Если из человеческого мозга
вынуть доброту и любовь,
не останется ничего,
кроме воли к победе.
У многих людей термин «психопат» ассоциируется с маньяками, спасибо Голливуду за это. Но психопат — не равно преступник. В окружении каждого человека множество психопатов. И далеко не все из них совершают преступления. Если мы построим распределение людей по уровню эмпатии, то его крайний правый конец займут суперэмпаты. Люди, способные остро чувствовать эмоции и переживания других людей. На крайнем левом конце распределения окажутся психопаты. Люди, не способные понять, что чувствует другой человек, но способные логически предположить это. Для паранойяльной психопатии характерна не параноидность как таковая, а постоянная неадекватно завышенная или заниженная оценка своих свойств, значимости положительных и отрицательных внешних (социальных) факторов, затрагивающих интересы личности, выраженная склонность к сверхценным идеям с соответствующим поведением. Но не думайте, что распознать подобного человека легко. Паранойяльные психопаты далеко не всегда внешне ярко проявляют свои патохарактерологические особенности. Они нередко втираются в доверие к окружающим, создавая впечатление униженных и обиженных, но гонимых за справедливостью, добросовестных, честных, бескорыстных и порядочных людей. Часто, они умышленно на определенное время «обрастают» сочувствующими, близкими им по духу или чем-то неудовлетворёнными людьми, охотно выслушивающими рассуждения о «незаслуженных обидах со стороны подлецов», о несправедливости, безобразиях, чинимых их членами семьи, соседями, должностными лицами. Фёдор Достоевский не был исключением. А, скорее, прямым примером. Психопат довольно чувствителен к ситуациям, которые, в основном, ущемляют личные интересы. Упорное утверждение собственной правоты и значимости часто мешало больному сдерживать свой гнев. Но несмотря на это, он давал волю своим истинным чувствам лишь когда оставался совсем один. Ведь сотвори он что-то на людях — вся картинка рухнет, и он больше не сможет так свободно себя чувствовать. В условиях, когда он явно должен был быть в убытке, он имел достаток. Отказавшись от вечно прилипающего к нему биполярника, Достоевский наконец-то ощутил каждую клетку своего тела, и то, насколько всё это его утомляло. «Напрасно ты посчитал, что этот поехавший докторишка сможет изменить мои планы». — Думал психопат, вспоминая образ Фукудзавы. При сильном желании, Фёдор мог бы сбежать с этой треклятой лечебницы. Причем некоторые сотрудники сами предлагали ему помочь, ибо им было невыносимо наблюдать за мучеником и зверствами Огая. Однако, он отказывался. Ведь недостаточно покинуть это место. Он хотел его стереть с лица земли, с наибольшим ущербом для Огая. В моменты, когда Достоевский находился один, то, в основном, хоть он и казался совершенно спокойным, но при этом был полностью поглощён гневом. Он сдерживал эмоции, стараясь не проявлять свою ярость. Фёдор знал, что не должен допустить влияния эмоций на принимаемые им решения. Он понимал, что эмоциональные реакции могут исказить объективность и рациональность его решений. Но хуже всего было поддаться внутренним импульсам, что руководили его разумом в те моменты. Обилие негативных эмоций как будто бы разрывало его несуществующее сердце. Ощущение уже давно подавляемых импульсов можно было сравнить с чёрной дырой, которая вот-вот взорвется, неся за собой неизгладимые последствия… Фёдор расхаживал по своей комнате взад-вперёд, кусая подушечку своего большого пальца почти до крови. В момент он замер на месте, осознавая, что обычные ритуалы уже не помогают в подавлении внутренних импульсов, которые переполняют его ненавистью ко всему миру, к каждому в этом чертовом отделении, а в особенности — к Мори Огаю, и его верным псам-санитарам. «Что же я, человек, что носит в себе божественную суть, но при этом прощаю такие кошмарные поступки людям?» — Корил мысленно он сам себя — «Я должен наказать виновных. Кто, как не я, Фёдор Достоевский это сделает?» — Ещё не время. Рано… — Шептал он, успокаивая взбушевавшийся разум. Природа психопатов в том, что они в силах противиться своим внутренним позывам, вынашивая самый изящный и идеальный план мести. И то, что больной это знал, только всё ухудшало. Каждое его желание чего-либо отзывалось в нем, как тот самый импульс, который он подавлял, в страхе быть окончательно поверженным специфическим расстройством личности. «Хочу ли я на самом деле есть, или это импульс? Меня взаправду интересуют люди из-за своей природы человеческой, или это всего-то из-за выгоды? Я ничего не чувствую, или притворяюсь?» — И много иных вопросов изредка посещали голову Достоевского, а точнее, когда раздражение и расстройство начинали брать верх над ним. В научной литературе часто можно встретить описания, типологии, подвиды и характеристики данного расстройства. Но вся проблема в том, что никто не говорит о том, через что проходит человек, который пытается излечить данный недуг, и более, чем полностью, осознает свою «особенность», которая в глазах других людей делает из него не человека, а чудовище, монстра, отродье из самой преисподней. От размышлений Фёдора отвлекла открывающаяся дверь. Кто это мог быть, было всего два варианта, и это точно не Гоголь, которого он отправил в столовую поесть, и предупредить Маргарет, что сам Фёдор явится позже. — Ты жалок, и ты это знаешь. Уверен в том, что тебя люди должны ценить и уважать? — Начал Мори кидаться словами прям с порога. — Но ведь тебя все презирают и ненавидят. Ты думаешь, что достоин любви и хорошего отношения? Смех и только. Ты безобразен, ты нужен только мне, и исключительно из-за особенности в твоём мозге. Сам по себе ты не представляешь никакой ценности! — Закончил свою речь Огай, проходя по палате своего пациента. На что тот лишь безразлично глядел. Но что-то было ещё за этим безразличием. «Как же он не вовремя.» — Проскользнула мысль в голове психопата. Задевали ли Достоевского слова нейрохирурга? Нет, совсем нет. Скорее раздражали. Ибо он не понимал, как это животное вообще может себе позволить говорить с ним. — Ты это говоришь обо мне, или о себе? — На устах Фёдора расплылась психопатичная ухмылка, а в пустых глазах замелькали искры. Нет, даже не искры, а огоньки гнева, ненависти, злости. Тех самых эмоций, что психопат так старательно держал под замком, но теперь они были на свободе, или же напротив? «Худо дело» — Подумал Огай, нащупывая в кармане медицинского халата телефон, на случай, если Достоевский перейдёт от слов к действиям. — В твоей сонной артерии, всё ещё не красуется твой же скальпель только потому, что Бог милостив к тебе и ко мне. Он уберегает меня от грехопадения, так как я ещё должен изменить этот мир, пока он не обратился в пепел от пожара, который разжигают сами же люди. — Фёдор глядит прямо в глаза Огаю, продолжая усмехаться. Он делает глубокий вдох носом. — Ты боишься. Какой прелестный запах страха. Твой телефон не в правом, а в левом кармане, а шприц с транквилизатором в нагрудном. Мори Огай, ты, как всегда, крайне посредственен. — Достоевский сделал небольшой шаг в бок, беря книгу со шкафа, но Мори не дрогнул. Точнее не дрогнул внешне. А вот сердце билось так, что могло выпрыгнуть с грудной клетки в любой момент. — Неужели, ты уверен, будто успеешь вызвать подмогу, или сделать укол, если я взаправду решу тебя убить? — Внутренний гнев стихал, перерастая в задорность. Психопату было забавно наблюдать, как крыса загнала кота в угол. — Ты не посмеешь. — Заявил Огай. Он был уверен, что прекрасно знает своего пациента. Но было ли так впрямь? — Конечно, я же сумасшедший, а не идиот. Ещё рано тебя убивать. Позже… — С уст Федора сорвался смешок, он решил, что не стоит продолжать свою мысль. — Если у тебя на этом все, то я, пожалуй, пойду обедать. — Не дожидаясь ответа, брюнет направился к двери. — Стоять, я тебе не давал позволения уходить. — Строгим тоном остановил психопата нейрохирург. — Хочешь составить мне компанию? Вынужден отказать. Я планирую обедать в компании «Месть в Годзиингахаре». — Психопат показал книгу своему врачу и скрылся, захлопнув за собой дверь. Он отправился в пищеблок. Хоть и аппетита совсем не было, но он прекрасно понимал — дабы облегчить ломку от транквилизаторов, ему необходимо поесть. В мирах с высокоразвитой цивилизацией бытует мнение, что над ними властвуют невидимые сверхразумные существа, — некие супер люди, интеллектуальная мощь которых недоступна человеческому разумению. К сожалению, или к счастью, это не соответствует действительности. Сверхразумные существа изредка таки попадаются на необъятных просторах вселенной, но все они без исключения зациклены целиком на себе. Страдают от различных депрессивных маний и многочисленных параноидальных комплексов. Законченные психопаты и шизофреники. Часто, эти сверхразумы настроены крайне враждебно по отношению к внешнему миру. Однако, великое благо, подавляющее большинство их по натуре своей — философы, и обычно, с самого рождения и до смерти предаются самосозерцанию, стремясь отыскать смысл жизни в глубинах собственного «я.» Любые препараты, что влияют на работу нервной системы, искажают сознание человека. И это приводит к тому, что даже самый разумный человек начнет сомневаться в том, кто он есть на самом деле, и есть ли он вообще. Однако, так влияют на нейронные связи в головном мозге не только медикаменты и наркотики, но и жизненный опыт. Нанося травмы, он может заставить чувствовать себя неполноценным человеком. Несмотря на рекомендации доктора Йосано, касательно того, чтобы он не засиживался в палате и коммуницировал с новым окружением, Дазай сидел на больничной кровати, читая одну из книг, которую взял в библиотеке. Написаное Сюдзи Цусимой, отзывалось ноющей болью в черной дыре, что имелась у Осаму в последствии запущенной депрессии, которая возникла из-за травмирующего прошлого. Искажая его сознательную личность до неузнаваемости, причем до такой, что Дазай уже и сам не помнил, и не мог себе представить иного себя или иную жизнь. Он уже и позабыл, что физические боли, что возникли из-за психосоматики, могут исчезнуть, и о том, что кошмары могут сниться не каждую ночь. Но не суть. Ведь зачем говорить и думать о том, чего не только не знаешь, но и не понимаешь, и не представляешь. После последней встречи с Анго, суицидник старался избегать сеансов терапии с суицидологом, уж слишком неприятный осадок оставляли попытки погрузиться в суть проблемы, наталкивая на мысли о побеге. «Из всего этого следовало, что я нисколько не смыслю в предназначении человека. Мое понимание счастья шло вразрез с тем, как понимают его другие люди, и это становилось источником беспокойства, которое ночами не давало мне спать, сводило с ума. Так все-таки, каково мне: счастлив я? Или нет?» — Прочёл Осаму шепотом. И тут осознание ударило будто молотом по наковальне. — Счастлив ли я? — Спросил он сам у себя. Откладывая книгу и поднимаясь с кровати, на которой сидел. Усталость всё ещё не покидала его, процесс привыкания к препаратам ещё не минул, а тут ещё и эта книга, что с первых страниц будто была написана о нём. Лениво размяв шею, Дазай направился в душевую комнату, чтобы омыть лицо прохладной водой и привести себя в порядок, отгоняя посторонние мысли, что превращали его голову в улей. К счастью, ни Гоголя, ни Ацуши, ни По, не было в палате. Хотя, Эдгар навряд ли там появится. Ведь для перевода в отделение для буйных, более чем достаточно подобного срыва. Дазай Осаму потянулся к дверной ручке, но так и замер опешив. Стоило ему попытаться, как обычно, натянуть улыбчивую маску, так тут же губы начинали едва заметно, но сильно и ощутимо подрагивать, сводя скулы, отчего маска продолжала трескаться, разваливаясь спустя несколько мучительных секунд пребывания на лице Дазая. «Счастлив ли ты? Ты счастлив? Знаешь ли ты, что такое счастье?» — Страх от собственных мыслей вогнал суицидника в ступор. Причём, не просто вогнал, но и отобрал возможность дышать. Руки били мелкой дрожью. Казалось, что он вот-вот умрёт. — Я не знаю… пожалуйста…— Сам не понимая что он говорит и о чем просит, суицидник сделал шаг назад, спотыкаясь о собственную ногу, и полетел на пол зажмурив глаза. Однако, на пол он так и не приземлился. Открыв глаза, и стараясь отдышаться и успокоить учащённое сердцебиение, Осаму сообразил, что он вовсе не на полу, а на больничной кровати, а перед ним раскрытая на 13-ой странице книга, которая уже на этом моменте казалась ему до безумия отвратной, но так манила продолжить её читать. — Вы какой-то бледный... С вами всё в порядке? — Спросил Ацуши, остановившись у входной двери палаты, осматривая «беззаботного» Дазая, который был поглощён своими мыслями. — Сё хорохо. — Позихая ответил Осаму, поднимаясь с кровати. — Уверены? Может, кого-то из медперсонала позвать? — Тревожился Накаджима, для которого, в принципе, подобное состояние было нормой. — Нет, нет, не нужно. — Запротестовал Осаму, махая руками перед собой. — Как скажите. — Ацуши некоторое время мялся у двери, размышляя, надо ли ему все-таки сообщить о болезненном виде его соседа по палате, или все же не стоит. Однако, все же решил прислушаться к протесту суицидника и прошёл к своей кровати, доставая из тумбочки телефон, из-за чего Осаму удивлённо поглядел на тревожника. — Это что?! — Осаму было хотел подойти ближе, но тревожник вздрогнул, ожидая какой-то опасности. Поэтому Дазай остался на месте, понимая, что нарушив личное пространство Ацуши, может потерять его дружеское расположение. — Телефон. — Немного покраснев от стыда, будто достал что-то незаконное или запрещённое, а не телефон, ответил Накаджима. — Да, я не настолько дурак…— Заметил суицидник. — Вижу, что телефон. Но откуда он у тебя? У меня его изъяли с личными вещами. — Нахмурился Осаму, находя ситуацию какой-то несправедливой. — А, ой, прости пожалуйста, я не хотел тебя обидеть. — Начал оправдываться тревожник. — А телефон возвращают, когда пациенту становится лучше, и он заметно идёт на поправку. — Пояснил Накаджима. — О как. — задумался Осаму, размышляя теперь не о побеге, а о том, чтобы начать притворяться более здоровым. Телефон для Дазая Осаму не был чем-то особенным, да и суицидник не страдал зависимостью от него. Это просто неплохой способ скоротать время. Ведь порой и от чтения необходим отдых, особенно, когда книга даётся тяжело. На его смартфоне имелась пара игр, что-то вроде «Змейки» и «Traffic Rider», в которые Дазай играл во время собраний в детективном бюро, и ночами, когда бессонница не покидала его (а алкоголь не помогал уснуть). — Ты уже обедал? — Поинтересовался Ацуши, закончив писать что-то в телефоне. — Так рано же ещё. — Пожал плечами Осаму. — Как, рано? — Нахмурил брови Ацуши, склоняя голову немного в бок. — Уже почти час дня. Обед вот-вот закончится. — Как закончится? Сколько же я проспал? — Опешил Осаму, смотря по сторонам, будто ища настенные часы, или что-то в том роде, что могло указать на время. — Тебя разве не оповестили? — Недоверчиво спросил Накаджима. — Неа. — Коротко ответил Дазай. — Странно, медсёстры обычно в 12:00 проходят по палатам, сообщая об обеде. — На последней фразе тревожник вздохнул. Благодаря препаратам, которые ему выдала медсестра, он мог чувствовать себя более спокойно, вспоминая об утреннем инциденте. — Утром был переполох, наверное, забыли. Лучше иди быстрее, Маргарет-сама не любит задерживаться дольше обычного. — Хорошо, тогда я побежал! — Сообщил Дазай, выходя с палаты. Хотя, его походку вовсе нельзя назвать бегом, скорее спокойный, размеренный шаг. Дазай Осаму прекрасно знал, что от губительных мыслей его спасала только общность с иными людьми. Стоило ему остаться наедине, так сразу возвращались мысли о том, что он и впрямь, как персонаж книги Сюдзи Цусимы «Исповедь «неполноценного» человека». Суицидник понимал, что он совсем не знает природы человека, и того, что значит "быть счастливым". Внутри возникал какой-то страх. Страх, что он один не такой, как все. Он думал, что совсем не в силах общаться с целым миром. Только вот, общаться с целым миром? Жаль, что это ему не приходило на ум. «Если так подумать, то я никогда не рассуждал и не говорил искренне с кем-то, помимо Оды. Но и тот умер… Умер по моей вине. Какой же я бездарный, не смог уберечь то, что так дорого. Ну и о чём я теперь должен беседовать с людьми? Как? Зачем? Не знаю…» — Рассуждал суицидник, всё ещё находясь под впечатлением. Хоть он и прочёл всего-навсего 13 страниц, но они довольно-таки сильно его зацепили. — Бу! — Неизвестно откуда взявшись, к Осаму подскочил, явно в хорошем настроении, Гоголь, что в некоторой степени напугало Дазая, но тот постарался не подавать виду. — Обедать идёшь? — Поинтересовался биполярник. — Да, а тебя освободили? — Усмехнулся Дазай поглядывая на шляпку из бумаги, что красовалась на голове Николая, держась на честном слове. — Ну как видишь! Я здесь! Перед тобой! И во всей красе! — Ответил Гоголь, кладя одну руку себе на бок, и проходя немного вперёд «модельной» походкой, красуясь. «Хоть что-то в этом месте не меняется» — Подумал суицидник, и сам себе кивнул. — О, знаю! А ты знаешь? — Спросил Гоголь, резко останавливаясь и прекращая воображаемый показ мод. — Знаю что? — Ответил вопросом на вопрос Дазай, едва ли не врезавшись в биполярника. — Значит, не знаешь… — Опечалился Николай, но в один момент его разноцветные глаза загорелись, будто он собирался раскрыть тайну всего мира. Что вызвало ещё больше непонимания у Дазая. — Ну не волнуйся, я всё расскажу. Только поедим сначала! — А ты умеешь держать интригу. — Заметил Осаму. — А то! — Ответил блондин, пропуская вперёд в столовую шатена. ...Из-за чего Осаму раньше биполярника получил свою порцию еды, дабы не слушать бессмысленные беседы Гоголя с игнорирующей его Маргарет. «Со стеной лучше бы поговорил. Интереснее было бы наблюдать». — Мысленно сам пошутил, и сам посмеялся Дазай, занимая свободный столик в крайнем углу. Хоть и прочих свободных мест было предостаточно, но из этого раскрывался обзор почти на всю столовую. Получив очередную угрозу от Маргарет, о том, что в следующий раз Гоголь точно останется без еды, биполярник ретировался, и занял место рядом с суицидником. — Так что ты там хотел рассказать? — Поинтересовался, немного спеша закончить с едой, помня о том, что Ацуши ранее сказал — Маргарет не любит задерживаться. Хоть Осаму и любил раздражать людей, получая от этого удовольствие, но сейчас ему совсем подобного не хотелось. Да и заведующая пищеблоком не выглядела как человек, который спустит с рук ему его проделки, если тот начнёт проказничать. — Куда ты так спешишь? Расслабься! Ну же! У нас полно времени. — Сообщил Гоголь, разводя руки перед собой и поглядывая искоса на Маргарет, которая что-то напевала себе под нос, и, на удивление, была даже в хорошем настроении. — Теперь мне ещё интереснее. — Осаму недоверчиво посмотрел на Николая, и отхлебнул чай из чашки. — Что это с ней? — Это всё сила Боженьки. — Самодовольно улыбнулся Гоголь, подзывая ближе к себе суицидника, будто хотел что-то сказать на ухо. Дазай наклонил голову к блондину, и второй что-то прошептал ему на ухо. — Теперь совсем ничего не понятно. Боженька — это же твой Фёдор, а не доктор Кристи… — Тише ты! Это секрет. — Откидываясь на спинку стула, замахал руками Гоголь, как будто в почти опустевшей столовой их мог кто-то услышать. — Интрига была интереснее, чем информация. — Вздохнул суицидник, принимаясь обратно за еду. — Это не всё! — Подскочил с места Николай, театрально кладя тыльную сторону ладони ко лбу, а затем поднял эту руку в воздух, делая круговое движение костью. — Перед тобой великий интриган — Николай Васильевич Гоголь! И я тебе гарантирую полный день и вечер удивлений! — Биполярник довольно посмотрел на своего единственного зрителя и обратно сел на стул. — Ох, да, конечно. Уважаемый! Как я мог забыть. Прошу помиловать. — Подыграл ему Осаму. — Казнить нельзя помиловать! — Протараторил Николай. — Сам решай, где должна быть запятая. — Так вот, по списку дел. Сначала обед, потом шашки, потом групповая терапия! А потом ар...— Гоголь не успел договорить, как дверь в столовую почти бесшумно открылась. Долго не задерживаясь в проходе, не обращая внимания ни на что, Фёдор Достоевский сразу прошел к месту, где выдавали еду. Кто-то воспринимал голодовки психопата как протест, кто-то как аскезу, а кто-то, кого зовут Огай, называл это сверхценной идеей. Только вот, что именно стояло за голодовками знал только сам Достоевский. — Я тебя совсем заждалась, всё боялась, что еда остынет. Но рада, что ты всё же заглянул. — Щебетала Маргарет, накладывая еду в тарелки. — Наш любимый нейрохирург задержал. — Коротко ответил Федор. — Акт первый. Приятного аппетита. — Прошептал Гоголь Дазаю. — Ты о чём? — Шёпотом спросил суицидник, всё ещё играя в игры биполярника. — Тише, просто смотри. — Николай кивнул в сторону заведующей пищеблоком и психопата. Осаму пожал плечами, сперва бросив взгляд на довольного Гоголя, который попивал чай, а затем на беседующих. Фёдор Достоевский стоял, ожидая, пока Маргарет поставит на его поднос еду. — Думала, ты уже помер от голода. — Усмехнулась своим словам Маргарет, что немного удивило Дазая, который наблюдал за происходящим, ковыряясь ложкой в тарелке. Заведующая пищеблоком обычно выглядела уставшей, безразличной, но когда она смотрела на психопата, в её глазах появлялся некий блеск. — Милейшая Маргарет, воздержание в еде, так же необходимо телу, как одиночество — разуму, и точно так же губительно, если оно слишком долго длится. — Сообщил Фёдор, наблюдая за своей собеседницей, которая в свою очередь наливает больному чай, только не с общей кастрюли, а с небольшого фарфорового чайничка. — Что-то в этой больнице никогда не изменится... — Вздохнула она, принимая свой обычный безразличный вид, протягивая Достоевскому поднос с едой. Тот пожимает плечами и собирается уходить к свободному столику, но Маргарет его окликнула. — Сообщишь, как пойдёшь музицировать? — Уверен, вы и сами об этом узнаете от доктора Кристи, когда та вернётся. — С полуулыбкой смотря на женщину через плечо, ответил психопат. — Хорошо, приятного аппетита, не спеши. Ключи от пищеблока ты знаешь, где. Закроешь, как будешь уходить. — Ответила ему Маргарет, наблюдая за тем, как психопат садится и принимается есть, не отвечая ей ничего. — А почему ты не с ним? — Спросил Осаму у Гоголя — Он не любит беседовать, когда ест. Меня, конечно, это не останавливает, но.. — Биполярник снял шляпку и бумаги с головы. Покрутил её в руках — Но я и так знатно успел потрепать ему нервы сегодня. Пускай перед вечером отдохнёт. — А что будет вечером? — Поинтересовался Дазай. — Вечером и узнаешь!!! — Воскликнул биполярник, ловя на себе недовольный, холодный взгляд психопата, что сидел в другом конце столовой, и заинтересованную пару глаз суицидника напротив себя.