Хм, с чего бы начать…
Психбольница дважды,
оба раза на привязке.
Я в смирительной рубашке,
но не в клипе и не в сказке.
Оба раза мне насильно
колют галку внутривенно.
По сравнению с изолятором, куда обычно Мори отправлял горе-пациента, карцер¹ в тюрьмах мог бы показаться довольно комфортным, и больше походящим на зону отдыха. Закованный в смирительную рубашку и пристёгнутый к металлической кровати кожаными ремнями, Достоевский лежал с закрытыми глазами. Молитвы, что иногда звучали из его уст, отзывались эхом по миниатюрной комнате, возвращаясь к слуху, но о чём он молил Господа, нельзя было точно сказать. То-ли его речь была непонятна, то ли это был вовсе не известный для японцев язык. — Не думаю, что Бог тебе поможет, после всего, что ты сотворил. А вот я могу, — голос Мори был спокойным и уверенным. Он внимательно осмотрел «безобидного» Фёдора, закрыл за собой дверь, и прислонился к ней спиной. — Я действовал, следуя голосу Господнему. Тебе, человеку, не понять его высшей цели и задумки, — ответил Достоевский, не открывая глаз. — С такими размышлениями ты нескоро покинешь это место. — Мне и здесь хорошо. Спокойно, — Фёдор повернул голову к Огаю, полуоткрыв глаза. — Временами мне кажется, что ты более, чем здоров, ведь твои бредовые, сверхценные идеи не пропадают даже под нейролептиками², — произнёс мысли вслух нейрохирург. — Раз я здоров, то зачем ты запираешь меня в изоляторе? — Это просто рассуждения. Твои результаты обследований и снимки мозга говорят о том, что ты далеко не в своём уме. — Значит, ты пришёл просто побеседовать? Хоть мне и неприятна твоя компания, но как там поживает Элис? Ещё не достигла возраста согласия? — Прекрати паясничать. Я хочу предложить тебе сделку: тебя вернут в палату, а ты… — Моя вера не позволяет мне заключать сделки с дьяволом, — перебил Достоевский Огая, не давая тому договорить условия. — Значит, ты не хочешь узнать, кто сегодня приходил, пока ты калечил себя? — Ухмыльнулся Мори. Наконец-то в разговоре с Фёдором он чувствовал, что теперь у него в рукаве все четыре туза и джокер, а сам Достоевский сидит с парой шестёрок. — Если это не Агата, то мне не интересно, — как бы организм не сопротивлялся, но его накачали довольно сильными лекарствами на наркотической основе. Речь Фёдора становилась замедленной, и сквозь японские фразы проскакивали русские слова, от чего его было не так просто понять. В глазах всё плыло и сложно было держать их открытыми. — Агата? Ты думаешь, что нужен ей? Ты – биомусор, который подходит только для экспериментов. Не льсти себе, — ухмылка не исчезала с лица Огая. В моменты, когда он действительно чувствовал власть над своим пациентом, его можно было сравнить со школьным задирой, который только и мог, что обижать кого-то слабее себя. Фёдор Достоевский, может быть, и хотел бы что-то ответить, но его сознание окончательно покинуло его, передавая в руки умиротворяющего сна. «Нужно будет в следующий раз снизить дозировку, а то так даже не интересно», — подумал Огай, едва ли не падая от потери равновесия, так-как опора в виде двери пропала. Устояв на ногах, Мори кинул гневный взгляд на посетителя изолятора. Перед ним стояла Йосано, которую явно не волновал Огай. Она прошла мимо него, и остановилась у привязанного Фёдора, принимаясь расстёгивать кожаные ремни. — Чем ты его на этот раз накачал? — Наконец-то обратила она на него внимание. — Клозапин³. — Ответил Огай, наблюдая с приподнятой бровью за самодеятельностью своей подчинённой. — С каких пор он стал шизофреником? Сколько? — Возмутилась Акико. — Остальное на него не особо действует. Что, сколько? — Сколько клозапина ему вкололи? — Уточнила она свой вопрос, повышая голос, в котором слышались обеспокоенные и нервные нотки. Наконец-то она расстегнула все ремни, что приковывали Достоевского к койке. — Йосано, что это за допрос? Я же не лезу в дела твоих пациентов. Пристегни его обратно. Он опасен для общества, — голос Мори обрёл нотки строгости и твёрдости, а прежнее самодовольство и весёлость исчезли. Ему явно было не по нраву то, что сейчас происходило. — Мори Огай, я спросила, сколько препарата ему ввели? — Йосано не отводила взгляд от Фёдора. Хоть многие и презирали пациента, Акико относилась к нему с сожалением и жалостью. — 250. Допрос окончен? Теперь убирайся, ему нельзя выходить, — прошипел Огай, стиснув зубы. — Ты его убить хочешь? Это ведь больше суточной нормы! Да что такого он может сделать? Он же склонен к аутоагрессии. Единственный, кому он может навредить, так это самому себе! — Протестовала Йосано. — Или ты таким образом пытаешься уберечь нового пациента? Огай, очнись! Ты совсем с ума сошёл? — Не стоит мне напоминать значение термина «аутоагрессия», я и без вас, доктор, его прекрасно помню. Ты ничего не знаешь. Не лезь не в свои дела, — предупредил он её. — Никто ничего не знает. Непонятно, где и как ты откопал этого больного, так ещё и измываешься над ним, что перечит всем нормам медицинской этики! — Отчаялась психиатр. Йосано была права. Фёдора Достоевского можно было считать самой загадочной персоной, о прошлом которого было известно лишь ему самому, Мори и Агате, которая время от времени посещала психбольного. Никто не знал, как он попал в психиатрическую лечебницу. Мори всегда выполнял свои обязанности, но если была возможность переложить это на чьи-то плечи, он не упускал этого шанса. Только вот когда к ним привезли Достоевского, он сам изъял личные вещей, сам провёл диагностику, тестирование и дополнительные исследования. Он даже самостоятельно заселил его в палату, а затем в сопровождении двух санитаров в течение адаптивного месяца лично носил ему лекарства, и иногда сопровождал в пищеблок. — И почему ты так уверен, что ему вообще будет дело до этого детектива? Насколько я помню, Фёдор не любитель общества. Ему Гоголя достаточно, который совместно с твоими лекарствами забирает у него последние силы! — Недоумевала врач. Было так много вопросов, но очевидно, что Огай не станет на них отвечать. — Если так желаешь, через сутки можешь его забрать. Но сейчас он останется здесь, — твёрдо отрезал Мори, подходя к металлической кровати, и возвращая ремни на положенное место, сковывая Достоевского. — Иди к чёрту, — возмутилась Йосано, но всё же ушла, тихо прикрыв за собой двери. — Как думаешь, стала бы она так тебя защищать, если бы знала, сколько людей ты убил? — Спросил Огай у бессознательного тела Фёдора, застёгивая последний ремень на его груди.3 года назад
В кабинете Мори Огая всегда лежала какая-то книжка, заложенная закладкой на тридцать второй странице, которую он постоянно перечитывал уже четыре года. День тянулся долго, в больнице, к счастью, всё было спокойно. Огай хотел было отправится домой пораньше, но на его рабочий телефон раздался звонок. Приятный женский голос сообщил, что какой-то светловолосый мужчина высокого роста ожидает Мори в приёмном отделении. По описанию, владелец психиатрической лечебницы уже понял, кто пришел, только вот зачем, было неясно. Он спустился на первый этаж, взглядом ища знакомую фигуру, и, отыскав её, подошёл вальяжным и неспешным шагом. — Дорогой мой друг, что же вас привело в дом умалишённых страдальцев? — Мы можем поговорить у вас в кабинете? — Поинтересовался посетитель. — Для вас всё что угодно, — ответил Мори, сопровождая своего «друга». Хоть Огай и пытался нарушить молчание между ними во время «прогулки» к его кабинету, человек, который посетил его, был явно не любителем говорить без дела. Когда они вошли в светлое помещение, Мори разместился за своим столом в кресле, а второй мужчина сел на стул напротив него. — А вы, Фукудзава, как в былые времена, всё так же неразговорчивы, — заметил Огай, собирая свои волосы в низкий хвост. — Мне нужно, чтобы ты провёл обследование одного человека, — перешёл сразу к делу Юкичи, игнорируя бессмыслицу, которая текла из уст Огая. — Неужели ты решил подлечиться? Могу даже вип палату обеспечить. — Я не мазохист. Мне нужно, чтобы ты признал вменяемость одного из преступников, которого мы поймали, — Фукудзава был крайне серьёзен, но чувство неловкости его не покидало. Хоть Мори и остался перед ним в долгу, однако просить этого человека о помощи — была крайняя степень безысходности, которая нагрянула вот так неожиданно. — И что же он такого сотворил? — Поинтересовался психиатр, подняв брови в удивлении. — Это долгая история. У меня нет ни времени, ни желания вести долгие разговоры, — отрезал Юкичи. — Нет, ну так не пойдёт. Я помогу, только если расскажешь, — поставил перед фактом Огай. — Тогда я пойду, — Фукудзава поднялся со своего места, а Мори разочарованно выдохнул. — Приводи его завтра. У меня будет свободное время в 14:47. — Хорошо. Благодарю, — ответил Юкичи, выходя из кабинета. — Не стоит благодарности, — сказал Мори двери, которая захлопнулась за Фукудзавой. «Что-то никогда не изменится…», — подумал Огай, бросая взгляд на книгу с закладкой, и убрал её в стол, подальше от глаз. Впрочем, Огаю было крайне интересно, кого же к нему приведет Юкичи, который клялся, что никогда не обратится к человеку, что в молодости был подпольным доктором, и, скорее, не лечил, а калечил своих «пациентов». С прибытием на рабочее место Мори всё время поглядывал на часы, подумывая о том, что нужно было встречу назначить пораньше, а не создавать видимость занятого человека. Время тянулось подобно мёду, что никак не хотел стекать по ложке в чашку с чаем. Огай потянулся к столу, чтобы достать книгу и хоть как-то убить время, но она так там и осталась. В дверь уверенно постучали, но всё же, остались ожидать одобрения на вход. Мори кинул взгляд на часы — секундная стрелка закончила очередной круг, вынуждая сдвинуться минутную, демонстрируя точное время: 14:47. «Как и всегда — пунктуальности ему не занимать», — подумал Огай, переводя взгляд на дверь. — Входите, — сообщил он, опираясь локтями о стол и складывая пальцы рук пирамидой у своего подбородка. Первым в кабинет вошёл худощавый, высокий парень, лицо которого прикрывали чёрные волосы, с длиной практически такой же, как и у самого Огая, оставляя едва видимым прищур пустых фиолетовых глаз и небольшую ухмылку, которая говорила о том, что его явно забавляла вся эта ситуация. На его тонких запястьях из-под белой рубашки виднелась сковывающая движения рук пара наручников. Одежда молодого парня бросалась в глаза точно так же, как и его нетипичная внешность для азиатских стран. Он был одет в простой костюм двойку, состоящий из белой однотонной рубашки, крой которой напоминал китайский манер, и простых, белых, свободных штанов. Высокие, чёрные сапоги, и пальто, такого же цвета с меховым воротником только добавляли непривычности образу, создавая впечатление, что парень был не только не со здешних мест, но и, казалось, вовсе из прошлого. Мори подобное не сильно удивило, кого он только не встречал за годы работы в своей больнице. Тут и Гитлер был, и Наполеон проходил сквозь его руки, даже Иисус посещал его кабинет. Вслед за ним вошёл сам Юкичи, тихо закрывая за собой дверь, и кивая в знак приветствия. — Какие люди. И кого же вы ко мне привели, друг мой? — Спросил он, указывая рукой на небольшой диванчик у окна, на который можно присесть. Однако, оба гостя так и остались стоять. Фёдор просто так, а Фукудзава предпочитал не терять из поля зрения преступника. — Что же вы, правды в ногах нет. Присаживайтесь, — озвучил он спокойно, но настойчиво своё предложение присесть, отчего Фёдор издал лёгкий, едва слышный смешок, но всё же присел на диван у окна. Юкичи недовольно покачал головой, но садиться на диван не стал, а занял место на кресле у стола Мори. — Фёдор Достоевский, террорист, — представил Фукудзава преступника психиатру. — Как интересно, — озвучил мысль вслух Мори, отчего полуприщур Фёдора переместился с его же рук на врача. — Не интереснее вас самих, — подал наконец-то голос Достоевский. Его русский акцент был практически не слышен, а само звучание казалось спокойным и холодным, несмотря на то, что ухмылка слышалась даже в его речи. Звучание было настолько мелодичным и сладким, что всякая насмешка казалась лестью, и хотелось продолжать его слушать. — Ну, раз он террорист, то ему место не здесь, а за решеткой, — подметил Огай. — Поэтому нужно, чтобы ты признал его вменяемым. Он изображает из себя праведника и посланника Божьего, — Фукудзава вздохнул, поправляя волосы, что выбились из хвоста на лицо. — Говорит, что следует голосу Господнему, и если я таким его приведу под суд, то, вероятнее всего, его оправдают и отправят лечиться непонятно куда. — И как много вы, пророк, совершили терактов под именем Божьим? — Спросил у Фёдора Мори. Он прекрасно знал, что с каким бы бредом не пришёл к нему пациент, нельзя показать, что есть сомнения в его убеждениях, так как за этим может последовать агрессия и помеха лечению. Поэтому он всегда мастерски отыгрывал веру в то, о чём говорят больные, таким образом заслуживая их доверие и сотрудничество. — Это не теракты, а воля Божья. Мир должен пройти очищение, прежде чем сможет перейти к новой стадии развития для полноценного существования, — всё так же спокойно ответил Достоевский. — Тогда я предполагаю, вы не против немного поболтать? Мне кажется очень интересной ваша вера, — заявил Мори, кидая взгляд на Юкичи, чтобы тот покинул кабинет и позволил ему лично побеседовать с Достоевским, на что Фукудзава одобрительно кивнул и удалился, ожидая террориста под кабинетом Мори Огая. О чём говорили Достоевский и Мори, осталось тайной, похороненной в кабинете владельца психиатрической лечебницы, в котором и так уже казалось, в скором времени совсем не будет ни места, ни пространства для чужих скелетов. Вместе с тем, Фёдор Достоевский ретировался в сопровождении двух крупных санитаров, и это даёт понять Фукучи, что Мори не признаёт преступника вменяемым, и оставляет себе для лечения, что не удивительно. Но причина была интересна: что же так зацепило пожилого брюнета, что он, после всего лишь одной беседы вызвал к себе санитаров, которые, собственно говоря, и увели Достоевского куда-то? — Что это значит? — Хмуря брови, спросил Юкичи у Огая, который стоял в дверном проёме, наблюдая, как Достоевского уводят. — Ты же сам сказал, что если в таком виде отправишь его под суд, то его отправят лечиться непонятно куда. А такую прелесть я не согласен уступать кому попало, — пожал плечами Огай. — Ты не можешь просто так его оставить, — возмутился старый детектив. — Почему не могу? Я, как врач-психиатр, наделён такой властью. Если считаю, что больной нуждается в постоянном наблюдении и полноценном лечении, могу принудительно оставить его в своей больнице, — аргументировал и пояснил свой поступок Огай. — Мы оба понимаем, что он опасен для общества со своими сверхценными идеями, и тюрьма тут не поможет. — С каких пор ты стал добродушен, и просто так помогаешь людям? — Усомнился Фукудзава. — Он довольно ценный индивид, но чтобы это подтвердить, мне нужно сделать дополнительные обследования, — ответил Мори, усмешка которого говорила о том, что у него явно не добрые намерения. — Главное, не выпускай его отсюда. — Что же ты, Фукудзава… Я думаю, этот парнишка задержится здесь намного дольше, чем ты можешь себе представить.