Lacrimosa

      Верные слова не изящны.

Красивые слова не заслуживают

доверия. Добрый не красноречив.

      Слова лились с уст Гоголя, наполняя комнату тревожным спокойствием. То, как Николай воспринимал «свободу» и соотносил ее со смертью, заставляло Дазая задуматься о самом себе. Ведь на самом деле суицидник не хотел умирать, но и жить в этом мире у него не было особого желания.        «Что если я тоже просто хочу обрести свободу?» — Мыслилось Осаму, пока он фоном слушал Гоголя, разглядывая потолок.        — Готово! — Воскликнул биполярник, поднимаясь на ноги, отчего его шляпка слетела на пол, однако тот даже не придал этому значения. Дазай лениво поднял голову, сперва оглядывая Николая, а затем палату, которая приобрела более опрятный вид. Теперь, когда бардак не отвлекал внимание, можно было рассмотреть все детали.       На полу лежал старый ковер, что был выполнен в непривычном и явно в старом стиле и заполнял всю центральную часть комнаты. Идеально заправленная кровать, около которой стояла деревянная тумба. Эта часть не отличалась от его палаты. Но оглядывая область около кровати, на которой он, собственно говоря, и располагался, можно было увидеть по правую сторону от него большой, нет, не просто большой, а массивный книжный шкаф. Казалось, что его притащили с какой-то частной библиотеки. Каждая полка была заполнена книгами старых изданий, среди которых иногда мелькали светлые и гладкие обложки современных трудов.       Осаму всегда привлекали окна, и на этот раз их вид поразил его: как и в его палате, здесь было два окна, но отличие заключалось в том, что они были защищены металлическими решетками с внешней стороны, будто предотвращая побег.        Дневной свет из них падал на стоящий под окнами небольшой стол, больше походящий на парту из кабинета арт-терапии. Но беспорядок на нем Гоголем был не тронут, листы бумаги, ручки, баночка с чернилами…        «Стоп. Баночка с чернилами?! Кто-то до сих пор использует чернильные ручки?» — Мысленно удивился Дазай, показав это даже своим внешним видом. Он вскинул брови ко лбу, но ничего не сказал, тут же возвращая себе былое беззаботное выражение лица.        — Но ведь на столе ещё кавардак. — Заметил Осаму, поднимаясь с кровати и подходя к столу. — Ты, наверное, устал давай я помогу. — Осаму сам удивлялся своей инициативе, ведь если была возможность избежать делать что-то, то он обязательно воспользовался этой возможностью. Однако сейчас ему все же хотелось изучить то, что находилось на чужом столе-парте. Он потянулся рукой к той самой баночке с чернилами, но его остановил голос Гоголя, заставляя замереть на месте, как ребенка, который пытался стащить конфеты до обеда.        — С этим он сам разберётся, пошли лучше, время обеда! — Николай развернул суицидника и лёгкими толчками рук о его спину вывел шатена из комнаты в коридор.       — Как-то резко пропало твое желание помогать… — Вновь подметил кареглазый, совсем не сопротивляясь, но поглядывая через плечо на стол, который исчез за спиной биполярника.        — Оно совсем не пропало, — ответил, пожимая плечами блондин. — Только вот есть вещи, которые трогать там нельзя и его стол — одно из них. — По коже Николая пробежали мурашки, отчего его тело неприятно вздрогнуло, как будто отгоняя неприятные воспоминания. — Ладушки! Идём обедать! — Биполярник направился вперёд по коридору, поглядывая себе через плечо, чтобы убедиться, что суицидник идёт за ним. Осаму, в свою очередь, недовольно закатил глаза, нагнал Гоголя, бросая последний взгляд на открытую настежь дверь в палату номер восемь, которая словно сама приглашала суицидника вернуться туда вновь.       Пищеблок размещался немного дальше кабинета арт-терапии, а точнее по коридору прямо, затем налево и по правую сторону находится большая белая двустворчатая дверь. Одну из частей двери Николай открыл правой рукой, левую же сперва заложив за спину, но затем, кланяясь, как дворецкий или портье, этой же рукой изобразил пригласительный жест внутрь, сопровождая это все лёгким смешком, прикрывая улыбку белыми волосами. Дазай же тоже издал смешок, входя в столовую.       Помещение, на удивление оказалось довольно большим и просторным, совсем не таким, как его описывают в книгах и фильмах. Не было ни длинных металлических столов или же деревянных плоских скамей.       «Так вот что значит — лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать», — подумал Осаму.        Столовая напоминала собой помещение кафе в пригородной зоне, только вот не хватало везде снующих официантов и иных работников.       Небольшие круглые столы, которые рассчитаны на два или три человека, большие окна, украшенные цветочными горшками. Разрисованные не только узорами, но и цветами, и облаками стены. Рисунки на них совсем не были детскими, ведь в них чувствовалась тонкость и изящество, и только в некоторых местах это перерастало во что-то нелепое и немного грубое.        — Нравится? — Поинтересовался Гоголь, заметив в некотором роде восхищённый взгляд Осаму.       — Да, это довольно красиво. Это кто-то из пациентов нарисовал? — Спрашивает Дазай, проходя вглубь, изучая обстановку. Многие столики уже заняты, кто-то ел в одиночестве, сосредоточив свое внимание на еде, за некоторыми столиками пациенты и работники лечебницы сидели небольшими группками, болтая и создавая негромкий гомон.       — Почти. — Усмехнулся Николай, будто стенные росписи его рук дело. — Это все дело рук нашей милейшей Агаточки! Это ты ещё не видел детское отделение!       — Николай, госпожа Кристи один из ценнейших врачей нашей больницы. С вашей стороны очень грубо произносить ее имя таким вульгарным образом, — Поправил Мори Гоголя, останавливаясь рядом с ними держа в руках поднос с едой. — И вновь здравствуй, Дазай. Все ли тебе показали? Вижу, познакомился уже с соседями.       — Миссис КРИСТИ — Гоголь сделал акцент на фамилии доктора, его тон казался довольно серьезным, но изменился на ребячливый, как только он продолжил говорить. — Сама позволила мне так ее называть! — Он убрал руки в карманы больничных штанов и качался с пяток на носки, для полной картины ему только не хватало показать Огаю язык, тогда Николай, и вправду выглядел бы как ребенок, дразнящий взрослого. Само же лицо ребячливого пациента светилось самодовольством и радостью, как будто он ждал момента, когда мог хоть перед кем-то похвастаться этим достижением. Но явно выбрал не того человека для хвастовства. Мори же, сохраняя самообладание, недовольно и едва заметно закатил глаза, игнорируя пациента и концентрируя свое внимание на Осаму.       — Мори-сан, благодарю, все в порядке. — Влез в разговор Осаму, чувствуя накал между этими двумя. — Не хотите пообедать с нами?       — Что же, замечательно, будут проблемы или просто захочешь поговорить, мой кабинет всегда для тебя открыт, — нейрохирург кивнул сам себе, — а точнее с девяти утра до восьми вечера. Ну а теперь мне пора, обещал сегодня навестить детское отделение. Приятного вам аппетита. — Бросая напоследок недовольный взгляд на Гоголя, он направился к выходу с подносом еды.       — А, ТАК ВЫ К ЭЛИС! ПЕРЕДАВАЙТЕ ЕЙ ПРИВЕТ! — Криком, на который обратили внимание почти все в столовой, провожал Огая Гоголь. Он вызвал у психиатра неприятную, но едва уловимую человеческому взору дрожь по спине от многочисленных взглядов.

Мори Элис:

синдром Горлина — Гольца¹.

медуллобластома²,

связанная с мутацией в гене SUFU³.

      — Элис? — Удивился Осаму.       — Да, милейшая девочка. — Начал отвечать биполярник, подходя к месту раздачи еды, но остановился на миг, будто смахивая невидимую пыль с воротника рубашки Дазая, Гоголь наклоняется к уху суицидника и так, чтобы никто, кроме Осаму, не услышал, продолжил:       — Дочка Мори и Агаточки. — Брови Дазая нахмурились, а глаза смотрели на Николая в недоверчиво прищуре. Дела в лечебнице обстояли намного интереснее, чем он мог себе представить.       Дазай из тех людей, которым по нраву послушать слухи да людские байки. Ему всегда приносило удовольствие вычленять из всего, что он слышал, правду. Разбирать эту информацию на детали, что очень помогало избавиться от скуки и проверить свои умственные способности.       — О, милейшая Маргарет! Свет очей моих! Что у нас на обед? — Заигрывая, обратился биполярник к молодой девушке с русыми волосами, которые были собраны в аккуратный пучок на затылке, а ее васильковые глаза особо не выражали каких-то эмоций, кроме усталости и некоторого высокомерия и недовольства.       — Если продолжишь играть шута, то останешься без обеда. И не помню, чтобы мы с тобой на «ты» переходили. Следующий. — Холодным тоном ответила Маргарет, переводя взгляд на Дазая, при этом накладывая что-то в тарелку.       — А... — Открыл рот Осаму дабы что-то сказать, но за Гоголем ему не поспеть. Давно он подобного не встречал. Обычно, всё наоборот, мало кто мог поспеть за ним.       — Мое сердце вновь разбито! Вы станете причиной моего следующего депрессивного эпизода! — Продолжал театральничать биполярник.       «Для чего я это делаю? О, можно устроить вечеринку в комнате отдыха! Я ведь так устал, но такое чувство будто если я буду вести себя спокойно, то количество энергии съест меня изнутри. Или лучше прочесть пару книг одновременно? Нужно попросить Йосано сменить или увеличить дозировку лекарств. А что если устроить быстрые свидания между женским и мужским отделениями? Эх…все равно пока Федора нет, неинтересно других раздражать своим поведением. Только и получу, что нагоняй от медсестёр и… Ай да плевать, после обеда устрою турнир по шашкам!», — параллельно театру одного актера рассуждал Николай, путаясь в своем же ходе мыслей.       — Держи. — Маргарет поставила на поднос две тарелки с первым и вторым, затем налила в чашку чай и разместила ее меж тарелками и передала всё это пациенту. — Только с глаз моих скройся…       Гоголь поднял поднос и пропустил вперёд Осаму, почтительно кланяясь Маргарет и суициднику, ожидая второго.       — Новенький? — Задала вопрос заведующая пищеблоком, накладывая в тарелку суп, не то чтобы ей и правда интересно, но все же знание пациентов входит в ее обязанности.       — Ага. — Кивнул Осаму, принимая поднос с едой. Запоминая, что Маргарет не из разговорчивых дам, а что значило пару лишних дурашливых слов и можно остаться без обеда или ужина, или, может, это касалось только Гоголя? Но не суть, лучше не проверять.       Суицидник и биполярник занимают свободный столик. Второй из них сразу же принимается за еду, а Осаму уже давно отвык от чувства голода, не считая те редкие моменты, когда апатия его покидала, и он ел до того момента, пока ему не становилось плохо. Еда хоть и выглядит аппетитно, но Дазай водит ложкой по тарелке размешивая суп с маленькими макаронинами и небольшими кусочками вареной курицы.       — Чего не ешь? Вкусно же! — Допивая прямо с тарелки жидкие остатки супа, вопрошает Николай.       — Та не охота, как-то. — Увлеченный размешиванием жидкости, отвечает Осаму. — Не дело. Не дело. Лучше есть, а то в рпп-шники запишут! — Биполярник кивнул себе за правое плечо, намекая Дазаю туда взглянуть. Тот повинуется.

      Тёттэ Суэхиро:

Расстройство избирательного питания⁴.

Кахектическая стадия Анорексии.

      Пред его взором стала не самая приятная картина. Молодой парень с сухими, ломкими и редкими волосами каштанового цвета, которые, не имея никакой формы, едва ли покрывали полулысый череп. Чёлка (если конечно, это можно было назвать чёлкой, а не обломанными из-за своей хрупкости ее остатки) падала ему на бледное, с землистым оттенком лицо. Худоба его пугала, даже больничные одежды ему были велики и держались будто бы лишь на костях. Одна рука бессильно лежала на стуле под столом, а вторая, едва ли касаясь, держалась за капельницу, ища в ней хоть какую-то опору. Сам же он не ел, его кормила с ложки медсестра и что-то приговаривала, будто упрашивала его съесть ещё хотя бы ложечку. На что тот кривился, но все же сербал немного бульона из приставленной к его рту ложки.       Из еды у него была лишь тарелка супа да стакан воды и что-то в пластиковом стаканчике, походящее на йогурт.       «Если я съем ещё хоть ложку, то умру. Кажется мой желудок сейчас лопнет… Может смерть — это не так уж и плохо? Еда такая противная на вкус, да и голода совсем нет. Вот бы встать и уйти… Только вот сил нет даже пальцем пошевелить. Спать. Так спать хочется, но зубы так болят, надеюсь, что больше не будут выпадать, их и так мало осталось. Хотя если зубов не будет то и кормить не будут… Ай нет, вновь через трубку в животе будут вводить пищу, а ведь шов только зажил…» — Тэтте летал в своих мыслях, безразлично поглядывая на ложку перед ним. Запах еды вызывал у него чувство тошноты и приступы рвоты.       Голоса в столовой, казалось, становились все громче и громче… Так хочется плакать и кричать, но вот сил не было даже для того, чтобы из себя выдавить простой звук «А».        Отпив ещё немного бульона из ложки, он согнулся пополам, кряхтя от боли, почти втыкаясь носом в тарелку, однако медсестра успела ее отодвинуть, подзывая рукой санитаров, что болтали с Маргарет.       Тёттэ с последних сил складывает, прижимая худые руки к животу, а его хребет проглядывался через рубашку. Все тело анорексика било лёгкой дрожью. В его глазах то темнело, то все плыло в зернистости и размазанности. Дыхание стало тяжёлым вызывая ощущение паники и то, что он сейчас потеряет сознание, но нет…       Только что выпитая им еда начала подступать обратно, сперва из его горла выдувались пузыри, затем в сопровождении с тянущей болью из него начала рваться наружу вся прозрачная жидкость, что только умещалась в желудке, мешаясь с оранжевыми комочками жёлчи. Заполняя обеденный зал звуками кряхтения и кашля, будто Суэхиро прям сейчас захлебнется собственной рвотой.       Пациенты практически не обращали на это внимание, только самые мнительные как можно скорее покинули места, не закончив обед. Медсестры и санитары возились вокруг несчастного, пытаясь ему помочь, не причинив хрупкому парню ещё больше вреда Остановив рвоту, Тэтте усадили в кресло каталку и увезли прочь.       — Обычно он не ест со всеми, но иногда случаются исключения. Ты будешь есть? Если нет, то отдай мне! — Подмигнул, как ни в чем не бывало Дазаю Гоголь, потянувшись к его тарелке. Суицидник же неосознанно подвинул к себе поближе тарелку, прогоняя дурные мысли, и все-таки принялся есть, кидая хмурый взгляд на собеседника. Биполярник самодовольно улыбнулся, будто с самого начала ожидал подобной реакции.       На самом деле мало кто знал, но явление Тэтте Суэхиро в общественных местах отделения — один из адаптивных моментов для новопоступивших в общепсихиатрическое отделении.       Авторство идеи принадлежало Мори Огаю. А пришел он к этому, когда заметил, что новые пациенты часто отказывались от приема пищи из-за того, что не чувствуют себя комфортно в новых условиях или по иным обстоятельствам.       Поэтому он не видел ничего плохого в том, чтобы на примере одного больного показать всем остальным, что с ними станет, если они будут отказываться от еды, по тем или иным причинам.       Были, конечно, и те, кого привлекала такая худощавость, но и они не были готовы терять всякую жизнеспособность…       Дазай Осаму и сам по себе довольно худ, отчего тому показалось что, к будущему живой смерти, которая не в силах даже поднести ложку ко рту или самостоятельно передвигаться, он ближе других людей.       «Если умирать, то точно не так», — думал суицидник, вычеркивая ещё одну причину смерти, которая ему не по нраву, похлёбывая суп с аппетитом и неким удовольствием. Он понимал, что каждая съеденная ложка отдаляет его от анорексии, и с отвращением вспоминает блюющего на стол Тэтте.