***
Торопливый стук наспех начищенных сапог отбивался от голых стен длинного коридора. И, насколько бы уныло не выглядело окружение, твоё сердце радостно подскакивало в груди, как и тело на пружинистых носках. Утро можно было считать провальным, если бы не важное объявление Старшей. Она бесцеремонно разбудила тебя раньше остальных, затыкала изнывающий внеплановыми и секретными тренировками бок, ещё оплевала твое ухо. Зато прошептала так сладко, зная, что повлияет это лучше гомонливых криков: «Тебя вызывают в главный штаб». Стоит ли говорить о снятой рукой сонливости? Подорвалась с постели, точно под одеялом пригрелась гадюка, и несколько раз причесала короткие волосы. Ты никогда не расчёсывалась, даже перед тренировкой с Юнги. Что же является причиной приглашения? Твое упорство? Твоя смелость? Достижения? А может… От мысли, что кто-то прознал о встречах с Юнги, онемело лицо. Но разве на свою «казнь» просят одеть парадную форму? Потому ты быстро отмела дурноту, стараясь выглядеть после неё более, чем естественно. Ведь правда, перед простенькой, но огромной деревянной дверью тебя дожидались, и, судя по нашивкам, точно такие же кадеты. — Приветствую, — один из них по твоему приходу, самый высокий и крупный, развязно отдал честь. Такой большой, что приходилось поднимать голову вверх, просто чтобы вернуть уважение тем же жестом. Кажется, помнишь его с совместных лекционных занятий. Предприимчивый молодой человек, вечно тянущий руку, чтобы задать вопрос или дать ответ. Не удивительно, что он подошёл первым сразу же. — Пак Донли, кадет отряда «Свобода». — Т/и, кадет отряда «Свобода». Всегда с гордостью произносишь эти слова. Лишний раз публично доказать принадлежность к самому справедливому и смелому подразделению из все четырёх — одна из немногих возможностей раскрыть существенное достижение. И всё равно, что государство особенно выделяет подразделение «Доблесть», просто потому, что оно защищает столицу, в которой чиновники пустили свои пропитанные отравой корни. Зато тебе не нужно будет в будущем «подтирать за ними задницу». — Ещё одна! Значит мои догадки окажутся сто процентов верными, — юноша огладил свой чёрный ёжик на макушке, в предвкушение изгибая тонкие губы. — О каких таких догадках ты толкуешь? — но даже несмотря на нетерпение парня поделится своими размышлениями, он дал тебе время самой поразмыслить, оглядеться вокруг. Довольное выражение его лица и слова громко заявляли: «все люди вокруг, точно такие же, как и мы». Действительно, несколько девушек тебе знакомы поимённо, ведь спите вы, может, и в разных комнатах, но делите принципы на пополам. И как это они тут оказались раньше тебя? — Да ну, ты гонишь! Не говори, что… — Так точно! Нас отобрали явно как претендентов на вступление в официальную службу. А значит… —… нам выделят первую миссию. Да! Мы сделали это! — осознание прилило огромной бурной волной, накрывая и будоража в теле каждый орган. Стало так радостно, что хотелось просто сгрести этого знакомого несколько минут паренька в объятия и прыгать, пока не отнимутся ноги. Впрочем, он выглядел не менее возбуждённым. — Жду не дождусь, когда смогу поделиться радостной вестью с лучшим… другом. Хосок наверняка будет счастлив за меня, — и всё же он смог обуздать себя, свои чувства, которые у тебя вырывались странными судорогами и писками. Кажется, это очень хороший друг, и Донли старается выглядеть лучше в его глазах, даже когда тот не видит усилий. Странно, будь ты сейчас рядом с Юнги, наоборот хотела бы выплеснуться ему в самом неприкрытом виде. Почему хотела? Ты однозначно выплеснешься и похвастаешься в полной мере, как настанет час. — Кадеты, ровняйсь! — не успела дверь настежь отвориться, как из неё полетел приказ. — Смирно! Сегодня вас ждёт знаменательный день и для меня, главного сержанта Кима, это честь быть его частью. Надеюсь, вы готовы к испытаниям судьбы, потому что если нет — зря вы из всех представленных подразделений выбрали «Свободу». А теперь проходите внутрь и рассаживайтесь по местам, нас ждёт увлекательное собрание. Не знала, выглядел ли сержант Ким действительно так внушительно, или это игра яркого света и твоего взбудораженного воображения, но показалось, что никакими армейскими трудностями его сломить нельзя. Прямой и жёсткий взгляд, осанка, исходящая от него сила неприкрыто витала в воздухе и делала коридор на сей раз не таким пустым. Стало тесно, слишком, но если вокруг почти все новички растерянно поопускали головы, то ты восхищённо пялилась. Донли незаметно пихнул в бок и уже был готов ловить твою челюсть где-то на полу. «Прояви хоть каплю уважения!» — кричал он молча, а очнулась только тогда, когда поток кадетов плавно заплыл в конференц-зал. Следующие часы прошли очень медленно, и большую часть сказанного ты уже вспомнить не могла. В памяти синими гобеленами и гербом из распахнутых крыльев всплывали долгожданные слова: «Вы выбраны на разведку и свою первую миссию. Это большая честь, так не подведите тех, кто надеется на вас». А она знала: надеется весь город, весь выживший мир, её семья, наблюдающая за ней с небес. Они мечтали об исцеленной почве, о сочной зелени и вкусной еде, чтобы ты жила ни в чём не нуждаясь. Наверное, увидь, каким образом ты пытаешься добиться всего этого — долго ругались бы. Девушка, да в армии, среди неотёсанности, грубости и грязи, но для тебя это не препятствие, просто временные неудобства, которые в будущем окупятся. Обязательно. Потому ругались бы мама с папой недолго и, в конце, со скрипом согласились с твоим выбором. Но так, как рассказать им, порадоваться за себя не можешь — стремглав бежишь туда, где выслушают и поддержат. И стоило теням объять тесные стены кадетского корпуса, ты тут же покидаешь их, с удовольствием подмечая, что избавишься от них насовсем уж скоро. — Ты представляешь! — он был там, сидел на камне и вновь начищал пневматику, а ты, не успев поприветствовать, затрещала пролетающей стрекозой. Покинула главные штаб, а впечатления тебя — нет. — Меня выбрали! Я стану полноправным членом подразделения «Свобода» и наконец выйду за барьер! Ты понимаешь, что это значит, Юнги? Он понимает, от того хмурится в два раза усерднее обычного. Специальная тряпочка сжалась между его пальцев, а пневматический пистолет возмущённо щёлкнул под усилившимся натиском. — Это значит, что твоя жизнь отныне на волоске больше, чем обычно. Не вижу в этом ничего радостного, — камень вдруг стал слишком твёрдым, ноги слишком длинными и некомпактными, потому Юнги заёрзал на месте, почувствовав упадок настроения и его порчу. — Значит, не понимаешь… Юнги, это же такой шанс наконец изменить наш мир к лучшему. Я не видела творящееся снаружи ни разу, но если солдат из подразделения «Свобода» туда всё ещё пускают, то шанс есть, — в отличии от своего друга ты совсем не могла сейчас сидеть на месте. Даже в тёмную ночь всё казалось более украшенным, прекрасным, будто сияющие звёзды усыпали землю драгоценной пылью. Небо бескрайнее, ручей сильный, а природа вокруг слушала, притаившись под травинками с надеждой. Могла её спасти, что-нибудь сделать, как-то помочь. Ты давно грезила побыть на необъятном, ароматном поле пёстрых цветов. Чтобы нежные лепестки ласкали тонкую кожу щиколоток, а крылья носа трепетали радостно, как порхающие бабочки. Это может стать реальностью. — Ну хватит чистить этот бесполезный кусок металла, который даже нормальными пулями стрелять не может! Злило то, что человек рядом, на которого надеялась, с которым хотела разделить своё счастье, просто сидит и не обращает на тебя никакого внимания. Даже выглядит неприветливее обычного, будто бы его задевают твои стремления и амбиции. Выхватываешь из его рук «детскую игрушку», не без удовольствия встречая напротив бурлящую янтарную лаву. Он подскочил задетым зверем, готовый молниеносно наброситься на того, кто хоть как-нибудь нарушит его привычный покой. — Верни. На. Место, — на секунду хотела отбросить пистолет обратно, пугаясь низкого утробного рычания, угрозы. Думалось, что уже имела честь видеть злую сторону Юнги, но это, видимо, то самое дно, пропасть, в которой невозможно что-либо рассмотреть. Нет, ты совсем не этого хотела добиться. — Я не собираюсь с ним что-либо делать, успокойся. Просто хочу узнать, почему сейчас пистолет важнее нашего разговора и… — ты нуждалась в его внимании, в его взгляде и получила совсем не то. Потому теперь приходится умасливать взбеленившегося хищника, дабы просто быть целой и невредимой. — Это важно для меня сейчас. Расскажи мне, пожалуйста. В силах парня просто подойти и вырвать свое вместе с твоими пальцами на курке. Юнги не поступает так, больше не смотрит одичало, но остаётся между вами горечь, та самая, которую обычно вынимают горошками перца из блюд на стол. — Хочешь понять, почему я не в восторге от твоей миссии снаружи? — хмыкнул, кивая на свое оружие в твоих руках. — Да потому что все посланные туда солдаты рано или поздно погибают. Мой отец тоже был из этих… «Свободолюбивых» самоубийц. В последний свой визит — тогда был мелким уж совсем — дал мне эту пневматику и наказал защищать мать, пока его не будет. Он так и не вернулся, а это оружие служит напоминанием. Я должен быть живым и защищать тех, кого люблю здесь. Где могу оставаться целым и невредимым. Теперь тебе всё понятно? Отдай. Он забирает причитавшееся ему, выполнив просьбу. Мог не рассказывать, не делиться личным, ведь ты не ставила условий, просто попросила. Как бы сейчас воздух между вами не трещал, маленькое, эгоистичное зёрнышко в груди чему-то радовалось. Совсем ненавязчиво, тихо — так прорастают коварные сорняки. Юнги думал не о ком-то постороннем всё это время, вычищая чёрную металлику, а об отце, семье. Чувствуешь спокойствие. Можно ли назвать себя плохой из-за этого? И тем не менее обида меньше не стала. Он назвал таких, как ты, «самоубийцами». По своей личной трагедии он судил тех, кто рискует жизнями, но в совсем в другой плоскости. Обесценивал их жертвы, смерти и усилия. — Родители учили меня верить только глазам. Я вижу, что наш город в упадке, что Земля наша еле дышит, и что люди здесь, в большинстве своём, несчастны. Я вижу, как правительство ехидно улыбается, набивает себе живот и не беспокоится о тех, кто недоедает из-за неплодотворных полей, фруктовых деревьев, овощных грядок. Мои родители умерли, отдавая мне последние крохи, изнемогая и лелея до последнего мысли о светлом будущем. Потому не смей передо мной говорить, что отряд «Свобода» — лишь кучка самоубийц. Возможно, благодаря их исследованиям мы когда-нибудь выйдем из этого чёртового яйца и вдохнем, наконец, чистый воздух! И моё имя будет в почётных списках, частью героической истории спасения всего человечества. Юнги смотрел на тебе пристально. Пристальнее обычного. Он словно боролся внутри со своими суждениями и думал как ответить тебе, чтобы окончательно не рассориться. Как жаль, но тут ты не собиралась ему уступать, даже по любви. Принципы не поддаются изменениям ни при каких условиях. Они делают нас теми, кто мы есть на самом деле: сильными или слабыми, отчаянными или взвешенными. Тебя они делают смелой, упрямой и… Убедительной. Юнги по обыкновению вздыхает, выпуская изо рта полупрозрачный пар. Вся злость, глупое упорство вытекло из него, как дым из паровоза. — На твоём месте я бы обольстился моими словами, ведь рассказал я это всё не для того, чтобы вызывать жалость или гнев. Они говорят: «Я беспокоюсь о тебе и не хочу, чтобы с тобой что-то случилось», — ты удивлённо лупнула глазами, пытаясь припомнить, среди каких строк конкретно сквозило это признание. У Юнги очень своеобразная форма выражения переживаний, но даже так, тебе это польстило и успокоило. Чокнутая. Родители явно не одобрили твой выбор. Но то, как Юнги порою борется с самим собой, учится подбирать слова, выстраивая с тобой диалог, как он пытается скрыть волнение, и как это проваливается без полу шага до успеха — является твоей отдушиной, эмоцией, которую хочется запечатлеть на каком-нибудь особенном холсте в собственной памяти и повесить на самое видное место. — Ох, а разве это не аналог словам «я люблю тебя»? Стоит ли мне расценивать подобное, как признание? — Мечтай. Это стоит расценивать, как лишения меня груши для битья с функцией «сдачи». — Юнги, ты такая бука… Завис, будто где-то слышал эти слова. Посмотрел на тебя, и от его взгляда пошли мурашки по бёдрам, задрожали коленки. Надеялась, не заметит, но он стал подходить ближе. Высмотрел на твоём лице прилипшего навозного жука, что ли? Потянул руку к нему, а коснулся твоего лба, откинул растрёпанную прядь, которую безуспешно причёсывала несколько раз подряд сегодня, и молчал. Такой смелый с тобой. Почему? Стоило ему представить, что касается так Хосока, так кровь тут же стынет в жилах, а в груди растет что-то огромное и шипастое. Страх глубоко пророс в нем, а желания усилились. С тобой всё проще, более открыто. Тебя хотелось трогать и обнимать без страха. Когда в нём появились эти странные желания? Он упустил момент, а ты подобралась к нему слишком близко, стала занимать в голове много места. Вроде обычная девушка, только вот разоблачила не один его секрет быстро и легко. — Т/и. — Что? — тело завибрировало от собственного имени, произнесенного его губами. Дернулась, а Юнги сжал твои плечи крепче, наклоняя к себе. — Вернись, пожалуйста, живой. — Я докажу тебе и вернусь не только живой, но ещё и невредимой! Он хмыкнул, нехотя выпуская из рук и забирая с собой волшебное чувство. У него нет причин тебя сейчас обнимать, нет логической аргументации нелогического желания. А, возможно, он просто стыдился делать это под твоим взглядом чистейшего оленьего любопытства. Пока что стыдился. — Докажи. Ты хитренько осклабилась, ловя лёгкое чувство дежавю. Возбуждение смешивается с сумбурным чувством в груди, мешающим спокойно дышать. — С удовольствием, — и через стойку нанесла первый удар. Он не поддавался, не строил из себя слабого, хотя хотел снова увидеть на твоём лице довольную улыбку. Ту самую победоносную и горделивую, занимающуюся от маленькой мелочи, как костерок от искорки. Не поддавался, потому что боялся бесповоротных и очень крутых изменений, а они неизбежны, если позволит тебе вновь припечатать его к земле и обездвижить, сидя на нём сверху.Часть 3: (Не)Радостные вести
8 января 2024 г. в 12:00
Юнги не знал, что поменялось с прошлого раза, но каждую ночь он ожидал не с одним лишь любопытством и интересом, а… С воодушевлением? Как странно, у вас нет какого-то точного графика встреч, вы сталкиваетесь по счастливой случайности, но каждый раз, стоит Юнги прийти первым, он надеется не остаться одиноким. Не всегда надежды окупались, но когда кусты трещали, ломались и из-за своего занавеса выплёвывали на свет матерящуюся тебя — сердце обливалось теплом. Конечно же, он не давал виду бабочкам, вспархивающим в животе по щелчку пальца, и непоседливости. Настырно не делал лишних телодвижений и всем своим видом снисходительно показывал: «хотя бы эта ночь пройдёт менее скучно».
Но Юнги как ревностно прятал, лелея эти чувства, так и проклинал их. Ему думалось, что ты и твои слова — ключ ко всему. Такая смелая, бойкая, просто находясь рядом с тобой и упиваясь тем же воздухом, Юнги переполнялся сказочной решимостью. Ему чудилось, что может покорять горы, переплывать океаны и с одного прыжка касаться небес. Но когда дело доходило до чего-то действительно существенного — запинался. Тебя ведь рядом нет.
— Представляешь! Моя кроха уже научилась писать! Видишь это письмо? Видишь? — Хосок, сидя за столом в казарме, с восторгом обласкивал листок бумаги от одного края до другого. На нём корявым, детским почерком нашкрябаны несколько строк. — Моя сестрёнка, мой лучик света… Она пишет, что любит своего старшего братика и ждёт его дома! Ох, даже ошибка в слове «братик» кажется такой правильной, когда именно она её совершает.
Юнги скрипит своим хихиканьем, закатывая глаза. Когда дело касалось младшей сестры Чон Хосока, он будто бы сходил с ума и улетал в какой-то другой мир, вылепленный из розовой ваты и радужных какашек единорогов. Причём, если бы сестра сказала, что такой мир действительно существует и попросила своего брата его показать — тот непременно нашёл бы способ воплотить детскую прихоть в реальность. Этим и покорил некогда Юнги. Его самоотдача, доброе сердце, посвящённое сестре, и, кажется, более никому вовсе. Иногда возникал вопрос: а способен ли Хосок вообще кого-либо, кроме своей сестрёнки, полюбить? По-настоящему, как принято у двух несвязанных кровью людей. Может ли Юнги надеяться хотя бы на что-то?
— Кто-то страдает сестринским комплексом? Чувак, завязывай, это выглядит стрёмно, — отпивая из жестяной, щербатой кружки, Юнги старается вычерпать время себе на уверенность. Как же страшно делать вещи, о которых когда-то даже не задумывался. Но только желание «закрыться» преобладает над здравым рассудком, Юнги вспоминает тебя. Красная от усердия, довольная, смелая и этим по-особому очаровательна. Ты призналась ему в любви, а еще оседлала. Боже. От одного этого немного неловкого воспоминания щёки Юнги розовеют. Его первое признание. И оно придавало духу сил. — Ты вообще задумывался о ком-то… Ну, не знаю. Кроме своей сестры?
Возможно для кого-то это прозвучало бы оскорбительно, но только не для Хосока. С ним всегда было говорить проще, чем с кем-либо в корпусе. В начале можно подумать, будто в голове у него свистит ветер, и он просто не умеет к чему-либо относиться серьёзно, но Хосок — тот пример, когда не стоит судить по внешнему виду. Он сложил губы в задумчивую уточку, продолжая мягко ощупывать изрядно помятый жёлтый листочек.
— Кроме моей сестры? — взгляд его затерялся в шагающей по залу толпе. Кажется, он кого-то искал, а может быть даже нашёл, но Юнги не мог отследить кого. — О, беспокоишься обо мне, Юнги? Может быть тогда у тебя есть для меня интересные варианты? Ты говорил, что встречаешься ночами с одной девушкой. Уж не хочешь ли ты меня с ней познакомить?
Он говорил тихо, заговорщицки изогнувшись к чуть более низкому другу. На губах таяла лавеласская ухмылка, а брови скакали, точно неугомонные зайцы в течку. Хосока да с Т/и? Почему от одной мысли об этом пробила неприятная волна дрожи? Юнги не боялся рассказывать что-либо своему «особому другу». Он знает, что Хосок сохранит его секрет, а держать его в себе — невыносимо. Казалось, ночные походы посещали его не иначе, как во сне, и все победы, поражения не считались, если о них не знал хоть кто-нибудь, кроме тебя. Но он не думал, что Хосок начнёт этим пользоваться против него самого.
— Тебя да с Т/и? Боже, забудь. Это не девушка, а беда. Если ей что-то не понравится, боюсь, от тебя останутся одни рожки да копытца, друг, — Юнги отмахивается и надеется, что Хосоку хватит ума больше так не шутить. В конце концов намекнуть он хотел совсем не на тебя. А на себя. — Я вообще-то, говорил о людях, которые к тебе гораздо ближе, и которых ты видишь каждый день.
Хосок дёрнулся и вдруг резко засмущался. Пальцы нервно сложили письмо и спрятали его во внутренний карманчик на груди. Взгляд забегал по столу встревоженным кузнечиком, и Юнги нашёл это очень милым. Но что-то его задевало, как сквозняк задевает отклеенный кусочек плаката от стены. Если вовремя не заклеить — вся картина могла сорваться и улететь далеко, но Юнги попросту не может понять, какая из сторон так ветхо висит. Точно окружен непроглядными сумерками и приходится рыскать на ощупь.
— Не понимаю, ты хочешь намекнуть мне на кого-то конкретного? — робость Хосока хотелось укутать в одеяло и уговорить не дрожать, и Юнги почти коснулся его руки, преисполняясь смелостью. Но… Перед глазами возникли руки совсем другие. Более тонкие, женственные, хоть и с грубыми мозолями, прям как у него. А ещё на них созревшие грозди синяков — единственные украшения, которые он смог преподнести.
— Да так, мало ли… Подумал, может у тебя уже появились варианты. Ты ведь мой друг, я просто волнуюсь за то, что ты ещё одинок, — Юнги отдёргивает свою руку, пристрастившись вновь к металлическому ободочку кружки. Напиток сегодня совсем уж какой-то кислый, потому недовольные морщинки растягиваются на губах и у бровей. Прямо как от твоих нелепых шуток. — Просто любопытно, забей.
Снова промах. Чудится, что у него никогда не получится претворить свою маленькую мечту в реальность. Просто признаться, неужели это так сложно? Может быть нужно место более уединённое? Какая-нибудь романтичная, расслабляющая атмосфера? Прямо как на вашей с ним поляне, под луной да в тонком запахе свежей листвы, мокрых камышей. Была бы ты рядом, наполни его тело вновь несокрушимым воодушевлением и страстью, он бы смог не просто признаться, а может быть и… Поцеловать его? Язык облизнул вдруг подсохшие губы.
Нет, он никогда не приведёт туда свой любовный интерес, потому что это место принадлежит только ему, тебе, и вашим тренировкам. Соблазнять Хосока там, всё равно, что делать это на твоих глазах.
— Чего это ты резко притих? Неужто о своей подружке вновь задумался? Надо же, она так тебя зацепила? Может всё-таки познакомишь меня с ней? — можно было бы задуматься о скрытом подвохе слов Хо, но лицо его сияло любопытством так искренне, что хотелось тут же согласиться.
— Ещё чего, мечтать не вредно.
— Какой же ты всё-таки бука, Юнги…