, — отозвалась она. В Пустоте не было места для удивления, но Льюс Тэрин, облокотившись плечом на стену, глядел на них, и в его чертах бродила задумчивая надежда. Марэт вновь позволила себе чувствовать, на мгновение прикрыв глаза. Вот решение, поняла она — она спросит о чорах у Первого среди Слуг.***
Внизу распростерся Паарен Дизен. Она успела обрести привычку и к этим широким улицам, и к этим гордым, монументальным зданиям, и ко всей многотысячной жизни, проводящей день всего-то в этом одном квартале — с балкона несусветного этажа, где находился зал, отдельные люди, радостно одетые, казались мелкими, что булавочная головка; казались кукольными. А в Джаланде усохли чоры, все разом — и молодые деревца, и могучие старики. Здесь-то их кроны, серебристо-зеленые, трепещущие под ветром, явственно выделялись на фоне золота и багрянца других деревьев. Из Паарен Дизен еще не ушло тепло, но ближе к вечеру на простую хлопковую рубашку хотелось накинуть и что-нибудь шерстяное. Остальные успели уже уйти, а она стояла на балконе и отнимала время Первого среди Слуг, делилась с ним огирской тревогой, о которой он, и верно, мог знать и сам. Безусловно, должен был знать — Райкан связывался с ней утром, а теперь был вечер. На балконе стояли кресла для отдыха, больше дюжины было их, и круглый стеклянный стол, на который ветром занесло одинокий лист, шуршащий и рдяно-красный. Она осталась стоять, а Первый среди Слуг сел в кресло и слушал — для того, видимо, чтоб у нее не ломило шею. Она сказала, что одних Айил было больше двадцати тысяч, было восемь сотен Огир и три дюжины Нимов — а Песня Восстановления ничем не смогла помочь джаландийским чорам. Она сказала, что имеет Талант к терангриалам, а не к ботанике, но готова не спать ночами, сработать защиту для каждого, решительно для каждого дерева, если бы только знала, если б могла понять, что за беда приключилась с ними. Это все было странно — она собиралась сказать не так. Она давным-давно не имела проблем с тем, чтоб выразить свои мысли, и не собиралась так остро чувствовать. У нее не было и толики времени, чтоб для каждого… — Райкан мой друг, — закончила она немного поспешно, — он оказался первым, с кем я успела заговорить… прежде, чем низвергся Шером. Он был ранен, а я ничем не могла помочь. Теперь мне больно видеть его таким — и вновь ощущать собственное бессилие… Льюс Тэрин поднял руку, останавливая ее. — Это страшнее всего? Бессилие? Она, не раздумывая, кивнула. — Марэт Седай, а скажите мне, — спросил он, — чем, по-вашему, чоры отличаются, положим, от груш? — она хмыкнула, а он, вскинувши взгляд, обдал ее неожиданной, обескураживающей, мальчишеской улыбкой. — Ну что же? Были времена, когда и я обносил, ради веселья, общественные сады. Сливы. Сливы были лучше всего. — Для слив не помешают удобрения. Им нужны тепло и солнечный свет, — ответила она, — но они могут обойтись без Единой Силы. Выходит, все дело в этом? Он поднялся во весь свой рост, задвинул кресло, и, бросив локти на ограждение, встал лицом к городу, к огням, разгорающимся на башнях, ко стайкам хувер-флаеров, издалека напоминавшим стрижей, к людям, обступившим уличного музыканта далеко внизу. — Все, что есть в обозримом мире, — заметил Льюс Тэрин, — все было поднято из руин. Не будь Единой Силы, мы бы, и верно, по сей день жили в крепостях и воевали б с соседом — за чистую воду, за тучное стадо… — он поморщился, точно эта мысль глубоко претила ему, — а что же есть Сила для вас? — Для меня? — Для вашего народа, Марэт Седай. Марэт вздохнула, уставившись вдаль, на рыжие осколки заката, пляшущие на кристаллах и на стекле. К чему эти вопросы, захотелось воскликнуть ей, но она задушила это в себе. Повод для непомерной гордыни? Повод для сожжения на костре, под гул веселой толпы? То, что разделяет, хотя могло бы объединять? Она сама сожгла это в Пламени, плывущем сквозь Пустоту — если она не сумеет теперь ответить, то кто сумеет? Все будет зря, все эти шестнадцать лет, что она провела вдалеке от них, от своего народа. — Нам еще многое надо изменить, — ответила она, повернув голову, и встретилась с теплым взглядом Первого среди Слуг, — но я не стану принимать ответственности за все ошибки, что были совершены. Это было бы несправедливо, ведь я тогда не жила и тех решений не принимала. Но когда я вернусь, — ее голос окреп, обретая твердость, — то научу их. Им придется выйти из крепости и войти в плодоносный сад. Им придется понять, что все это — возможность прикасаться к миру так, как мало кто может, что это дар, а не привилегия. Что это надо делать благоговейно, с удивлением, но без страха… — Они сумеют? — Поначалу они восстанут. Но иначе и не бывает. — Выйти из крепости и войти в плодоносный сад… — пробормотал Льюс Тэрин, задумчиво потирая ухо. — Мое сердце возрадовалось, ведь я получил достойный ответ на недостойный вопрос. Я помню, как глубоко уязвил вас Элан Морин, да что там, вы ведь по сей день его избегаете… — он кивнул, зная, что говорит огирскую правду. — Вы дали достойный ответ. Я способен отплатить тем же, если вы скажете, что готовы его принять. Она помолчала, обретая решимость; с таким предложением он вряд ли бы стал шутить. — Я пророк Вечного Огня, — угол рта дернулся, и улыбка вышла кривой, циничной, обнажив один глазной зуб, — с этой должности меня не разжаловали. С этой должности выносят… — она оборвала мысль, так и не закончив ее. — Я недавно велела Годалин запирать двери в свою квартиру, чего не делала никогда. Я готова принять любой ответ, если вы, Первый среди Слуг, решите мне его дать. И он решил. Он напомнил ей о проекте «Скважина», о гипотетической возможности обрести Силу, действительно единую и для мужчин, и для женщин, об эксперименте, который низверг Шером. Он упомянул о многочисленных жарких спорах, о проведенных экспериментах — и в мире яви, и в Мире Снов, дорога в который навсегда была запечатана для нее. И она понимала — Пророк или не Пророк, не будь у нее Годрика, не будь у нее Гиацинта, и не довелось бы ей услышать все это, исследователю из Тзоры, так скоро. Так скоро — и не на широком экране, не в трансляции Зала Слуг, а лично от Льюса Тэрина. Он спросил, что она думает о Создателе, и она сказала, что написала о том три книги. О возможности выбрать зло — и о праве выбирать иное за разом раз, о гневном свете, что раскаляется у ключиц, когда уже готов испугаться — навсегда испугаться, свернув с пути, и об отблеске огня в глазах друга, который видит то же, что видишь ты, но все еще стоит рядом. Об очищающих слезах, что текут так легко, так беспорочно и в нужный час. Первый среди Слуг замолчал, вглядываясь в нее, будто взвешивая, измеряя… — Не все единство объединяет, — тихо закончил он, — и это не было просто источником новой Силы… это, скорее, было местом для заточения. Представьте все, что вы сказали, добавьте к этому все, чему не смогли подобрать слова — и выверните наизнанку все это, и преумножьте. Да, Марэт Седай, в мой мир заглянуло зло. Она отшатнулась, будто получив от него удар без браслета-терангриала. Она вытянула перед собою руки, взглянув на пальцы — и вскинула на него ошеломленный взгляд. Она слишком хорошо запомнила Голос, что пронзил ее разум, как тонкое сверло. Голос, который едва не сокрушил ее целиком. Голос, что приказывал ей уничтожить всех гражданских у Aen Elle, совершить то, чего хотела она сама, исполнена белого гнева на весь проклятый эльфийский род… Вечер швырнул теменью ей в лицо, забил колени ватой вместо костей — а в следующее мгновение оказалось, что она сидит в кресле, свесив по бокам руки, а пальцы Первого среди Слуг прикоснулись к ее вискам. Несмотря на осенний вечер, жар еще прошибал ее до костей, до самых корней волос, и взмокли ладони, и рубашка на спине пропиталась потом. Исцеление через саидин — поняла она. Как давно с ней ничего подобного не случалось… Было даже немного совестно. — Благодарю… — сказала она тихо, поднимая руки, — я в порядке, уже в порядке… — Ослепленный Светом глупец, — процедил Льюс Тэрин, рухнув в соседнее кресло, — это ж надо было такое сказать! — он раздраженно покачал головой, выдохнул, и взгляд его вновь смягчился; он не был зол на нее. — Это, конечно, будет испытывать наши души. Но пока у Жезлов Владычества есть Служба Безопасности, пока у мира есть Айз Седай, — он вскинул голову и победительно улыбнулся, — людям не о чем беспокоиться. Марэт взглянула на небо. Из-за города звезд не было видно, но она знала — они там есть. — Этому можно отказать, — произнесла она убежденно, — а я покуда останусь, может, сгожусь на что. Восьмая категория, но все же… — она тихо фыркнула, ведь, говоря по правде, за все прошедшие годы редко ощущала себя обделенной — и без труда сумела подняться на ноги. — Перед ликом Создателя, Льюс Тэрин. Мой разум, мои руки и мое время — вы можете рассчитывать на все это. Вы можете рассчитывать на меня. Он удивленной рукой потер подбородок, покрытый короткой, щегольской бородой. — Вы решили присягнуть мне? Как одна из Дашайн Айил? Я не думаю, что разумно… Марэт улыбнулась — и улыбка ее становилась все шире, пока она и вовсе не рассмеялась. — Вы удивительный человек. Беспримерный. В чем лежит эта беспримерность, я пока не могу понять, — призналась она потом, — но сегодня я сказала не то, что собиралась сказать. Не совсем то — так, пожалуй, будет еще вернее. Но теперь-то я говорю ровно то, что нужно. Я хочу присягнуть не вам — не лично вам, Льюс Тэрин. Но я хочу присягнуть тому, что людям не о чем беспокоиться. Я хочу присягнуть этому миру и этим людям. — А ваш народ? — Я не предатель. Я не отрекаюсь. Но зло так долго смотрит на мой народ, что народ приучился плевать ему прямо в маковку, когда на то есть их воля. Сам, без чьей-либо помощи. Без Пророка Лебеды, или без меня… Куда подевалась хваленая айз-седайская безмятежность? Он удивленно распахнул глаза, он повторил все это, с большим удовольствием повторил — про маковку, про плевать… — Снова, — выдохнула она, беспомощно разводя руками. — Я выражаюсь, как краснолюд, а я ведь не намеревалась этого делать. Льюс Тэрин взмахнул руками. — Я та`верен, — признался он ровно тем тоном, каким обычно скажут о чем-нибудь незначительном, скажут о том, во что не особо верят. Та`верен. Человек, которому помогает сам Великий Узор? Или человек, который помогает Узору плестись, притягивая к себе жизни других людей, скручивая их судьбы вокруг себя — желает он того или не желает? Человек без свободы. Человек, вокруг которого происходят такие события, что почти не могут произойти. Она что-то прочла об этом… — Как и вы, Марэт Седай. Значительно слабее меня, как сказал человек, что обладает Талантом — но все же, если уж в это верить… Она вскинулась недоверчиво. Она встряхнула головой. Это бы здорово объяснило Владычицу Озера, объяснило бы Орден и Жака из Спалли, что ждал ее, именно ее. Это чертовски объяснило бы даже то, как все трое собутыльников — Эвелин, Каэл и Кеаллах, разом свалились лицом в салат, и лодку с «Барбегаза», и всю прочую ерунду, что порой происходила вокруг нее. Но она не хотела. Ей вовсе не понравилась эта мысль. Человек без свободы… — Можно не верить, — предложила она с надеждой. — Предназначение. Слово, неприятное на всех языках. Его можно позабыть, его можно не использовать лишний раз. — Но если в это поверить, — продолжил Первый среди Слуг, — то я принимаю вашу присягу. Не лично, само собой разумеется. Всего лишь как полномочный представитель этого мира, до той поры, пока вы не решите вернуться к своему народу. Она благодарно кивнула — и опустилась в кресло. — Это все, конечно, отнюдь не мое дело, — добавил Льюс Тэрин, — но присмотритесь к Бариду. Вы могли бы отлично поладить с ним. Она не сразу нашлась с ответом. — Я уже присмотрелась, — заметила Марэт, думая о том, что это действительно отнюдь не его дело, и тем больше досадуя на то, что действительно хотела бы присмотреться, — он не терпит айил, а я люблю. Ничего не выйдет. Льюс Тэрин расхохотался. — Тсомо Насалле. Барид всегда утверждал, что его предки жили в тех краях еще в прошлую Эпоху, — объяснился он. — Тсомо Насалле не вытравишь. Вы ведь бывали там. Вы слышали об А-факторе? — Не доводилось. Это что-то из области физики Узора? — «Поручая работу Айил, помни, что с первого раза он сделает все неправильно», — все это цитируя, Льюс Тэрин слегка покривил лицо. — В нем нет ненависти к Айил. Просто он из Тсомо Насалле. Просто это в его крови. Задумавшись, она поднесла к лицу руку — и потерла под носом костяшкой пальца. — Пожалуй, ко мне можно испытывать интерес, — сказала она с достоинством, — но к чему же вам подобные разговоры? Он встал, ни слова не сказав ей, и какое-то недолгое время она могла наблюдать лишь за его спиною, за высокой фигурой, молча застывшей на фоне ночных сверкающих башен. «Такой ответ опорочит всех» — прошептал обманчивый ветер. — Он мой друг, — развернувшись к ней лицом, ответил Льюс Тэрин.