Говорить о смерти
со знанием дела могут
только покойники.
Перед смертью люди, в основном, думают о своем прошлом. Как будто ищут доказательства, что они действительно жили. Так и Тэтте Суэхиро провел свою последнюю ночь. Он путался в мыслях, и попытках понять, где же, и когда он свернул не туда. Возможно, это началось ещё в раннем детстве. Когда он отказывался есть те продукты, которые ему не приглянулись по виду, цвету, запаху или названию. А может быть, когда впервые столкнулся и узнал, насколько могут быть жестоки дети, а точнее — одноклассники, которые разрывали его душу и сердце в клочья, упоминая и шутя о его больной матери. Или, быть может, это произошло немного позже, когда смерть забрала его страдающую раком желудочно-кишечного тракта мать, за страданиями которой он наблюдал всё своё детство. Ощущение вздутия, переполнения, сытости после употребления небольшого количества пищи. Болезненные ощущения под ложечкой. Стойкая тошнота и значительное снижение аппетита. Это все — первичная и основная симптоматика рака… Но почему же он ощущает то же самое, и возможно, даже хуже. Окончательно потерявшись в мыслях, Тэтте заметил, что запахи в палате стали более резкими. Но теперь, к запаху препаратов, дезинфекционного средства, свежести (которой веяло от чистого постельного белья), добавились запахи путресцина¹, аммиака², кадаверина³ и воды. «Вода? Она разве имеет запах? Так пить хочется. Нужно бы до кнопки вызова медсестры дотянуться». — Думал он, только вот не смог даже руку поднять. Он смотрел на потолок с широко открытыми глазами, а его зрачки бегали из стороны в сторону. Страх, тревога — эти чувства начали поглощать его разум под воздействием новых ароматов. В особенности путресцин, который является главным компонентом запаха смерти — вызывает у человека неосознанную защитную реакцию, заставляя его тело готовиться к бегству или драке за свою жизнь. Человеческое тело является вместилищем большого количества феромонов, которые с легкостью выдают все тайны нашего организма. Как только в системах жизнеобеспечения происходит сбой, первым о возникших «неполадках» сообщает наш запах. В людском организме есть один довольно интересный рецептор, что сохранился с древних времен. Мы способны улавливать и интерпретировать запах смерти. Однако, чаще всего это происходит на интуитивном уровне, и не получает соответствующей реакции. В тот момент, когда человек умирает, его тело «ломается», и во время этого процесса освобождается много ароматов, которые он может чувствовать, — одним из них являлся именно путресцин. Все однажды умрут. Некоторые счастливчики сделают это быстро и безболезненно, но для большинства этот процесс долгий и мучительный. Суэхиро относился к большинству. Знал ли он, что умрет этой ночью? Нет, он думал, что просто уснет, обессилев от болей. Нет, не просто от болей, а от тех которые можно оценить на 9.9 из 10, от них даже анальгетики не спасали. Страдания приносила не только постоянная слабость и тошнота, но и кости, которые вдавливались во внутренние органы, ведь защитной жировой прослойки у него уже нет. Но болезни этого было не достаточно. Она требовала большего. Последним симптомом анорексии была смерть. И, на случай, если кто-то позабыл, этот симптом не лечится. Под шумиху в палате, пока санитары уносили разбушевавшегося По, Дазай вышел в общий коридор. Где дела обстояли почти точно так же, как и вчера. Пациенты сонно перемещались по отделению, кто-то уже направлялся в общую комнату отдыха, кто-то возвращался из душевых после утренних водных процедур, кто-то стоял у медсестринского поста, ожидая, пока им выдадут лекарства. Видимо, происходящее волновало только Аллана Эдгара По, который от произошедшего впал в психоз⁴. Ведь даже медперсонал был более спокоен, только перешептывались иногда, обсуждая что-то недоступное чужому слуху. Но Осаму чувствовал запах, который наполнял все вокруг. Сладковатый запах смерти, — он уже не раз сталкивался с ним находясь на волоске от кончины. Суицидник считал его до отвращения прекрасным. Он прошел немного по коридору, в сторону «палаты смертников», но так и не дойдя до нее, застыл как вкопанный в пол. Из палаты вывезли каталку, с накрытым от ног до головы белой тканью телом. И видна была лишь костлявая рука, которая слегка выглядывала из-под нее. Санитар провез мимо Осаму труп. Он хоть и не был пуглив, да и немало повидал человеческих смертей, и все же, вжался спиной в дверь чьей-то палаты. Суицидник проводил взглядом умершего Тэтте, пока того не завезли в лифт, который он даже не заметил вчера, осматривая отделение. «Грустно, и так обидно смотреть, как гибнут люди. Но я ничем не могу помочь». — Подумал Осаму. Вот оно — ещё одно напоминание, что человеческая жизнь ходит нога в ногу со смертью. «Приятно смотреть на себя в будущем?» — Отозвался внутренний голос суицидника, перебивая всякие мысли. Тело Дазая больше не опиралось о двери палаты, а сползло вниз, переставая ощущать опору в виде пола под ногами, отчего та шурхнула. В самой же комнате что-то с грохотом падает, но больше никаких звуков оттуда не исходит. Да и суицидник совсем не обращает на это внимание. Он прижимается ещё сильнее к двери, закрывая уши руками, чтобы перестать слышать голос. Собственный голос, который разъедал его разум, твердя — что смерть Дазая Осаму неизбежна. — Тяжёлое утро? — Кто-то заговорил с суицидником, отчего тревожные мысли притихли, готовые уступить место весельчаку-Дазаю. В этом и есть главная проблема лаврированой (скрытой) депрессии. Мало того, что во время депрессии функционирование мозга изменяется, нарушается баланс нейротрансмиттеров⁶, нейротрофического фактора мозга⁷, изменяется состояние синапсов⁹. А так же: усталость, перепады настроения, подавленность, бессонница, опустошение. Но все это прикрыто маской — «нужно выглядеть энергичным, бодрым, весёлым. Ведь всем бывает плохо.» Осаму поднял голову и посмотрел на стройного, с черными волосами средней длины и чёлкой, которая падала на его лицо, прикрывая его до переносицы, парня. Но даже она не могла скрыть мешки под покрасневшими глазами брюнета. Вид его не то чтобы был неприятным, скорее, вызывал жалость. Федор Достоевский:Паранойяльная психопатия
интравертированный вид
— Не бери в голову. Он уже был живым мертвецом, оставалось только дни считать до его кончины. — Не услышав ответа, сообщил брюнет, опираясь спиной о дверь палаты номер восемь, из которой слышались громкие протесты Гоголя: — Ну Боженька! Откуда я мог знать, что те письмена так важны! Выпусти же! Погляди только, какая чудесная шляпка вышла! Федор никак не реагировал на это, кажется, что он более чем привык к подобным выходкам, но сейчас у него попросту не было сил переносить присутствие Гоголя. — Может, выпустишь его? — Спросил суицидник, продолжая сидеть на полу, подпирая спиной дверь чьей-то палаты, будто так и было задумано. — Рано. Позже. — Брюнет отрицательно кивает, хмурясь от головной боли. — Рано? — Удивился Осаму, случайно стукнувшись головой о дверь позади него, из-за чего за ней вновь возник какой-то шум, который затихает не так скоро. Создаётся ощущение что кто-то внутри в панике, пытается сообразить, что ему делать. — Вставай, и лучше не беспокой Катая, а то вторую смерть за утро ты точно не осилишь. — Усмехаясь своим словам, и продолжая опираться о дверь, скорее, не для того, чтобы удержать за ней Николая, а больше для ощущения опоры, сказал Достоевский. Катай Таяма:Изолированная социофобия. Геперолизированый тип
— Что? — Дазай заморгал, поднимаясь с пола. В больнице было слишком много вещей, которые происходили слишком быстро. Явно не этого суицидник ожидал от сего места. — Не обращай внимания, скоро привыкнешь. — Казалось, что на лице Достоевского играла теплая и мягкая улыбка. Его образ можно было принять за дружелюбный и открытый, а усталый вид объяснить последствиями препарата с наркотическим воздействием, и ночи, проведенной в изоляторе. Хоть внешне и нельзя было сказать, что он испытывал какой-то физический дискомфорт, однако, если бы Федор мог показать миру то, как ему плохо, то он поведал бы: об ощущении ломоты в мышцах, о том, что чувство немоты до сих пор не покидает его тело, а в особенности руки, после того, как они были зафиксированы смертельной рубашкой без возможности пошевелиться. — Думаю, к этому невозможно привыкнуть! Ты только представь, мы в психушке! — Хохотнул Дазай оглядывая себя в больничной пижаме, Федора в больничных одеждах, медперсонал в белых халатах. Осматривался он довольно быстро, пока его взор не остановился сначала на лифте, а затем скользнув вдоль по коридору, где где-то вдали была палата «смертников». — Когда он впервые к нам попал, то был более живым, и вот чудо, я даже с ним беседовал. — Сообщил Достоевский, заметив интерес перебинтованного шатена. — И о чем же вы говорили, если не секрет? — Поинтересовался Осаму, все ещё переваривая информацию о том, что человек, в котором он видел себя из будущего — скоропостижно скончался. — О жизни, а точнее, что же нас ждёт после нее. Довольно интересная тема для бесед. — Спокойный голос Федора, настраивал на беседу, передавая чувство покоя собеседнику. — О как, должно быть, интересно. — Задумался суицидник. Ему, как никому другому, была близка эта тема. — Более чем. Тогда я у него поинтересовался, что бы он хотел сделать до того, как умрет. — Говоря это, Достоевский, едва ли заметно, поморщился от головной боли. Отходить от препаратов, которыми его пичкал Огай вошло в привычку. Но это не отменяло того, что после очередного эксперимента нейрохирурга — все, что ему хотелось, так это умереть, а не переживать ломку после передозировки лекарствами на наркотической основе. — Ты вот так запоминаешь все, что тебе говорят? А что он ответил? — Внутри Дазая вспыхнул интерес, и Федор это знал. Хоть психопат не мог сказать, что Дазай был прост как все в этой больнице, но умение предполагать логический ход мыслей, действий, или же просто подстраиваться даже под незнакомца, было то, что он умел на природном уровне. — Он сказал, что хочет просто жить. Этого ему было более чем достаточно. — Усмехнулся Федор, чувствуя, как Гоголь за дверью успокоился. — Чего бы ты хотел сделать перед смертью? — Неожиданно спросил Достоевский. — Чего бы я не желал, это лишь продолжит мои жизненные страдания. — Начал рассуждать Осаму. Он знал, что желает быть понятым. Перед своей смертью он больше всего хотел бы сделать все, чтобы его понимали и не осуждали. — Человек боится смерти, и в то же время стремится к ней. Что в больших городах, что в литературе — смерть вездесуща. Только этого момента в жизни нельзя избежать. Именно его я и желаю. — Шатен сперва опустил взгляд на пол, ему совсем не хотелось демонстрировать свою слабость, человеку который увлек его своими речами и теперь копается в его голове. Поэтому, он натянул улыбку, и подмигивая Федору, задал встречный вопрос. — А ты что хочешь сделать перед смертью? — Интересные у тебя рассуждения. Но разве смерть не бессмысленна? — Ответил вопросом на вопрос психопат. — В этом мире всё — убийство времени на пути к неминуемой смерти. Однако она более бессмысленна, чем жизнь. — Продолжал размышлять суицидник, пожимая плечами. Дазай Осаму был прав. Жизнь даёт возможность чему-то происходить, чему-то меняться. Если бы единственной целью людей было создавать себе подобных, без внесения прогресса в мир, то жизнь имела бы такое же бессмысленное значение, как и смерть. Ибо смерть — это конец всего и вся. И лишь живя ты можешь изменить мир, разгадывая его тайны и загадки. — Ты, к слову, так и не сказал, что бы ты хотел сделать до своей кончины. — Заметил Осаму, на что Достоевский устало усмехнулся. «Поразительный человек». — Проскользнула мысль в голове психопата. Ведь, несмотря на то, что люди утверждают, будто среди них есть, те кто предпочтет слушать, а не говорить, он понимал — это все враньё. Каждый любит говорить, просто не на все темы. Оттого для него стало обыденностью, что в диалогах, даже с Мори, собеседники не слушают друг друга, а банально ждут свою очередь заговорить. Персона Федора была интересна многим, но в душу никто не лез, ведь лезть то некуда. У психопата, по общественному мнению, ни сердца, ни души нет. Однако был, вот только старый чулан, где хранился маленький мальчик, который верил, что даже чудовище заслуживает любовь, но сам малыш никогда не понимал, и не знал, как выглядит это людское чувство. — Я не хочу чего-то особенного. Я знаю, что прежде, чем умру, я изменю мир. Я сделаю все, что возможно и невозможно, чтобы он стал безупречным. — В голосе Федора звучала нотка воодушевленности, но прикрыта она была апатией, гневом, и даже безразличностью которая из-за уставшего организма была слышна громче всего. «Так вот почему он «Боженька». — Осаму начал мысленно соотносить слова Гоголя с брюнетом, который так и не представился, но все указывало на то, что этот измученный человек с перебинтованной рукой — и есть Федор Достоевский, о котором он уже не один раз слышал. — Те, кто считает, что идеальный мир существует, начинают ненавидеть тот, что несовершенен, и приносят боль окружающим. Во имя идеала справедливости у таких людей страдают всегда слабые, кто попался под руку. Требовать от мира справедливости, — значит держать в руке нож. Им можно только ударить, но нельзя никого защитить и спасти. — Дазай Осаму никогда не верил в идеальный мир, он был реалистом, который, нехотя, но принимал всё, что его окружало. Поэтому идеалисты ему всегда казались забавными. И поняв, что Федор Достоевский именно такой, суицидник утратил всякий интерес к психопату, хоть не мог оспорить, что собеседник он интересный. — А, ну ладно, мне это… Пора идти. — Осаму взглянул на невидимые часы на левой руке и ускоряя шаг пошел к себе в палату, бросая взгляды себе через плечо, что у психопата вызвало лёгкий смешок, который отозвался болью в голове. Головную боль, он принял как знак того, что стоит вернуться в палату и отоспаться хотя бы ещё несколько часов. Все же, в этот раз Мори действительно перегнул палку. Таких болезненных последствий он давно не ощущал. Осаму вернулся к себе в палату, и как же его душа обрадовалась, когда он смог остаться один и переварить всю ситуацию. В психиатрической лечебнице он провел лишь чуть больше суток, но уже успел застать смерть, и почувствовать себя в ловушке, беседуя с идеалистом. Дазай не был трусом, но он нутром чувствовал, что от брюнета стоит держаться подальше. Ведь у него здесь не было тех же возможностей, что и в детективном агентстве… «Рампо! Точно, нужно будет попросить позвонить ему.» — Подумал Дазай, садясь на свою кровать. Федор Достоевский, в свою очередь, открыл дверь в палату, отступая в сторону, будто знал, что Гоголь все это время стоял у двери, и обязательно свалился бы на него. А он был далеко не в состоянии удержать вес биполярника. Так и произошло, Николай пластом полетел на пол, Федор кинул на него усталый взгляд. И отрицательно кивая головой, перешагнул ноги биполярника, входя в палату. — О чем болтали? — Спросил Гоголь вскакивая на ноги, но вместо ответа пред его лицом закрылась дверь. — Федося! Так не честно! — Протестовал Николай открывая двери и входя в палату номер 8. — Что тебе надобно? — Поинтересовался Достоевский, даже не смотря на блондина, укладываясь в кровать. — Забавный он? Да? Ну скажи! Мне вот он понравился. — Биполярник хлопнул в ладоши привлекая к себе внимание и рисуя в голове образ суицидника. — Тише. И без тебя голова болит. — Нахмурился Федор. — А в том парне нет ничего особенного и интересного, хотя запах его эмоций — это нечто. — Издавая лёгкий смешок Достоевский занял более удобное положение, лёжа на спине. — Запах? — Удивился Гоголь вскидывая на лоб брови. — Я не слышал никакого запаха… – Лицом и манерой поведения, он просто разит болью и отчаяньем. Этот запах до безумия прекрасен. С ним даже не сравнить никакие благовония. Я не могу назвать его конкретно, но люди пахнут разными вещами в зависимости от своего душевного состояния. Болью и отчаяньем пахнет горькой стойкостью. — Пояснил психопат, что вызвало смешанные чувства у Николая, и он недоверчиво взглянул на брюнета, который уже уснул.