Я испытал ад. Я могу
распознать демоническое.
Стоило психопату покинуть суицидника и уйти с нейрохирургом, так тут же иллюзия того комфорта и нереальности происходящего исчезла, растворившись в воздухе, заставив ожидать новой, чтобы испытать это чувство вновь. Покидая кабинет арт-терапии, суицидник почувствовал головную боль, которую неосознанно связал с отсутствием психопата. Хотя, в действительности, дело было в выпитом за ужином кофе. В основном, мы видим лишь то, что хотим видеть. И верим в то, во что хотим верить. И это действует. Мы так часто врём себе, что через какое-то время сами начинаем верить. Мы, то и дело, всё отрицаем, что иногда не можем распознать правду, даже когда она у нас перед носом. Иногда реальность незаметно подкрадывается, и кусает нас очень больно. Странный эффект спокойствия рядом с психопатом до такой степени поразил Дазая, что вызывал самые разные мысли и воспоминания о прошлом. Почему-то комфорт Осаму ассоциировал не с Рампо и Фукудзавой, а с погибшим Одой. С единственным человеком, который его понимал. Слова, которые ему сказал единственный, старый друг остались вырезаны ножом на сердце. «Ты сказал мне, что можешь найти причину жить в этом мире. Ты не найдёшь её. Наверняка, уже сам это знаешь. На стороне тех, кто спасает, не появится ничего из того, что ты ожидаешь. Ничто в этом мире не сможет заполнить дыру одиночества в твоей груди. Ты будешь вечно бродить в темноте. Да, именно так он и сказал. Он прав. Но почему же тогда я не могу избавиться от чувства, что этот странный человек по имени Фёдор, сможет меня понять в некоторой степени?» — Размышлял Осаму, блуждая коридорами, после того, как принял лекарства. Разглядывая двери палаты и кабинетов, шатен заметил на одной из них табличку. «Мори Огай. Заведующий больницей». Тут же сообразив, он навострил уши, и постарался прислушаться к негромким голосам, которые исходили из кабинета Огая. «Значит, он ещё там». — Подумал Осаму, бесшумно подходя ближе к двери, дабы подслушать разговор, при этом даже не заметив, что таблетки уже успели подействовать, и головная боль прошла. Однако, всё, что он успел уловить, это строгий приказ Мори «Пошёл вон!», отчего суицидник вздрогнул и успел отскочить на середину коридора, делая вид, что просто прогуливается, а вовсе не пытался подслушать, прежде чем открылась дверь. — О, ты живой! — Беззаботно сказал Осаму, поворачиваясь лицом к психопату и закладывая руки за спину. — А должен быть мёртвым? — Удивился Фёдор, вскидывая брови ко лбу. — Та нет, просто то, как ты говорил о Мори-сане... Я думал, что уже и не увижу тебя. — Заметил шатен. — Отделался лёгким испугом. — Ответил брюнет, вздыхая. — Ты или Огай? — Поинтересовался Осаму, изучая собеседника. Почему-то, чувство спокойствия возникло вновь. Стало так легко и хорошо. Хоть Осаму и понимал, что явно лезет не в своё дело, но ко всем прочим чувствам, у суицидника играл азарт. Азарт, по отношению к тому, как далеко он может зайти своими беседами, но не повторить судьбу рыжего коротышки. — Оба. — Усмехнулся Фёдор. Минуту подумав, он добавил. — Пожалуй, я пойду, Мори совсем не оценил то, что ты находился в моей компании. — Сообщил Фёдор, обходя суицидника, чему тот удивился. Отойдя на пару шагов от Дазая, на лице Достоевского заиграла усмешка. «Один, два, три, четы…» — Мысленно считал психопат, оценивая, сколько времени понадобится, дабы Осаму переварил услышанное. Долго считать не пришлось. — Подожди! — Окликнул суицидник психопата, одновременно жаждая, чтобы тот объяснил ему, с чего это Мори подобное не оценил, и при этом не желая далеко отпускать Достоевского. Ведь тогда и этот непонятный ему эффект пройдёт прежде, чем Осаму успеет разобраться в причине его возникновения. — Что? — Удивился Достоевский, смотря на кареглазого. Лицо его не выражало абсолютно ничего, ни интереса, ни его отсутствия. В этом выражении даже не было какого-то безразличия. Просто пустота и малодушие, но до того приятное, что тяжело оторвать взгляд. Неотрывно взирая на Достоевского, Осаму пытался понять, почему ему так приятно то, что он видит его безразличие. Когда он смотрел на него, у суицидника сложилось ощущение, что Достоевский является якорем, который держит все свои чувства под контролем. Он несколько секунд размышлял об этом и, кажется, понял. «Вот оно. Он такой же, как и я. Он просто прячет свои чувства за маской, чтобы его не ранили!» — Подумал Осаму, прежде чем повторить свой вопрос. Однако, всё же, откинул это предположение подальше. Как бы спокойно не было с этим странным человеком, Дазай понимал, что Достоевский не так прост, как может ему показаться. — Почему Мори против нашего общения? — Осаму сделал шаг вперёд к психопату. Тот, в свою очередь, развернулся полностью к суициднику, но всё же, отступил назад. Казалось, будто слова Огая имели для него значение, и он взаправду собирался избегать Осаму. — Понимаешь ли, я плохой человек, и плохо влияю на людей. — Попытался объяснить Достоевский. — Почему-то персонал в больнице так не считает. Тебя вон как все любят. Даже Маргарет-сама. — Ответил шатен долго не думая. — Твои слова противоречат тому, что есть на самом деле. — Не думаю, что хорошая идея обсуждать это здесь. — Сообщил Федор, кидая взгляд на дверь кабинета Мори. — Не вижу проблемы. Но раз твоей душе угодно, то идём. — Согласился суицидник шагая вперёд по коридору в сторону палат. Осаму явно был настроен узнать и понять всё сразу. — Куда? — Не понял Достоевский, смотря, как Дазай проходит мимо него. — Не нравится общаться в коридоре — будем говорить у тебя в палате. — Дазай расслаблено и не спеша шёл по коридору в сторону палаты номер 8. Психопат, изображая недоумение, поплёлся следом за ним. — Скоро отбой, давай перенесём беседу. — Достоевский совсем не выглядел как человек, который соблюдает правила или какие-то установки, потому его напоминание об отбое вызвало некоторое непонимание у Осаму. — Нет. Уж слишком ты странный. — Запротестовал Дазай, что вызвало усмешку у Фёдора, но он ничего не ответил капитулируя. Эффект Стрейзанд¹, работает не только со средствами массовой информации. Подобный трюк можно применять и в межличностных отношениях. Данный феномен — довольно интересное социальное явление. А заключается оно в том, что попытка изъять определённую информацию из публичного доступа, или же просто оградить человека от предмета его интереса, приводит лишь к её более широкому распространению, или же, способствует повышению интереса. К примеру, попытка ограничения доступа к файлу, тексту или числу, чаще всего, влечёт за собой дублирование данной информации, или иному тиражированию. Так же и с людьми. Если объект оградить от чего-то насильно, то, в большинстве случаев, это не помогает, а только увеличивает интерес. Каждый ход Достоевского был безупречен. Он знал и осознавал каждое своё действие. Фёдор мог бы напрямую навредить Осаму ровно в тот момент, когда узнал о его связи с Фукудзавой. Но ведь так неинтересно, да и особого вреда от этого ни Дазаю, ни Мори, ни Юкичи не будет. Скорее он сам уйдёт в убыток, чем усугубит своё положение в больнице. Первым в палату Достоевского вошёл Осаму. Дазай сел на идеально застеленную кровать Фёдора, совсем позабыв, что Гоголь его ранее предупреждал — подобного делать не стоит. Но владельцу кровати было абсолютно всё равно, где сидел, и что делал суицидник. Главное, чтобы тот не лез к его рабочему столу. — Я весь во внимании, Дазай. — Фёдор облокотился о стену у входной двери. Осаму поёжился от холода, но какого-то внутреннего, ведь в палате было довольно тепло. Хоть эта комната и отличалась от той, в которой произошел конфликт Чуи и Достоевского, однако, Дазаю вспомнилось то самоуверенное и самодовольное лицо Фёдора, который явно умеет держать любую ситуацию под своим контролем. Хоть чувство уюта и нереальности успокаивали, но всё же, Дазай пытался держать разум чистым от Фёдора, и не поддаваться седативному, которое начало действовать чуть позже анальгетика. — Это я, весь во внимании. — Уточнил Осаму. — Так вот, почему? — Что, почему? — Фёдор устало закатил глаза. — Мой ответ не изменится. Я плохой человек, который не несёт в себе ничего хорошего. Думаю, этой информации тебе достаточно. — Нет, не достаточно. Я просто не могу понять. Ты как овечка, но для Огая надеваешь волчью шкуру. Зачем тебе это напускное безразличие? — Недоумевал Осаму, выстроив себе собственный портрет Достоевского. Фёдор было хотел что-то ответить, но в дверь постучали. — Минуточку. — Сказал Достоевский, открывая дверь, в которую сперва просунулась светлая макушка, а затем в палату прошёл молодой человек. У парня были короткие, светлые волосы, длиной почти до подбородка с пробором посередине. На правой стороне причёски имелись три асимметричные тёмные прядки, похожие на чёрные клавиши у пианино. На лице парня сияла широкая, бодрящая улыбка. Ростом он был немного выше Достоевского. А в руках с тонкими пальцами, он держал какой-то предмет, но разглядеть было сложно, что именно. Одет он точно так же, как и все пациенты в отделении. Белая, однотонная рубашка с неглубоким v-образным вырезом и коротким рукавом, и такого же цвета больничных штанах. Поверх всего этого на нём был надет белый, медицинский халат, на бейдже которого виднелось имя «Мори Огай». — Надеюсь, я не помешал, да это и не важно. Фёдор, вы не представляете, как я рад видеть, что вы в добром здравии! Так ещё и обзавелись новым другом! Я же говорил, что ваша болезнь — ерунда, и вы пойдёте на поправку! — Тараторил мужчина, оглядывая Достоевского. Пиано Мэн:Бред. Синдром Фабула
— Где ты уже стащил халат? Огай будет зол. — Заметил Достоевский, игнорируя бред вошедшего. — Дорогой мой пациент. Как я мог стащить сам у себя халат? Ещё и злиться на себя? Да и Огай, знаете, тяжёлый случай. Только представьте! Изменил моё имя на бейдже — на своё! Какой вздор! — Блондин был довольно импульсивным и болтливым человеком, с которым явно было бы невозможно спорить. — Так, так, так. А это кто у нас? Новенький. Какая же была чудная идея поселить вас вместе. Здоровее будете. Социализация — наше всё! — Пианист издал смешок, осматривая Осаму. Суицидник, в свою же очередь, поёжился, но тоже с интересом глядел на больного в медицинском халате Мори, едва сдерживая смех. — Доктор, скажите, я буду жить? — Осаму решил подыграть. Достоевский закатил глаза. — Что вы, милок! Конечно, будете. От безумия ещё никто не умирал. — Подметил Пиано Мэн. — Разве? Слыхал, что учёные говорят иное. — Продолжал забавляться Осаму. — Учёные эти, ваши — бездари! Пишут всякую дребедень. Вы же ещё живы. Да и поглядите на Фёдора, живее всех живых. — Он указал на психопата рукой, затем наклонился к суициднику, и перешёл на шепот. — Только вот, я вижу, вы хороший человек. Проследите за ним, пожалуйста. Он ведь шизофреник, а они бывают буйными. — Блондин говорил на полном серьёзе, отчего Осаму не выдержал, и расхохотался, падая на кровать Достоевского всем телом, зарываясь лицом в его подушку. — Думаю, осмотр закончен. Тебя Ацуши ждёт, давно ты не навещал его. — Подкинул идею психопат, надеясь, что этот цирк наконец-то закончится. — Совершенно верно. Интересно, как там мой маленький тигрёнок поживает. Я скоро вернусь. — Сообщил блондин, на радостях выходя с палаты, и подмигивая Осаму, который вжался лицом в подушку, в попытках остановить приступ смеха. Неожиданно для себя он отметил, что наволочка пахнет совсем не стиральным порошком, а дымкой от жжёных трав и чем-то ещё, что напоминало запах ладана, или чего-то церковного, что так же успокаивало, как и присутствие Достоевского. В этот же момент Осаму понял, насколько он за сегодня устал, что готов провалиться в сон в ту же секунду, но оставаться без ответов совсем не хотелось. Он нехотя оторвал голову от подушки, глядя на Достоевского, который стоял уже не у двери, а около кровати, недоумевающе смотря на суицидника. — Если собрался спать, то возвращайся в свою палату. — Сообщил психопат. Дазай отрицательно кивнул, и с коридора послышался топот, и приглушённые крики. — Как вы смеете! Я заведующий больницей! А вы устроили догонялки! — Слышался протестный крик больного в бреду, который отдалялся, а за ним последовал хлопок двери. — Держите его! — Разнёсся возглас вслед, наверняка какого-то санитара, что пытался поймать Пианиста. Затем, вновь, хлопок двери. — Там шумно, не пойду. — Лениво потягиваясь и забираясь под одеяло, ответил суицидник, зевая. — А я, по твоему, где буду спать? — Недовольно спросил Достоевский. — У тебя же есть ещё одна кровать, вот там и шпи. — Вновь втыкаясь лицом в подушку ответил суицидник, засыпая. Психопат сделал шаг к больничной койке, раздумывая, как лучше всего вышвырнуть Осаму из своей кровати и палаты. Однако, всё-таки махнул рукой и отступил, с презрением смотря на спящего. «Господи, верни мне, пожалуйста, Николая…» — Подумал Достоевский, понимания, что биполярник хоть и приставучий, но точно знает грань дозволенного. Фёдор старался не принимать таблетки и любые другие препараты, которые ему прописывал Огай. Поэтому, бессонница была его вечной спутницей ночи. Вздыхая, он направился к своему столу, и начал просматривать свои старые записи, заодно делать новые, пока суицидник мирно сопел на его кровати. Мягкая, зелёная трава окутывала тело Осаму, щекоча его лицо. Как вдруг, кто-то аккуратно опустился рядом с ним на корточки, беря его, как отец дитё за руку. — Подымайся. — Мягкий, прокуренный мужской голос, который Дазай узнает среди миллионов других. — Одасаку? — Не веря своим ушам, суицидник занял сидячее положение, вглядываясь в полупрозрачные черты лица своего друга. Вокруг царила атмосфера спокойствия. Окружало их бескрайнее, зелёное, цветущее поле. В воздухе вокруг них летали бабочки, иногда оседая на цветы, поедая пыльцу. — У нас не так много времени, идём. — Сакуноске поднялся на ноги, подзывая Дазая к себе. Тот послушно поднялся, но не двинулся с места, а лишь разглядывал Оду, который был как живой. — Куда? — Спросил Осаму. — Я умираю, и ты пришёл меня забрать? — Некая надежда читалась в его голосе. Ему хотелось бы верить, что его старый друг ответит «Да». Что может быть лучше, чем умереть во сне? Никакой боли, которую Осаму не любил. Никаких страданий. Просто уснул, и не проснулся… — Идём в наше место. — Ода протянул руку суициднику, разрушив его надежды о такой лёгкой кончине. Дазай же послушно вложил свою ладонь в раскрытую ладошку друга. Он понимал, что сейчас они пойдут в бар «Люпин», где будут сидеть и беседовать обо всём и ни о чём. — Я скучаю. — С облегчением и печалью вздохнул Осаму. Но стоило ему об этом сказать, как образ Сакуноске начал размываться, и перед ним стоял уже не Ода, а Фёдор, и он не держал его за ладонь, а стоял на расстоянии вытянутой руки, раскрывшись для объятий. — Дазай, всё будет хорошо. Ты справишься. — Достоевский повторил свои слова, которые ранее говорил Осаму в кабинете арт-терапии. Из-за этого суицидник отступил на несколько шагов назад, убирая свои руки в карманы. Он не верил своим глазам. Куда делся Ода? И что этот психопат делает здесь? — Почему? — Спросил шатен, не имея в виду что-то конкретное. Простой, общий вопрос, который значил так много. Почему Ода появился? Почему исчез? Почему возник Фёдор? Почему всё это происходит с ним? Почему он не может быть счастлив со своим другом даже во сне? — Какая ты хлопотливая душонка, я только проявляю к тебе милость, но ты как будто неправильно истолковываешь мои намерения. — Образ Фёдора говорил мягким, монотонным голосом. — Я лишь хочу обнять тебя, и помочь почувствовать себя лучше. Может быть, причина, по которой тебе так холодно в том, что ты никогда не ощущал тепла чьих-то объятий? Пожалуйста, не волнуйся, что я на тебя злюсь. Я не причиню тебе вреда… «Холодно? Мне, разве, холодно?» — Задумался Осаму, и понял, что ему, на самом деле, холодно. Руки будто чем-то заморозили, да и сам он как в морозильной камере был, а не на полянке. Только вот, цветочное поле и светлая погода начали рассеиваться мелкими частицами, демонстрируя истинную суть. Холодное бушующее море, скалы, которые больше походят на ледники. Неожиданно, у Дазая возникло желание войти в это море, что он и сделал. Холод совсем не пугал, а наоборот, привлекал. Всё казалось таким реальным, что суицидник боялся даже моргнуть, и, вместо сна, оказаться в холодной ванной, с лезвием в руке. Фёдор взял Осаму за руку, ведя его дальше от берега, заставив погружаться едва ли не с головой. В какой-то момент, вода стала ощущаться совсем иначе, будто вовсе не была обычной водой, а морем лжи, что было создано специально для него. — Ты можешь выйти, пока не поздно. Скоро будет шторм. — Оповещает Достоевский Дазая. — Но мне так хорошо, я не хочу уходить. — Протестовал Дазай находясь по шею в воде.– Я могу остаться? Прошу… — Только если готов пережить шторм. — Предупредил психопат, усмехаясь. — Я остаюсь, если столкнусь с последствиями, то это уже мои проблемы, которые я всецело заслужил. — Уверено ответил суицидник. — Тем более, ты мне ещё не объяснил, почему Огай против. — Как знаешь. Только вот, пора просыпаться. — Говорит Достоевский, погружаясь в воду с головой. Осаму ждёт несколько минут, но видя, что брюнет не выныривает, сам проваливается в море лжи, стараясь достать до дна, которого совсем не видно. А вокруг непроглядная тьма. Так и не добравшись до дна, Осаму начинает ощущать, что воздух заканчивается, но он совсем не может понять, где верх, а где низ, и как ему теперь выбраться. Дазай открывает глаза, приняв сидячее положение на кровати, он жадно глотает воздух. — Кошмары? — Не отвлекаясь от своих записей, спрашивает Достоевский, отчего сердце Осаму замирает. Дазай совсем забыл, где он, пытаясь привыкнуть к реальности после столь странного сна, который, на удивление, оставил лишь какое-то приятное чувство. Никакого страха и ужаса. А напротив, желание уснуть вновь, и постичь дно моря. — Наоборот, очень даже хороший сон. — Заверил суицидник, зевая. — Впервые вижу, чтобы от хороших снов просыпались задыхаясь. — Заметил психопат, наконец поворачиваясь к Осаму. — А ты что, не спал? — Удивился Дазай. Психопат молча кивнул. — Неужели можешь спать только на своей кровати? Настолько привередлив? — Усмехнувшись, поинтересовался суицидник. — Дело не в этом. Я всё равно редко сплю, бессонница. Поэтому, дело не в этом. — Объяснил Федор. — А не можешь попросить у Мори снотворное? — Удивился сонным голосом шатен. — Лучше уж умереть от отсутствия сна, чем пить то, что мне прописывает Огай. — В шутливой манере ответил Фёдор. — Вот оно что… — Задумался Осаму. — Если не собираешься дальше спать, то отправляйся в свою палату. — Проворчал Достоевский, явно не желая вести настолько ранние беседы. — Вот ты ворчун. Всё, сплю дальше… — Дазай обратно плюхнулся в кровать, в попытках найти удобное положение. Поворочавшись некоторое время, он понял, что вроде, как и выспался, но уходить совсем не хочется. — Фёдор, а ты на меня злишься? — Вспоминая отрывки сна, поинтересовался он. — Почему я должен злиться? — Удивился брюнет. — Не знаю… — Осаму задумался, ведь он и правда ничего такого не сделал, всего-то уснул на чужой кровати, чужой палаты, а теперь ещё и задаёт глупые вопросы. Пустяки. — А ты, ведь, не причинишь мне вреда? — Если не перестанешь болтать ерунды, то в следующий раз, когда ты уснешь, я тебя задушу. — Ответил психопат. — Тогда, ты не против, если я перееду к тебе? — Поднявшись на руках, шутя спросил Осаму, глядя на собеседника. — Значит, ты хочешь, чтобы я тебя убил? — Ответил вопросом на вопрос Достоевский. — Зануда. — Возмутился Осаму, не теряя своего весёлого настроя. Достоевский же, его старался игнорировать, и вернулся к своим делам. «Господи, молю, дай мне сил и терпения. Не позволь мне сгубить эту несчастную душу раньше времени». — Мысленно молился Фёдор, продолжая заниматься своими делами. — У тебя, что-ли, у одного в палате решётки на окнах? — Дазай тяжело вздохнул. Он смотрел в окно, за которым виднелась синева и полная луна. Но весь прекрасный вид портили решётки. — Не знаю. Я, в отличие от некоторых, по чужим палатам не хожу. — Фёдор явно был недоволен нарушением его личного пространства. — Что-то днём я этого не заметил. — Подметил суицидник. — Это была вынужденная мера. — Фёдор вздохнул, и закрыл свои записи, понимая, что отдых от активистов отделения окончен. — Так у меня тоже вынужденная мера. — Улыбнулся Осаму, сев. — Так вот, спасибо, что напомнил. Почему Огай против? Не то чтобы мне очень хотелось с тобой общаться. Просто интересно. — Какой же ты неугомонный. — Достоевский развернулся к Дазаю. — Я просто пошутил. С Огаем был не самый приятный разговор, вот и хотел отправиться отдыхать. — Психопат соврал, расценивая, что правду Осаму всё равно не примет. — Вот оно что… — Суицидник на миг задумался. — Так неинтересно, придумай другой ответ. — Чёрт с тобой. Пошёл вон. — Тон голоса Фёдора не был злым или строгим, просто уставшим. — Так он и со мной. Тут, за столом сидит. Хотя, нет, ты больше на демона похож. — Пошутил Осаму. — Буду звать тебя «Демон-Фёдор». — Хохотнул Дазай, явно гордясь новым прозвищем для Гоголевского Боженьки. — Не смешно. — Закатил глаза психопат. «Месть — блюдо, которое подают холодным, но я преподнесу его им в настолько замороженном виде, что даже у ваших новых друзей, знакомых, и близких людей сведёт зубы от холода, а сердце будет биться от страха так медленно, что начнёт казаться, словно вот-вот они и сами умрут…» — Мысленно успокаивал себя психопат, внешне не выражая ничего, кроме вежливой улыбки. — Почему ты хотел умереть? — Неожиданно для Осаму спросил Фёдор. — А почему ты хочешь жить? — Вопросом на вопрос? — Подметил Достоевский. — Хорошо, как пожелаешь. Смерть, в отличие от жизни, не имеет значения. Для человека важен сам факт его существования, и то, что он может привнести в этот мир, тем самым, изменив его. — Фёдор поднялся со стула и подошёл к шкафу с книгами. Дазай вопросительно посмотрел на него, однако решил подождать, пока психопат сам продолжит говорить. — Читал Библию? — Спросил Достоевский, беря с полки объёмную чёрную книгу в кожаном переплёте. Книга та была стара, и, вероятнее всего, зачитана до дыр, о чём говорило множество закладок. — Я атеист. Мне не интересны твои проповеди. — Разочаровавшись, Дазай лёг обратно, решив, что уж лучше смотреть в потолок, чем говорить с религиозным фанатиком. — Зря. Для таких, как ты, это тоже полезно. — Фёдор с улыбкой посмотрел на книгу. — В мире слишком искажен Бог. Я бы даже сказал, что люди поклоняются безобразному, и выдуманному Богу. — Психопат вздохнул, и вернул книгу на место. — Мне всё ещё не интересно, да и ты уклонился от вопроса. — Точно так же, как и ты. — Заметил Фёдор. — Я, пожалуй, пойду. — Дазай поднялся с кровати Достоевского. На самом деле, он не прочь поговорить о религии и вере, если бы психопат продолжил эту тему. Однако, он не был готов изливать душу этому странному человеку. Как бы ему не было комфортно и уютно в его присутствии, но Осаму помнил о том, что перед ним — психопат. Фёдор же никак не препятствовал уходу суицидника. Он дал ему возможность вновь начать тонуть в холодном одиночестве.