что может быть глупее
глупого добряка?
Заселение в палату, к счастью, прошло тихо и спокойно, однако это лишь благодаря тому, что Гоголь был занят уборкой комнаты Достоевского, которую разнёс санитар при поисках ключей. Палата была просторной и имела отдельный санузел с умывальником. У каждой из стен стояло по две кровати и прилагающиеся к ним небольшие прикроватные тумбы для хранения каких-то личных вещей, которые не нарушали правил лечебницы. У правой стены от двери располагались спальные места Ацуши и По. Первый с интересом наблюдает за новеньким, не решаясь заговорить. Хоть ему и явно хотелось, но внутренняя тревога его останавливала. «Может заговорить первым? А что, если я скажу что-то не так? Мало ли он разозлится?» — Мечется он среди своих мыслей.Ацуши Накаджима:
тяжёлый вид ПТСР. Острая форма.
— Давай знакомиться! Я Дазай Осаму, но ты можешь звать меня просто Дазай, — суицидник не спеша подходит к Ацуши, протягивая ему руку для пожатия, при этом лучезарно улыбаясь. — П…приятно познакомиться, просто Дазай, — Накаджима на миг замолкает, ведь до него дошло, что за ерунду он ляпнул; из уст Осаму вырывается лёгкий смешок. — А ой, прости, пожалуйста, только не злись! — Парирует тревожник, чувствуя, как от стыда румянец приливает к его лицу, заставляя его щёки краснеть. Ему кажется, что отопление в больнице резко выкрутили на полную, и воздух в палате стал намного горячее и жарче. Дазай ему подмигивает, все ещё держа руку, что бы парень её пожал. — Всё хорошо, не волнуйся, я не кусаюсь. Так как ты говоришь тебя зовут? — А, да, точно, прости… Я Ацуши Накаджима, — отвечает блондин, но руку так и не пожимает. Суицидник же продолжает стоять, пока в палату не врывается светловолосый молодой человек, театрально изображая усталость и вытирая воображаемый пот со лба. — Оооо, Ацуши! Ты мне и поможешь! Ты не представляешь, как я устал самостоятельно убирать покои Досика! — Накаджима от неожиданного и резкого звука весь вздрагивает, а его глаза начинают бегать по сторонам, ища спасения у стен, тумбочек, окон, кроватей, но затем он натыкается на Дазая и едва ли не молящим взглядом просит о помощи. Осаму бы с удовольствием его спас, вот только не понимал, как и от чего. В это время беловолосый парень с причудливой шляпкой, сделанной из бумаги, а точнее из чьих-то записей, на которых ни язык, ни почерк было невозможно разобрать, плюхается на пол около кровати Ацуши. Накаджима подпрыгивает на месте и соскальзывает с кровати, быстрым шагом скрываясь за дверями комнаты, бормоча что-то вроде: — Прости, мне пора, мне нужно идти, я… мне пора, прости, прости. Ситуация в глазах Дазая выглядела очень комично и забавно, только если не вспоминать, где он и почему. — Ох, бедный я! Несчастный! — Всхлипывает незнакомый светловолосый парень, но, бросив взгляд на Осаму, он подскакивает и хватает его за обе руки своими ладонями. От такого неожиданного физического контакта даже тактильный суицидник от удивления распахивает глаза. — Я не знаю, кто ты! Но явно это боженька послал тебя мне! Идём! Идём! Поможешь мне. Осаму даже не успевает оправиться от шока, как его уже ведут по коридору, крепко держа за обе руки. Однако в момент осознания он останавливается как вкопанный, чего активист явно не ожидал и чуть ли не полетел прямиком лицом в пол. — Ты чего? — Спрашивает он, удерживая равновесие и поворачиваясь лицом в «похищенному». Теперь у Дазая появляется возможность рассмотреть черты лица незнакомца; взор приковывают разноцветные глаза: один голубой, словно летнее чистое небо, второй же — зелёный, будто гладь болота, и оба так отблескивают счастьем, что суициднику стало даже немного грустно от того, что на фоне этого парня он сам выглядел намного хуже. Даже его приросшая к лицу и треснувшая маска веселья не спасала… — Может, изъявишь желание для начала объяснить, кто ты и куда меня тащишь? — Тц, ты прям как он… — Цокает блондин с разноцветными глазами. — Нет времени, на все вопросы на месте отвечу! К его возвращению нужно навести порядок! Боженьку нельзя гневать! Ну пошли же! Пожалуйста! — Последние слова он практически проскулил. Беловолосый казался ребёнком, просящим родителя купить ему игрушку, которая была для него «жизненно необходима». — Прям на всё ответишь? — Самодовольно усмехается Осаму. Он, конечно, понимает, что на слова этого странного парня не стоит особо полагаться, однако это хоть что-то, ведь пока не было иных вариантов узнать всё о месте, куда его привезли. — На всё, что пожелаешь! — Отвечает он, снова хватая за руку шатена и ведя его к комнате номер восемь, дверь который была открыта нараспашку. Палата ничем не отличалась от других, кроме бардака, который блондин явно и пытался исправить. Книги, разные записи, письма, тетрадки — всё это украшает пол. Зато теперь становится ясно, из чего была сделана шляпка блондина, которая явно держалась на честном слове, съезжая на бок. — Проходи, садись. Спрашивай, — командует незнакомец. — Я думал, ты хочешь, чтобы я помог тебе убраться здесь, — удивляется Осаму, проходя вглубь и оглядывая комнату. Парень с гетерохромией начинает собирать записи, пытаясь восстановить порядок страниц и параллельно отвечая кареглазому: — Совершенно верно. Я… мне… ну, в общем, понимаешь, мне тяжело что-то одному делать, поэтому ты будешь помогать, разговаривая со мной! Нет, нужна другая, один, два, три, семь. В этом месте всё становилось намного интереснее. — Как пожелаешь, — отвечает Осаму, переступая через книги и записи, чтобы ненароком не наступить на что-то, что могло быть важным для кого-то. — НЕТ! НА ДРУГУЮ КРОВАТЬ! — Кричит парень, стоило лишь суициднику опуститься на до того аккуратно заправленную кровать, словно всё было отглажено пару минут назад. Дазай поднимает брови, недоумённо смотря на блондина, который всё ещё искал нужный порядок страниц, но всё же пересел, закатывая глаза и «осуждающе» едва заметно кивая. — Как зовут тебя хоть? — Николай Гоголь. — А, тот самый… — Вздыхая, отвечает Дазай, умащиваясь поудобнее на кровати.Николай Гоголь:
Биполярное аффективное расстройство,
текущий эпизод гипоманиакального состояния.
— Тот самый? — Переспрашивает Гоголь, собирая другие исписанные страницы пожелтевших листов. — Не бери в голову. Просто я сегодня первый день здесь и мне сказали, что ты мой сосед по палате, — поясняет Осаму, но Гоголь ничего не отвечает; лишь закончив с листами, он приступает к сборке писем. — О! Нашел! — Радуется Гоголь, найдя какое-то письмо, которое по виду больше напоминало мусор. «Он даже меня не слушает, а обещал отвечать на вопросы…» — Размышляя, Дазай укладывается на кровати, готовясь к тому, что Николай его просто так не отпустит, а противиться у него совсем не было настроения, поэтому… Почему бы просто не отдохнуть? — Так вот, а я то думаю, почему я не узнаю тебя! Думал, что уже совсем с ума сошёл. Сойти с ума в психиатрической лечебнице… иронично, не правда ли? — Почему ты убираешь его палату? — Не то чтобы Дазая слишком волнует это. По правде говоря, ему вообще безразлично, но умнее вопроса он пока что не придумал. — А кто, если не я? Вот людям ведь нужен тот, кто заботится о них так же, как и каждому нужно заботиться о ком-то. Мы, люди, существа социальные и, живя в одиночку, отшельником погибнуть можем, — Николай вздыхает, перевязывая чёрной лентой письма, и смотрит на Осаму, которому показалось, что у Гоголя даже пропал былой блеск в разноцветных глазах. Теперь блондин казался чрезвычайно спокойным, что разнилось с первым впечатлением о нём. Биполярник грустно и едва заметно улыбнулся своим мыслям, прежде чем закончить свою речь. — От этого я уверен, что даже Богу нужен тот, кто будет о нём заботиться. После такой речи даже у Осаму безразличие отодвигается на второй план, уступая место интересу. «Что же это за отношения у этих двоих…» — Проскальзывает мысль в его голове, но сразу же теряется среди других. — Почему ты зовёшь его Богом? Он, что ли, как тот, чьё имя нельзя называть? — Сам пошутил и сам посмеялся со своей отсылки суицидник. — Почему? Не знаю. Он просто Бог. Он так недосягаем, но при этом так близок, что можно дотянуться рукой. А Бог… это прозвище здесь приелось. Он человек не религиозный, но верующий. Только вера у него своя и до того прекрасна, что за ее продвижение и умереть не страшно. Даже напротив, если бы я знал, что моя смерть поможет как-то, то я бы без раздумий отдал бы свою жизнь. — Николай говорит об этом всем так воодушевленно, будто рассказывает о любимой книге или фильме. Нет, он словно описывает величайшее из произведений искусств всего мира. Казалось, даже его душевная болезнь уходила, но приходила иная… Одержимость, причём до того сильная, что пугала. Страшно прекрасная сила влияния на людской разум, созданная Фёдором Достоевским. — Это все занятно, конечно… — Правда? Тебе интересно? Как Досика выпустят, я скажу ему, чтобы вы обсудили эту тему! Он будет очень рад, — перебивает Гоголь Дазая, не дав ему договорить, и принимается с ещё большим удовольствием разбирать бардак. — Нет. Спасибо, конечно, но не стоит. Мне неинтересно подобное. Я атеист до мозга костей, — протестует Дазай. — Жаль, очень жаль! — Вздыхает Николай. — Но это твой выбор. Федося всегда говорит, что нельзя навязывать свою веру. Кому интересно, с тем можно поговорить и обсудить это, но если человек отказывается, то не наседай на его разум. — Гоголь задумывается, затем добавляет: — «Я могу подарить тебе веру, но не могу забрать разум. Ты не кукла для игр», — цитирует Николай психопата. — Он так часто мне об этом напоминал… И даже понимая, что при жизни я не обрету свободу, а только смерть мне её дарует. Не могу не питать надежды, что и сейчас я в некоторой степени свободный. Ведь я имею разум и не являюсь игровой фигурой в шахматной партии.