Наши чувства —
это бесконечные раны,
и они за светским миром
дрожат в боли
Доверить человеку свои чувства не так страшно, как мысли, с помощью которых тобой можно управлять. Иногда кажется, что мы влачимся за чувствами, которые просто играют с нами. И всё же, продолжаем искать их, как будто они — ключ. Ключ к замку, которого не существует. Мы обшарили все уголки, но ответ всё ещё ускользает. Может быть, мы ошиблись где-то на начальном этапе исследования жизни? — Ты какой-то совсем молчаливый! — Возмутился Николай, передвигая простую шашку по диагонали на соседнюю. — Сам удивляюсь, до того как я попал сюда, был иным… — Не задумываясь ответил суицидник, делая свой ход, тем самым достигая последнего ряда горизонтали доски. — Серьёзно?! — Удивился биполярник, но на миг задумавшись, продолжил спокойным, но весёлым тоном. — А, ну понятно, со мной так же было. В моменты обострения, будь то мания или депрессия, я тут частый гость. Скоро станет легче, просто подожди. — Гоголь вновь переставляет одну из своих оставшихся шашек. — Легко сказать «просто подожди». — Отвечает Дазай, делая ход вперёд приобретенной «дамкой» заполучив одну из белых шашек Гоголя, а затем, из-за доступности рядом стоящей фигурки, ход продолжается, и происходит взятие ещё одной. — Ну вот! Ты опять выигрываешь! Я больше не хочу играть! — Заявил Гоголь, перемешивая на доске все шашки. — Считай, я подарил тебе ничью. — Усмехнулся биполярник. — Но ведь… — Возмутился суицидник. — Можешь не благодарить, я знаю, что я добрый. — Посмеиваясь ответил Николай, от чего Дазай вздыхает и встаёт со своего стула. — Ты куда?! — Блондин тоже подскочил с места, хватая Осаму за руку и останавливая его. — Мы закончили играть, а значит, я иду спать. Сил что-то совсем нет. — Пожимая плечами, шатен попытался выбраться из хватки, но попытка не увенчалась успехом. — Нет, нет, нет. Никакого спать! А ночью потом что будешь делать? А? Тем более ты ещё не видел мой главный сюрприз! — Напомнил Николай Осаму. — Ночью тоже буду спать. Да уже и неинтересно смотреть на сюрпризы. Я правда устал. Поэтому, отпусти. — Дазай ещё раз попытался избавиться от руки собеседника удерживающей его собственную. – Ну пожалуйста! Будет весело. Кабинет не далеко! — Какой кабинет? — Суицидник нахмурил брови. — Ну я же тебе в столовой говорил, что у нас расписание! Сначала обед, затем шашки, а теперь сеанс групповой терапии! Весело будет! Там все делятся своими мыслями и переживаниями! — Пх, я уж лучше почитаю. — Ответил Осаму. — Неа! Ну а кто, если не ты, составит мне компанию? — Спросил Гоголь, смотря на шатена щенячьими глазами. — Иди к своему Боженьке, он и составит. — Осаму усмехнулся. Ему казалось странным, что Гоголь таскался везде за ним, а не за своим объектом обожания. — Не обязательно ко мне идти, я и так здесь. — Послышался чей-то спокойный, монотонный голос, от которого у Осаму пробежали мурашки по коже, а на лице Гоголя засияла улыбка до ушей, демонстрирующая все его 32 зуба. Дазай повернул голову, и увидел стоящего в коридоре — того самого странного паренька с чёрными волосами. «Как же неловко». — Подумал суицидник, но ответить не успел, брюнет первый заговорил, нарушая секундное молчание. — Но Николай впервые за долгое время прав. Групповая терапия — очень интересное мероприятие. — Заметил Фёдор. — Вот и замечательно! Идите туда вместе! А у меня дела! — Пользуясь моментом, Дазай попытался соскочить с предложения посещения данного мероприятия. Конечно, его положили туда лечиться. Но разве Дазай похож на «идиота», который при каких-то сумасшедших будет говорить о своих тревогах, мыслях и переживаниях? — Книга подождёт. — Окликнул уходящего Осаму Федор. — Как ты узнал? — Опешил Осаму, поворачиваясь к психопату. — Да, вот именно! Она же не убежит! — Поддакивал Гоголь Достоевскому, на что второй одобрительно кивнул. — Мне не интересно. — Уверенно отрезал Дазай. — Ты же хочешь покинуть это место, верно? — Усмехнулся Федор. — А посещение подобных мероприятий демонстрирует твоё желание лечиться, что значит… — Если Йосано увидит моё стремление, то будет думать, что я иду на поправку. — Дазай сам продолжил мысль Достоевского, подходя ближе к психопату, и рядом стоявшему с ним биполярнику. — Друзья мои, так чего же мы ждём? — Настрой суицидника резко изменился, с отрицательного, на положительный. Это вызвало у Гоголя смешок, а Фёдор лишь одобрительно кивнул мягко улыбаясь. Всё же, при таких обстоятельствах, Дазай Осаму, был не против стать «идиотом», который при каких-то сумасшедших будет говорить о своих тревогах, мыслях и переживаниях. Кабинет групповой психотерапии находился и правда совсем недалеко, а именно — соседняя дверь с кабинетом арт терапии. Комната оказалась просторной, выполненной в нейтральных тонах. Стены были пустыми, только на одной из них виднелась доска с расписанием и информацией. Три больших окна наполняли помещение дневным светом. Всё пространство комнаты казалось пустоватым. Однако, эту пустоту заполняли уже прибывшие пациенты, занимая места на стульях, которые стояли полукругом. Только один стоял напротив этого полукруга, явно не для пациентов, а для психотерапевта. — Тебе понравится! — Подмигнул Гоголь Дазаю. Оглядевшись по сторонам, суицидник заметил уже известного ему — забавного, низкого, рыжего парня по имени Накахара, шугливого, но дружелюбного Ацуши. Прочих он не знал, но ранее видел в коридорах, комнате отдыха и столовой. «Сомневаюсь». — Подумал Осаму, но ничего не ответил, лишь пожал плечами, садясь на стул между Гоголем и Фёдором. Психопат усмехнулся, но не стал комментировать. В этот момент в кабинет вошёл мужчина средних лет с то ли седыми, то ли белыми волосами, зализанными назад, тонкими бровями и усами, с короткой козлиной бородкой. На его правом глазу красовался монокль. Одет он был в тёмные брюки с белой рубашкой на выпуск, воротник которой украшал чёрный галстук-бабочка. — Очень рад всех вас видеть, попрошу не шуметь, сейчас начнём. — Голос мужчины был спокойным и хрипловатым из-за прокуренных голосовых связок. Он занял своё место, держа в руках записную книжку. — Сегодня будем работать по системе групповой дискуссии. Кто бы хотел первым высказаться? Ограничений для тем нет. Пока мужчина говорил, почти никто не шумел, выражая ему своё уважение. Только Гоголь аккуратно толкнул Дазая в бок, намекая тому, чтобы он вызвался. На что суицидник недовольно фыркнул, и осмотрелся по сторонам. Осаму удивило то, что многие хотели о чём-то рассказать или что-то обсудить, совсем не боясь, что их слова будут использованы против них. Никто не боялся осуждения или тому подобного. — Это место открыто для любых спорных дискуссий. Не важно, что ты говоришь, главное, чтобы это помогло тебе чувствовать себя лучше. — Прошептал Фёдор, объясняя Осаму причину того, почему так много желающих. — Хироцу! А можно я! Ну пожалуйста! — Выкрикнул Гоголь, ибо устал держать руку в поднятом положении. — Николай, крайне рад вас видеть. Да, конечно, если никто не против, то вы можете быть первым. — Ответил психотерапевт. По полукругу послышались хлопки в поддержку биполярника, никто не возражал. — Спасибо, какие же вы прекрасные! — Воскликнул Николай. — Что же вас тревожит? — Спросил Рюро. — Недавно я вёл беседу с Феденькой. — Начал Гоголь. — И вот, он мне сказал довольно интересную мысль, которую я бы хотел обсудить. — И что же вам такого сказал наш уважаемый Достоевский? — Поинтересовался Хироцу. — Ну как сказал… — Немного смутился биполярник доставая из кармана помятую бумажную шляпку, исписанную словами, и начал ее осторожно разворачивать. — Рюро, а можно я стоя буду говорить? Совсем не могу на месте усидеть! Хироцу одобрительно кивнул, вставая со своего места и отодвигая стул в сторону, освобождая место для Гоголя, чтобы того могли видеть и слышать все. — Прошу, Николай. — Мужчина отступил в сторону, и когда Гоголь занял его место, то сам психотерапевт уселся на стул, где ранее сидел Гоголь. Первое, на что обратил внимание Осаму — и это был не запах табачного дыма, который исходил от мужчины. А аура какого-то спокойствия, которое обретаешь, как только оказываешься рядом с ним. — Так вот. Мы с Федей никогда не вели долгих бесед, разве что, однажды, когда он помог мне выйти из депрессивного эпизода. — Гоголь говорил с трепетом в голосе, как будто бы, рассказывал о чём-то сокровенном. Все его слушали молча, вникая в исповедь весельчака. Осаму окинул всех взглядом, зацепившись за скривившееся в отвращении лицо Чуи, который явно недоволен тем, с чего все начиналось. — Так вот, в один из дней, когда он был в том самом месте… — Гоголь помялся на секунду, опуская глаза в пол, боясь встретиться взглядом с тем о ком он говорил. — Я случайно нашел его старые записи. По датам, я предположил, что тогда он был совсем ребенком, лет 13, но уже в те годы имел мысли, о которых я и не задумывался… — Николай развернул один из листов, которые ранее были шляпой, и начал читать русский текст на японском языке. — Всем людям нужно, чтобы их любили, или хотя бы понимали. Если кто-то говорит что это не так, то, вероятнее всего, вам врут. Все мы, отрицающие важность социализации, рано или поздно оказываемся в этой чёртовой яме, ища лучик света в своём потемневшем мире. — Довольно хорошая мысль. — Одобрительно кивнул Рюро, бросая взгляд на скучающего Достоевского, а затем снова посмотрев на биполярника спросил: — И что же вас в ней поразило? — То, что это и в правду суть человека, но об этом никто не говорит. — Николай начал расхаживать из стороны в сторону, параллельно рассуждая. — Вы ведь только представьте, если бы об этом нам говорили с ранних лет! Только вообразите! Я всю свою жизнь был уверен в том, что меня ничего не сможет осчастливить. Но затем я встретил человека который меня понял! Понял без лишних слов! — Гоголь замер на месте и пробежался по всем взглядом, будто осознал всё важное. — Рюро, ведь даже сюда к вам, мы непросто так ходим в попытках излечиться! Каждый из нас хочет быть понятым. На всех нас висит клеймо безумца! Но ведь это только усложняет ситуацию. Скажи ты чуть что не так, то ты сразу не в своём уме и у тебя бред. Это так несправедливо! — Развёл руками Николай. — Что ж, ваши размышления довольно любопытны. — Отметил психотерапевт. — Думаю, тема понимания довольно хороша для обсуждения. Давайте для начала послушаем автора цитаты, которую использовал Николай, а дальше уже узнаем мнение каждого. — Предложил Хироцу. Многие кивнули в ответ, и лишь Накахара поднялся с места с протестом. — А смысл его слушать! Вновь начнет проповедовать свои «не убей», «не укради» и прочую ересь! — Чуя явно был недоволен происходящим, но дело далеко не в Фёдоре, ведь тот никогда не продвигал свою веру в массы, а хранил её глубоко в сердце, веря, что именно он сможет изменить мир. Дело было в самих словах, и то, как глубоко они пробирали его. А осознание того, что их написал человек, которому он когда-то доверился, и был растоптан им же, не давало возможности молчать. — Я понимаю, Чуя, но давай поспокойнее. — Мягко сказал Хироцу. Накахара было хотел противиться, но голос подал Достоевский. — Всё в порядке. Я могу позже пояснить написанное. Мне не трудно подождать. Чуя, продолжай. — Фёдор прекрасно знал, что после подобного жеста Накахара откажется говорить и мирно сядет ждать своей очереди. Уж слишком он был упрям. — Божечки, спасибо! Только твоего разрешения и ждал. — С сарказмом ответил Накахара, садясь на своё место. Всё, как и предположил психопат. — Фёдор? — Окликнул Хироцу, намекая на то, чтобы тот всё же объяснил суть своих слов, что были написаны им в детские годы. — Это и правда было написано мной, только не в 13, а в 12, однако, сути не меняет. Меня уже с тех пор интересовала людская суть. И я в ней до устали копался, но так и продолжал ничего не понимать. — Голос Федора был мелодичен и спокоен. — Но это являлось равносильным тому, что дальтоника заставить выбрать вишнёво-красный среди всех остальных оттенков красного. — Достоевский на миг задумался. — Более верно будет сказать, я всегда был человеком, который знал слова, но не мелодию, что льётся воедино с человечностью. Не думаю, что могу что-то ещё добавить, с тех пор прошло около 10 лет, и сейчас, я бы подобного не написал. — Хорошо, спасибо за ответ. — Хироцу повернулся к Дазаю. — А вы, молодой человек, не подскажите, как вас зовут? — Дазай Осаму. — Ответил суицидник — Замечательно, а вы Дазай, что думаете по этому поводу? — Я не понимаю, как устроено создание под названием «человек». — Дазай задумался над тем, стоит ли ему продолжать говорить, но заинтересованный взгляд Хироцу давал понять, что тот так просто не избежит диалога. — Я не знаю, нужны ли личности человек и любовь. Но, наверное, нужны. Ведь, по сути, сказать «понимаю», может каждый из нас, но кто действительно понимает друг друга? — Он устало вздохнул. — Когда случается неприятное, вроде бы принято злиться. Но тут какой момент… Взбешённый человек кажется мне страшнее, чем лев или дракон. Но когда я думаю, что это безобразие — признак человека, сердце сковывает отчаяние. Я не понимаю, что есть человек, и многое меня просто пугает. Но чтобы этого никто не узнал, мне оставалось лишь строить из себя шута. Не важно, как, главное — рассмешить. В принципе, ты привлекаешь людей. Женщины влюбляются в тебя. Но никакой радости тебе это не несёт. И сколько бы ты не играл, сколько бы не изображал человека, в итоге появляется твоя суть. Ну, а затем на тебя ляжет клеймо, оно будет гласить, что ты — неполноценный человек. — Дазай резко замолчал, понимая, что взболтнул лишнего и решил перевести тему в надежде, что прежние слова забудутся. — Хироцу, и все остальные, скажите, вы знаете… Какая в том польза, даже если знаешь, что другой прав? Разум дан человеку, чтобы он понял — жить одним разумом нельзя. Люди живут чувствами, а для чувств безразлично, кто прав. — У вас интересный ход мыслей, как же вы умело провели нить в том, что по сути своей, у многих вещей нет правильного и неправильного. Просто есть то, что оно собой представляет. И, к слову, заметьте, кажется, вы только что поняли, как устроено создание под названием «человек». А вы, Накахара, может, всё же обозначьте свою позицию. Нам всем было бы крайне интересно. — Обратился Хироцу к рыжеволосому, на что тот нехотя кивнул, бросая взгляд презрения на Достоевского. — Раз уж у нас свободная дискуссия. — Усмехнулся Чуя, понимая, что он не может применить физическое насилие, и проявить накопившуюся агрессию, дабы не попасть в отделение для буйных. Тогда уж лучше давить морально. Однако, по правде говоря, он не был любителем подобных методов, но что поделаешь, когда обстоятельства вынуждают? — Меня тревожит мысль: как кто-то не может испытывать того или иного чувства? Хироцу, может быть, вы знаете, какого это — жить эмоциональным инвалидом, который не знает, что такое любовь, сострадание, сожаление? — Чую кто-то одёрнул за рукав больничной рубашки, но тот лишь поднялся со своего сиденья, выходя к месту, где стоял Гоголь, который предчувствуя интереснейшее представление уступил место, скрывшись среди наблюдателей. Сам же взгляд Накахары был направлен именно на Достоевского, а не на Хироцу, которому он задал вопрос. — Ну, знаете, это всего лишь вопрос наличия или отсутствия эмпатии. — Заметил психотерапевт. — Разве вы любите кого-то только потому что вы эмпат? — Удивился рыжеволосый переводя взгляд на Рюро. — Нет, это так же вопрос привязанности и ряда некоторых иных чувств, которые вызваны выбросом гормоном. — Пояснил мужчина поправляя монокль. — Но ведь эмоциональным инвалидам подобное не доступно. Правда, Фёдор? — Чуя усмехнулся, чувствуя себя так, будто прячет пару козырей в рукаве. Услышав обращение к себе, ещё и в таком вопросе, Фёдор поднялся с места, но не спеша. Его движения не казались резкими, он не нападал, а лишь наблюдал за жертвой. Психотерапевт понимал, что сейчас, искаженное сознание Достоевского не подавлено препаратами, и будет дело худо, если психопат не совладает с упрёками в свою сторону. Он тревожно взял за руку пациента, отчего Фёдор отмахнулся. — Хочешь побеседовать на личные темы и о наших чувствах? Что же, давай. — Психопат усмехнулся, его глаза заблестели азартом. Когда дело доходило до сравнений и упрёков о ненормальности его реакций, то сам Господь не мог предугадать, что же произойдёт дальше. Это было вне его понимания, и речь далеко не о Достоевском. Ведь тот прекрасно осознавал, что делал и говорил. Он был в состоянии ответить за каждое своё слово и действие. Даже более того, он мог его «логически» оправдать. И вот, сейчас, Чуя Накахара, ступил на его территорию, где стоит сделать шаг влево или вправо — и сразу расстрел. — Ты жалкий ублюдок! Да откуда тебе знать о моих чувствах? Ничтожнее тебя, нет людей, ты сам даже ничего не чувствуешь! — Разгневанный словами Фёдора Чуя сжимал кулаки, дабы не сорваться в порыве агрессии. На лбу рыжеволосого выступила пара капель пота, когда его глаза встретились с холодным взглядом собеседника. Непринуждённость и безразличие Достоевского его ещё больше раздражали. Ведь если бы психопат на него наорал или же попробовал ударить, Накахара, безусловно, бы встал в оборонительную позицию, но тогда и гнев так не властвовал над ним. Ведь увидеть Фёдора в гневе — это чистый страх с примесью удивления. — Та ситуация сделала меня сильнее и разумнее, если бы не это, то я бы уже размазал тебя по этому грёбанному полу! Уяснил? — Прошипел рыжеволосый, сжимая челюсть до скрежета зубов. Он был на грани. — Ты был дитём, в том возрасте тебя сильнее должны были делать не дворовые драки, от последствий которых ты по сей день здесь, и вряд ли выйдешь отсюда. — Слова Фёдора резали сильнее ножа. — А молоко и овощи. Как же так, твои маменька и папенька не уследили за своим отпрыском? Что теперь, ты даже не в тюрьме, а в психушке, после которой тебе и по правде все дороги закрыты. На слова Достоевского Чуя в пару шагов преодолел расстояние меж ними, и занёс кулак, намереваясь заехать им по этому идиотскому, самодовольному и мерзкому лицу самопровозглашенного Бога. Однако остановился, едва ли касаясь психопата, а когда заметил оказавшегося рядом с ними Хироцу, то и вовсе убрал руку от мерзости, что находилась рядом с ним. — Сеанс на сегодня окончен, все могут быть свободны. А вы двое останетесь. — Сообщил Рюро, и многие из больных разочаровано начали подыматься со своих мест, не решаясь оспорить решение психотерапевта. — Мы закончили, и не попадайся мне на глаза, пришибу. — Рявкнул Чуя намеренно задевая своим плечом плечо психопата, и быстрым шагом покидая комнату общей психотерапии так быстро, что даже не обратил внимания на рядом стоящего Хироцу. — Да, конечно. — Усмехнулся Фёдор сам себе и поднял взгляд на Хироцу, который немного растерялся, не понимая, идти ему за Накахарой, или первым делом разобраться с Достоевским. Только вот, психопат принял решение за доктора. — Доброго вам вечера, Хироцу. — Сказал психопат, сжимая челюсть в гневе. — Фёдор! Стойте! — Окликнул его психотерапевт, понимая, что если психопат пойдет за Накахарой, то добра не ждать, ведь рыжеволосый задел самое важное. — Вы, наверное, так утомились, вам не стоит волноваться. — Голос Фёдора был таким мягким и успокаивающим, что хотелось ему на одном духу выдать все свои печали и тревоги. Но на миг зажмурив глаза, и потерпев переносицу большим и указательным пальцами правой руки, он попытался оправиться от иллюзий, вспоминая, что перед ним психопат и пациент Мори, так что пускай старик сам разбирается с этим всем. — Я сообщу Мори, чтобы он провел дополнительные личные консультации. — Предупредил Хироцу — Вы теперь его личный секретарь? Как жаль, что вас понизили. — Пошутил Фёдор. Шаг психопата был твёрдым, но расслабленным. Он уверенно шёл к выходу из комнаты психотерапии, что заставило доктора сделать шаг вперёд, а наблюдающих обострить уши, дабы не упустить возможность распустить новые сплетни. Хироцу было хотел что-то ответить, но Фёдор его опередил, пройдя до выхода, он остановился и через плечо взглянул на Хироцу. Рюро же молился Окунинуси, в надежде, что Фёдор пойдет именно в палату, а не по душу Накахары. — Замените кофе, оно не придаёт вам бодрости, а лишь тратит энергию организма на его переработку. Лучше пейте зелёный чай, в нем кофеина больше. — Подметил он, исчезая в дверном проеме, отчего Хироцу ещё сильнее стал испытывать диссонанс касательно ситуации. «Какой из него Бог? «Дьявол» ему бы больше подошло. Мори. Точно, сейчас же пойду к нему…» — Размышлял Хироцу, ожидая, пока все остальные пациенты покинут кабинет, дабы закрыть дверь и воплотить замысел в реальность.